Текст книги "История Мурочки"

Автор книги: Софья Шиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

II
Тея

Было воскресенье, пасмурный и холодный день. «Общежитие» ходило к обедне, потом завтракали.

Мурочка сидела в большой столовой у окна и читала, скрепя сердце, книгу, которую ей дала восьмиклассница. Книга была о зверях и птицах, а Мурочка такими книгами никогда не интересовалась. Она любила читать про людей.

– Где Тропинина?.. – послышался вдруг в прихожей веселый и звонкий голос. Только что Степанида кого-то впустила, и девочки помчались туда с веселым криком.

В столовую вошла высокая, молодая девушка в белой шапочке, румяная от свежего воз духа. Ее положительно облепили со всех сторон гимназистки.

Мурочка вздрогнула. Голос показался ей знакомым. Она опустила книгу на колени и смотрела на идущую к ней молодую девушку.

И та не узнавала маленькой резвой Мурочки в этой бледной и худой девочке, в коричневом платье и черном переднике, неловко сидевшей в углу. Она остановилась и смотрела на нее. Но глаза Мурочки были все те же, большие серые глаза с доверчивым и вместе робким взглядом, и молодая девушка узнала их. Она стряхнула с себя, смеясь, нависших ото всюду девочек, и быстро подошла к Мурочке и крепко обняла ее.

А Мурочка все еще ничего не понимала. Она забыла ее. Это была та Доротея Васильевна, которую Дима называл для сокращения дурой, робкая, забитая Доротея Васильевна, которую Мурочка обижала и не хотела знать после ухода няни.

Она придвинула стул, села возле Мурочки и стала ее расспрашивать. Она напомнила ей, как сурова была тетя Варя, как они прощались в детской и как перед разлукою Мурочка помирилась с нею. Мурочка просияла, вспомнив старину, и в первый раз с того вечера, когда она слушала разговор отца с Агнесой Петровной, сидя, завернувшись в одеяло, на постели в своей комнатке, в первый раз она улыбнулась и обрадовалась.

Чем-то родным пахнуло на нее от слов Доротеи Васильевны. Вспомнилось старое житье, повеяло счастливым детством, пришли на па мять милая няня и её сказки вечерком, и грусть разлуки и строгости тети Вари… Господи, как много воды утекло с тех пор!

Доротея Васильевна подозвала к себе старшую Величко.

– А вы еще не подружились?

Та отрицательно мотнула головой.

– Целую неделю, даже больше, она здесь, и никто с нею не познакомился? – сказала молодая девушка. – Да что вы, господа! Старые наши ученицы, и не оказали радушного приема?.. Возможно ли это?

Она укоризненно качала головой и смеялась, и все смеялись, и даже Мурочка улыбалась.

А еще славянки! Где же ваше знаменитое в истории гостеприимство?.. На этот раз, погодите, немка перещеголяет славянок. Пойдем ко мне, Мурочка. Ты будешь моей гостьей, а этих девиц мы ни за что не позовем!

– Доротея Васильевна! – послышались шутливоотчаянные восклицания. – Пригласите нас! Пригласите!

Воскресные чаепития у Доротеи Васильевны были любимым препровождением времени тех, кто оставался в общежитии по праздникам и воскресеньям.

Но Доротея Васильевна не сдалась на умильные просьбы и увлекла с собой Мурочку.

Комната её была за спальней старших.

Перед диваном стоял стол, где лежали книги и альбомы. Мягкие кресла и большой ковер делали комнату необыкновенно уютной. Окно было заставлено растениями.

Уголок этот совершенно не был похож на казенную обстановку общежития с его голыми выбеленными стенами. Здесь было так хорошо и уютно. Доротея Васильевна усадила Мурочку в кресло, дала ей время оглядеться, а сама выпорхнула за дверь, позвала Степаниду и попросила поставить самоварчик.

Потом, вернувшись, она долго хлопотала, Вынимая из шкапа чашки, чай, сахар, печенье и яблоки. Уставив ими весь стол, она присела к Мурочке и внимательно всмотрелась в её побледневшее лицо, в её грустные глаза.

– Теперь расскажи, как ты жила, – проговорила она. – Совсем большая стала: узнать нельзя.

Мурочка стала рассказывать.

______

Уже стемнело, а она все еще сидела у Доротеи Васильевны, успокоенная, с облегченным сердцем. Она рассматривала альбомы с видами итальянских городов. Доротея Васильевна в углу разбирала вещи в чемодане. Она только утром, когда все были у обедни, вернулась из отпуска и не успела еще вынуть своих вещей.

После обеда она послала Мурочку за старшей Величко и потом сказала им:

– Да знакомьтесь же поскорей! Валентина, Мурочка, я хочу, чтоб вы были друзьями.

Они провели втроем весь вечер. Девочки сидели на диване рядом, грызли кедровые орехи и рассматривали домодельные фотографии, которые Доротея Васильевна привезла с собою. Она гостила в имении у своей бывшей ученицы. Фотографии изображали скромную усадьбу, вид деревни и реки. При этом Доротея Васильевна рассказывала разные смешные случаи, бывшие в деревне.

– Милая Тея, – сказала Валентина, – вам-то было хорошо, а нам каково без вас! Насилу дождались. Ну, теперь опять заживем по-старому.

День прошел незаметно. Мурочка, ложась спать, уже не горевала, не плакала втихомолку, а взбила повыше подушку, улеглась, свернулась калачиком и крепко заснула.

III
Квартет

Валентина Величко была старше Мурочки на два года. Сестра её Анна, или Гандзя, училась плохо, а Валентина и могла бы учиться хорошо, да ленилась. Она сидела второй год в классе. Прежние подруги её были уже в третьем классе и понемножку отставали от неё, кроме Комаровой, которая тоже жила в общежитии и находилась в той же спальне. «Комар» был закадычным другом Валентины, и про него всегда говорили: он.

Валентина была черноглазая, темноволосая малороссиянка с смуглым лицом и горячим румянцем.

– Я с ленцой, – говорила она откровенно. – И батько мой рассказывал про себя, что учился неважно.

Она сидела на последней скамейке и переманила к себе Мурочку. Мурочка была рада, что избавилась от противной Егоровой, которая толкалась; на последней лавочке было замечательно хорошо.

– Я люблю спокойствие, – говорила Валентина. – С последней парты когда еще вызовут.

Рядом с Валентиной сидела худенькая, высокая девочка Неустроева. Ей тоже было 13 лет. Она была сибирячка и жила в общежитии. У неё во всем городе не было ни знакомых ни родных, но она не огорчалась.

– Мой дом здесь, – говорила она. – Я люблю Катерину Александровну, и мне все тут нравится.

Неустроеву звали Неониллой, но мать переделала Неониллу в Люсеньку, и так все звали ее дома и в общежитии.

Люсенька была первой ученицей в классе. Валентина обожала музыку. Когда её родители приезжали из имения, чтобы провести месяц-другой в городе и повеселиться, Валя и Гандзя бывали в театре несколько раз в неделю. Напрасно Катерина Александровна восставала против такого баловства и говорила матери, что девочкам надобно учиться, а не веселиться, мать все-таки брала их в театры.

Валентина обожала оперу и в особенности знаменитую певицу Онегину. Портрет Онегиной она всегда носила в кармане, а ночью клала под подушку, чтобы увидеть ее во сне. Она только и мечтала о том, как бы познакомиться с Онегиной и признаться ей в своем обожании.

Люсенька, наоборот, была равнодушна к музыке и даже не училась пению: ее забраковали за недостатком слуха. Она любила рисовать, и праздники проводила за красками. Учитель рисования давал ей рисовать акварелью и больше всего занимался с нею, пока весь класс, зевая, срисовывал с грехом пополам гипсовую звезду или простой орнамент.

Учитель рисования быль старик с седыми взъерошенными волосами и косматой седой бородой, но его черные глаза горели, как у молодого, под черными густыми бровями. Он открыл талант Люсеньки и с жаром занимался с нею, и под влиянием этого события и в классе оживился интерес к рисованию.

Четвертая ученица на последней парте была Лиза Шарпантье, дочь француженки-учительницы. У неё был вздернутый нос и маленькие черные глазки, блестящие как у ежа. Она вечно ссорилась и мирилась, несколько уже раз пере ходила с ты на вы с Валентиной; она вечно заступалась за всех перед матерью и учителями, и если нужно было итти выборным из класса просить Катерину Александровну переложить гнев на милость, – вечно шла Лиза Шарпантье.

Лиза бегала по скамейкам и перелезала через столы во время уроков; сидеть спокойно было для неё сущим наказанием. Учителя знали её живой нрав и снисходительно улыбались, когда она путешествовала через парты. Она была любимицей русского учителя Авенира Федоровича, которого она называла «Сувенирчик».

Только мать бранила ее и строго наказы вала.

– Лиз! – вызывала она ее. – Ты дежурная? Опять нет мелу?

Лиза мчалась как ураган за мелом и, вся пунцовая, возвращалась с требуемым.

Мадам Шарпантье плохо знала по-русски, а Лиза говорила чисто, как природная русская.

Мадам Шарпантье любила аккуратные тетрадки и изящные почерки, и если ей подавали грязную тетрадь с каракулями, она всегда говорила:

– Если взять сиплён и помошить лапк в шернил, и пускать на бумаг, он так написаль!

А Лиза по живости своей никак не могла достигнуть изящества и чистоты; и терпения у неё хватало написать хорошо только первую строчку; чем дальше, тем больше прыгали буквы, а конец уже был всегда неизглаголанным мараньем.

– Что же? – сказала Валентина, озирая свои владения. – Было трио, а теперь квартет. Недурно. Ты, Лиза, будь проказница-мартышка, а Люся – козел, а Мурка уже настоящий косолапый мишка; ну, а я, так и быть, буду осел, – закончила она великодушно.

Квартет через несколько времени отлично спелся, и даже, учителя узнали, что во втором классе на последней парте завелись крыловские музыканты.

IV
Опять Михаил Иванович

– Тропинина, начальница зовет! – сказала восьмиклассница, заглянув в опустелый класс.

Мурочка замешкалась, потому что была дежурная. Услышав такое приказание, она всполошилась. Что еще случилось?

Второй класс был в третьем этаже, а канцелярия и библиотека находились внизу, в первом этаже, направо. Мурочка быстро сбежала по широкой лестнице, где еще спускались вниз запоздавшие ученицы, и с сильным сердцебиением остановилась у дверей канцелярии.

Она осторожно постучала, но там разговаривали и не слышали её стука. Она отворила тяжелую дверь и вошла.

Катерина Александровна сидела за письменным столом и что-то писала. Тут же были два учителя: рисования – Иван Иваныч, физики – незнакомый Мурочке высокий господин в золотых очках.

Катерина Александровна, увидев Мурочку, откинулась к спинке кресла и посмотрела внимательно на вошедшую. Но, к счастью, и волосы, и платье, и воротничок Мурочки были в порядке.

– Отец ваш говорил мне, что вы играете на скрипке.

– Да.

– Кто с вами занимался?

– Михаил Иваныч.

– Какой Михаил Иваныч?

– Старичок. Фамилии не знаю, – сказала смущенно Мурочка.

– Хотите продолжать учиться?

Мурочка покраснела и утвердительно кивнула головой.

– Скрипка ваша при вас?

– В общежитии.

– Так вот сегодня вечером пусть Степанида проводит вас ко мне. Захватите скрипку; я хочу послушать, как учит ваш Михаил Иваныч.

До самого вечера Мурочка повторяла пьесы, которые учила раньше. Валентина аккомпанировала ей на плохоньком рояли общежития. Тея была так добра, не беспокоила их, не брала на гулянье.

– И не стыдно тебе, Мурка, что до сих пор держала свою скрипку в секрете? – сказала Валентина, захлопнув крышку рояля.

Вечером Степанида повела Мурочку к начальнице.

Квартира её была налево, против канцелярии. Мурочка нерешительно вошла в прихожую, сняла шубку и взяла у Степаниды футляр со скрипкою. В комнатах бегали и шалили маленькие дети Катерины Александровны – два мальчика и девочка. Они бегали в столовой вокруг стола и догоняли друг дружку. Маленькая девчурка, лет трех, толстая и забавная, подбежала к дверям и во все глаза смотрела на Мурочку и на черную вещь в её руках. Мальчики тоже прибежали, и все втроем, разинув рты, глядели на Мурочку. Потом старший вдруг круто повернул и помчался с криком:

– Мама! гимназистка пришла с черным ящиком.

Тогда вышла Катерина Александровна, поцеловала Мурочку и пригласила войти.

Она подняла свою крошку на руки и сказала:

– Пойдемте все к дедушке.

Дома Катерина Александровна была совсем не та строгая начальница, которая наводила такой страх на гимназисток. Она была, наоборот, очень ласкова и проста.

Дедушка, седой и худощавый старик, сидел в большом кресле у горящего камина. В комнате его все стены были заняты полками для книг. Они громоздились от пола до самого потолка. Никогда еще в жизни Мурочка не видела такого огромного собрания книг. Только одна стена была свободна от них, и там стоял рояль и большой кожаный диван зеленого цвета; над ним висели картины и круглые большие часы. У самого кресла дедушки стоял стол. На столе горела лампа под широким зеленым колпаком.

Когда прибежали мальчики, дедушка раскладывал на столе пасьянс.

– Черный ящик пришел с гимназисткой! – закричал старший мальчик и повалился на ковер. За ним бросился на ковер и другой, и, как маленькие медвежата, они развалились у самого огня.

Дедушка собрал и смешал карты, и поверх зеленого колпака лампы взглянул на Мурочку.

– А! – сказал он.

Катерина Александровна передала свою крошку Старику и сказала:

– Если вы будете сидеть смирно, то услышите музыку… Это – Тропинина. Она пришла со скрипкой.

Дедушка, держа на руках Лилю, подозвал к себе Мурочку и протянул ей свою большую, морщинистую и заросшую волосами руку. При этом он улыбнулся.

– Здравствуй, – сказал он. – Как тебя зовут?

– Мария.

– Маня, или Маруся?

– Мурочка.

Оба мальчика покатились со смеху, а старший закричал:

– Курочка! Курочка!

– Тише, – сказал дед. – Тише, шалуны… Если тебя дома звали Мурочка, то и у нас будешь Мурочка.

При этом дедушка провел рукою по её волосам.

– Что же, Catherine, – сказал он дочери, – сначала чай будем пить или музыку слушать?

– Я думаю, пусть она поиграет.

Мурочка вынула скрипку и смычок, положила на левое плечо сложенный белый платочек и стала пробовать струны.

Мальчики и Лиля смотрели во все глаза; мальчики хихикали, и дед погрозил им пальцем.

– А рояль?.. – спросила смущенно Мурочка.

– Я буду аккомпанировать, – отвечала начальница. Она зажгла свечи, открыла рояль и села.

Мурочка настроила скрипку и стала играть.

Она старалась играть как можно лучше. Ей так хотелось, чтобы дедушка похвалил ее.

Когда она кончила, дед ничего не сказал, а только спросил, нет ли у неё еще нот.

Мурочка переиграла все, что знала, а дедушка все молчал. Наконец Катерина Александровна закрыла рояль, по гасила свечи.

– Будем пить чай! – сказала она. – Всего забавнее, что она не знает, как зовут учителя, – обратилась она к отцу. – Михаил Иваныч… Как его найти?

Мурочка, которая приуныла, потому что дед не похвалил её игры, встрепенулась и сказала:

– Если он вам нужен, можно послать к Дольниковым и спросить.

– А кто такие Дольниковы?

– Наши жильцы… Они там и живут, в нашем доме, наверху.

Лицо Мурочки омрачилось. Все прошлое вдруг вспомнилось, жизнь у себя дома, среди родных и друзей. Она почувствовала себя такой одинокой в этой чужой семье.

Нa глазах ее навернулись слезы, но она спохватилась и постаралась овладеть собою, чтобы эти чужие люди не заметили её волнения.

Она долго возилась со скрипкой, пока, наконец, уложила ее в футляр и успела немножко успокоиться.

– Василек, скажи, чтоб подали чай сюда, – сказала Катерина Александровна.

Оба мальчика вскочили и побежали взапуски. Мурочку пригласили сесть к столу.

– Я думаю, нет причины колебаться, – сказала начальница отцу. – Мы всегда желали, чтобы были уроки скрипки. Чего же лучше.

– Шш! Шш! – сказал дед, отнимая у Лили бронзовый колокольчик, который она схватила со стола. – Ты звонишь так, что ничего не слышно. Мурочка возьмет да и уйдет. Что мы тогда с тобою поделаем?.. Что же, пригласи его. Пошли завтра к этим Дольниковым.

– Он не пойдет! – проговорила Мурочка и грустно покачала головой. Она живо вспомнила смешную фигуру учителя в старом заштопанном сюртуке. – Я знаю, он ни за что не пойдет.

Дедушка и Катерина Александровна удивились.

– Почему не пойдет?

– Он бедный, он будет стыдиться!

И так как на нее смотрели с любопытством, она расхрабрилась и стала рассказывать все, что знала о Михаиле Ивановиче: о его богатстве и бедности, о его брате и маленькой дочке, которая умерла в приюте, потому что там небрежно ходили за детьми.

Мальчики слушали, и Лиля тоже слушала, хотя ничего не понимала. Катерина Александровна заварила чай и разлила его по чашкам, налила отцу в его стакан в серебряном подставце, взяла к себе свою девчурку и стала ее кормить булочкой, а Мурочка все еще рассказывала про своего учителя; потом вдруг сконфузилась и замолкла.

И все молчали и пили чай.

Потом дед закурил папиросу и сказал:

– Съездить к нему надо, непременно. Лучше всего, попрошу мужа, – промолвила Катерина Александровна. – Он познакомится с ним и переговорить.

Мурочку угощали печеньем, но ей не хотелось есть, она выпила чай и стала прощаться.

– Уроки надо готовить.

Дедушка подозвал ее и поцеловал в лоб.

– Не откажешь в другой раз поиграть мне?

– Я с радостью, – сказала Мурочка.

– Когда разыщем твоего Михаила Ивановича, будешь опять у него учиться, – продолжал он. Не следует бросать начатого. Ну, а теперь прощай, Мурочка. Иди с Богом, учись.

Мальчики побежали провожать ее до передней. Явился сторож Лаврентий, подхватил под мышку футляр со скрипкою и повел Мурочку в общежитие.

Через неделю Михаил Иванович в новом отличном сюртуке уже давал урок Мурочке и другим желающим гимназисткам.

Когда он появился в коридоре, общий взрыв смеха и острот встретил его. Девочки, не смея смеяться ему в лицо, хохотали в классах, прячась за классные доски.

– Гриб! Сморчок!

Мурочка, сверкая глазами, налетела на Лизу Шарпантье.

– Если ты… при мне… еще осмелишься, я прибью! Не сметь… Слышишь? Бессовестные!

В эту минуту она была ужасно похожа на Диму.

Никто не ожидал от Тропининой такого азарта, и все притихли.

А Мурочка помчалась вниз по лестнице к швейцарской, где преподаватели оставляли пальто и калоши.

Пока она летела по лестнице, возмущение её улеглось, и она уже только стремилась поговорить с Михаилом Иванычем.

– Михаил Иваныч! – воскликнула она, вбегая в швейцарскую.

Он надевал свое старенькое ватное пальто, обернулся, заморгал глазами и отечески обнял и поцеловал Мурочку.

Как странно было видеть ее в этом казенном платье. Да ведь она похудела и побледнела!..

А Мурочка, спеша, говорила:

– А Кутик мой, Кутик у вас, Михаил Иваныч?

– Нет. Того… скучал больно у меня. Так я его к Дольниковым отнес.

– Вот и хорошо и отлично, – пробормотала Мурочка. – Ну, а Дольниковы по-прежнему живут?

– Как же. Все по-старому.

– Они меня знать не хотят! – сказала Мурочка, поднимая печальный взгляд. – Да, да, Михаил Иваныч, не говорите. Я очень хорошо вижу.

Голос её дрогнул.

– Вот уже которое воскресенье жду-жду, а никто не приходит. И Диму, верно, инспектор не пускает.

– Он там не нашалил ли? Надо справиться, – проговорил Михаил Иваныч, надевая калоши. – А мои-то, гм… Дольниковы, они придут, погодите. И Гриша придет.

– Ну, а в нашей квартире кто живет?

– Новые хозяева. Да. Кому же и жить?

– Новые хозяева?.. – протянула Мурочка.

Чужие люди ходят и живут в тех комнатах, где жили они, веселятся, смеются, хлопочут и не знают, что пережила Мурочка, покидая свое разоренное, родное гнездо.

Михаилу Ивановичу было так жалко видеть Мурочку в этой казенной обстановке, в форменном платье, среди множества чужих людей, что он прекратил разговор, сказал ей очень строго, чтоб она получше готовила ему урок, так как стала играть гораздо хуже прежнего, и поскорее простился с нею и ушел.

А Мурочка стояла на лестнице и смотрела ему вслед.

V
За Мурочкой ухаживают

Дима пришел в воскресенье, и с ним Дольников. Доротея Васильевна пригласила их к себе пить чай после катанья. Кататься же все пошли в большой сад времен императрицы Екатерины, где в чаше высоких столетних деревьев были пруды, закованные теперь в блестящую броню зеленоватого льда.

На прощанье отец подарил детям коньки, и теперь Мурочка училась кататься. Гриша был её учителем; она оказалась очень неповоротливой и боязливой, и ему не мало пришлось мучиться с нею, пока она не научилась, наконец, стоять на коньках.

Зато Неустроева, как истая сибирячка, летала по льду точно птица. Валентина тоже каталась, но плохо и неохотно, и предпочитала сидеть на скамейке и критиковать катающихся.

На катке было множество народу. Почти все пансионерки из гимназии собрались здесь, потому что каток был в двух шагах, и начальница требовала, чтобы все катались для здоровья.

Кругом лежал блестящий белый снег, деревья были в инее, и по краям катка снеговые массы образовали как бы толстый крепостной вал.

Тишина огромного сада оглашалась смехом маленьких и веселыми разговорами старших. Мадам Шарпантье, неподвижно сидевшая в теплой шубе и меховых сапожках, разговаривала с гувернанткой-француженкой и мало обращала внимания на своих гимназисток. Она вскоре поднялась, велела Лизе снять коньки и подозвала к себе Неустроеву.

– Мы уходим, – сказала она. – Сейчас придет Степанида. Можете оставаться тут, пока светло.

Пришла Степанида. До наступления сумерек все прибывали новые конькобежцы. Мурочка, боясь быть опрокинутой, сняла коньки и, спотыкаясь усталыми ногами, пошла к той скамейке, где сидела Валентина.

Величко с торжеством вытащила из своей муфты какой-то сверток.

– Вкусно? – спросила она, поднося его к носу соседки.

Она всегда ухитрялась в воскресенье незаметно забежать в магазин и покупала себе колбасы и сыру на всю неделю.

– Вечером угощу всех. Твои останутся?

– Да.

Появление Димы и Гриши произвело впечатление, и с Мурочкой все стали необыкновенно любезны.

Подошел Гриша с коньками в руках, а за ним Люсенька и Дима.

– Пора домой? – спросил Дима. – Какая до сада, что нет фонарей. Если б было освещение, можно бы кататься еще часа два.

Дима стал необыкновенно важен с тех пор, как жил у инспектора. Он держал себя совсем как взрослый и на сестру смотрел свысока. Но Мурочка не успела заметить в нем перемены и только радовалась, что он, наконец пришел.

– Гриша! – сказала она, смеясь. – Пожалуй, ты не захочешь меня больше учить. Опять «наказанье с левой ногой», помнишь?

– Помню, – отвечал, улыбаясь, Гриша. – Но тогда левая нога была главным образом моя.

– Что такое? – спросила нетерпеливо Валентина.

– Дела давно минувших дней, – шутливо сказал он.

– Идемте! – воскликнула Мурочка. – А то не успеем устроить театр.

– A y вас нынче представленье? – важно спросил Дима.

– Каждое воскресенье, – сказала Неустроева. – Жалко только, что Лизы нет.

Разговаривая так, они шли по узкой тропочке, утоптанной посредине снежной дороги. Уже смеркалось. Веселое звяканье коньков, смех и болтовня оглашали воздух.

В общежитии давно уже поджидали их.

После чаепития у Доротеи Васильевны, от которого у всех разгорелись уши и щеки, Люсенька, Валентина и Мурочка таинственно исчезли. За ними скрылся и «Комар», по случаю насморка и кашля сидевший дома. Комар отличался редким великодушием: сам не выступал актером, а только занимался режиссерской частью: придумывал костюмы, а иногда и самые пьесы, и усердно мазал жженой пробкой густые брови и злодейские усы.

Дольников и Дима все еще сидели у Доротеи Васильевны. Дима прилагал все усилия, чтобы показать ей, какой он стал воспитанный и любезный молодой человек, как вдруг у дверей кто-то постучался, и тоненький голос Гандзи пропищал:

– Представленье начинается!

– Пойдем смотреть, – сказала Доротея Васильевна, и все гурьбою отправились через темный коридор в столовую.

В столовой столы были отодвинуты в сторону; стулья для зрителей были расставлены в два ряда. От печки, боком, в виде щита, стояла черная доска; ножки её были завешены казенным одеялом, серым с красною каймой. За доской, как за ширмами или кулисами, скрывались артисты; слышен был их шепот и сдержанный смех.

Представление началось.

За черной доской прозвенел жиденький колокольчик, и на сцену выпорхнула артистка № 1 – приготовишка Леночка Петрова, – в красных фланелевых штанах и какой-то желтой куртке, в черных усах. Это был клоун труппы. Она стала выделывать разные штуки, кувыркалась на ковре, глотала шпагу (линейку), играла тремя мячиками за раз и, наконец, убежала за печку среди рукоплесканий.

Потом вышла какая-то необыкновенная дама в длинном розовом платье. Лицо и плечи её были закутаны белой кисеей. Она величественно поклонилась и стала вертеться, представляя танец серпантин. Под розовой юбкой мелькало и голубое, и черное, и красное, и желтое, да так быстро, точно вихрь. И эта дама вызвала взрыв аплодисментов.

– Кто такая? – шепнула Доротея Васильевна сидевшей рядом гимназистке.

Но та покачала головой и не захотела выдавать тайны.

Потом началась пантомима. Королева в золотой короне и великолепном платье, с не обыкновенно густыми черными бровями, выплыла из-за печки. Маленький паж, в красных штанах, почтительно нес за нею подол её платья. Вдруг на него нашел прилив дурачества, и он перекувырнулся на ковре. Королева стала знаками объяснять ему, как это неучтиво. Пажик стал на колени и просил прощения. В эту минуту из-за печки выскочил злодей, закутанный в испанский плащ. Злодей размахивал рукою и грозил королеве, потом бросился на нее с линейкой и убил ее. Королева упала бездыханная. Злодей скрылся; бежал и перепуганный пажик. Потом пришел король в золотой короне, с длинной седой бородой, и стал убиваться и плакать над погибшей королевой. Но королева вдруг вскочила, расхохоталась и убежала за печку, предоставив королю размышлять над таким удивительным случаем.

Опять вызывали актеров, и все они вышли и кланялись.

Потом королева сорвала с себя корону и сказала:

– Ну, что это, скучно. Давайте петь. Мурка, ты будешь?

Король снял бороду и сказал:

– Конечно, буду, и Дима будет, если можно. Можно, Доротея Васильевна?

– Разумеется.

Тогда королева обратилась к злодею и про молвила:

– Люся, позови, пожалуйста, Чернышову. Она там у маленьких. Без Чернышовой не стоит петь.

Злодей скинул свой плащ и пошел за Чернышовой.

В эту минуту из-за черной доски выскочила Леночка Петрова и стала опять кувыркаться.

– Я еще хочу быть клоуном!

– И не стыдно тебе при чужих быть в таком виде! – воскликнула королева. – Иди, переоденься.

Пока злодей бегал за Чернышовой, артисты отправились к умывальникам смыть усы и брови, и вскоре вернулись в настоящем виде. Пришла Чернышева, большая уже девица, с густыми русыми волосами, а за нею прибежала мелкота.

Доротея Васильевна села за рояль. Дима с ловкостью настоящего кавалера зажег и поставил ей свечи. Началось хоровое пение.

Так закончился этот вечер.

Мурочка ложилась спать усталая и довольная.

Кругом еще шептались и тихонько смеялись, потом раздался звонок, – вернулись Лиза с матерью. Лиза вошла в спальню, присела на кровать к Валентине, стала рассказывать ей что-то шепотом; потом они обе стали кушать колбасу и сыр без хлеба, отрезая себе ломтики того и другого перочинным ножом. А Мурочка уже спала крепким, здоровым сном.