Текст книги "Кэте Кольвиц"

Автор книги: Софья Пророкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Кэте Кольвиц сама очень ясно выразила свое отношение к этому направлению 29 июля 1919 года в письме к молодой художнице Мендель: «Вы пишете, что постепенно начинаете воспринимать экспрессионизм. Я, в противоположность Вам, с ним очень тяжело свыкаюсь. Мне очень трудно отличить многих попутчиков от немногих истинных.

С давних пор каждое хорошее искусство – экспрессивное или, иначе говоря, выразительное искусство. То, что сейчас им называют, для меня по большей части чуждо и непонятно.

Я ожидаю прихода большого художника, который объединит в великое искусство все хаотичные нервозные направления».

Кэте Кольвиц не нуждалась в том, чтобы ее положили на определенную полку истории искусств, втиснув в узкие рамки одного направления. Она была и оставалась всегда самой собой, неповторимой Кэте Кольвиц.

У нее были единомышленники, с которыми ее роднила общность стремлений.

Среди множества противоречивых художественных направлений в послевоенной Германии выделилось одно, близкое к борьбе коммунистической партии. Даровитые художники этого направления сначала объединились в «Красную группу», а в 1928 году основали Ассоциацию революционных художников, которая потом влилась в Союз немецких революционных художников.

Отто Нагель, Отто Дике, Георг Гросс, Генрих Цилле, Джон Хартфильд были ядром этой группы, поднявшей революционное искусство Германии на очень высокую ступень.

Сложная политическая обстановка потребовала и новых методов искусства. Они были точно отчеканены в словах писателя Иоганнеса Бехера:

«Публика» исчезла. Появились массы. Гигантские залы набиты тысячами, на стенах красные флаги, вдоль и поперек натянутые транспаранты с революционными лозунгами, светящиеся портреты – Карл Маркс, Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Ленин. Улица гудела.

Мы сами росли одновременно с ростом восставших масс; сплоченность, совместная жизнь с ними учили нас говорить простым и ясным языком…

Теперь… мы впервые в жизни дышали атмосферой бури, летевшей к нам из будущего и безжалостно разрушившей карточные домики наших фантазий…»

Отто Нагель принес в искусство образы немецких пролетариев. Он знал хорошо мир рабочих, сам долго трудился вместе с ними. Его многофигурные полотна показывали жизнь простых людей большого города.

Кэте Кольвиц особенно ценила его картину «Скамейка в парке перед приютом для престарелых», в которой с большим сочувствием показана печаль одинокой старости.

Из художника-самоучки Отто Нагель стал профессиональным мастером. Его неустанная общественная деятельность скрепляла и объединяла силы прогрессивных художников.

Выставки в рабочих кварталах Берлина следовали одна за другой. Они тоже были знамением времени. Искусство вышло из тишины мастерских. Об этом очень хорошо сказал Георг Гросс – талантливый сатирик, который бросил в лицо немецкого буржуа рисунки, полные ненависти к милитаризму, алчности, полицейскому террору.

Георг Гросс призывал своих собратьев по искусству: «Что такое весь ваш творческий индифферентизм и ваша абстрактная болтовня о безвременье, как не смешная и бесполезная спекуляция на вечность? Ваши кисти, ваши перья, которые должны быть оружием, – лишь пустые соломинки. Покиньте же ваши кельи, покончите с вашей индивидуальной отъединенностью, проникнитесь идеями трудящегося человечества и помогите ему в борьбе против прогнившего общества». Выставки устраивались в берлинских магазинах, их смотрели тысячи зрителей. Около 160 тысяч человек – в большинстве рабочих и служащих – посетили четыре такие выставки, в которых революционные художники говорили с народом о нуждах народных.

Кэте Кольвиц причислила к кругу своих единомышленников и прославленного Джона Хартфильда, который довел мастерство фотомонтажа до образцов высокого искусства. Нельзя представить себе историю Германии XX века без талантливых плакатов Хартфильда, ставших сильнейшим оружием в борьбе компартии против войны и фашизма.

Кэте Кольвиц трудилась над антивоенными листами в одно и то же время с Отто Диксом. Сам участник первой империалистической войны, он создал большой графический цикл, в котором смело открыл людям правду о войне.

Кэте Кольвиц была едина в своих стремлениях с художником Гансом Балушеком, в живописи и графике изображавшим жизнь берлинских рабочих.

Круг друзей в искусстве велик и тесно спаян единством цели. Каждый из них шел к ней своим путем.

Голоса представителей изобразительного искусства сливались с поэзией Брехта и Бехера, песнями Буша, образуя могучую симфонию революционной культуры Германии.

Великий агитатор

В Поволжье голод. Засуха истребила поля. Грозное бедствие охватило целые губернии.

После долгих лет войны новое тягчайшее испытание. В августе 1921 года «Правда» опубликовала «Обращение к международному пролетариату», написанное Лениным. Руководитель Советского государства обратился за помощью к трудящимся всех стран. Он не сомневался, «что, несмотря на их собственное тяжелое положение, вызванное безработицей и ростом дороговизны, они откликнутся на наш призыв».

Кэте Кольвиц ответила Ленину своим плакатом «Помогите России». В центре листа – изнуренное лицо человека с ввалившимися щеками и тяжело опущенными веками. Он слаб, он страдает. Добрые, заботливые руки тянутся к нему со всех сторон. Они помогут, они не оставят в беде.

По всей Германии нашел широкий отклик призыв Ленина. Плакат Кольвиц будоражил, призывал, тревожил.

Это было именно то произведение пропагандистского искусства, о котором можно сказать словами Ф. Энгельса: «А что больше способствует сохранению революционной энергии в среде рабочих, чем плакаты, превращающие угол каждой улицы в большую газету».

Вмешательство в жизнь, тревога за судьбы людей находят свое выражение в антивоенных плакатах Кольвиц. В 1919 году для Международного объединения профсоюзов в Амстердаме она создает большую литографию «Матери».

Женщины крепко держат в объятиях детей. Только у одной лицо закрыто руками, она рыдает. У нее война отняла: ребенка. Остальные застыли в тревоге. Одна женщина прижалась к двум мальчикам. Кольвиц говорила потом, что она нарисовала себя с сыновьями, затаилась в страхе потерять их.

Во всех плакатах Кольвиц цель одна: помочь.

Помочь погибающим от голода детям. Пустые плошки протягивают руки малышей, и глаза их молят о помощи. Голод. Накормите ребят Германии! – требует своим плакатом Кольвиц.

Она создает литографии со всем напряжением сил. Но огромное доброе сердце Кольвиц страдает от того, что искусство не властно отвратить эти бедствия, мучающие народы.

Когда плакаты уже отпечатаны и распространяются по многим городам, ее точит назойливая мысль: помогут ли? Она пишет: «…разве это облегчение, если, несмотря на мои плакаты, ежедневно в Вене люди умирают от голода? Если я это знаю? Чувствовала ли я себя легче, когда рисовала военные листы и знала, что война продолжается?»

Международное объединение профсоюзов вновь просит сделать плакат против войны. Заказ этот радует. Его цель ясна. Это «большой плакат, который показал бы со всей очевидностью последствия войны. Он будет распространен в четырнадцати европейских странах». На литографии изображены те, кто уцелел в войне минувшей. «Родители, вдовы, слепые, а вокруг них дети с полными страха, вопрошающими, беспомощными глазами и бледными лицами».

Удивительно красноречивы эти, казалось бы, молчаливые литографии. В них нет призыва, осуждающего войну. Но осуждение возникнет у каждого, кто взглянет на застывшую скорбь матери, озабоченные лица малышей, протянутую руку слепого. Осуждение и гнев.

Таков внутренний накал всех плакатов, которые не требуют многословных подписей, снабженных восклицательными знаками. Кольвиц говорит со зрителем силой своих чеканных образов.

Но есть один плакат, в котором художница прибегла к энергичному жесту и короткому, как выстрел, призыву: «Долой войну!» В нем суровая требовательность, почти приказ женщины, испившей полную чашу горя в минувшей войне.

Как всегда, у Кольвиц в плакате ясная отточенность мысли, полнота чувств и скупость изобразительных средств.

На фоне разбросанного по листу шрифта вздымается вверх вытянутая рука юноши, который выкрикивает слова призыва против войны. Торжественная клятва, страстное моление о мире излучает лицо юноши.

Как оно отличается от тех исступленных и ослепленных, которые уходили добровольцами на фронт в первые дни войны. Этот уже знает, что целое поколение его сверстников ушло из жизни только потому, что их сумели обмануть.

Плакат, выпущенный в 1924 году, был пророческим предостережением Кольвиц против новых военных приготовлений.

Кэте Кольвиц деятельно участвовала в организации «Помощь художников», которая возникла в 1921 году как один из разделов Межрабпома для поддержки голодающих Поволжья. Секретарем работал Отто Нагель. Он всегда встречал большую отзывчивость у Кэте Кольвиц, что бы ни затевалось для помощи рабочим.

В Германии все труднее жилось простым людям. Даже вырванный у капиталистов восьмичасовой рабочий день и то хотели у них вновь отобрать. Цены росли, семьи голодали. Возникали забастовки.

«Помощь художников» старалась собрать средства для поддержки бастующих. В универмаге «Вертхейм» на Александер-платц была организована огромная выставка-распродажа произведений немецких художников.

Много листов дала на эту выставку и Кэте Кольвиц. Все. собранные деньги пошли семьям бастующих.

Отдельная папка рисунков «Голод» также выпущена «Помощью художников» в 1924 году, и все полученные от ее продажи деньги отданы голодающим берлинским ребятам.

В этой папке есть одна литография, сделанная Кольвиц! Она быстро стала известна во всем мире. Женщина в глубоком страдании отвернулась от ребят, которых ей нечем накормить. Подпись – одно слово: «Хлеба!»

Все мучения послевоенной Германии выражены в этом поразительном произведении, все испытания, легшие на рабочих после инфляции, превратившие их заработок в скудные подачки. Вся мука матерей, которым нечем накормить детей, – в этой содрогающейся фигуре, в прижавшихся к ней беспомощных малышах, которые смотрят на мать с надеждой и мольбой.

Кольвиц откликается плакатами на многие нужды рабочих. Она рисует листовку для недели борьбы с алкоголизмом. Ее заботит, что берлинским детям негде играть, они не видят цветов и зелени, дышат затхлым воздухом узких дворов-колодцев. Художница возмущается тем, что многие большие семьи рабочих живут в тесноте. Кэте Кольвиц призывает рабочих к осторожности на заводах, иначе им грозит гибель от несчастных случаев.

Плакаты расклеиваются на заборах, стенах домов, в парках и рабочих клубах. И часто, совершая свой обычный путь от дома до мастерской, Кольвиц проходила мимо своих плакатов. Она любила этот род деятельности и каждому агитационному произведению отдавала всю силу таланта.

Десять дней в Москве

Букет московских цветов привезли Кэте Кольвиц советские художники С. Рянгина, Б. Яковлев и С. Карпов. Они побывали в мастерской художницы и пригласили ее с мужем приехать в Москву на торжественное празднование десятилетия Октября.

Это было давней мечтой. Еще в 1924 году Кольвиц писала Отто Нагелю, который привез в Москву первую выставку немецкого искусства: «…я очень хотела бы как-нибудь побывать в России… Вы говорите о естественности и веселом нраве тамошних людей. Как это должно быть прекрасно. Но можно ли хоть немного почувствовать это, не зная русского языка? Подумайте, ведь я не знаю ни слова по-русски».

Приглашение было принято с превеликой радостью. Кольвиц писала взволнованно друзьям, как она ждет этой поездки, как стремится побывать в России.

Это было лето ее шестидесятилетия. Уже прошла с успехом юбилейная выставка. Около 500 писем и телеграмм получено на этот раз с поздравлениями. Уже сказаны Роменом Ролланом замечательные слова, облетевшие весь мир:

«Творения Кэте Кольвиц – величайшая поэма современной Германии, в которой отражаются тяготы и страдания простых людей.

Эта женщина с мужественным сердцем охватила их своим взором, взяла в свои материнские объятия с мрачным и нежным сочувствием.

Она голос безмолвия обреченных на жертвы народов».

Десятилетие Октября было отмечено большим всенародным праздником. К первому государству трудящихся тянулись приветствия из всех стран. Иностранные гости заполнили трибуны на Красной площади, и многотысячная демонстрация бесконечной лентой прошла перед ними.

В Москве был созван Всемирный конгресс друзей Советского Союза. И в зале Кэте Кольвиц могла увидеть Теодора Драйзера, Диего Ривера, Анри Барбюса, с которым уже была хорошо знакома.

Кэте и Карл Кольвиц бродят по московским улицам, вглядываются в лица прохожих. Им еще очень трудно живется, советским людям. Они неважно одеты, выглядят сумрачно.

Хорошо сказал об этом времени американский писатель в своей книге «Драйзер смотрит на Россию»:

«Но как не похожа на нас Россия! Господи, какое кипение и бурление подлинной, серьезной, щедрой, не ограниченной чисто материальными ценностями, высоко духовной мысли!»

Еще видит Кольвиц своим зорким взглядом чумазых ребят на улицах Москвы, согревающихся возле котлов с растопленным асфальтом. Ей рассказала Клара Цеткин, что она приютила у себя одного такого паренька. Ему, конечно, жи-, лось несравненно лучше в доме Цеткин. Но он убежал к своим ребятам, вернулся к уличной жизни.

Кольвиц интересуется тем, как пытаются решить в нашей стране эту трудную проблему беспризорности. И после рассказывала в письме к своему бывшему ученику И. Шварцману: «Мы с мужем в 1927 году были в Москве, посетили столярную мастерскую, где работали дети».

Их лечили трудом, этих подростков, которых голод выгнал из родных домов и деревень.

13 ноября немецкими гостями завладели художники. Кольвицей пригласили посетить выставку, устроенную на Волхонке в доме Ассоциации художников революционной России. Смотрела внимательно. Дольше задержалась возле северных пейзажей Крайнева и жанров Модорова, посвященных Палеху.

Кольвиц сидит в центре большой группы художников. Так запечатлел эту встречу фотограф.

Газета «Вечерняя Москва» опубликовала на своих страницах анкету, в которой представители европейской интеллигенции говорили об Октябрьской революции.

Многозначителен ответ Кольвиц:

«Здесь не место для того, чтобы доказывать, почему я не коммунистка. Но это подходящее место, чтобы высказать, что события в России за последние 10 лет – по своей величественности и огромному значению – могут быть сравнимы, как мне кажется, только с событиями Великой французской революции. Старый мир, подточенный четырехлетней войной и революционной подпольной работой, был нарушен в ноябре 1917 года. Новый мир был грубо сколочен. Горький в одной своей статье, относящейся к первому периоду Советской республики, говорит о взлете души кверху. Этот взлет в бурз я чувствую в России. За этот взлет, за эту горячую веру я часто завидовала коммунистам».

В Берлине Кольвиц рассказывала о своей поездке друзьям, вспоминала ее в письмах, как «чудовищно сильные впечатления». «Неделю тому назад мы вернулись, совершенно переполненные Россией… И Россия – Москва – это было чудесно. Я чуть-чуть не побывала еще и на Кавказе».

А в дневнике, оглядываясь на год минувший, Кольвиц придает этой поездке еще большее значение.

«И грусть прошлого года, старческая грусть, вызванная возрастом, уменьшилась. Это вызвано теми чудесными переживаниями, которые нам выпали: весной – Аскона. Затем День моего шестидесятилетия со всеми радостями, которые он мне принес. Затем Хиддензее с близкими, любимыми людьми, и потом Россия. Москва с ее особым воздухом, так что Карл и я вернулись как бы проветренными. Все это мы смогли пережить сообща, и затем еще много хороших часов и дней с друзьями, много часов, когда мы чувствовали себя такими близкими, как единое целое. Много счастья – спасибо, спасибо!..»

В Московском театре имени Станиславского Кольвиц зарисовала зрителей. Потом сделала литографию. Она называется «Слушающие». Три тесно прижатые друг к другу головы. Семья – мать, отец, сын. Все они сосредоточенно слушают происходящее на сцене. Троих соединил всепоглощающий интерес. Мастерски показано, как их захватил спектакль. Они слушают, и ничто не отвлекает их.

В рисунке этом, казалось бы на первый взгляд столь незамысловатом, суть впечатлений художницы от Москвы. В этой семье, скрепленной глубоким интересом, – тяга советских людей к культуре. Ее-то и увидела Кольвиц как самую характерную примету московской нови.

Обычно, когда Кольвиц приходила в гости к Нагелю, она благоговейно рассматривала посмертную маску В.И. Ленина, которая лежала на письменном столе. Скульптор Меркулов подарил ее немецкому художнику в 1932 году с дарственной надписью.

В Москве вместе с другими иностранными гостями Кольвиц пришла в Мавзолей Ленина. Драйзер так рассказал об этом памятном посещении: «…его тело лежит в стеклянном гробу под затянутым красной материей потолком траурного деревянного Мавзолея на Красной площади. Резкий белый свет падает на его бледное, усталое лицо с монгольскими скулами, высоким лбом и небольшой бородкой. Невысокий человек и очень-очень утомленный. (Мне казалось, что он устал лежать там под взглядами миллионов глаз, которые скользят и скользят по его неподвижному лицу.) Но как удивительно это лицо, и какие поразительные вещи рассказывают о его жизни… И как любили его все, кто с ним работал! И вот каждый вечер, из года в год, вечно меняющиеся многотысячные вереницы людей приходят, чтобы посмотреть на него и обрести новое вдохновение».

Проходит мимо почетного караула и Кэте Кольвиц. Она отделяется от общего потока и стоит замерев. Святые минуты молчания.

Мир узнает Кольвиц

Женщина погружена в глубокое раздумье. Можно ли передать мысль более зримо, чем это сделала Кольвиц в своей литографии.

Опустив голову на большую тяжелую руку, женщина как-то сжалась, словно отталкивая от себя все мешающее думам.

Что заботит эту женщину? Пеленой страданий окутана эта одинокая фигура. Кто она, в какой стране живет и почему так близка всем, кто проникнется ее молчаливой болью?

Возле огромного плаката, вывешенного на двери художественного музея в швейцарском городе Берне, останавливаются прохожие. Плакат привлекает на первую в Швейцарии выставку немецкой художницы Кэте Кольвиц. Но разве невзгоды только немецкой женщины выражены в этой фигуре, словно вырезанной из дерева? Нет, они знакомы женщинам многих рабочих семей, говорящих на разных языках.

Поток посетителей на выставке не иссякал. Плакат с литографией, изображающей задумавшуюся женщину, осенью 1926 года был расклеен во всех больших городах Швейцарии вместе с выставкой работ Кольвиц. Беспокойная графика немецкой художницы будоражила и нарушала покой.

Писательница Луиза Диль написала несколько книг о творчестве Кольвиц. Она же была гидом на выставках во многих городах Швейцарии. Пламенная поклонница таланта Кольвиц захотела познакомить с ее работами американского зрителя.

Многие отговаривали, предостерегали:

– Вы хотите показать янки искусство Кольвиц? Вы хотите организовать выставку в Нью-Йорке?

Сама Кольвиц предупреждала заботливо:

– Вам это принесет большие хлопоты.

Но Луиза Диль отобрала коллекцию литографий и офортов, заняла каюту на океанском пароходе и отправилась в дальнее плавание.

Погода благоприятствовала путешествию, океан был кроток.

Выставка приехала в Нью-Йорк и стала неожиданностью для стопроцентных американцев. Какая-то далекая немецкая женщина бросила им в лицо свои пронизанные гневом произведения. Образы Кольвиц в 1926 году стали сенсацией американской культурной жизни.

Советские зрители впервые узнали графику Кольвиц в 1924 году на большой выставке немецкого искусства. 500 произведений привез в Москву Отто Нагель.

Молодая советская культура потянулась к своим братьям по искусству в разных странах. За год до этого советские художники были гостями берлинцев. Теперь ответный визит.

На этой выставке представлены различные художественные направления. Она открылась в залах Исторического музея. Интересно, как вспоминает об этих днях устроитель выставки

Отто Нагель:

«Я стал очевидцем того, что было совершенно невообразим с точки зрения привычных для немца понятий: люди приходили огромными толпами, очередь в четыре ряда опоясывал все здание музея, медленно продвигаясь к входу на выставку Люди принесли с собой красные флаги и коротали врем в спорах и дискуссиях. Конечно, не все, кто пришел сюда, были знатоками искусства, которое теперь стало доступно и простым людям».

Кэте Кольвиц показывала на выставке офорты о Крестьянской войне, гравюры на дереве, объединенные в цикле «Война», и другие работы.

Среди зрителей, так жадно стремившихся в Исторический музей, многие были участниками недавней революции и гражданской войны. Революционная графика Кольвиц была им особенно близка.

В июне 1926 года советские зрители вновь увидели работы – Кольвиц рядом с произведениями Стейнлейна, Бренгвина, Мазерееля и других. В Москве открылась выставка революционного искусства Запада.

А.В. Луначарский в «Правде» высоко оценил значение Кольвиц в мировом прогрессивном искусстве:

«Приближаясь к нашему времени, мы видим все ту же общую линию у крепчайших художников, тех, перед которыми, конечно, остановится всякий, как перед главными представителями западного революционного искусства.

Возьмите Кэте Кольвиц. Уже в пожилые годы эта изумительная проповедница карандашом изменяет свою манеру; в самом начале манера ее являлась, так сказать, художественно утрированным реализмом, но к концу все более и более преобладают чисто плакатные задачи. Кольвиц хочет достигнуть того, чтобы при первом взгляде на ее картину тоска схватывала вас за сердце, слезы подступали к вашему горлу. Она великий агитатор. Не только сюжетом, не только необычайной, так сказать, физиологической правдивостью известных черт достигает она этого результата, нет, она достигает его прежде всего необычайной экономностью своих средств, так, что в отличие от действительности она не позволяет вам теряться в ненужных деталях и говорит только то, что требуется ее тенденцией, но зато все, что ею требуется, говорит с величайшей выпуклостью».

Третья встреча с искусством Кэте Кольвиц для советских зрителей произошла в июне 1932 года. Отто Нагель привез тогда много работ, и впервые они так всесторонне раскрывали творчество нашего немецкого друга.

Выставка открылась в зале Всекохудожника на Кузнецком мосту. Во вступительных статьях к каталогу говорилось о большом значении такого обмена культурными ценностями.

Германия 1932 года. Канун страшной трагедии народа. Молодчики, заклейменные отвратительной свастикой, уже глумятся над всеми сочувствующими стране социализма.

Кэте Кольвиц с мужем провожает на вокзале Отто Нагеля, увозящего в Москву ее персональную выставку. Открытое и мужественное выражение своей позиции. Смелый поступок.

Кэте Кольвиц сделала в подарок советским зрителям большую литографию. Четверо рабочих образовали тесную непроходимую стену, как бы заслонили собой от нападения. Художница подписала литографию по-русски: «Мы защищаем Советский Союз». Как говорила Кольвиц, она хотела этой литографией показать свое отношение к готовящейся империалистической войне против Страны Советов.

Отто Нагель вручил этот подарок при открытии выставки и сказал, что она посвящается советскому пролетариату.

За год до выставки в Москве Кольвиц сделала две литографии, посвященные первомайской демонстрации рабочих. На одной из них изображены люди, поющие «Интернационал».

Интересная подробность. Знаменосцы на этих двух литографиях удивительно похожи на Маяковского. Многое характерное в его лице Кольвиц взяла для героев своих композиции. Это легко объяснить. Вскоре после гибели поэта во многих немецких газетах и журналах часто печатались портреты Маяковского. Их не могла не видеть Кольвиц. Мужественный образ поэта революции запомнился, и художница наделила его чертами немецких знаменосцев.

С надеждой наблюдала Кэте Кольвиц за великим созидательным трудом нашей страны. Верила в большое будущее страны социализма. Выставка побывала в Ленинграде, Саратове, Казани.

Во всех этих городах советские зрители полюбили творения немецкой художницы, преклонялись перед глубиной ее чувств и величайшим мастерством.

Из Берлина Отто Нагель получал уже тревожные письма. Карл Кольвиц коротко сообщал: «Отсюда я могу писать только, что уже теперь мы страдаем под гнетом все возрастающего террора. Во что превратится это позднее? Остается надежда ра силу пролетариата».

Писала невесело и Кэте Кольвиц: «Еще на год оставлена на службе (как руководитель графической мастерской)… Дальше потребуется новое подтверждение, которого при правом правительстве, сейчас приходящем к власти, конечно, не будет».

Это была наша последняя встреча с творчеством Кэте Кольвиц. Вскоре опустился непроницаемый занавес, не поднимавшийся двенадцать лет трагического позора Германии.