Текст книги "Огонь"

Автор книги: Софрон Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Почему мама так далеко стоит?

– Художник знает почему.

– У ребёнка должны быть отец и мать, – сказал Семён Максимович, погасив улыбку. – И они должны быть ему самыми близкими людьми.

– Если сердце ребёнка отошло от своих родителей, то в этом виноваты только родители, а не ребёнок.

– Ребёнок не виноват, – согласился Нартахов. – Как часто ходит мать к Вике?

– Раз в неделю придёт, и всё. Девушки из детсада говорят, что Вика всё время нас ждёт. И всё время к нам собирается. Так и говорит: вот настанет суббота – и я пойду к дедушке и бабушке.

Разговор получился невесёлый, и Нартахов замолчал.

– Пойду я, однако, – Маайа тяжело поднялась. – Я так и не спросила, как твои дела.

– Как тебе сказать. Врачи говорят – хорошо. Да они никогда ничего другого и не говорят. Но могу сказать, что теперь жжёт не так сильно. Терпеть вполне можно. – Нартахова вновь потянуло на шутливый тон: – Вот ты раньше невежливо называла меня бледнолицым. А теперь у тебя этого права не будет. После ожогов лицо у меня станет красным или красно-пегим.

– Будет лицо пегим, пегим и буду называть. Мало тебе оказалось, что горел в танке, побежал на пожар, чтобы подпалиться ещё.

– Веди себя прилично, не трави душу, – Нартахов засмеялся. – Если говорить честно, то я и сам не знаю, как с таким лицом покажусь людям.

– Ладно, лежи, – стала прощаться Маайа, – нежься в лучах бородатого солнца своей Вики. А мне надо идти.

После ухода Маайи Нартахов улёгся поудобнее и стал смотреть на рыжее солнце, улыбающееся ему с листа бумаги.

Солнце-солнышко!

Всё, что есть хорошего на земле – берёт начало от солнца. Солнце – это жизнь.

Самого дорогого человека на земле, родную мать, якуты называют кюн кюбэй ийэ, что значит мать-солнце. Человеком, ставшим солнцем, называют якуты и того, кто сделал для людей много добрых дел. Выше похвалы, чем сравнить человека с солнцем, нет на земле.

Солнце у ребёнка в крови, и потому он, едва научившись держать карандаш, первым делом начинает рисовать солнце.

А ночью Семёну Максимовичу приснился сон. Они с Маайей стоят посреди зелёной долины. Рядом бегают и играют Максимка и Вика. Максимка одного роста с Викой. Голос его звенит, переливается. Нартахов не очень отчётливо видит его лицо, но точно знает, что это Максимка.

– Мама!

– Папа!

И Семёну Максимовичу совсем неудивительно, что Вика зовёт их не дедушкой-бабушкой, а мамой-папой.

Над долиной сияет огромное бородатое солнце.

Потом они, все четверо, взявшись за руки, пошли по зелёной траве, раздвигая яркие весенние цветы.

И вдруг небо темнеет, из-за горизонта ползут тёмные облака, и по долине проносятся чёрные вихри. Никнет к земле трава, а Максимка и Вика от страха льнут к Нартахову и Маайе.

– Где солнце? Куда скрылось солнце? – кричат дети.

И вдруг раздаётся низкий и могучий рёв, сотрясающий землю, и в долину вползает танк Нартахова. Пушка танка непрерывно стреляет по чёрным облакам, и облака светлеют, рассеиваются и исчезают совсем. И снова над долиной сияет солнце.

Максимка и Вика пляшут от радости.

– Солнце! Солнце!

А на танке, оказывается, стоят лейтенант Ерёмин, дядя Тихон, Олесь, Филя, Леся и ещё один человек, очень знакомый Нартахову. «Да это же я стою, – понял Нартахов. Но тут же удивился: – Как же получилось так, что в одно и то же время я на танке и здесь, в долине?»

Люди с танка приветственно машут руками и кричат:

– Будьте счастливы!

И танк исчезает.

Нартахов бежит туда, где только что стоял танк, и громко кричит:

– Ни-икус! Ле-еся!

От крика он просыпается, тяжело дышит и долго не может понять, где же сон, а где же явь.

Сегодня утром Семён Максимович встал на ноги на вполне законном основании: по разрешению врачей. Он встал, умылся и вместе со всеми впервые отправился в столовую – тесную комнату с покосившимся полом – и лишний раз убедился, что строительство больницы – дело для посёлка сверхважное. Сходил на уколы, сходил на перевязку. В перевязочной и настигла его новость, которая с утра взбудоражила посёлок и вот теперь проникла в больницу: Волкова, того самого, который спас Нартахова на пожаре, арестовали. Кто говорил, что за поджог электростанции, а кто – чуть ли не за убийство старика Уварова. Слухи, догадки, предположения росли, как снежный ком, катящийся с горы.

Слух этот очень взволновал Нартахова. Он зашёл в одну из палат, где разговор о Волкове шёл особенно громко, и пробыл там до тех пор, пока его не окликнула сестра.

– Вот вы где, оказывается. А там вас врач дожидается. В больнице так не положено. Больной на своём месте должен ждать врача.

– Простите, Сардана Степановна, – Семён Максимович появился перед Черовой. – Новость-то какая. Наверняка что-то не так. Придумал кто-нибудь со зла.

– Да нет, Семён Максимович, не похоже это на придумку. Волкова действительно арестовали.

– Ничего не понимаю, Сардана Степановна, – взмолился Нартахов, – мне ж теперь покоя не будет. Очень прошу вас, позвоните капитану Козлову, спросите, за что арестовали мужика?

Врач неожиданно легко согласилась. Видимо, и самой ей всё это было небезынтересно. А тут – чего проще – сослаться на Нартахова, приисковое начальство, и позвонить.

Сардана Степановна вернулась буквально через пять минут.

– Козлов сказал, что такую справку, да ещё по телефону, он дать не может. Но сказал, что он и без того хотел чисто по-человечески навестить Нартахова и, как только освободится, зайдёт в больницу.

Семён Максимович лёг в постель и задумался. Что-что, а такую беду, как подозрение в преступлении, Нартахову пришлось пережить.

Когда Нартахов после тяжкого скитания по вражескому тылу вышел к своим, нашлись люди, крепко усомнившиеся в его рассказе. Да и было в чем усомниться. Как так получилось, что из всего экипажа он остался в живых один? Все погибли от взрыва боекомплекта, а водитель танка уцелел? Где был эти шестнадцать дней? Как уберёгся от немецких гарнизонов и как сумел пройти линию фронта? Ни на один из вопросов у Нартахова не было убедительного ответа.

Но Нартахову крупно повезло: в особом отделе им занялся немолодой, повидавший жизнь следователь, несмотря на военную форму больше напоминавший сельского учителя. Он дал парню оглядеться, отдышаться и неспешно прошёл вместе с ним, теперь уже мысленно, весь тот шестнадцатидневный путь. И потом сказал одно слово, заставившее Нартахова воспрянуть душой и снова обрадоваться жизни:

– Верю.

Потом уже, и даже через много лет, вспоминая этот нелёгкий в его жизни случай, Семён Максимович зябко поводил плечами, представив, что на месте «сельского учителя» оказался бы недалёкий карьерист, стремящийся всеми правдами и неправдами изловить вражеского шпиона. Вряд ли бы он тогда услышал прекрасное слово «верю», если он так и не сумел дать путного и ясного ответа ни на один вопрос.

Семён Максимович еле дождался прихода Козлова.

– Здоровье как, Семён Максимович? Сразу хотел попроведовать, да дела замотали.

Нартахову всегда нравился этот ладный, подтянутый человек. Коренной северянин, потомок первых землепроходцев, осевших на берегах Лены, говорил по-якутски так, как будто был рождён якутской женщиной. По специальности – горный инженер. Но три года назад Козлову было предложено перейти на работу в систему Министерства внутренних дел.

– Здоровье нормальное, – отмахнулся Нартахов. – Вы мне скажите: правда ли, Волков арестован?

– Правда, – как бы подтверждая сказанное, Козлов тряхнул головой.

– Но за что? Почему?

– Простите, Семён Максимович, но я не имею права рассказывать всего. Вы меня должны понять. Могу лишь сказать одно, да и то по большому секрету: по подозрению в убийстве старика Уварова.

– Ну, этот секрет всему посёлку известен. По подозрению… Неужели нужно брать человека под стражу, если вы его всего лишь подозреваете? Извините меня, конечно, что я вмешиваюсь в ваши дела, но Волков мне небезразличен.

– Всего лишь подозрение, говорите? Но вот вам один из незначительных фактов, который тоже можно сообщить: вчера вечером Волков был задержан – он пытался скрыться, сел в попутную машину, направляющуюся в Магадан.

– Почему скрыться? – стоял на своём Нартахов. – Может, по своей надобности поехал в соседний посёлок.

– Он пытался скрыться, – повторил Козлов.

– Всё равно здесь что-то не так. Трудно поверить, что Волков в один и тот же вечер убил Уварова и спас совершенно незнакомого ему Нартахова. Как-то это не укладывается в голове.

– Да не спасал он вас, не спасал, – вдруг сказал Козлов. – И сознался в своём преступлении.

– Не может этого быть.

– Может.

– Сознался в том, что убил старика Уварова?

– Да.

– Но зачем? Как он сам-то это объясняет?

– Много я вам рассказываю, Семён Максимович, беру грех на душу. Говорит, был пьян. Зашёл на станцию и попросил у Уварова денег. Вместо того чтобы дать денег, старик стал выгонять Волкова, материться, скандалить. Волкову попалась под руки железяка, и он замахнулся ею, чтобы попугать сторожа. И не заметил, как ударил.

– Надо же, как просто. Попросил денег взаймы. Отказали – убил. Кто же в это поверит?

– Следствие установит, где ложь, а где правда.

– Вы, значит, спросили, а он вам всё так сразу и выложил?

– Нет, не сразу, а под давлением улик. Признался, лишь когда мы нашли окровавленную телогрейку Волкова. Он её в снег около барака закопал.

– А в том, что он электростанцию поджёг, тоже сознался?

– Нет, это Волков отрицает.

– А всё-таки здесь что-то не так.

Раздражение против капитана всё больше охватывало Нартахова, и, когда тот сказал, что ему пора идти, Семён Максимович не стал его задерживать и попрощался довольно сухо. Он долго лежал на кровати, сердито рассматривал давно не беленный потолок, тяжело вздыхал, потом решительно поднялся и направился в кабинет главврача. Сусанна Игнатьевна встревоженно посмотрела на его хмурое лицо, но с расспросами не стала спешить.

– Я к вам с просьбой, Сусанна Игнатьевна. Мне надо пойти в милицию.

– У вас же был Козлов…

– Вот после разговора с ним мне и надо пойти в милицию. Иначе я поступить не могу. Права не имею. Человек в беду попал. Не верю я, что Волков убийца.

– Вы больны.

– Я всё равно пойду. – В глазах Нартахова появилась жёсткость. – Даже если вы не разрешите. Человек там… Надо разобраться… Иначе всю жизнь буду каяться.

За долгие годы совместной работы Сусанна Игнатьевна неплохо изучила характер Нартахова.

– Ты понуждаешь меня к преступлению… – Иногда, в особых случаях, Нартахов и Черемных переходили на «ты».

– Значит, согласна? – оживился Нартахов. – Тогда попроси выдать мне одежду.

– Прежде чем распорядиться о твоей одежде, мне ещё предстоит взять грех на душу – убедить молодого врача согласиться на то, чтобы её больной нарушил необходимый его здоровью режим.

– Спасибо, Сусанна Игнатьевна.

– Пойдёшь не один. С медсестрой.

– Семён Максимович? – капитан Козлов удивлённо поднял голову.

– Я это, я, – хмуро сказал Нартахов, входя в кабинет следователя. – Волкова мне надо увидеть.

– Вы хоть понимаете, о чём вы говорите? Волков – подследственный. А следствие ещё не кончилось.

– А мне и нужно его увидеть до тех пор, пока следствие не закончено. И задать всего один вопрос, который тоже может помочь следствию.

– Если бы даже я хотел, – Козлов выпрямился на стуле, – выполнить вашу просьбу, и то не смог бы этого сделать. Расследованием руководит прибывший из района подполковник Васильев.

– Тогда скажите, почему вы считаете, что Волков меня не спасал? Я как-то сразу не обратил внимания там, в больнице, на ваши слова… Вы хоть понимаете, о чём вы говорите?

– Понимаю, – спокойно ответил Козлов.

– Здесь что-то не так. Ведь я знаю правду, а не вы. Я был на пожаре, он меня спас. И это люди видели.

– Видели, – с прежним спокойствием согласился Козлов. – Волков оттолкнул вас, чтобы не пустить внутрь станции. Он надеялся, что вот-вот крыша здания рухнет и сожжёт труп сторожа Уварова.

– Раз вы так думаете, то мне тем более необходимо увидеть подполковника. Надеюсь, вы можете ему доложить об этом?

Минуту Козлов посидел в задумчивости, потом, решительно встал, убрал бумаги со стола в сейф и вышел из кабинета. Вернулся он в сопровождении смуглого, крепко сбитого якута в гражданском костюме. Нартахов не раз встречал его на районных партактивах, хотя лично знаком не был.

– Слушаю вас, – подполковник взял стул и сел поближе к Нартахову. Выслушав просьбу Нартахова, он неожиданно быстро согласился: – Хорошо. Это можно сделать. Вы ведь в какой-то мере даже свидетель. Сейчас сюда приведут Волкова. А вы пересядьте-ка пока вот сюда, в уголочек.

– Но у меня вопрос: правду ли он сказал, признав эту страшную вину?

– То есть не принудили ли мы его дать такие показания?

– Ну, если хотите, то пусть будет так.

– Спасибо за откровенность.

– Вы меня извините, ведь есть в этом деле неясности…

– Неясности в этом деле есть, – согласился Васильев и тем самым обрадовал Нартахова.

Волков зашёл, опустив голову и не глядя ни на кого, привычно сел на табурет, установленный посреди кабинета. Бинтов на нём уже не было, лишь кое-где на лице держалась краснота: ожог у него и в самом деле был лёгким. Лицо у Волкова костистое, крупное, запоминающееся, определённо Волков появился на прииске совсем недавно. Но в то же время лицо плотника вызвало в Нартахове смутное беспокойство, будто всё происходящее здесь уже случилось в жизни Нартахова и сейчас лишь повторяется уже однажды прожитый в его жизни момент. И одновременно Семён Максимович знал, что не было в его жизни этого никогда. Но беспокойство не оставляло, продолжало расти.

– Вы подтверждаете своё показание, что убили сторожа электростанции?

– Подтверждаю. В запальчивости… Но он сам на меня кинулся. Я защищался только.

– Федот Тимофеевич, да что вы такое говорите? – не выдержал Нартахов. – Как такое может быть?

Волков резко вскинул голову, и Нартахов увидел на его лице ножевой шрам, уходящий к виску. И всё как будто встало на свои места: не было в прежней жизни Нартахова ни подполковника Васильева, ни этого кабинета, но лицо с ножевым шрамом было и никогда не уходило из его памяти.

– Слушайте, вы, повернитесь ко мне!.. – срывающимся голосом выкрикнул Семён Максимович.

Волков не пошевелился, молча и угрюмо смотрел в пол, будто просьба Нартахова не имела к нему никакого отношения.

Глаза Нартахова заузились, стали тёмными и холодными.

– Покажите лицо! Лицо! – потребовал Нартахов.

– Гражданин Волков, повернитесь к свидетелю, – спокойным и тихим голосом сказал Васильев, но в голосе явно послышался приказ.

Волков медленно, всем корпусом, повернулся к Нартахову, поднял голову. Косой шрам, уходящий к виску, наливался тёмной кровью. Побелевшими от напряжения пальцами Семён Максимович сдавил спинку стула и стал подниматься.

– Стецко! Павло Стецко! А ты узнал ли меня?

И всё закружилось перед глазами Нартахова и исчезло в темноте.

В больнице Нартахова уложили в постель, строго-настрого запретив подниматься. Едва Нартахов с помощью уколов более или менее пришёл в себя, как хлопотавшая около него Сусанна Игнатьевна принялась ругать себя за слабохарактерность и клятвенно заверила, что никогда в жизни она больше не пойдёт на поводу у больных, называя себя слабой женщиной и плохим врачом.

В другой раз Нартахов, скорее всего, покаялся бы за доставленные неприятности, извинился бы, успокоил бы как-то Сусанну Игнатьевну, но сейчас, едва почувствовав себя способным говорить, настойчиво стал просить:

– Позовите Скворцова. Немедленно позовите Скворцова.

Сусанна Игнатьевна, поняв, что это не совсем обычная просьба и Нартахов не успокоится до тех пор, пока не увидит своего Скворцова, отправила за парнем медсестру.

Скворцов неспешно, по-журавлиному выкидывая ноги, прошествовал по коридору и остановился около кровати Нартахова.

– Виктор Егорович, возьмите стул, сядьте поближе. Вчера вы начали что-то рассказывать об Уварове и Волкове. И не закончили рассказ, ушли…

– Да вроде и не о чем особенно рассказывать.

– А всё-таки.

– Вам на разговор три минуты, – предупредила Сусанна Игнатьевна. – Поспешите.

– Ну… Вот, значит… – Скворцов начал собираться с мыслями. – В общем, не так давно Уваров ездил в деревню неводить. Ездил и Волков. И там вроде у них началась какая-то ссора. В тот же вечер, когда они вернулись с рыбалки, я пошёл к старику Уварову, чтобы пилу отдать. Подошёл к комнате Уварова – дверь приоткрыта. А в комнате слышится ругань. Заглянул – смотрю, у старика в гостях Волков. Кричал в основном один старик. А Волков только уговаривал его, а о чём – непонятно. Говорил он примерно так: человек во сне над собой не властен, мало ли что может наболтать, когда ему какая-нибудь чушь приснится. А Уваров кричал: «Иди, заяви на себя, или я это сделаю!» А потом из комнаты выскочил Волков и следом за ним бутылка водки вылетела и разбилась о стенку… Вот и всё вроде.

– Когда это было?

– Как раз за день до пожара.

– Виктор, слышите, – заволновался Семён Максимович, – немедленно позвоните в милицию Козлову и расскажите ему то, что вы знаете.

– Стоит ли звонить, – засомневался Скворцов. – Обычная пьяная ссора.

– Немедленно позвоните, – Нартахов начал приподниматься на локте.

– Лежите, больной, – приказала Сусанна Игнатьевна. – А вы, Скворцов, пойдите сейчас в мой кабинет. Там есть телефон.

– Спасибо, Сусанна Игнатьевна, – Нартахов устало, словно выполнил тяжёлую физическую работу, откинулся на подушку.

Через несколько дней, когда состояние Нартахова настолько улучшилось, что можно было уже говорить о выписке, в больницу – в который уже раз – пришёл подполковник Васильев.

– Что-то ваш главврач всё ещё на меня не очень ласково смотрит, – начал он разговор с шутки.

– И на меня так же смотрит. Только вчера немного оттаяла. Клянётся, что никогда больше не отпустит больного до выписки.

– Да, мы все тогда за вас перепугались.

– Не о чем говорить.

– Я ведь попрощаться пришёл. Сегодня в район уезжаю, – Васильев положил руку на плечо Семёна Максимовича. – Удивительные штуки порой жизнь откалывает. Кто бы мог подумать, что через сорок лет жизнь снова сведёт вас с этим полицаем.

– Это верно, – согласился Нартахов. – А как же перекрестились пути Стецко и Уварова?

– Следствие, правда, ещё только началось, но уже можно с уверенностью сказать, да это подтверждают и показания Скворцова, что кое-что о преступном прошлом этого Стецко случайно стало известно Уварову. Одно преступление порождает другое. Стецко пошёл на убийство, чтобы обезопасить себя. Если бы он узнал вас раньше, то и ваша жизнь могла бы подвергнуться смертельной опасности.

– Тогда многое становится на свои места, – согласился Нартахов.

– Да, конечно, – согласился и Васильев. – Ну, а сейчас я поехал.

– А я на Украину нынче поеду, – вдруг задумчиво сказал Семён Максимович. – Сколько я там уже лет не был?!

Давнее прошлое властно заполнило собою весь мир Нартахова, и он даже не слышал, как ушёл Васильев. Он опять видел дымы пожарищ, свой танк, лицо лейтенанта Еремина, ласковые глаза Леси и всех тех, кто жили, живут и будут жить в его душе, пока жив он сам.

– Свет! Свет!

Нартахов проснулся, разбуженный громкими и радостными голосами, и не сразу сообразил, что полутёмный коридор больницы, где он лежал, был залит ярким электрическим светом. Во всю свою силу сияли лампочки под потолком, светились улыбками лица людей, и сердце Нартахова наполнилось радостью.

– Свет!

1979

Айык-кы-ы!.. – возглас боли.

Убай – старший брат.

Огоннер – старец.

Дыраастый – здравствуй.

Назад к карточке книги "Огонь"