Текст книги "Красавица Амга"

Автор книги: Софрон Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

– Мне сейчас в слободу.

– Умоляю…

– Боишься?

– Да не боюсь я, ненавижу их… – Лэкес прикусил губу. – Возьми меня с собой…

– Нельзя, Лэкес! Ты должен остаться здесь.

– З-зачем?

Томмот испытующе глянул на Лэкеса и, решившись, приник к нему:

– Сегодня решающий день. Сегодня каждый покажет каждому – кто он. Помнишь, ты мне сказал, что я не белый? Я и правда не белый.

– Чычахов! – восхищённо пробормотал Лэкес. – Я сказал тогда без задних мыслей… Так сболтнул…

– Лэкес, сейчас нет времени на эти разговоры. Говори прямо: хочешь ли ты помочь красным?

– Хочу!

– Тогда улучи момент и перебеги. Там расскажешь об этой засаде.

– Не дадут такой возможности. Давеча хотел сходить в лес по нужде – вернули. Никого в сторону леса не пропускают.

– А ночью, в темноте?

– Ночью группируют по три-четыре человека.

– Тогда вот что. Как заметишь приближение красных, сразу начинай палить. Чтобы предупредить их.

– Х-хорошо…

– Не боишься? Схватят, пощады не жди!

– Пусть!

Где-то сверху, с увала, Томмота окликнул прапорщик:

– Эй! Где ты там? Побыстрей!

Томмот протянул парню винтовку, ободряюще коснулся его плеча:

– Надеюсь на тебя!

– Надейся! – твёрдо ответил парень.

– Лэкес, вернётся твой ревкомовец Силип, пошлёт тебя на учёбу. Будем учиться вместе в Якутске. Ты понял?

– Понял!

Ах, как захотелось Томмоту сорваться по снежному целику в бег, скрыться в лесной чаще и добраться до своих! Только нельзя, никак нельзя! Дадут отойти шагов на десять – двадцать и изрешетят пулями. Где сейчас этот старик Охоноон? Он мог бы уже вернуться и вести тут наблюдение! А что, если ему, Томмоту, остаться тут на ночь, вызвавшись участвовать в бою? Ночью было бы сподручней бежать. Только оставит ли его тут Валерий – вот что сомнительно. Или попросить разрешения у Рейнгардта? Только как же тогда побег с Артемьевым на восток? Но об этом можно подумать позже, а сейчас надо как можно скорее предпринять что-нибудь. Если сработает западня, устроенная красным, не известно, как пойдут события дальше. Нет, надо на что-то решиться…

Подъезжая к палатке, Томмот невдалеке за деревьями увидел беседующих Валерия и Артемьева.

– …а вдруг они одержат верх? – донеслись до него последние слова Валерия.

– Здравствуйте, Михаил Константинович, – подошёл Томмот.

Артемьев чуть заметно кивнул.

Свидетель в этом разговоре был явно ему не нужен. Томмот почтительно отошёл, однако не настолько, чтобы ничего не слышать. Артемьев был возбуждён. Судя по отрывкам их разговора, Артемьев настойчиво убеждал Валерия в том, что исход предстоящего боя ничего уже не значит. Если белые и победят, то лишь оттянут свой конец на несколько суток. Генерал Ракитин, имея двести пятьдесят человек, напал в Тюнгюлях на гарнизон красных в шестьдесят человек и был разбит. Артемьев настаивал на отъезде как можно скорее, они встретятся в условленном месте. И скорей, скорей, потому что завтра красные могут уже перекрыть дорогу.

– Но если всё предрешено, зачем же напрасно проливать кровь? Не лучше ли отступить сразу?

– Ни в коем случае! – возразил Артемьев. – Тебе что, жалко пепеляевцев, которые драпают в Японию? Пусть воюют! Пусть они побольше уничтожат большевиков, нам потом будет легче.

– Михаил Константинович, – вышагнул вперёд Томмот. – Хочу принять участие в бою. До сих пор не удалось побывать ни в одном сражении.

– Глупости! – оборвал его Артемьев. – Поезжай вот с Аргыловым! – Однако, увидев опущенные глаза парня, добавил чуть мягче: – Боёв ещё хватит и на твою долю. Аргылов, захвати с собой Харлампия. Он будет понадёжней того недоумка. И спешите, спешите!

Откинулся полог палатки, и наружу выглянул человек, заросший щетиной, с отвислыми дряблыми щеками. Он сделал несколько жадных глотков морозного воздуха и опять скрылся. «Да это же Пепеляев! – удивился Томмот. – Как может измениться человек за несколько суток!»

Заметно темнело, затушевывались очертания деревьев вблизи, скрадывались дали. Валерий поехал первым, Томмот в середине, замыкал обоз Харлампий. Они переваливали через небольшой перелесок, когда спереди донеслась брань Валерия:

– У тебя что, глаза вытекли? Не видишь, что люди едут?

– Как мы можем сворачивать с грузом! Вы же порожняком…

Голос Прошки! Томмот вынул из кармана блокнот, карандашом наспех набросал план аласа, где белые устроили засаду, отметил расположение цепей белых и где. установлены пулемёты. Оторвав листик, он положил его в наружный карман.

Валерий зарысил дальше.

Тронув коня, Томмот резко вывернул его поперёк дороги, рассчитывая зацепить встречного коня. Глухо столкнулись оглобли, заскрипела сбруя, взвизгнули озлобленные кони.

– Ты что, и вправду слепой?..

Томмот сошёл с саней и пошёл вперёд.

– Чего опять остановились? – сзади крикнул Харлампий и, не дожидаясь ответа, пустил коня обок с другой стороны.

Прошка стоял возле своего коня, поправляя сбившуюся сбрую.

– Пепеляев устроил засаду около Билистяха, в Сырдахе, – торопливо зашептал Томмот. – Прошка, этой ночью ты должен перебежать к красным и предупредить их. Будь осторожен, белые приняли особые меры. Они знают, что кто-то осведомляет красных…

– Ладно. Передашь моим, что я в далёкой отлучке…

– Держи. Я тут набросал план местности, расположение цепей и пулемётов…

– Хе-хе… Я спешил к тебе, Прошка, на помощь, думал, вы уже на кулаки перешли. А они – ан!.. – мирненько перешептываются. Прошка, не оделишься ли кусочком бумаги? Замучился с куревом, потерял где-то трубку.

– Потом, потом! – засуетился вокруг коня Прошка.

– В другой раз шею сверну! – погрозил Прошке Томмот.

– То мирно, то в крик! – удивился подошедший из обоза Прошки. – Чудно…

Глава тридцать третья

Хотя Валерий и предупредил отца, чтобы тот был готов сняться с места в эти же дни, старик Аргылов не спешил. Сказать легко: снимись да поезжай! И Артемьев, и Валерий не окропили эту землю своим потом, они давно уже как отрезанный ломоть – сначала все учились, затем с ружьями за спиной не слезали с седла. Конечно, им-то просто: вскочили на коней, дали им кнута – и были таковы. А ему, всю жизнь сызмальства до стариковского возраста прожившему на этих землях, великим рачением и потогонным трудом накопившему свой достаток, трудно было уехать, оставив нажитое. Вот потому он и съездил на свою старую усадьбу дать указания Халытару и Аясыту, как поступить, если он отлучится надолго по делам. Когда и зачем он должен поехать, старик, конечно, не обмолвился.

Жене и дочери он как-то сказал, чтобы те собирали пожитки, возможно, они переедут на другое место. Но те, кажется, и ухом не повели. С тех пор как зятем етал у них тот лысый, с Аргыловым перестала разговаривать даже жена. За столом лепёшки и мясо ему, главе семьи, она не даёт, а швыряет, как собаке подачку. Уже и зла не хватает на эту неразумную бабу. Сказать им про дальний путь на восток – поехать доброй волей ни за что не пожелают. Но, хотят они или не хотят, старик-то их всё равно тут не оставит. Оставь эту чёртову девку здесь, так она быстренько выскочит замуж за какого-нибудь беспортошника большевика. Чем иметь такого зятя, лучше уже не иметь дочери. Увезёт он их всё равно…

Правду говорят, что у богача сон на острие шила. С тех пор как перевёз ценности к себе на подворье, Аргылов лишился сна. Позавчера, выпросив у знакомого в Абаге, старик привёл сторожевую собаку, да, кажется, пёс попался дряхлый, выживший из ума: днём беспросыпно спит, не облаивает ни пешего, ни конного, ночью же брешет не переставая. В первую ночь старик хватал берданку и выбегал на двор, как только взбрехивала собака. Но каждый раз, оказывалось, впустую, так что в конце концов он отчаянно продрог. Затем уже глубоко за полночь Аргылов решил проверить – что же это такое беспокоит пса, и стал подглядывать за ним в приоткрытую дверь. Обнаружилось, что пёс облаивал луну. Чуть тогда не разрядил обозленный старик свою берданку в глупую голову старого пса. «Да, это тебе не твой Басыргас», – думал Митеряй. Хотел отвести собаку обратно к хозяину, да раздумал – пусть хоть со стороны подумают, что у них есть сторож.

Этой ночью старик решил не обращать внимания на собачий брёх, но берданку свою из рук не выпускал. Беспокоило, что в последние дни у него стали дёргаться мышцы на лице – худая примета. Может, от усталости? С тех пор как белые увели с собой Суонду, пришлось поработать и ему. Узнать бы, что с ним там, хотя после случившегося какой он теперь работник? Кажется, переменился он с тех пор, как при нём убрали старика Чаачара. Да, времена! Даже такие скоты, как Суонда, теперь стали думать и рассуждать… Как же дальше-то жить?

Мысли Аргылова прервал скрип саней, въехавших к нему во двор. Собака, весь вечер не дававшая уснуть, почуя людей, умолкла. Ну и сторож, чёрт её подери! Аргылов притаился, вслушиваясь.

Скрип снега под ногами людей всё приближался и наконец достиг дверей.

– Уже уснули?

Аргылов оторвал голову от подушки.

– Валерий, ты?

– Да, это я! Томмот, зажги-ка свечу, а ты, Харлампий, растопи печь.

Босой Аргылов пошёл к шестку одеваться. Ааныс с обычной расторопностью встала, сходила за мёрзлым мясом и поставила его вариться.

– Напрасно затеяли варево, – сказал Валерий. – Нам надо спешить.

– Куда это? – вскинул глаза старик.

– Не прикидывайся – знаешь куда!

– А что за беда такая?

– Пока нет беды…

– Так зачем тогда? – вспылил старик. – Нохо, ты со мной говори серьёзно!

– Торопиться велит Артемьев. Говорит, чтобы не позже этой ночи… Должно, он знает, что говорит. Сейчас мы едем из Билистяха. Там Пепеляев в засаде поджидает отряд красных.

– Отряд большой?

– Не знаю. Идут из Чурапчи.

– Если из Чурапчи, то красных не должно быть много, – рассудил старик. – А если Пепеляев их перебьёт?

– Всё равно надо убираться быстрей! Это приказ Артемьева.

– Тут нет ничего, нажитого им, пусть не распоряжается чужим добром!

– Может, ты желаешь попасть в Чека?

– Такие дела не в спешке делаются. Отправимся с утра.

– Старик прав, – затягиваясь из трубки, подал голос Харлампий. – Не зря говорят, что торопливая сука приносит слепых щенят…

– Кони устали, – поддержал и Томмот. – Надо им дать передышку.

Угревшийся у печного жара, Валерий обессилел – его разморило, голова стала наливаться тяжестью, веки смыкались.

– Разве только встать спозаранок… – с трудом, едва не засыпая, проговорил он.

– Это сделаем! – старик Аргылов покосился на Ааныс. – Поторапливайтесь с варевом!

Из-за перегородки вышла Кыча. Она переставила котёл с мясом и чайник в самый жар, подгребла под них угли. Томмот кинул на неё быстрый взгляд. Как поступит старик Аргылов с женой и дочерью? Нельзя допустить, чтобы Кычу захватили с собой. Если и утром она окажется тут, её увезут силой, это ясно. Значит, ей надо бежать. Найдётся ли поблизости место, где бы она могла спрятаться? И как ей это передать?

Ночные гости сели за стол, из домашних никто с ними не сел.

– Коней накормишь? – спросил Валерий отца и, не дожидаясь ответа, пошёл спать.

Томмоту постлали на ороне под правыми окнами. Харлампий занял место Суонды.

Выжидая удобный момент, Томмот замешкался возле камелька, как бы прибираясь.

Старик Аргылов оделся и вышел кормить коней.

– Ааныс, мне бы иголку с ниткой, – распялив на пальцах рваную рукавицу, Томмот подошёл к хозяйке.

– У меня руки мокрые… Кыча, ты ещё не ложилась?

– Нет ещё.

– Помоги-ка парню – рукавицы у него порвались.

– Давай сюда.

За перегородкой Кыча обвила его шею руками.

– Кыча!

– Молчи!

– Послушай меня… Что говорит отец?

– Сказал, чтобы мы собирались.

– Знаете ли, куда он хочет вас увезти?

– Наверное, в свой наслег.

– Нет, он собрался с белыми на восток. Белые проигрывают.

– На восток? – отшатнулась Кыча.

– Тебе надо бежать в эту же ночь. Утром тебя увезут насильно.

– Бежим вдвоём!

– Нельзя. Я должен быть с ними. Задание у меня…

Вошёл отец со двора.

– А где парень? – зорко углядел он отсутствие Томмота.

– Кыча рукавицу ему зашивает.

Томмот с нежностью глядел на её вздрагивающие ресницы, на прямой белый пробор волос, разделённых надвое. Много бы он дал за счастье прижаться губами к её глазам, трепетной рукой погладить эти блестящие косы. Но вместо этого Томмот зажмурил глаза, затряс головой и беззвучно, одними губами, сказал:

– Беги! Беги!

Желая сказать что-то своё, Кыча с мольбой протянула к нему руки, но Томмот уже пошёл к камельку, чтобы положить рукавицы на загрядку.

– Доченька, почему не ложишься? Утром, слыхала ли, поднимутся рано. Спать надо.

– Лягу, мама. Я лягу…

Не раздеваясь, она прилегла к матери и вместе с нею накрылась одеялом с головой.

– Мама…

– Что, птенчик мой?

– Задумали бежать на восток, к Охотску.

– О ком ты?

– А все! И мы тоже.

– Не может быть! Зачем отцу подаваться в такую даль? В Охотске ему нечего черпать, а уж насчёт барыша он не промахнётся!

– Едет он туда, мама!

– А кто говорит?

– Не за барышом едет, а удирает от красных.

– Ты откуда узнала?

– Знаю.

– Придумаешь же, доченька! Аргылов себе во вред не сделает! Небось задумал пересидеть бурю где-либо в дальнем наслеге. Спи, доченька, спи!

Помолчали. Затем, глубоко и горестно вздохнув, Кыча опять прошептала:

– Мама…

– Чего?

– Ты поедешь с отцом?

– Едва ли он спросит меня. Распорядится, и всё.

– А ты не слушайся.

– Как же я не послушаюсь? Он богом назначен, он мой тойон.

– А я не поеду.

– Не говори так, доченька. Не надо отца гневить. Да и лучше так. Уехать бы подальше от этих чудищ-бандитов.

– Так в Охотск же, с людьми Пепеляева!

– Опять ты начала нести пустое!

– Ох, как мне тебя убедить! Почему ты мне не веришь?

От бессилия Кыча заплакала.

– Спи, пташка моя…

– Мама, бежим вдвоём! Встанем сейчас, уйдём отсюда и спрячемся у кого-нибудь. Пусть уезжают без нас…

– Не дури! Спи-ка лучше.

Кыча отклонила объятия матери, поднялась и прилегла на свою кровать не раздеваясь.

На восток, в Охотск… Так вот почему отец выкопал и привёз сюда припрятанное добро! Собирался бы куда поблизости, не стал бы и вырывать этот клад. И Валерий тут появился для того, чтобы вывезти всех вместе с добром. Значит, дни белых сочтены. А что же сделает она, Кыча? Выйти через хотон и бежать – это можно. На худой конец ночь могла бы провести и в лесу. Зато спаслась бы, стала бы вольной птицей, поехала бы в Якутск!

У камелька появился отец: поворошил затухающие угли, поставил затычку в трубу и вышел вон. Скоро он вернулся, чертыхаясь на мороз, и лёг.

Мама, бедная! Сейчас она не верит, в её голове не укладывается, как можно удариться в побег из родных мест в какие-то неизвестные края. Утром она узнает правду. Будет ли она и тогда послушна тойону, господом богом ей назначенному? А не захочет, так все равно увезут силой. Едет с ними и Томмот. Так что же получается? Неужели она убежит, спасая только себя и оставив двух самых дорогих ей на свете людей? Значит, пусть они терпят лишения, пусть они хоть сгинут, лишь бы мне было хорошо? Нет, если она убежит, то весь век станет казниться. Побег этот станет её проклятьем, её стыдом и позором.

У неё есть три любимых человека: мать, Суонда и Томмот.

Бедняжка Суонда попытался её защитить, да сам попал в беду. Жив ли он, или уже замучили? Это всё он, всё отец – толкнул Суонду хищникам прямо в пасть. Бедняжка Суонда…

А мать какова! «Не перечь отцу, не гневи его…» Желает мне добра, а не может понять, что смирением своим только злит меня. Бедная моя мамочка, неужели отпущу я тебя одну?

Томмот… Если не кривить душой, так это только его она любит самой большой любовью! Жаль, что поняла она это поздно. Правду, оказывается, говорят, что человек умнеет в страданиях. Хоть что с ней делайте – ругайте, бейте, убейте! С этого момента вплоть до последних мгновений жизни она будет только с ним, с Томмотом! Нет, Томмот, я не отпущу тебя одного. Не думай, что я стану тебе обузой. Нет, я стану тебе помогать. Помнишь, пусть и немного, но всё же я помогла тебе при побеге того чекиста? За наше счастье мы будем бороться вместе.

Кыча решительно сбросила с ног торбаса и юркнула под одеяло.

Поднялись утром в глухую темень.

– Собирайтесь! – велел Аргылов жене и дочери. Затем он обратился к мужчинам: – Сначала погрузимся, запряжём коней. Завтракать будем перед отъездом.

Нагромоздили на сани сундуки, ящики, кули, переметные сумы, кожаные кошели, накрыли поклажу сверху сеном и натуго перетянули сыромятными верёвками.

– А это? – обратилась к ним Ааныс, держа в руках большой узорчатый матарчах

[Закрыть]. – А посуду?

Ааныс обвела глазами ряды берестяных вёдер, деревянных чаш и мисок, глиняных горшков, собранных её стараниями за долгие годы жизни.

– Выбрось вон!

Увидев Кычу, захлопотавшую возле стола, Томмот отвернулся, а у Кычи захолонуло сердце: «Не ругай меня! Не сердись, голубчик! Как я могу исчезнуть, оставив вас одних? Ну, взгляни на меня, улыбнись…»

Чуя недоброе, Ааныс не сводила глаз с мужчин. Протягивая мужу стакан с чаем, она спросила:

– Куда переезжаем?

– Приедешь – узнаешь.

– Скрываешь? – возмутилась Ааныс, бледнея от злого предчувствия. – Сказать, куда едем, у тебя язык не поворачивается?

– Куда едем – так тебе и подавай! Я и сам не знаю, куда нас прибьёт.

– Как же это?

– Хватит!

За столом установилась недобрая тишина. Не стерпев, Валерий поставил свой стакан на блюдце кверху дном.

– Уже рассветает. Надо спешить.

– Погоди немного… – Неподвижный, весь наливаясь тяжестью, старик неторопливо, с передышками, тянул из блюдечка чай. – Неизвестно, вернёмся ли мы сюда и будем ли вот так распивать чай…

– В какую все же даль ты собрался? – опять подняла голос Ааныс – Или язык проглотил? Если так, отправляйся один. Я из родных мест никуда не уеду. И дочь с тобой не отпущу. Мы остаёмся!

– Не мели чепухи! Обе поедете! Смотри-ка, у них есть «родные места»! Места эти «родные» уже не для нас, а для большевиков! Понимаешь ли ты это, баба?

– Не поедем! Останемся!

Ааныс рывком развязала платок: ей перехватило дыхание.

И тут будто вихрем сорвало входные двери:

– Руки вверх!

В клубах морозного пара с пистолетами в руках к столу подскочили Топорков и Сарбалахов.

Топорков обвёл внимательным взглядом мужчин с поднятыми вверх руками.

– Полковник, что за шутки? – первым пришёл в себя Валерий. – У нас времени в обрез. Приказ…

Топорков на него и не взглянул, ткнул пистолетом Харлампию в грудь:

– Ты можешь опустить руки, – кивнул также и старику Аргылову: – И ты можешь. – Затем повернулся к Валерию. – Опусти руки и ты. Хотя тебя надо было расстрелять! Жаль! Артемьев за тебя ручается. Но с тобой разговор у нас впереди…

В голосе полковника были жёсткие беспощадные ноты, и встревоженный Валерий прикусил язык.

Заметив, что и Томмот начал было опускать руки, Топорков подскочил к нему:

– Руки! Наконец-то ты попался, брат чекист! Я тебя сразу почуял! Не будь командующего да не объякуться он так… Ну, теперь-то не вырвешься! Сарбалахов, возьми у него пистолет.

Томмот усмехнулся:

– Это начинает надоедать! И каждый раз: «чекист» да «чекист»!

– Не смейся, товарищ чекист! Скажи-ка лучше, кого ты отправил из Билистяха к красным?

«Знают или подозревают?»

– Если мы и отправили кого, знает Аргылов. Мы с ним всё время были вместе.

– Полковник, мы вдвоём…

– Тебя не спрашивают! Чычахов, если хочешь остаться в живых, назови агентов Чека, оставшихся ещё в дружине. Допрашивать долго – времени нет. Даю тебе три минуты.

«Знают они что-нибудь точно или нет? Что им известно?»

– Полковник, всё имеет свой предел, в том числе подозрительность, – твёрдо ответил Томмот. – Я буду жаловаться генералу Пепеляеву.

– Я выполняю приказ Пепеляева! Ну, говори!

– Большевикам языки не развяжешь. Это я знаю хорошо, – зашепелявил Харлампий. – Если он из Чека, надо к стенке…

– Ты будешь говорить или нет?

– Я не знаю, что ответить, полковник. У нас, якутов, есть пословица: «Во всём виноват один Моттойо». По-русски это то же, что «все шишки валятся на Мишку».

– Ты мне зубы не заговаривай! Нам всё известно. Если не хочешь рассказать сам, слушай меня. Нынче ночью мы задержали твоего агента при попытке перехода к красным. Мерзавец оказал вооружённое сопротивление. Не желая сдаваться живым, в перестрелке ранил ротмистра Угрюмова.

– Полковник, – Томмот пожал плечами, – почему вы стараетесь обвинять меня каждый раз, когда в ваши руки попадается незнакомый мне человек?

– Разве же ты его не знаешь? Ха-ха, они незнакомы! А ты знаешь, что мы нашли у него в рукавице?! – Свободной левой рукой Топорков вынул из нагрудного кармана френча скомканный небольшой лист бумаги. – Помнишь, что нарисовано? Тут схема расположения цепей и пулемётных гнёзд. Схему составил ты, вручил своему агенту вчера вечером, встретившись с ним в пути.

«Прошка! Не прорвался, погиб… Донёс на него, очевидно, тот возчик, который просил дать бумаги на закрутку».

– Теперь ты понял? Останешься в живых, если назовёшь всех других.

– Покажите, полковник, эту бумажку, – попросил Валерий и, развернув скомканный листок, поднёс его к свету свечи. – Чычахов, дай-ка сюда твой блокнот.

– Там, – кивнул Томмот на стену, где висела его шуба. И внезапно, лишь взглянули в ту сторону, ринулся он к выходу, стараясь на бегу вырвать из внутреннего кармана пистолет.

– Стой! – вскричал Топорков.

– Стой, стреляю! – кинулся вдогонку Сарбалахов.

Полуобернувшись к ним, Томмот нажал на собачку выхваченного пистолета. И тут же захлопали ответные выстрелы.

Томмот успел уже забежать за толстый подматичный столб возле дверей, когда сильно ударило в правое предплечье. Отбросив телом дверь, он выскочил наружу и кинулся к лошадям, привязанным к столбам ворот. Правая рука, повиснув вдоль тела, как плеть, уже не слушалась его, и Томмот попытался отвязать повод ближайшего к нему коня здоровой рукой. В проёме раскрытых дверей высверкивали красноватые вспышки выстрелов.

– Живым! Взять живым! Бейте в лошадь! В лошадь!

Испуганная лошадь при каждом выстреле всхрапывала и пятилась. Отвязав повод, Томмот взлетел в седло и, направив коня на дорогу, ударил пятками в его бока. Но конь, едва войдя в рысь, споткнулся и с маху упал, уткнувшись головой в придорожный снег.

Томмот выплюнул снег, набившийся в рот, мазнул себя пятернёй по лицу и попробовал было вскочить, но упал снова: правая нога его была придавлена упавшим конём.

Томмот попытался высвободиться, его полоснуло болью, в глазах пошли круги. И всё же он продолжал биться, пытаясь высвободить ногу и встать.

– Не стреляйте! Взять живым!.. – впадая в полузабытье, совсем рядом услыхал Томмот голос Топоркова.

Придя в себя, он обнаружил рядом Харлампия, который поддерживал его за руки.

– Важничает! Не нести же мне его на руках. Пусть идёт сам!

Харлампий оттолкнул его от себя, Томмот упал.

– Несите его! – приказал Топорков.

– Чего с ним нянчиться?! – крикнул рассвирепевший Валерий. – Собаку стоит пристрелить, как собаку. Дайте мне!

– Не-ет! Я хочу представить его генералу Пепеляеву. Пусть взглянет на него «милосердный» генерал. Несите его!

Харлампий с Валерием волоком притащили Томмота во двор.

Брошенный наземь, Томмот схватился здоровой рукой за жердину изгороди и через силу поднялся. Валерий стал тыкать Томмоту пистолетом в лицо, обдирая кожу.

– Подлец! Хотел сделать из меня приманку?

– Стой! – Топорков оттолкнул озверевшего Валерия прочь и наклонился к Томмоту. – Поговорим по душам там. Без спешки. Так, что ли, господин чекист?

– Радуйтесь, радуйтесь, господин полковник! – мотнул головой Томмот, утирая с лица кровь.

– Радуюсь! Якуту это, должно быть, знакомо! Охотнику радостно, когда он добудет редкого зверя!

– Ещё больше возликуете, узнав, во что я вам обошёлся! – усмехнулся Томмот.

– Ты у меня ещё умоешься кровавыми слёзами! – И Топорков крикнул людям во дворе: – Побыстрей там! Чего копаетесь?

Из раскрытых дверей дома донеслись нечленораздельные прерывистые звуки: это билась с кем-то Кыча, кто-то ей зажимал рот. Кыча, голубушка, не подходи ко мне! Не выдай себя! О, почему ты не послушалась меня, не ушла ночью?

– Куда там баба запропастилась! – вне себя кричал старик Аргылов.

Вдруг далеко в южной стороне где-то раздался оглушительной силы удар, подобный грохоту, когда в дерево бьёт молния. Показалось, что под ногами чуть вздрогнула земля. Топорков и Валерий остолбенели, повернув лица туда, откуда донёсся этот грохот. Харлампий выпучил единственный глаз, а старик Аргылов уставился в небо, как бы ища там грозовое облако.

Грохот повторился, и вслед за ним земля явственно вздрогнула ещё раз.

– Орудие? – взглянул Валерий на полковника.

– Кажется, да…

– Бэлерий, что это? – обернулся Аргылов к сыну.

– Красные бьют из пушки по слободе… Пошевеливайтесь!

Позабыв о боли, Томмот стоял на одной ноге, превратившись в слух, и глядел на юг. Сердце колотилось. Пришли! Наши пришли! Убеждённый, что со стороны Якутска опасности нет, Пепеляев основные силы двинул на север, а наши, пользуясь этим, скрытно подошли к Амге – вот что там было! Так громите же их, испепелите это логово!

На подворье Аргыловых поднялось беспорядочное движение, как при пожаре. Сам Аргылов бесцельно забегал между амбаром и домом. Харлампий, чтобы облегчить сани, стал сбрасывать с возов всё, что не было закреплено. Захрапели и стали биться в упряжи испуганные кони. Из дома, шатаясь, выбрался раненый Сарбалахов. Он доковылял до ближайших саней и упал на них, как мешок.

Валерий подскочил к Топоркову:

– Полковник, зачем нам таскаться с этим большевиком?.. Генералу сейчас не до него. Расстрелять его, и всё! Тут, на месте!

Помолчав, Топорков кивнул:

– Делай! – И пошёл к своим саням.

Валерий схватился за кобуру, но тут из дома выскочила Кыча, раскосмаченная, в располосованной рубахе, и стремительно кинулась к Томмоту. Следом за дочерью выбежала Ааныс, но дорогу ей успел преградить муж.

– Где ты запропала, сатана?! – гаркнул на неё старик Аргылов, поднимая кулак.

Отброшенная сильным толчком в грудь, Ааныс ударилась головой об колоду сенных дверей и, оглушённая, опустилась на пороге.

Подбежав к Томмоту, Кыча крепко обняла его, припала лицом к его окровавленному лицу:

– Томмот! Что они с тобой сделали? О, Томмот!

Он попытался оттолкнуть от себя Кычу здоровой рукой:

– Отойди… Отойди от меня! Зачем и тебе погибать? Живи… Прошу, уйди отсюда! Расскажешь потом… в техникуме. Обо мне… о нас…

– Я от тебя никуда не отойду!.. Я тебя никому не отдам!

– Нельзя, Кыча! Это невозможно! Отойди…

Но она прижалась к нему ещё теснее.

– Слыхала пушку? Это наши, они взяли слободу. Через несколько часов они будут здесь, прошу тебя, умоляю… Останься жить! Ради меня…

– С победой! С твоей победой, Томмот!..

Растерявшийся от неожиданности Валерий пришёл в себя, схватил Кычу за плечи и рывком повернул к себе:

– Поди прочь, дрянь! Пристрелю!..

– Валерий!

– Прочь отойди! Стреляю!

Кыча обняла Томмота за плечи и умоляюще посмотрела на брата:

– Убай…

От этого нежного, давно уже не слышанного им от сестры слова Валерий будто отрезвел.

– Убай, послушай меня. Красные победили, опомнись! Спасёшь Томмота – красные тебя пощадят…

– Не-ет! – дико вскричал Валерий и направил на них пистолет. – Отойди!

Кыча в ответ взяла руку Томмота в свою и сомкнула две руки в замок.

Старик Аргылов, успевший уже отнести на сани лежащую без памяти Ааныс, метался, как полоумный, ничего не видя и не слыша, и только повторяя бездумно: «Поехали… Поехали…»

– Ну, чего стоишь, Аргылов! – сидя неподалёку на санях, обернулся Топорков. – Харлампий, иди…

Харлампий живо поспешил. Оба – один пистолет, другой винтовку – направили на Томмота.

– Прощай, Кыча!

Томмот вырвал свою руку и оттолкнул девушку.

Но ни стрелявшие, ни расстреливаемый не успели заметить, когда и как Кыча метнулась вперёд, заслоняя собой Томмота. До сознания Томмота ещё не дошёл грохот этих выстрелов, как он видел возле себя падающую Кычу и успел подхватить её:

– Кыча!

У неё затрепетали ресницы.

– Вместе… Вдвоём…

Осознав происшедшее, Томмот отчаянно закричал:

– Зачем? Зачем! Зачем?!

Голова девушки бессильно свесилась. Прижав Кычу к себе, уже бездыханную, Томмот начал медленно сползать вниз, скользя спиной по жердине ворот. Подошёл Валерий, приставил пистолет к виску Томмота и нажал на собачку.

…Бешеная дробь копыт удалилась по дороге на север. Когда последние сани исчезли за лесистым мысом, с противоположной стороны дороги – с юга, выкатилось чёрное пятно и, быстро увеличиваясь, превратилось в бегущего человека. Это был Суонда.

Не разбирая дороги, прямиком по снежной целине, Суонда из последних сил рвался к опустевшему дому Аргыловых. Ладонями сбрасывая со лба струящийся пот, он остановился перед распахнутой дверью, переступил через порог, сейчас же вышел обратно и тут только увидел содеянное. Он не поверил своим глазам, но страшное видение не исчезало. Постояв немного, он, крадучись, двинулся вперёд, упал на колени, снял рукавицы и тихо-тихо коснулся голых рук Кычи. Лицо его окаменело, спина ссутулилась, руки повисли как неживые. Суонда ткнулся лицом в землю.

Где-то за скотным базом каркнул ворон.

Словно подстёгнутый этим звуком, Суонда вскочил, бездумно закружил-завертелся по двору, и тут на глаза ему попался старый топор-колун.

– А-аа-аа-а!

Суонда схватил колун и бросился бежать по дороге на север – в ту сторону, где незадолго до этого скрылись беглецы.

1969-1974