Текст книги "Красавица Амга"

Автор книги: Софрон Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Томмот стал рассматривать окружающих. Седеющий, с квадратным красным лицом, человек в генеральских погонах был, конечно, Вишневский. Полевую руку командующего сидел чистый и опрятный полковник Леонов, начальник штаба: за разъяснениями по карте все обращались к нему. Ближе – то и дело вставал, звеня шпорами, полковник Суров. Этот изверг был к тому же и щёголь: выходя на мороз, как рассказывали, он эти шпоры снимал и поверх шевровых сапог надевал камусные торбаса. Во время первого допроса он заходил, и Томмот имел возможность познакомиться с его увесистыми кулаками. На ороне справа примостился некто чернявый, низкорослый и худой в камусных курумах под самый пах. Это был Василий Борисов, отпрыск амгинского бая. К Пепеляеву он примкнул во Владивостоке, где учился в университете.

Совещание, как видно, кончилось, пошёл беспорядочный разговор всех со всеми, полковник Леонов стал сворачивать свою карту. Пристукнув ладонью по столу, вспомнил о вызванном подчинённом и Артемьев.

– После Чека отяжелел, нерасторопен стал. Долго ехал! Ну, здравствуй. – Подавая руку Валерию, Артемьев кивнул в сторону Томмота. – Это твой чекист?

Томмот сделал движение, чтобы поздороваться, но Артемьев, как видно, и не собирался подать ему руку. Атаман уставился на Томмота круглыми помрачневшими и твёрдыми, как срез сухого сучка, глазами. Прикусив губу, Чычахов едва выдержал этот взгляд.

– Да, чекист! – ответил он за Валерия. – Почему это вы все попрёкаете меня Чека? Я был там четыре дня.

– Михаил Константинович, парень не врёт, – без особого рвения заступился Валерий. – Он учился в педагогическом техникуме, в Чека проработал всего несколько дней. Он друг моей сестры. Почти родственник…

– А-а!

– Храбрый парень… Во время побега застрелил двух красных.

– Вижу, что храбрый, рысью смотрит. Ну, ладно! Садись, рассказывай.

В низком, тесном для стольких людей и шумном от всеобщего говора помещении было не резон особо распространяться, поэтому Валерий вполголоса и кратко рассказал, как доехал до Якутска, с кем встречался, чего сам добился, как был схвачен и как убежал. Кажется, были названы многие имена. Делая безразличный вид, Томмот прислушивался в оба уха, но разобрать ему удалось немногое. Затем Артемьев стал задавать вопросы, опять-таки упоминая имена людей и называя адреса, а Валерий отвечал.

Услышанным Артемьев, видимо, остался недоволен: обеими ладонями враз он хлопнул себя по коленям.

– Мда… Не думал, что обернётся таким образом. Тебе, конечно, лучше знать – сам съездил. Хотя многое из того, что ты рассказал, мне уже известно.

– И я такого оборота не ждал. В Якутск я ехал с другими представлениями.

– Да-а… Кажется, в этом среднем мире нет существа ненадёжнее человека! – Скрюченным пальцем Артемьев провёл по волосам от лба к затылку и этим же пальцем злобно погрозил кому-то: – Ну, по-го-дите!

– Какая тут обстановка? – осмелился спросить Валерий.

Рассчитывая на доверительность, он и спросил доверительно, как спрашивают о вещах тайных, ушам посторонним не предназначенных. Но Артемьев против всякого ожидания провозгласил во всеуслышание:

– Эти верзилы воевать разве умеют? Напасть на спящих и убежать, поджав хвост, как побитые щенки… Наложили полные штаны – и дёру! А ведь называются генералами, полковниками!

Томмот притих, ожидая, что сейчас что-то должно произойти. Но ничего не произошло. То ли Артемьев рассчитывал, что из русских по-якутски никто не понимает, а якуты, знающие русский, не выдадут, то ли его власть и независимость были уже столь значительны?

– План красных – это правда?..

– Не иначе! – обиделся на вопрос Валерий. – Доложил командующему.

– Понятно теперь, почему он так спокоен, когда ему говоришь об отрядах из Якутска! – И стукнул себя кулаком по колену. – Рассказывать ему об этом не стоило!

– Как же я мог скрыть, когда был отправлен с таким заданием?

– Перед тем как сказать, надо переварить – что сказать, как сказать и для чего сказать. Вот тут переварить! Тут! – Артемьев постучал себя по лбу.

– Всё равно бы из нас вытрясли. Только мы появились, схватили, принялись избивать – и вызнали.

Артемьев глянул на синяки и ссадины Томмотовой физиономии и понимающе усмехнулся.

– Сидим! Ждём, когда Строд сдастся! Дураки…

– Они решили сдаться?

– Сомневаюсь! А вот командующий со штабными шишками – эти нисколько не сомневаются. У красных, дескать, нет другого шанса на спасение. Да как же это они, разгромленные и прогнанные через всю Сибирь, до сих пор не уразумели – кто такие большевики! Они будут стоять на краю могилы – и не уступят!

«Вот в этом ты несомненно прав», – подумал Томмот одобрительно.

– Так сказать им это!

Артемьев многозначительно постучал костяшками пальцев по чурбаку, на котором сидел.

– Вон тот, – кивнул он в сторону Пепеляева, – с утра послал красным ультиматум с предложением сдаться. Так Строд передал, дескать, единолично он решить не может и просит прекратить бой до четырёх часов дня, чтобы обсудить наш ультиматум с отрядом. Вот мы сидим и ждём. Уверен, что красные не митингуют, а укрепления строят. Эх, ворваться бы сразу да передушить их как утят! Эта хитрая лиса Строд уже выскочил из моего капкана, обошёл стороной нашу засаду. Чует сердце, обведёт вокруг пальца и на этот раз. Ну, ждите, простофили, ждите!.. Вроде той собаки, которая приняла луну за масленую лепёшку и дожидалась, чтоб луна упала ей в пасть. Ждите! – Он вынул из кармана часы. – Осталось двадцать минут.

Сам того не желая, Артемьев подал сигнал: вслед за ним и другие стали вынимать часы. От минуты к минуте становился всё тише говор, пока не умолк совсем, всё гуще становилось облако табачного дыма, студенисто шевелившееся над головами сидящих, всё более отчётливо в тишине слышался гул огня и треск поленьев в камельке. Невольно прислушиваясь, все, как по команде, поворачивали головы в сторону двери, едва там слышалось какое-либо движение. Пепеляев сидел, подперев лоб одной рукой и барабаня по столу пальцами другой. Полковник Леонов в который уже раз доставал из полевой сумки какую-то бумагу, перечитывал её, прятал и вновь доставал. Вишневский с виду дремал, навалившись спиной на стену. Полковник Суров без конца звякал своими шпорами без всякой нужды, раздражая всех этим звяканьем. Василий Борисов бездумно глядел в окно, ничего не видя там за сплошным толстым слоем льда. В углу унимала ребёнка мать – хозяйка дома.

Внезапно тяжкий кулак, как молот, грохнул об стол.

– Всё! – с часами в руке стремительно поднялся Суров.

– Да! А их нет! – вслед за Суровым вскочил полковник, высоченный, светловолосый, с продолговатым лицом.

Томмот догадался, что это был Рейнгардт, взявший штурмом Амгу.

– Спокойствие! – подал голос Пепеляев. – До Сасыл Сысы две версты. Ещё пятнадцать минут.

Офицеры послушно сели на прежние места в прежних позах, но теперь беспокойство охватило и самого Пепеляева.

– Поручик, взгляните.

– Слушаюсь!

Адъютант вышел и скоро вернулся.

– Никого нет.

Пепеляев поднялся, вялым взмахом руки разрешил сесть остальным, тотчас вскочившим на ноги вслед за ним, и принялся ходить взад-вперёд, неслышно ступая в мягких курумах.

– Идут! – просунул голову в дверь и тут же скрылся постовой солдат.

– Вот, вот… – неопределённо пробормотал Пепеляев, как бы подводя итог своим ожиданиям, и остался стоять там, где остановился, – перед камельком.

Все повернулись к двери.

Ввалился дородный, широкий в кости офицер и, сдвинув вниз с лица толстый шарф, доложил:

– Брат генерал. Парламентёр…

Не дослушав доклада, Пепеляев приказал:

– Введите!

Ввели красноармейца с завязанными глазами. Офицер озябшими пальцами безуспешно пытался распутать узел, но подскочивший поручик оттиснул офицера и быстро снял повязку.

Красноармеец зажмурился от света. Это был русский, лет тридцати, по исхудалому лицу его можно было судить о долгих днях недоедания и других бедах, выпавших на его долю. Был он по виду довольно потрёпан, но держался уверенно, будто его ждала не скорбная участь пасть от пули, а только высокое счастье.

– Гражданин генерал! Вам…

Генерал поспешно взял поданный ему пакет, криво надорвал его и выхватил из пакета небольшой лист бумаги, чуть не выронив его на пол. Руки командующего заметно дрожали.

Пробежав письмо глазами, Пепеляев посмотрел на красноармейца, опять склонился к листу и, вдруг откинув письмо прочь, крикнул сорвавшимся голосом:

– Он предлагает сдаться мне!

Воцарилась тишина. Офицеры, переглянувшись между собой, зашумели:

– Ка-ак?!

– Он – нам?..

– Чтобы мы?..

– Да, да, – сдаться нам! Трудно поверить, но это так! Полковник, прочтите вслух.

Адъютант поднял с пола письмо и подал Леонову.

– «…Вы бросили вызов всей Советской Сибири и России, – зычно, словно боевой приказ, начал читать полковник. – Вас пригласили сюда купцы-спекулянты и предатель-эсер Куликовский. Народ не звал вас. С оружием в оуках он стал на защиту Советской власти… Якутская интеллигенция идёт вместе с трудовым народом…»

– Без крика, полковник! Не надо кричать… – недовольно бросил Пепеляев.

Леонов поперхнулся, откашлялся и стал дочитывать:

– «…Сложить оружие отряд отказывается и предлагает вам сложить оружие и сдаться на милость Советской власти, судьба которой не может решиться здесь. Ваша же авантюра будет похоронена здесь, в Якутии. Помните, что народ – с нами, а не с генералами!»

С минуту было тихо. Потом кто-то (Суров, кажется) слегка хохотнул, и вдруг хохот двух с лишним десятков мужчин потряс стены этого тесного дома.

Смех удивил парламентёра, он растерянно стал разглядывать всех поочерёдно. Пепеляев, уже немного успокоясь, ждал, пока дружинники смолкнут.

Смех прекратился так же внезапно, как и взорвался – будто наваждение нашло на всех и тут же ушло.

Пепеляев обратился к парламентёру:

– Вы, наверное, хорошо укрепились?

– Мы готовы встретить вас.

– Наверное, вы все большевики? Во всяком случае, вы-то уж наверное?

– Нет, гражданин генерал, ещё не стал коммунистом. Коммунисты у нас есть, но большинство – беспартийные.

– У вас нет ни малейшего шанса спастись, скажите это другим красноармейцам, своим друзьям. Ладно?

Парламентёр нетерпеливо переступил с ноги на ногу: разговор этот был для него бессмысленным.

– Гражданин генерал, скажите: сдаётесь вы или нет?

Пепеляев помрачнел и отвернулся.

– Поручик! – подошёл он к адъютанту. – Пишите. «…Переговоры считаю законченными. Открываю военные действия».

Генерал взял у адъютанта карандаш и размашисто расписался. Вырвав лист из блокнота и сложив вчетверо, адъютант вручил его парламентёру.

Красноармейцу завязали глаза.

– До свидания, – сказал он, засовывая бумагу за пазуху. – Встретимся! Там, в Сасыл Сысы…

Парламентёра вывели.

– Братья офицеры – к столу, – скомандовал генерал и направился на прежнее своё место под божницу. – Полковник, карту!

– Брат генерал, я требую выслушать меня, – заявил Артемьев.

Пепеляев удивлённо взметнул на него косматые брови. Леонов перестал разворачивать карту. Адъютант замер с табуреткой в руках. Все обернулись к Артемьеву.

– Слушаю вас.

– Судьба нашей кампании во многом будет зависеть от решения, которое будет принято сейчас.

– У вас есть какое-либо предложение?

– Надо прекратить наступление на Сасыл Сысы.

Все разом заговорили: разочарование, насмешки (не хочет ли он драпануть от Строда и во второй раз!), возмущение безответственностью, возмущение бесцеремонностью (стратег из хотона сует свой нос в дела командующего), иронические крики «браво!».

– Надо прекратить это бессмысленное наступление! – властно повысил голос Артемьев. – Надо двигаться на Якутск и взять его в ближайшие дни, пока красные не стянули туда силы и не успели возвести укрепления.

– В эту ночь Строду – крышка!

– За ночь Якутск от нас не уйдёт!

– Я человек прямой, – уверенно возразил Артемьев. – Привык говорить в открытую. Сомневаюсь, что ночью будет успех: мы дали красным укрепиться. Если уж мертвецки спящих не удалось их сломить, то теперь…

– Не вам бы, Артемьев, упрекать нас! – перебил его генерал Вишневский. – Наша вчерашняя неудача – это продолжение вашей неудачи. Мы имеем дело с противником, который…

– Который будет драться до последнего патрона! – подхватил Артемьев. – Стоит подумать, во сколько жертв обойдётся нам эта осада. Моё предложение – овладеть Якутском, а затем без труда можно будет прихлопнуть и Сасыл Сысы.

– Он думает, что Строд будет сидеть и дожидаться этого желанного часа!

– Да, он будет сидеть и дожидаться! – с дерзкой заносчивостью отпарировал Артемьев. – Мои люди будут держать его здесь, как в капкане! Ни щели, ни норы ему не оставим!

Пепеляев со стуком опустил сжатые кулаки на стол.

– Спасибо, Михаил Константинович, – сказал он Артемьеву. – Ваше радение я высоко ценю, однако не могу согласиться с вами. Мы никак не можем оставить за собой отряд Строда. Логичнее будет покончить с ним и двинуться на Якутск, имея обеспеченный тыл за спиной.

– У стратегов из хотона своя логика! – засмеялся полковник Суров.

Артемьев с размаху впечатал в стол рукоять пистолета.

– Ещё одно слово, полковник…

– Братья! Братья… Успокойтесь… – Пепеляев примирительно повёл руками. – А вы, полковник, попридержите язык! Слушайте мой приказ: завтра на рассвете дружина штурмует Сасыл Сысы. Операцией буду руководить я. Да поможет нам бог!

Глава двадцать седьмая

Верстах в семи, не доезжая Абаги, у подножья небольшой горы вблизи речки старик Аргылов приглядел для себя дом. Хозяин его, оставшись вдовым и не стерпя одиночества, ещё с лета переселился куда-то к родственникам. Место хорошо было своей уединённостью и вместе с тем не столь уж большой удалённостью от тракта. Живущих в двух юртах по соседству Аргылов сейчас же приспособил к работе: кто-то из них уже таскал дрова и нагонял в дом тепло, кто-то наводил чистоту. Шум большого сражения за рекой, о котором рассказал ему старик сосед, не обеспокоил Аргылова. Он был уверен, что там приканчивают, если уже не прикончили, Строда.

Осмотрев новое жильё и усадьбу, Аргылов остался доволен: дом был просторен и имел хотон, обмазанный нынче осенью, добротно срубленный амбар, во дворе – юрта, там у бывшего хозяина жили хамначчиты. Левая половина юрты была перегорожена тонкими листвяшками – видимо, там, в перегородках, содержали свиней. «Окажется, что жить на старом месте нельзя, так можно эту усадьбу совсем купить», – думал Аргылов.

Вернувшись вечером в слободу, он с радостью обнаружил дома Суонду, привёзшего воз сена, а утром следующего дня в заботах о переезде пошёл в штаб, где после долгих поисков Сарбалахова наткнулся на того во дворе. Видя, что Сарбалахов не расположен вести беседу, Аргылов схватил его за рукав.

– Да подожди ты! Что это вы все зашмыгали, как бурундуки?

– Тут зашмыгаешь! Слыхал про Сасыл Сысы?

Слишком много разговоров про этот алас, хотя его и аласом-то не назовёшь – полянка. Лес нависает со всех сторон, из-за деревьев можно шутя перестрелять всех этих… И что с ними возятся так долго?

– Ну, ладно, какое дело у тебя?

– Тарас, мы переезжаем.

– Куда?

– В сторону Абаги.

– Хуже места не отыскал?

– С хозяйством тут не слаживается. Много сумятицы, а я привык к тиши. Да вот загвоздка: выехать-то можно, лишь взяв на это бумагу. Помоги мне достать ту бумагу!

– Эх, нелёгкая тебя принесла! – Сарбалахов с досадой покрутил носом. – Начальники наши рассвирепели, только знай что требуют подвод да продуктов. Ну, что с тобой поделаешь…

Сарбалахов завёл старика к начальнику Амгинского гарнизона полковнику Андерсу, объяснил, кто он такой и почему нуждается в пропуске.

– Аргылов, Маргылов – мне безразлично. Ему можно верить?

– Конечно. Это подтвердит и полковник Рейнгардт. Старик был у нас проводником, когда мы брали эту слободу.

– Вот что. Если он такой надёжный человек, то пусть завтра поедет с вами на сбор подвод и продуктов. Пропуск и батраку? Пусть и батрак поедет с вами. В таком случае я вам дам только одного солдата. Хорошо? Я им – пропуск, они мне – коней да мяса. Передайте ему.

Сарбалахов перевёл старику.

– Говорил ли ты, что я оказывал им помощь и раньше?

– Сказал я. Но он распорядился так.

– И вот ещё что растолкуй этому старику не будет путём помогать, поплатится головой. – Андерс постучал кулаком в дощатую перегородку: – Прапорщик!

«Дурак! – подумал Аргылов. – Может, ты потому и расположил здесь своё пузо, что тогда я согласился быть проводником!»

Пропуск Аргылову выписал прапорщик.

– Так вот, старик: сегодня переезжай, а завтра поедешь с нами. И без выкрутасов: полковник если сказал, так отрезал! – Сарбалахов намерился уйти.

– Мог бы сказать без ругани, без угроз – и без того я вам помогал раньше. Суонду брать с собой?

– Бери и его. Присмотрит за лошадьми.

– Тарас, помоги: одолжи одного коня. Сегодня перевезу кладь, а завтра поеду с вами. Ведь я для вас делал и не такое и ещё помогу.

– Ухватистый ты старик! Ладно, идём…

Домой Аргылов вернулся с пропусками в кармане и с запряжённым в сани конём.

В условленное утро на трёх подводах отправились в южные наслеги. Обоз, как прежде, возглавил Харлампий, в середине поехали Сарбалахов с Угрюмовым, Аргылов с Суондой замыкали. Садясь в сани, Угрюмов на Аргылова не взглянул. Суонде было невдомёк, куда и зачем они едут, а спросить ему и в голову не приходило. Видя увязавшихся с ними вооружённых людей, он только удивлённо взглянул на Аргылова.

Проехали с кёс до слободы, остановились дать коням передых. Старик Аргылов отозвал Сарбалахова в сторону.

– Тарас, хочу попросить тебя об одолжении, – сказал он, поглаживая грудь собеседника тыльной стороной собачьих рукавиц.

– Интересно, о чём ты хочешь попросить среди тайги?

– Не надо мне ни пушнины, ни тучного зверя, это я и сам ещё могу добыть. Я прошу только о том, что в твоей власти.

– Если окажется в моих силах…

– Нет, без «если»! Скажи: «Выполню обязательно».

– Ну ладно, пусть так.

Старик заговорил с необычной для себя горячностью:

– Сам знаешь, в этом солнечном мире ничего нет ужаснее, чем лишиться доброго имени. После смерти, как говорят, от щуки остаются зубы, от человека – доброе имя. А порушил моё доброе имя старик Чаачар. Сделал из меня человека, на которого ни собака не лает, ни корова не мычит. В тот раз ты сам слышал, как он меня клял-проклинал. Мало того, треклятый старик удумал ходить по людям и разносить обо мне хулу. Да если б только обо мне. А то каркает, что конец скоро делу Бэппеляева. Надо бы заставить его замолчать.

– Арестовать? Этого у нас не одобряют.

– Возиться ещё! Или, кроме ареста, нет способа заставить человека замолчать? Зачем же вы таскаете с собой эти штуки? В лесу, кроме ворона, нет ни единого существа. Или пули жалко?

– Зря не болтай, старик! Попадись нам красные, увидел бы мою щедрость!

– Чаачар опасней любого красного!

– Если мы его… уберём, не подымется ли сыр-бор?

– Пустое! В такую сумятицу кто поднимет шум? Да и сами мы не покажемся, пошлём Харлампия без ружья…

– Одно беспокойство с тобой, старик!

– Тарас, ты мне как родное дитё, – стал улещивать его Аргылов. – Просьбам – счёт, мольбам – учёт… Да и говорю тебе – пошлём Харлампия. У этого рука не дрогнет!

– Нет, старик. Не сердись, но это уже слишком. Что уж за тяжкая вина такая – ну, покричал человек, погорячился… Не шутка же ему лишиться единственного коня!

– Тарас, ты давал слово!

– Донесём в штаб, там рассудят.

– Э, рассудят! Не думал, что отбросишь слова мои в грязь…

Из-под сена в санях Аргылов вынул и выложил на сиденье куски варёной говядины и конского нутряного жира, настрогал мёрзлой стёрляди, выставил бутылку спирта. Все принялись есть и пить, исключая Суонду, который пожевал строганины и, зная своё место при господах, отошёл.

– Ах, сынок ты мой Тарас! – захмелев, принялся опять сокрушаться Аргылов. – Не думал я, что покорную просьбу мою, смирное моё слово с уздечкой и поводком ты отбросишь!

И тут Сарбалахов размягчился.

– Ну ладно! – сказал он, пережёвывая стружки строганины. – Если согласится мой начальник…

Угрюмов, которому перевёл он просьбу старика, глянул на остаток спирта в бутылке и кивнул утвердительно.

– Он согласился! Ну, старик, распоряжайся Харлампием.

Аргылов увёл Харлампия к передним саням, и вскоре тот умчался. Угрюмов между тем отбросил в сторону кость и обратился к Сарбалахову:

– Передай ему: я согласился на его просьбу, так пусть и он выполнит мою.

Сарбалахов перевёл.

– Чего он хочет? – спросил Аргылов.

– Он должен выдать за меня свою дочь, – сказал Угрюмов.

– Так брат её не согласен! Сами же видели в прошлый раз.

– Чёрт побери, какое его собачье дело? Женюсь-то я не на нём! Передай этому чучелу.

Сразу не зная, что ответить, Аргылов заколебался:

– Постараюсь уговорить сына. Посоветуемся… Тарас, ты ему передай это помягче. Пусть немного подождёт.

– Ничего я не стану ждать! – вскипел Угрюмов. – Я солдат. Сегодня – жив, завтра – убит. Одно из двух: если он «нет», то и я – «нет»!

– Ладно… Скажи, что согласен.

– Сарбалахов, предупреди старика: пусть никто мне не мешает! Всех перестреляю!

Доели строганину, допили спирт, остатки еды убрали под сено и уже расселись было по саням, когда примчался Харлампий. Завернув на обочину, он остановил коня. На санях, вниз лицом, бездыханный и плоский как доска, лежал старик Чаачар.

– Застал старого чёрта дома? – спросил его Аргылов.

– Я ему: вызывают в сугулан, он – ни в какую. Ну, я его взял в охапку, вытащил и – на сани. Домашние – в три ручья, догадались, кажется. Меня вроде признали…

Чаачар только очнулся от обморока и чуть приподнял голову:

– Это ты здесь, старик Митеряй! Сверстничек… Догадывался я: вконец изживёшь… – Тут он попытался было приподняться на руках, но не смог, закашлялся, изо рта и носа, пузырясь, хлынула тёмная кровь.

Уже взявшегося за ружьё Харлампия остановил Сарбалахов:

– Митеряй, ротмистр говорит, что возле дороги нельзя. Отведём в лес.

Суонда сидел на пне, зажмурив глаза и закрыв руками уши, Аргылов тумаками погнал его к саням, и вскоре они свернули в лес на заброшенную дорогу.

– Давайте здесь. – Первым сошёл с саней Аргылов. – Не велика птица…

– Ротмистр, можно здесь? – спросил Сарбалахов.

– Я ничего не знаю! Это ваше, якутов, дело, – отвернулся Угрюмов.

– Управляйтесь скорей! – выпрыгивая из саней, крикнул Сарбалахов.

Харлампий схватил Чаачара за ворот облезлой дошки и рванул. Ветхая оленья шкура порвалась.

Неимоверно коверкая слова, дюжий Харлампий выматерился по-русски, схватил старика и легко, будто не его самого, а одну лишь ветхую доху, выкинул из саней на снег. Не в силах встать или приподняться, Чаачар лежал, хватаясь за грудь и натужно дыша.

– Давай, давай! – нервно торопил Сарбалахов.

Харлампий лязгнул было затвором винтовки, но тут вмешался Аргылов:

– Подожди! Не хочу я псине этому доставить удовольствие быстрой смерти… Сначала я его заставлю каяться. Другой встречи у нас не будет, – Аргылов подошёл к Чаачару и хлестнул его кнутом. – Встать! С каких это пор ты стал таким важным господином, что смеешь разговаривать со мной лёжа?

Чаачар поднялся на четвереньки.

– Ты, собака, ходил по людям и везде облёвывал меня…

– А разве… это неправда? – прохрипел Чаачар.

– Будешь ещё спорить, мерзавец? Стой на ногах!

Трясущийся Чаачар из последних сил поднялся.

– Слушай, выродок! Если дашь слово, что пойдёшь по наслегу и будешь говорить всем, что ты меня оболгал, то я отпущу тебя. Откажешься – сейчас же будешь расстрелян. Ты слышишь, собака, что тебе говорят? Ну!

Уже не чуя боли, исхлёстанный плетёным ремнём, старик стоял будто уже не живой. Из рассечённой головы кровь ручьём текла по лбу и заливала ему лицо.

– Я тебя уломаю! – хлестал Аргылов. – Ты у меня заговоришь! Говори! Моли меня! На колени передо мной! На колени! Чёрная собака, скажешь хоть слово или нет?

Старик Чаачар вызывающе выпрямился, белая его голова стала от крови красной. Отирая ладонями заливающую глаза кровь, он прохрипел что-то.

– Ага, заговорил! Язык на месте! Что там хрипишь? Говори громче!

Аргылов приподнял наушник шапки и приблизился к окровавленному старику. А тот чуть подался назад, затем вперёд, будто его покачивало, и плюнул в подставленное лицо Аргылова сгустком крови, вложив в этот плевок все – и ненависть, и отчаяние, и боль, и обиду, и месть.

Ослепший от этого неожиданного кровавого плевка, а ещё больше от ярости, Аргылов исторг звериный вопль и, не утерев даже лица, свалил Чаачара наземь и принялся остервенело бить ногами захлёбывающегося в собственной крови старика.

Угрюмов брезгливо следил за всем со стороны.

Не выдержав ужасного зрелища, Сарбалахов закричал Харлампию:

– Взбесился старик! Чего стоишь? Стреляй!

Харлампий отстранил Аргылова и выстрелил в старика, но до сознания Аргылова выстрел, казалось, не донёсся – выкрикивая что-то бессвязное, он в самозабвении, как шаман, продолжал кружиться и подпрыгивать, уминая под собой снег.

– Отведи-ка старика. Совсем лишился рассудка, – велел Сарбалахов Харлампию.

Тот подвёл Аргылова к саням, уложил его, а Сарбалахов стал горстями прикладывать снег к его лицу.

– Успокойся, Митеряй!

Аргылов сидел, запалённо дыша, как человек, пробежавший целый кёс, и вдруг опять рванулся, заметив чернеющий труп Чаачара. Сарбалахов, придавив плечи Аргылова, усадил его обратно.

– Харлампий его добил. Приди в себя. Мы твою просьбу выполнили. Лицо хорошенько вытри, в порядок приведи себя – людей встретим.

Аргылов вытер лицо ошейником, долго оттирал пучком сена ноги и грудь.

– Трогайте! – стал торопить всех Сарбалахов и обернулся к Харлампию: – Иди, забросай его снегом хоть слегка.

– Пусть лежит! – прохрипел Аргылов. – Пусть ворон выклюет его глаза!

– Поехали, поехали! Старик Митеряй, а где же твой человек?

Аргылов обеспокоенно вскочил:

– Суонда! Куда, сукин сын, задевался? Суонда!

– Не навострил ли он лыжи?

– Не, он у меня – как собака на поводке. Суонда!..

– Харлампий, посмотри-ка его следы, – распорядился Сарбалахов.

Суонду обнаружили неподалёку. Он лежал на снегу, обхватив голову руками.

– Подымайся, дылда!

Харлампий пнул его в бок, но Суонда не шевельнулся. Подошёл Аргылов.

– Трусоват малый. Душа его, надо думать, чуть не отлетела. Вставай!

Спина Суонды затряслась: его рвало.

С большим трудом доволокли Суонду до саней, бросили поперёк.

– Какой толк от него теперь? – Сарбалахов неприязненно оглядел тело-тушу Суонды. – Не хватало ещё с ним нянчиться!

– Звездануть хорошенько прикладом – мигом очухается! – Харлампий с готовностью достал ружьё из-за спины.

– Не надо! – остановил его Аргылов. – Да, теперь он нам не помощник. Придётся отправить его назад.

– Быстрей! Быстрей! – теперь всех торопил Угрюмов.

Выехав на большую дорогу, Аргылов намотал вожжи на руку всё так же лежащего колодой Суонды, завернул коня обратно и стегнул кнутом. Сам он подсел к Харлампию.

К новой усадьбе хозяев Суонда подъехал к вечеру. Зайдя в дом и никому ни слова не сказав, он улёгся на свою кровать и даже вечером не занёс обычную охапку дров, не задал коню корма, не поднялся и на ужин.

– Суонда, что с тобой? – допытывалась Кыча. – Или заболел? Где у тебя болит?

Молчание.

– Суонда, ты простыл?

Молчание.

– Отец поругал? Ты плюнь на это!

Суонда отрицательно затряс головой.

– Тогда что? Одет ты очень легко. Ой, да у тебя жар! Горячего молока тебе дам. Получше накрою тебя. И. спи. Ладно? Суонда… На, попей молока! – Кыча стала гладить его по плечу. Затем, перегнувшись, она всё же заглянула ему в лицо и отшатнулась: лицо его вспухло от слёз, а слёзы всё лились.

– Плачешь? В какую же ты попал беду? Ну, успокойся…

Перегнувшись ещё раз, Кыча нюхнула Суонду в затылок и, гладя его плечи и спину, стала приговаривать:

– Спи, Суонда. Не плачь… Не надо… Спи.

…Ночью, проснувшись, он ощупал себя и вокруг себя: кровать, стена. Как же это? Только вот сейчас, миг назад, он лежал там, в лесу, а Чаачар, весь в крови, поднимался на четвереньках, и ужас объял Суонду. Сон был это…

Бедный, бедный старик Чаачар! Всю жизнь, кроме работы, ничего не знал, жил смиренно. И вот такое… И прежде Суонда знал, что суров и жесток его хозяин старик Аргылов. Но что такой зверь лютый, рассказать – язык не повернётся. И как это матушка-земля носит на себе таких извергов?.. Какое чудовище почитал Суонда своим господином! Так тебе и надо: не ходи безропотно как скот, куда погонят. Дурак, в позапрошлом году ему в ревкоме столько старались втолковать. А он только упрямо мычал! Если б он тогда по закону ушёл, может, миновала б его эта беда. Но куда ему деться сейчас? Кто его примет под своё крыло, кто станет с ним вожжаться? Кто теперь на такого взглянет с добром? Все скажут: это – пестун бая Аргылова. Хотя он только хамначчит, но кровь, пролитая хозяином, измазала, конечно, и его. Да это так и есть: он весь в чужой крови… Голубка Кыча этого не подозревает, потому и гладит его. Ещё нюхнула его – совсем как в детстве. Эх, хоть бы к ней, голубушке, не пристала и капля крови, хоть бы она, родимая, продолжала оставаться чистом, как белый снегирек.

Суонда зажмурил глаза и закрыл ладонями уши: перед глазами опять возник Аргылов, опять в ушах его вопль. Чудище, как он терзал Чаачара, стараясь сломить его! Суонда хоть и лежал на снегу вниз лицом, чтобы не видеть этого ужаса, но чувствовал всё, что происходит. О, как крепка бывает, оказывается, воля у человека! Старик Чаачар умер, так и не сказав ни слова, без сожаления и без мольбы. И правда, ему, безгрешному, не о чем было молить, а жалеть он мог лишь об одном: очень долго глаза его оставались нераскрытыми, и он всё гнул спину перед Аргыловым. Что он подумал, когда увидел меня?.. «И он тут, с этими хищниками, чтобы оборвать мою жизнь?» Бездну ненависти унёс старик в сердце… Но Суонда не виноват, он даже не знал, куда и зачем едет. Видит бог, вины за ним нет. И всё-таки правда, что сам ты вор, если водишься с ворами, кровосос, если ходишь в их стае.

«Ты виноват! – старик Чаачар стоял перед глазами Суонды. – Видел и допустил! В мою защиту не проронил и слова, не шевельнул даже пальцем!» Когда его тащили к саням, Суонда краем глаза успел заметить: бедняга Чаачар лежал на снегу. Но почему кажется, что он живой? Почему выстрелили в него только раз, ведь одним выстрелом иногда и чирка не убьёшь, да в такой суматохе недолго и промазать. Стрелял, пожалуй, Харлампий. Этот выродок был пьян, говорят, что у пьяных в глазах двоится. С пьяных глаз он мог ошибиться и выстрелить во второго – в тень. А если и в него, так могли лишь ранить. Может, я оставил старика раненого в лесу, а сам валяюсь тут в тепле? Суонду охватило смятение. Ему уже никак невозможно было оставаться здесь дальше и лежать. Если он сейчас ничего не предпримет, то будет потом терзаться всю жизнь. Лучше умереть, чем не сделать хоть с капельку хорошего, имея к тому возможность. Схватят и обвинят в оказании помощи красному – так некому о нём слёзы лить. Разве лишь Кыча…