Текст книги "Красавица Амга"

Автор книги: Софрон Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцать восьмая

Уложив Чемпосова спать и наведя порядок на столе, Томмот отправился искать дом с зелёными ставнями, чтобы уговорить Валерия отпустить его в Абагу.

Он довольно скоро нашёл этот дом. В просторной, в полдома кухне было тепло, в плите весело трещали разгоревшиеся поленья. Плосконосая седая старуха убирала со стола вчерашнюю посуду. На вошедшего она не обернулась.

– Здравствуйте! – сказал ей Томмот, подумав про себя, что у него и у старухи на сегодня одно дело – убирать после вчерашней попойки.

– Кого надо? – не сразу отозвалась старуха.

– Аргылова.

– Бэлерий! – обернувшись куда-то в глубину дома, позвала старуха.

За перегородкой послышался сиплый спросонья голос Валерия:

– Кто там?

– Это я, Чычахов.

– Заходи сюда!

Перешагивая порог, Томмот увидел Валерия, лежащего в обнимку с незнакомой женщиной, и попятился назад. У женщины были мягкие русые волосы, румянец на пухленьких щёчках, прямой высокий носик, беленькое личико – точь-в-точь как у тех фарфоровых куколок, которых выставляют в городе между оконными рамами.

– Чего пятишься, заходи смелей! Кто послал? Вызывают, что ли?

– Нет, не вызывают. Я… – Томмот умолк на полуслове.

– Ну понятно! – по-своему истолковал его приход Валерий. – Одумался, агнец божий. Живём лишь раз, и, как говорят, неизвестно: мы ли съедим голову тайменя будущего года… Тётя Феня, капитан ушёл?

– Ушёл, – из кухни ответила старуха.

– У Ариши никого нет?

– Никого.

– Познакомлю тебя с Аришей. Только не задерживайся, – сказал Валерий Томмоту.

Смысл разговора только сейчас дошёл до Томмота.

– Что ты! Не надо, – остановил он Валерия, уже приподнявшегося, чтобы встать.

– Как не надо? – удивился тот.

– Я хотел бы сегодня съездить к твоим в наслег. Вот и зашёл спросить… разрешения…

– В наслег? К моим? Чего ты там забыл? Не к Кыче ли?

Валерий рывком откинул шёлковое одеяло, и Томмота ослепило обнажённое тело женщины. Она лежала без движения и, кажется, даже хихикала.

Томмот, пятясь, выкатился в кухню. Из-за двери раздался хохот Валерия. Смеялась и женщина, вторя Валерию серебристыми колокольцами.

– Ну, уморил! – выглянул в дверь Валерий. – Ладно, леший с тобой, поезжай. Но завтра утром… Ой, агнец бо… Ха-ха-ха!

То, что увидел Томмот в доме с зелёными ставнями, всю дорогу неотступно стояло перед его глазами. Увидев женщину одетую и прибранную, разве мог бы Томмот подумать, что такая раскрасавица причастна к чему-либо грязному? Она, видимо, давно позабыла, что такое стыд. Могут ли светлые побуждения быть у таких людей? Могут ли быть у них настоящие чувства? Только сейчас дошло до Томмота, что его-то ведь приняли за «своего», за «делового» посетителя. Это ведь ему предложили некую Аришу, от которой только что ушёл капитан. Томмот страдал, будто сам он вывалялся в грязи и не знает, как очиститься.

Ему подумалось – может, с грехом таким, пусть даже он его не совершил, нехорошо ему ехать сейчас к Кыче? Он уже натянул было вожжи, но благоразумие удержало его: едет он не ради её одной, ему ещё надо встретиться с нужными людьми в Абаге, а подвернётся случай, так подобраться и поближе к Сасыл Сысы. И ещё одна оправдательная зацепка успокоила Томмота: при последнем разговоре Ойуров сказал: если подвернётся случай, поинтересоваться судьбой дочки Аргылова. Вряд ли это было дополнительным заданием. Попросту пожалел парня товарищ Ойуров.

К Аргыловым он подъехал после полудня.

Шагнув за порог, Томмот неожиданно упёрся в широкую спину громадного человека, тот молча затягивал завязки шапки.

– Ух! – вскрикнул невольно Томмот.

Верзила, заслонивший ему проход, не отстранился. Обойдя незнакомца, Томмот прошёл чуть дальше и застыл: в нескольких шагах от него стояла Кыча. Она мыла посуду.

– Кыча…

Увидев гостя, она выронила блюдце, чуть было не кинулась уйти, но сдержалась и, постояв так немного, как ни в чём не бывало принялась опять полоскать чашки.

– Кого нам бог послал? – спросила с левой половины Ааныс.

– Чычахов я, Томмот.

Ааныс подошла. Она была в старой меховой жилетке, повязана чёрным платком, под мышкой держала берестяное ведёрко.

– Товарищ нашего Валерия? Раздевайся.

Томмот быстро снял ружьё, отставил его к запечью, повесил на крюк шубу и шапку.

– Едешь откуда?

– Из слободы.

– Как там наш Валерий? – и вдруг увидела, что парень не сводит глаз с Кычи. – Э-э… Я пойду в хотон… – полувопросительно сказала Ааныс. – Налей гостю чаю.

Ааныс прошла за печку и нырнула в дверь.

Кыча с невозмутимым видом продолжала полоскать чайную посуду, а Томмот так и остался стоять, не решаясь сесть на орон без приглашения. Он стоял и рассматривал её: смотри-ка, возгордилась! Уж не потому ли, что выходит замуж за этого ротмистра? Не сводя с неё испытующего взгляда, он всё же сел, да не на орон, а прямо за стол, скрестив на груди руки.

Как ни пыталась Кыча казаться безразличной, вид у неё был горестный. Круглое личико Кычи постоянно улыбалось, а сейчас оно заметно осунулось, побледнело и словно бы угасло от тяжких дум.

Убрав посуду в шкаф, Кыча вытерла стол, волосяную мочалку отнесла за печку и повесила сушиться. Когда она направилась за перегородку, Томмот встал на её пути:

– Налей мне чаю, Кыча.

– Не стряпуха я для белых.

– Прежнему Томмоту ты бы налила?

– Прежнего Томмота нет! Значит, и прежде не было его…

Томмот сам подошёл к шкафу, взял там чашку и налил себе из чайника. Здесь же в шкафу он взял кусок лепёшки и немного масла. Проголодался он! Однако не смог ни пить, ни есть.

– Сыт небось? Награбленным…

– Я никого не грабил. Это правда…

– В Якутске ты тоже говорил правду?

Томмот поднял голову, и некоторое время они молча глядели друг на друга.

– Увидеться с тобой… Я за этим приехал.

– Врёшь!

– Если ты на меня так кричишь, то почему уехала из города?

– Обо мне другой разговор.

– Значит, ты вольна поступать как заблагорассудится, а мне сделать по-своему нельзя?

– Если хочешь знать, я не убегала. Не дезертир я, ты меня с собой не равняй!

Кыча залилась румянцем, в голосе у неё были слёзы. Томмот поднялся из-за стола и сделал шаг ей навстречу…

– Кыча…

– Чтобы ты своим лживым языком не смел называть моего имени! – Она оттолкнула его рукой.

Вместо того чтобы обидеться, Томмот засиял, и это взбесило девушку. Кулаками в грудь она погнала его, пятящегося, на другую половину дома.

Услышав возню, Ааныс поспешила в комнату.

– Кыча! Что с тобой?

Она оттащила дочь, Кыча упала на стол головой и зашлась в плаче. Ааныс увела её за перегородку.

Томмот ликовал, ему казалось даже, что сумерки отступили, что в доме стало светлей.

Вскоре из-за перегородки вышла Ааныс. Ожидая беды, она украдкой бросила на Томмота короткий взгляд. Успокоилась, однако, видя, что и парень спокоен и даже чему-то рад.

– Лежит и плачет… Что тут случилось?

– Да так, просто…

– Как это так! – с сомнением покачала головой Ааныс.

– Сердится, что в бандитах. Но я никого не граблю, просто выезжаю с ними…

– Хворает она, вот и не в себе немножко. Голубчик, ты на неё не сердись…

– Нет, разве можно…

– Вот и хорошо. Я быстро управлюсь. Пусть она там одна успокоится, а ты посиди тут.

И правда, Ааныс скоро появилась с берестяным подойником в руках. В тёмном закутке за печкой она перелила надоенное молоко в другую посуду и подошла к столу.

– О, да ты и не ел. Поешь, а?

– Пожалуй, поем.

Ааныс накрыла на стол, и Томмот принялся уплетать за обе щёки. Лепёшка, которая совсем недавно застревала в горле, оказалась на редкость вкусной. Горячий чай, подбеленный свежим молоком, теплом растекался по телу.

– Ешь, ешь! – матерински глядела на него Ааныс. – Оголодал ты, парень, совсем. И мой Валерий небось ходит так же, щёлкает зубами. Такой голодный, а чего не ел, когда подала Кыча?

– Да так…

– Живём у большой дороги, люди с ружьями заходят часто, ты на неё не сердись.

Томмот с набитым ртом широко улыбнулся и махнул рукой: не стоит об этом!

«Кроткий характер у парня», – подумала Ааныс. И тут догадка её осенила:

– Голубчик, ты в Якутске чем занимался?

– Учился.

– Где?

– В учительском техникуме.

«Так и есть!» Ааныс прилегла на стол грудью, оглянулась на перегородку и шёпотом спросила:

– Кычу ты раньше знал?

– Знал. Вместе учились.

– А это… вы с нею дружили?

Поколебавшись, Томмот согласно кивнул головой.

– Но лучше об этом молчать. Узнает отец, этот Угрюмов, ваш русский зятёк, станут сводить счёты…

– Да какой же он зять? Не зять совсем…

– Как? А вино пили…

– А вот так, – Ааныс не стала объяснять. – Он не зять совсем.

– Как знать! Я же видел, Кыча целовалась с ним! А на меня вот смотрит хуже, чем на собаку…

– Не говори так, голубчик… У девушки сердце лежит к тебе, вот она и упрямится. Кто знает, чем кончится эта смута. Вы молоды…

– Не стоит гадать! Что до меня, не верится, что доживу до тех дней.

– Грех так говорить! – и вдруг захлопотала опять: – Пора ставить варево на ужин. Суонда, оживи-ка огонь!

Нескладный большой человек, на которого давеча наткнулся Томмот у порога, нехотя поднялся с кровати, куда он только было улёгся, зайдя снаружи, разгрёб угли в камельке и подложил дров.

– Голубчик, разруби-ка мне эту кость, – попросила хозяйка, заправляя котёл мясом. – Топор лежит в запечье.

Томмот с охотой принялся было за дело, как вдруг из-за перегородки выскочила Кыча, схватила с крюка возле дверей шубу и шапку Томмота и бросила ему в лицо:

– Пусть проваливает! Уже «голубчиком» сделался! Обманщик! Бандит!

Томмот опешил, но стал послушно одеваться. А Кыча не находила себе места; лицо её пылало, руки дрожали. Увидев ружьё, она схватила его и попыталась взвести курок.

– Спятила, девка! – Мать вырвала у неё ружьё и передала Томмоту. – Не дури, тебе говорят!

Но Кычу уже трудно было остановить.

– Тогда ты стреляй! Нам двоим на этой земле не ужиться! Стреляй, бандит!

Услышав такое, Суонда проворней соболя вскочил с кровати и встал между своей любимицей и парнем.

Томмот закинул ружьё за спину и направился к двери. Тогда, метнувшись к запечью, Кыча схватила топор.

Томмот выскочил вон. Сзади хлопнула дверь. В сенях он прислушался: в доме ещё гомонили. Вот так в переплёт он попал! Видать, при Кыче вход в этот дом ему уже заказан. Ладно, нет худа без добра – он теперь поедет в Сасыл Сысы, нельзя упускать удобный момент: едва ли его ещё раз выпустят из слободы одного, без соглядатая! Валерий, пожалуй, и в этот раз не отпустил бы, не опохмелись он с утра со своей бабёнкой. Да, за отлучку из слободы и особенно вот за эту поездку в сторону Сасыл Сысы не похвалил бы его Ойуров. Расставаясь, он не раз говорил ему: «Избегай места боёв. Нам не нужно твоё ратное геройство. Есть на то другие люди. Нам нужны твои глаза и уши. Ты должен быть в живых. Твоя главная задача: вызнать, куда собираются ударить белые, места и время их засад».

Но Томмот ничего не мог сделать с собой.

Сасыл Сысы… Сколько уже героев полегло на этом маленьком аласе! Пятачок, стиснутый со всех сторон белыми… И ничем нельзя помочь им в их отчаянном положении. Что Томмот сделает, если попадёт туда нынче? Посмотрит – только и всего…

Он вывел коня на большую дорогу и направил его в сторону Сасыл Сысы.

О, Кыча! Он мысленно вернулся в дом, из которого только что был выпровожен ею. Каким гневом сверкали твои глаза! Бандит, говоришь. Но, к несчастью, пока должен им оставаться. А ты храбрая, Кыча. К ружью бросилась, за топор схватилась… Если бы ребята из Якутска могли видеть тебя в эту минуту! Спасибо тебе, светлое солнышко! Спасибо за преданность нашей мечте, за то, что ты такая, какой я тебя знал всегда. Живи с сознанием своей правоты, а я вытерплю, снесу всю меру твоего презрения. Когда-нибудь я поклонюсь тебе, и ты меня не оттолкнёшь. Может быть, этот день и не далёк.

Стемнело. Стало пощипывать щёки: мороз к вечеру прижал, да вдобавок задул ветер-низовик. Держа вожжи под мышками, Томмот принялся завязывать шнурки наушников, и тут конь, фыркнув, вдруг отскочил вбок.

– Сат! – Томмот подстегнул коня, но тот остался недвижим.

Соскочив с саней, Томмот прошёл по глубокому снегу вперёд, к голове коня, чтобы завернуть его на дорогу, когда послышался близкий скрип санных полозьев, а вслед за тем смутными тенями выдвинулись тяжело нагруженные кони.

– Стой! Кто идёт? – крикнул по-русски Томмот.

Сани остановились.

– Это мы… из Сасыл Сысы… – ответил возница с передних саней, по выговору объякутившийся русский из слободы.

– Кто это «мы»?

– Возчики мы… Господа послали нас с грузом в слободу, – отозвался со вторых саней якут. – Если назвать это грузом…

Томмот пошёл на голоса. Кладь высоко нагруженных саней сверху была забросана охапками сена. Уж не везут ли обратно туши мяса, отправленные в Сасыл Сысы вчера? Сердце ворохнулось у него в груди: там всё кончено?

– Как там… красные? – с беспечным выражением спросил Томмот.

– Сражаются.

– Не сдались ещё?

– Ещё чего!

– Говорят, сами ещё Пепеляеву предлагают, сдавайся, мол.

Собравшись в кружок, возчики закурили, во тьме засветились светляками их трубки. В редкие минуты, когда соберутся вместе, возчики обычно говорливы. Эти же почему-то угнетённо молчали.

– Рассказали бы что-нибудь, – попросил Томмот.

Люди продолжали молчать, шуршал только пар их дыхания – он мгновенно смерзался на лютом морозе и опадал вниз.

– Когда обещают ваши начальники прижать красных к ногтю?

– Да обещают… – ответил нехотя тот же якут. Помедлив, он добавил: – Про этого Строда говорят, что он там вроде чего-то поел и обрёл силу волшебника. Пуля попадает в него – а ему хоть бы что. Рана, говорят, прямо на глазах так и затягивается. Может ли такое быть?

– Не знаю, – отозвался Томмот. – Что это у вас на возах?

Ответа не последовало.

– Что на возах, спрашиваю?! – повысил голос Томмот.

– Груз такой, что и выговорить-то страшно, – ответа русский.

Подойдя к саням, Томмот разрыл притрушенное на кладь сено. Обнажилось что-то бесформенное, громоздкое, наваленное кое-как. Удивившись, Томмот чиркнул спичкой и тут же бросил её в снег: вытянув к нему руку с растопыренными пальцами, словно собираясь схватить его, уставясь льдышками глаз, лежал труп рыжебородого человека с офицерскими погонами. Высокая груда окоченевших на морозе трупов, сваленных вповалку и увязанных на санях, и была грузом этого ночного обоза.

– Это мёртвые? – попятившись, спросил Томмот невпопад.

– Да, трупы… Братьев…

– Из Сасыл Сысы?

– Оттуда.

– Это всё – такое?.. – показал Томмот на вереницу саней.

– Тут не всё. Ещё больше осталось там, на месте…

Томмот пошёл обратно к своим саням. Возчики, кончив перекур, разошлись по своим местам и, видимо ободряя себя громким понуканием коней, потянулись мимо стоящего на обочине Томмота.

Конь Чычахова, выйдя на дорогу, с места пустился резвой рысью, будто и он хотел уйти как можно дальше ог места ужасной встречи.

Спереди снова послышался храп коней, скрип полозьев и, наконец, стук столкнувшихся оглоблей – не второй ли обоз?

– Ст-ой! Чёрт!.. мать!.. – сыпанули матерщиной впереди. – Руки вверх!

Блеснул огонь, раздался треск пистолетного выстрела.

Томмот сошёл с саней и поднял руки. Две тени двинулись к нему.

– Кто такой?

– Чычахов я.

Чуть не опалив ему лицо, близко вспыхнула спичка. И Томмот увидел перед собой полковника Топоркова и подполковника Мальцева.

– А-а, чекист! Далеко едешь?

– К брату Артемьеву.

– Зачем?

– По заданию Аргылова.

– У «брата» и без тебя хлопот, – Топорков сбил вниз поднятые руки Томмота. – Идём!

Они пошли к задним саням.

– Зажгите спичку! – приказал кому-то Мальцев. Человек, получивший приказ, засуетился в санях, зашуршал в негнущихся на морозе пальцах спичечный коробок. – Сейчас, брат чекист, ты кое-кого увидишь.

– Я – не Чека. Не Чека я! Охотник… – услышал из саней Томмот и вздрогнул: голос был знаком ему.

Две спички вспыхнули одновременно, и он увидел: меж двумя солдатами, опустив голову, сидел человек, одетый в облезлую оленью доху, в старой вылинявшей заячьей шапке, с обледеневшими жидкими усами и бородкой. Ойуров!

– Ну что, узнаёшь? – спросил полковник.

– Нет, не знаю. Не видел я в Чека такого человека. Там работают грамотные люди…

– Приглядись хорошенько! Что он чекист, мы знаем. Ну, узнал?

– Нет, не знаю.

– Бр-р-р!.. – поёживаясь, затоптался на снегу Мальцев. – Поехали!

– Чычахов, ты поедешь с нами обратно, будешь переводить, – приказал полковник. – Сволочь эта или прикидывается, или действительно не понимает по-русски. Садись сюда, – он показал на сани, но тотчас же поправился: – Нет, нет. Ты сядешь с нами. Солдат, привяжи его коня к своим саням.

– А брат Артемьев не станет ругаться? – осмелился спросить Томмот.

– Никаких братьев-сватьев! Едешь с нами!

Все трое пошли к передним саням, вожжи дали Томмоту.

Не стесняясь сидящего впереди Томмота, они пустились в откровенный разговор, время от времени прикладываясь к бутылке, которую из-под сена достал Мальцев. Томмот уловил из этого разговора, что дела белых в Сасыл Сысы не блестящи, и Топорков с Мальцевым рады-радёшеньки удобному случаю поскорей умотать оттуда. Случай-то какой: теперь у них было чем ответить на упрёк генерала в том, что они никак не могут поймать ни одного «красного шпиона». Судьба Ойурова была уже определена: доказано ли будет, что он чекист, или не будет доказано, его всё равно расстреляют как чекиста. Ойурова они схватили по доносу дочери попа, расстрелянного в Чека, та сейчас у пепеляевцев медсестрой. Получилось так, что они не сумели взять у неё письменные показания: когда пришли к ней, эта потаскуха лежала в постели с каким-то полковником. Едва они заикнулись о цели своего визита, полковник выхватил пистолет и принялся палить в них, благо что мимо. Топорков с Мальцевым поспешили убраться, показания поповны они решили написать сами и подписаться вместо неё. Сейчас они подробно обсуждали, как они это сделают.

Поповна… Не та ли, о которой рассказывал ему сам Ойуров? Воистину случай всемогущ. Томмот сидел на передке понуря голову. Ох, Ойуров, Ойуров! Как же ты так попался? Зачем ты спешил навстречу своей гибели, ведь тебя в лицо знает не одна та треклятая поповна! Решил всё-таки сам, не выдержал…

Чуть было не сплоховал Томмот. Если бы в темноте, до того как вспыхнула спичка, Ойуров не успел подать голос, Томмот едва ли сумел бы скрыть свой испуг и изумление. И обоим бы – каюк! «Я – не Чека! Я – охотник!..» О, Трофим Васильевич! Едва ли мы спасёмся, выдавая себя за охотников. Часа через два приедем в слободу, а в слободе Валерий – задушевный твой собеседник.

Томмот обернулся назад.

– Не крутись. Погоняй лошадь! – Мальцев ткнул его в спину дулом пистолета.

Вот… С него не спускают глаз… Он мог бы незаметно вынуть пистолет, застрелить обоих, а затем и других, ехавших сзади. Конечно, сомнительно, что такой дерзкий план удался бы полностью, но это было бы лучше, чем покорно ждать своей участи, которая решится часа через два-три. Теперь же и вовсе приходится отказаться от этого плана: за ним следят. Не значит ли это, что он уже арестован? Если они полностью доверяют той поповне, определённо и его заподозрят: как это он не узнал своего же, чекиста?

– Долго ещё до слободы? – спросил подполковник.

– Часа два с лишним…

– У-у! Лют мороз! Ничего не осталось в бутылке? Бр-р-р!.. Что за адская страна!

– Ни капельки не осталось…

– Есть где-нибудь в пути жильё? Слышь, что ли? Тебя спрашивают!

– Поблизости живут родные Валерия Аргылова, – с готовностью подсказал Томмот. – Совсем близко!

– Да-а? Хорошо, поехали туда, – оживился Топорков. – В Амгу отправимся завтра с утра. И давай быстрей! Хлестни! Закоченеешь тут.

«Везу их в семью Кычи… Не ошибусь ли? – подумал Томмот, направляя коня на боковую дорогу. – Будь что будет. Как говорят, пока падает топор, бревну – передышка. Может, и подвернётся случай. Лишь бы не появился Валерий!»

Глава двадцать девятая

Из-за своей перегородки Кыча увидела, как вошли, толкаясь, двое офицеров в серых папахах, а за ними мелькнуло лицо Томмота. Подумалось, что офицеров привёл Томмот. Арестовать её! «Ну да всё равно…»

Ааныс, стоя у камелька, молча поглядела на ночных гостей. Суонда лежал, отвернувшись к стене, безразличный ко всему.

Офицеры прошли к орону на правой половине. За ними вошли два солдата, подталкивая перед собой прикладами человека со связанными руками.

– Здравствуйте, – робко полушёпотом приветствовала вошедших Ааныс. Затем она узнала Томмота. – А, это ты, парень? Откуда?

– Хотел заехать в Абагу, да вот вернули. Задержали они одного, говорят, что красный. – Выговорить «чекист» он почему-то не смог.

Нежданные гости разделись. Арестованный остался стоять у дверей.

– Что делать с ним? – спросил офицеров пожилой солдат с густыми бакенбардами.

– Развяжите, никуда не денется, – кинул солдатам Топорков, подходя к камельку и разминая озябшие пальцы. – Скоро мы с ним затеем разговор по душам. Пусть раздевается!

– Полковник велит тебе раздеться, – перевёл Томмот.

Развязанный Ойуров снял шапку, скинул ветхую дошку. Томмот поспешно отвёл от него взгляд, но успел заметить, что избили его сильно: лицо в синих кровоподтёках, из рассечённой губы кровь текла и сейчас. Жёсткие длинные волосы Ойурова были неумело искромсаны тупыми ножницами. Отпустил он усы и бороду, внешность его сильно изменилась, особенно не похож он был на себя, когда снимал шапку. Но глаза… Да, глаза свои не изменишь…

– Пусть приготовят поесть, – распорядился полковник.

Томмот перевёл. Ааныс молча поставила на стол тарелку мяса.

– И только? Потребуй ещё чего-нибудь. Пусть не скупится.

Хозяйка принесла лепёшки с маслом, налила чаю.

– Братья, к столу, – пригласил Томмот солдат. – Попейте чаю.

Офицеры молча подвинулись, так же молча и солдаты подсели к столу.

Арестованный, растопырив пальцы, пошёл было к камельку, но его остановил окрик Топоркова:

– Ку-уда?!

– Назад, сволочь! – крикнул и Томмот.

Выглянув из-за перегородки, Кыча увидела: арестованный пошёл назад и уселся на чурбак возле двери. Одет он был легко. А этим жалко и огня. «Сволочь!» Раскричался, вишь, собака. Подпевала!

– Ну-ка, попроси у неё спирту, – приказал Топорков. – И пусть сварит ещё мяса!

Томмот пошёл к Ааныс на левую половину и передал, что велел полковник.

– Где я достану этот спирт?

– Очень прошу: постарайтесь достать. У старика где-нибудь есть запас. Очень спирт нужен…

– Есть бутылка. Начатая…

– Мало этого! Поищите, постарайтесь. Найдёте, на стол несите не сразу…

– Молодец! – рявкнул Мальцев, увидев перед собой бутылку. Глаза у него заблестели.

Выпили, набросились на мясо и лепёшки, налили по второй, и вскоре тарелки очистились.

– Пока поспеет мясо, ещё раз поговорим с этим… – распорядился Топорков. – Подведите ближе!

Хватив изрядно, голодные солдаты быстро захмелели. Молодой ходил как на пружинах и был в отменном настроении, зато пожилой заметно помрачнел. Ойурова подвели к столу.

– Как зовут? – спросил Топорков и кивнул Томмоту: – Ты сразу переводи.

– Уйбан я. Пишусь Ходуловым… Отец мой, как говорили встарь, кормил единственную корову. Охвостками сена после господских коров…

– Короче! Не хоронись за отца! Как, сказала эта шлюха, зовут его?

– Да похоже на это, – Мальцев, припоминая, потёр лоб. – Фамилия не христианская, дикарская… Как он сам сказал? Ходулов? Кажется, именно так, Ходулор…

Топорков вскочил, как подброшенный, схватил Ойурова за грудки:

– Давно ли в Чека?

– Не знаю. Я не Чека. Я охочусь…

Подтянув пленника к себе поближе, Топорков стал молча бить его по лицу, не тратя времени и красноречия на расспросы. Упрев и умаявшись, наконец, он отбросил Ойурова от себя. Тот попятился, потеряв равновесие, чуть не упал, но выпрямился.

– Подполковник, теперь вы…

Мальцев поднялся и поманил Ойурова к себе:

– Поближе! Поближе…

Молодой солдат схватил пленника за воротник и подтолкнул его к Мальцеву. Тот подошёл к Ойурову и, будто обняв его сзади, стал пудовыми кулаками переминать его внутренности.

Тяжко простонав, Ойуров упал на колени. На левой половине раздался вопль Аааныс, а вслед за тем голос Томмота:

– Дайте-ка мне!

Словно желая поскорей дорваться до жертвы, Томмот решительно отстранил и солдата, и подполковника. От порядочной затрещины Ойуров грохнулся на пол. Солдат подскочил к нему и поднял его за шиворот. Лицо Ойурова было в крови.

Ааныс завопила ещё пронзительней.

– Молодец! – Топорков хлопнул Томмота по плечу.

– «Молодец»… – покривился Мальцев и вытер лоб. – Он был уже почти готов! Этот всё испортил…

– Постоянно кто-нибудь да что-либо вам обязательно испортит!

Мальцев в ответ лишь махнул рукой и подошёл к столу.

Кыча, содрогаясь от ужаса, наблюдала в щёлочку. Как человек может так зверски мучить себе подобного! Говорят, будто человек более жесток, чем зверь. Похоже на правду. Этот Чычахов! Остервенел пуще офицеров. Нет, не мучила бы совесть, если б вчера топором… За что истязают бедного старика? Говорит, что охотник. Не похож на промысловика, но ясно, что хороший человек. Как помочь ему?

– Брат полковник, хозяева всё видят, – Томмот подошёл к Топоркову. – Боюсь, про этот допрос завтра будет знать весь улус. Звон может достичь и ушей генерала. Лучше завтра, в Амге… Да вот и еда готова!

Острый запах уварившегося мяса защекотал ноздри, все поспешили к столу.

– Уберите этого… – велел Топорков.

– А куда? – не слишком почтительно спросил пожилой солдат, которому совсем не улыбалось провести ночь на морозе.

– С глаз долой – вот куда!

Томмот пошёл к хозяйке:

– Найдётся место для арестованного?

Сидя у занавески, Ааныс этой же занавеской вытерла мокрое от слёз лицо.

– На дворе есть небольшая юрта, вчера там ночевали солдаты.

– Уберите его туда, – распорядился полковник, когда Томмот доложил ему о юрте. – Ты карауль в юрте, – приказал он пожилому и повернулся: – А ты встань на пост снаружи. Если что, дайте знать. Идите! Хозяйка, покажи юрту!

Солдаты нехотя стали одеваться.

– Требуют показать, – Томмот опять подошёл к Ааныс.

– Мама, я покажу! – живо вскочила Кыча. – Оставь этим мяса…

Кыча набросила на себя шубёнку, низко, до глаз, подвязалась платком и взяла в руки медный подсвечник с жирником. За Кычей вышли солдаты, толкая перед собой арестованного. Томмот проводил их взглядом.

Кыча пошла к юрте, темнеющей в глубине подворья.

– Нас выгнали, а сами… – Чертыхаясь, молодой солдат остался посреди двора, остальные вошли в юрту.

Хоть труба камелька и была закрыта, за день юрту сильно выстудило. Кыча поставила жирник на стол.

– Сейчас затопим печку…

Сухие поленья загорелись быстро, в трубе загудело.

Солдат заглянул в закуток, огороженный молодыми листвяшками.

– Тебе туда! – показал солдат арестованному, а сам, повернувшись к огню, распахнул шубу.

– Я покажу ему!

Кыча вошла в закуток первой. Приникнув к Ойурову, она торопливо зашептала:

– Что мне сделать? Вам нужно ночью обязательно бежать, завтра будет поздно…

– Тише! Я тебя знаю, ты – Кыча…

Она от неожиданности отшатнулась:

– Кто вы?

– Почему уехала из города?

– Увезли…

Ойуров шепнул ей в самое ухо:

– Разговаривала с Томмотом?

– Нет…

– Что так долго? – крикнул им солдат.

– Вытираю кровь ему, – отозвалась Кыча и вынула из кармана тряпочку.

Ойуров притянул к себе её голову:

– Томмот честный. Запомни: он – честный! Его слово для тебя – закон.

– Томмот?

– Верь ему, – повторил Ойуров.

Кыча зажала себе рот рукой.

– Запомни: я тебе доверил большее, чем свою жизнь. Понимаешь?

– Понимаю…

– Передай Томмоту привет от человека, обещавшего ему журнал «Голос якута». Тогда он тебе поверит.

– Хорошо.

В несколько мгновений для Кычи всё на свете перевернулось и обрело другое значение. Утерянное нашлось, надежды возродились.

– Девка, скоро ты управишься? – забеспокоился солдат.

– Скоро… – ответила она солдату, водя тряпочкой по лицу Ойурова. – Что нам сделать, что?

– Спиртное есть у вас?

– Наверное… Запасы отца.

– Надо их напоить. Всех! И караульных тоже.

– Озвереют ещё больше.

– У нас выбора нет. Предупреди Томмота: пусть ко мне совсем не подходит. Совсем! Ясно?

– Поняла. А как… тогда?

– Будет видно, это моё дело.

– Я ещё приду.

– Без надобности – не смей!

Кыча опустила ему в карман кусок лепёшки. Выйдя, она бросила окровавленную тряпочку в огонь камелька.

– Жалко, да? Бабы все жалостливые, – солдат пригляделся к Кыче. – Ой, да ты ещё молоденькая! Дочь у меня вот такая… Эй, ты! Иди сюда! Позови-ка его сюда, пусть погреется. Человек как-никак.

Ойуров подошёл к камельку.

– Ну, я пошла, – сказала Кыча солдату. – Ждите, принесу поесть.

По двору, постукивая друг о дружку торбасами, прохаживался молодой солдат.

– Тепло там? – Он показал на искры из трубы юрты.

– Пока холодно. Отужинает начальство, я тебя позову.

– Ладно, буду ждать.

«Томмот честный! Он честный!»

Опять надвинув на самые глаза чёрный платок и низко опустив голову, Кыча быстро прошла к себе за перегородку. Мать накрывала на стол, а Кыча быстро переворошила содержимое нескольких ящиков – спиртного не оказалось. У отца должно было быть припасено немало спирта, на это он особенно запаслив. Но куда он мог его припрятать? Знает наверняка Суонда, но пока у него добьёшься ответа, чёрная ворона успеет побелеть. Наверно, в подвале, в амбаре…

– Это кто такой лежит? – только сейчас узрев Суонду, лежащего на кровати возле дверей, спросил Топорков.

– Кажется, хамначчит, – ответил Томмот.

– Подними его. Пусть накормит лошадей.

Томмот едва добудился спящего Суонду и объяснил, что от него требуют. Тот потёр кулаками глаза и, позёвывая, стал одеваться.

– Без спирта это мясо в горло не протолкнёшь! – Топорков бросил вилку на стол.

Томмот подошёл к перегородке.

– Спирта…

– Нет! Нет у нас! – не дала ему договорить Ааныс. – Где я возьму, когда у нас нет. И в какую прорву столько лезет…

– Томмот… – шёпотом позвала Кыча.

Томмот оглянулся и не поверил глазам своим: по-детски приподняв руки, словно желая кинуться ему на шею, Кыча потянулась к нему.

– Требуют спирта! – гаркнул он на девушку. – Спирта, понятно?! Будет, нет?..

– Я… Я поищу в амбаре!

– Говорят, что нет. – Томмот вернулся к столу. – Сейчас поищут в амбаре.

– Иди, сам поищи хорошенько! Чёрта они сами там найдут!

Озадаченная поведением дочери – давеча набросилась на парня с кулаками да с ружьём, даже топор подняла, теперь же побежала услуживать, – Ааныс поглядела им вслед.

На дворе приплясывал от мороза молодой солдат.

– Чего я мёрзну тут? – пожаловался он Томмоту. – В такую погоду кого сюда нелёгкая принесёт?

– Ничего не знаю, так приказал полковник, – ответил Томмот, пропустив Кычу вперёд.

– Сволочи! Сами отсиживаются в тепле, спирт хлещут…

В амбаре, оскальзываясь на мёрзлых ступеньках, он следом за Кычей спустился в подвал.

Едва достиг он дна подвала и твёрдо встал, щёку ему обожгло горячее дыхание Кычи.

– Том-мо-от! Человек, который обещал тебе «Голос якута», шлёт привет!