Текст книги "Дьявола не существует (ЛП)"

Автор книги: Софи Ларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Когда ты видел ее в последний раз?

– Девять лет назад.

– Маре было бы шестнадцать?

– Пятнадцать.

– Она была твоей падчерицей?

Рэндалл издает пренебрежительный фыркающий звук. – Наверное.

Она прожила в его доме почти десять лет, но он ведет себя так, как будто едва ее знает.

– Что заставило тебя расстаться?

– Она чертовски чокнутая. И яблоко недалеко от яблони падает.

– Мне было трудно найти источники. Мне нужно опросить трёх членов семьи, а у Мары их не так уж и много.

– Мы не семья. Мы никогда ими не были.

– Хорошо, – я пожимаю плечами. – Хотя они платят пятьсот баксов. Так что, если ты что-то знаешь, тебе не составит большого труда получить деньги.

Рэндалл ерзает на своем месте, задумавшись.

– И ты дашь мне адрес Тори? – он говорит.

– Конечно. Когда мы закончим разговор.

Рэндалл крякнул в знак согласия.

– Что хочешь знать?

– Какой была Мара, когда ты ее знал?

– Чертовски раздражающей. Я никогда не хотел, чтобы в доме был еще один ребенок. Мои мальчики были достаточно плохими. И неблагодарная девочка – она ест мою еду, носит одежду, которую я ей купил, и у нее хватает наглости прятаться по дому и пристально смотреть на меня. К тому же она и ее мама все время занимались этим, как кошки, чертовски визжали и поднимали шум.

– Вы видели какое-нибудь раннее свидетельство ее таланта?

Рэндалл усмехается. – Рисование картинок теперь должно стать работой? Не заставляй меня смеяться. Она чертовски ленива, как и ее мать.

Я не жду от этого человека какого-либо реального понимания. Меня интересует только одна информация, и я буду разыгрывать эту загадку, пока не получу ее. Остальное – лишь масло в огонь. Хотя я не могу позволить ему увидеть хоть малейший намек на ярость, разгорающуюся во мне с каждым словом, вылетающим из его отвратительного, пропитанного никотином рта.

– Ты сказал, что у нее были плохие отношения с матерью?

Чертовы сучки ненавидели друг друга. Тори хотелось бы, чтобы она никогда не была у нее. Говорила это все время. Я сказал ей, чтобы она отвезла ее к какому-нибудь родственнику, но некому было ее отвезти. Кроме того, в Тори было что-то странное.

– Что ты имеешь в виду?

– Она безостановочно говорила всякую ерунду. Но она была одержима чтением своих дневников и текстовых сообщений. Она носила одежду Мары и ее духи. Особенно вокруг меня.

У меня тикает челюсть.

– Она думала, что это привлечет тебя?

– Черт, если я знаю. Она ревновала до чертиков. Всегда кричала на меня, если думала, что я смотрю на Мару.

Это самая деликатная часть, где мне нужно вытащить приманку, не спугнув рыбу.

Я издаю тихий смешок, который говорит мужчине, что разговоры в раздевалке на столе.

– Ну… Тори не становилась моложе.

Рэндалл фыркает. – Это чертовски точно.

– А Мара достаточно хорошенькая…

Рэндалл делает большой глоток пива, вытирает рот тыльной стороной ладони и тихо рыгает. Затем он наклоняется вперед, пристально глядя на меня своим налитым кровью взглядом.

– Эта женщина позволила бы мне сделать с ее дочерью что угодно. Она предложила ее, когда поняла, что я действительно ее брошу. Прямо сказала мне, что я могу забрать ее.

Я сохраняю дружелюбную ухмылку на своем лице, говорю тихо и весело.

– Почему ты не поддержал ее? Или, может быть, ты…

– К тому времени оно того не стоило. Эта сучка собиралась бросить меня в тюрьму. А дочка вся в проблемах. Чертова неудачница. С ней что-то не так. Она какая-то тупица…

Он замолкает, переводя взгляд на мою верхнюю губу, которая изгибается в рычании, которое я не могу сдержать. Мне приходится превратить это в смех, который получается резким и пронзительным.

– Ты не говоришь.

– Ага. Рэндалл делает еще один глоток пива, закрывая лицо, и снова садится в кресло.

Я предупредил его. Не мог держать себя в руках. Я чертовски неряшлив.

Где старый Коул, когда он тебе нужен?

Я делаю длинный и ровный вдох. Намеренно замедляю пульс. Отбросив все мысли о Маре, мирно спящей в отеле. Сокрушая свою ярость и тошнотворное чувство отвращения, которое грозит захлестнуть меня каждый раз, когда я смотрю на самодовольное лицо Рэндалла.

Я очищаю свой разум от всего, кроме цели.

Когда я это делаю, старый Коул уже ждет меня.

Привет, старый друг.

Комната обостряется. Гопот вокруг меня распадается на отдельные разговоры. Я чувствую запах хмеля в пиве Рэндалла и замечаю пятно от соснового сока на его левом рукаве – свидетельство того, что он недавно был в лесу.

Я практически слышу, как бьется его сердце.

Я снова наклоняюсь вперед, снимаю кепку и пробегаю рукой по волосам.

– Возможно, ты прав, – говорю я заговорщицким тоном. – Я знаю о ней одну чертову вещь. Мой босс не разрешил мне это распечатать, и это чертовски жаль.

Рэндалл не может этому сопротивляться. Он тоже наклоняется вперед, стоя на коленях, сверкая поросячьими глазками.

Все любят секреты.

– Что это такое?

Я оглядываюсь вокруг, словно проверяя, чтобы нас никто не услышал. Я уже чертовски позаботился о том, чтобы эта будка в углу была вне поля зрения, но она дает должный эффект.

– Думаю, Маре некоторое время назад понадобились деньги. Она снимала порно.

– Что она сделала?

Рэндалл пытается вести себя хладнокровно, но я слышу, как у него перехватывает дыхание. Я вижу, как его толстая рука сжимает бутылку пива.

– Ага. Какая-то мерзкая, грязная херня. Она выкупила его в студии и не хочет, чтобы кто-нибудь заполучил его, но ты знаешь, Интернет никогда не забывает.

– Ты нашел это?

Я ухмыляюсь, коренные зубы скрипят сзади. – Ты чертовски прав, я так и сделал.

Теперь я сижу, торжествуя, попивая свой напиток. Ожидание того, что, как я знаю, обязательно последует.

Еще одно долгое молчание Рэндалла. Затем тихое, настойчивое бормотание:

– Думаешь, ты мог бы послать это мне?

– Оно у меня есть на флешке в отеле. Я делаю еще один глоток пива, позволяя ему корчиться. Наблюдая, как румянец поднимается по его шее. Затем я выставил настоящую приманку: ту, перед которой он не сможет устоять. – Какая-то сумасшедшая херня в каком-то школьном наряде…

Ему это нужно сейчас. Он должен это иметь.

– Ты можешь прислать мне копию, не так ли?

– Похоже, мы ведем переговоры.

Я улыбаюсь ему с достаточной неряшливостью, чтобы казаться искренней.

– У тебя есть что-нибудь для меня? А как насчет отца Мары – ты знаешь, где он живет?

– Я даже не знаю его имени, – ворчит Рэндалл. – Тори никогда не говорила о нем.

Блин.

– Ну, мне нужны фотографии для статьи. Любые старые фотографии, ежегодники, письма…

– Я ничего такого не держал, – усмехается Рэндалл.

– Очень жаль.

Я делаю вид, что отказываюсь от этой идеи.

Рэндалл не может отказаться от приза. Он облизывает губы, сжимая пиво, как гранату. Потом он о чем-то думает.

–У меня есть фотография ее мамы, трахающей какого-то нациста.

Я ухмыляюсь.

– Это похоже на сделку. Принесите его в мой номер в отеле.

– Неа.

Рэндалл качает головой.

–Я не могу ехать так далеко. Я снял хижину в пятнадцати минутах отсюда. Ты можешь следовать за мной.

– Даже лучше.

15

Мара

Коул будит меня рано, уже с ясными глазами и только что принявшим душ. Он совсем не выглядит уставшим, а бодрым.

– Вставай, соня, – говорит он. – Пришло время твоего телевизионного дебюта.

Он уже приготовил для меня черничные булочки и латте, теплые и свежие.

– Во сколько ты проснулся? – говорю я, вставая с кровати.

Я все еще немного не в себе после Ambien, хотя мое тело теплое и расслабленное.

– Я вообще не спал, – говорит Коул.

– Что? Почему нет?

– Нет смысла, когда нам пришлось вставать так рано. Я вздремну позже, если захочу.

Я думаю, это имеет смысл. Коул редко ложится спать раньше полуночи, так что отдых длился максимум несколько часов.

Я бы не была такой бодрой при нулевом сне, но для него это хорошо.

Я забираюсь в душ, наслаждаясь горячими, струящимися струями, что кажется особенно чувственным после спячки.

– Как ты думаешь, что мне надеть?» Я приоткрываю стеклянную дверь, чтобы позвать Коула.

– Что ты принес?

– Синее платье и бархатный комбинезон.

– Надень комбинезон. Это сексуальнее.

– Хочу ли я быть сексуальной?

Я мою голову шампунем, закрыв глаза и пытаясь представить себе оба наряда. Мне очень нравится этот комбинезон, но я не хочу произвести неправильное впечатление. Мир гораздо строже относится к женщинам, чем к мужчинам, когда дело касается нашей внешности и одежды. Особенно, когда вы соревнуетесь в сфере, где доминируют мужчины.

Коул заходит в ванную и прислоняется к дверному косяку, чтобы видеть меня.

– Какую одежду тебе нравится носить? Что тебе больше всего нравится?

Я рассматриваю, стоя на месте под брызгами.

– Комбинезон.

– Вот и все.

Я не привыкла, чтобы кто-то со мной соглашался, поддерживал мои решения. Я не чувствую себя облажавшейся с Коулом. И я не так сильно переживаю из-за маленького выбора. Такое ощущение, что на самом деле не имеет значения, что я ношу – все будет хорошо.

– Я с нетерпением жду этого, – признаюсь я, выходя из душа и энергично вытирая волосы полотенцем.

– Конечно же. Это увлекательно.

Коул в самом приподнятом настроении, которое я когда-либо видела. Его темные глаза скользят повсюду одновременно, и он не может сдержать ухмылку, сунув мне в руку булочку.

– Ешь, пока она горячая – это чертовски вкусно.

Я смеюсь.

– С каких это пор ты ешь булочки?

– Теперь я ем все.

Он подмигивает мне. – Помнишь вчерашний вечер?

Все это возвращается ко мне в спешке. Я кричу от смеха и возмущения.

– Не говори об этом!

Он усмехается, хватает меня и притягивает к себе, не заботясь о том, что я еще не совсем высохла и мое влажное тело пятнает перед его рубашки. Он целует меня, его рот приятно теплый от кофе.

– Сегодня ты его убьешь, – говорит он. – Не могу дождаться, чтобы посмотреть.

Как всегда, Коул прав.

Все переживания пролетают быстрыми вспышками, как снимок.

Мы мчимся по студии с молниеносной скоростью, и у меня едва хватает времени, чтобы разглядеть ярко освещенные сцены и суетливые столы, полные людей, прежде чем я снова нахожусь в прическе и макияже, с бумажным нагрудником, заткнутым в вырез декольте. мой бархатный комбинезон, чтобы защитить мою одежду от толстого слоя пудры, падающей мне на лицо.

– Не волнуйся, – говорит мне визажист. – Кажется, что его много, но под прожекторами его вообще не видно.

Хозяева проходят мимо, чтобы представиться. Я мало смотрю телевизор, но видел отрывки с Роджером Робертсом и Гейл Мейсон, которые ведут утреннее шоу DBS большую часть десятилетия. Как и большинство знаменитостей, они намного ниже ростом, чем можно было бы ожидать. Роджер едва выше меня, а Гейл настолько миниатюрна, что ее можно было бы принять за пятиклассницу, если бы вы увидели ее только сзади, и ее взъерошенные волосы не выдали ее.

Оба накрашены еще больше, чем я, их микрофоны уже закреплены на месте, а под мышками спрятана папка с подсказками.

– Где твой берет?

Роджер поддразнивает меня своим голосом телеведущего.

Я задавался вопросом, включил ли он это для камеры, но похоже, что он всегда говорит на максимальной громкости и с тщательной произношением.

– Она не мим!

Гейл смеется. Затем, похлопав меня по руке: – Увидимся через минуту!

Продюсер дает мне краткое изложение шоу, включая момент, когда меня выведут на сцену, и несколько вопросов, которые мне зададут.

– Мы покажем слайды ваших картин на экране телевизора позади вас, – объясняет она.

– Верно, да, – я киваю, как будто понимаю, в то время как яркий свет, яркие цвета и десять разных разговоров кричат на меня со всех сторон.

Коул остается спокойным и устойчивым, его высокая темная фигура настолько знакома мне, что я смотрю на него в поисках утешения каждый раз, когда мое беспокойство грозит взорваться.

Я смотрю шоу из-за сцены, поражаясь способности ведущих разговаривать и шутить друг с другом, в то время как их продюсер постоянно лает команды в наушники, расположенные у них в ушах.

– Двадцать секунд до следующего сегмента, – предупреждает она их.

Со скоростью аукциониста Роджер отбарабанил: – И именно поэтому я больше не готовлю ужины с индейкой! А теперь у нас есть для вас немного культуры – многообещающий художник из Сан-Франциско! У нее только что прошла первая персональная выставка в галерее Франкл, и она здесь, чтобы рассказать нам о живописи! Давайте тепло поприветствуем Мару Элдрич!

Продюсер подталкивает меня вперед. Я чувствую, как шагаю по сцене, мое тело движется, как марионетка на чьих-то нитях.

Несмотря на то, что меня предупредили, верхний свет давит на меня, как лампы обогрева. Я уже чувствую, что начинаю потеть.

Я забыла, где продюсер сказал мне сесть. Я сажусь на стул, ближайший к Гейл, надеясь, что не ошиблась.

– Приятно познакомиться, Мара!

Роджер гудел, как будто мы еще не встречались. Его зубы и загар, нанесенный спреем, конкурируют с блестящим красным праздничным топом, который носит Гейл, и ее подходящей помадой.

– Теперь я не могу нарисовать фигурку, чтобы спасти свою жизнь!

– Как вы начали заниматься искусством?

Они оба смотрят на меня, глаза блестят, зубы блестят.

Под ярким светом, под приглушенным движением операторов вокруг нас – все пытаются вести себя тихо, но издают едва заметные шарканья и звуки дыхания, которые люди никогда не могут полностью сдержать – я возвращаюсь к тому моменту, когда в последний раз сидел на сцене, как ожидалось, выступит, а мой разум опустел, как решето.

Я почти слышу, как моя мать щелкает мне пальцами, приказывая мне начать.

Я не знаю, что ответить. Я забыла, как говорить.

Тишина затягивается на несколько мучительных секунд.

Я дико оглядываю окрестности, пока они не останавливаются на Коуле.

Он ни капельки не выглядит нервным. Он стоит рядом с продюсером, засунув руки в карманы, и совершенно уверенно улыбается мне. Он произносит: « У тебя есть это».

Я поворачиваюсь к Гейл.

Слова вылетают из моего рта, как будто я их репетировала. – В основном я самоучка. Я никогда не ходила в художественную школу. Но я посмотрела много видео на YouTube и взяла книги из библиотеки.

– YouTube видео! – Роджер смеется. – Если это все, что нужно, то почему я еще не эксперт в гольфе?

Я одаряю его лукавой улыбкой. – Ну, я не пью три пива, когда рисую.

Роджер разражается смехом, а Гейл грозит ему пальцем. – У нее есть твой номер.

– Это правда, – хихикает Роджер. – Чем больше я глотаю, тем больше я пью.

Остальная часть интервью пролетает мгновенно. Вопросы легкие. Я точно знаю, что сказать.

Рекламная пауза – мой шанс сбежать. Роджер и Гейл коротко пожимают мне руку, уже готовясь к следующему сегменту. Продюсер отталкивает меня, говоря:

– Отличная работа! Никогда бы не догадался, что это был твой первый раз.

– Она просто такая милая, – говорю я Коулу, когда мы еще раз проходим через зеленую комнату на пути из студии. – Я замерла в начале.

– Это выглядело так, будто ты думала, – говорит Коул.

– Я не думала. Я была потеряна, пока не посмотрела на тебя.

Коул слегка улыбается. – Ты, должно быть, единственный человек в мире, который находит мое присутствие успокаивающим.

– Поначалу я определенно этого не делала.

– О чем ты подумала, когда посмотрела на меня?

– Я подумала… даже если я облажаюсь, ты не будешь меня смущать. Ты все равно будешь держать меня за руку по дороге домой.

– Я знал, что ты не собираешься все испортить. Ты всегда находишь выход.

Когда мы с Коулом собираем сумки из отеля и возвращаемся в аэропорт, я думаю про себя, что люди не могут всему научиться самостоятельно. Кто-то должен нас учить. Возможно, кому-то необходимо поверить в нас, прежде чем мы сможем поверить в себя.

Нелюбимые дети калечатся, потому что никто не показывает им путь.

Коул для меня гораздо больше, чем просто любовник. Он учитель, которого у меня никогда не было. В каком-то смысле отца у меня никогда не было.

Я краснею, вспоминая, как я назвала его вчера вечером, когда была в полусонном состоянии. Я никогда раньше никого не называл этим словом.

Я не хочу быть еще одной испорченной девочкой, у которой проблемы с отцом.

Но боже, как здорово иметь папу.

Возвращение в Сиклифф похоже на возвращение домой. Я бегу впереди Коула в дом, практически перепрыгивая ступеньки. Распахнув двери и вдыхая этот знакомый аромат, все больше смешивающийся с моим собственным шампунем, моими духами и старыми книгами, Коул позволил мне поставить их на полку в гостиной, хотя потрепанные книги в мягкой обложке контрастируют с его книгами в твердом переплете и кожаных переплетах..

Я готовлю ужин для нас обоих, с удовольствием пользуясь медными кастрюлями с толстым дном и деревянными ложками Коула. Почти ничего в этом доме не сделано из пластика. Даже те предметы, которые Коул никогда не использует, высочайшего качества, как для украшения, так и для ранее маловероятной вероятности того, что кто-то действительно воспользуется кухней.

Коул готовит для себя только самые простые блюда. Тем не менее, он прилежный ученик и внимательно наблюдает, как я смешиваю в небольшой миске четыре яичных желтка, свежетертый сыр пармезан и итальянские травы.

– Это слишком много бекона, – комментирует он.

– Если это не половина бекона с горошком, то это не карбонара, – смеюсь я.

– Я думаю, итальянцы могут не согласиться.

– Открою тебе секрет, который тебя шокирует… Мне не всегда нравится самая настоящая еда.

– Что ты имеешь в виду?

– Я знаю, что это кощунство, но иногда мне больше нравится американская версия. Мы берем все эти продукты со всего мира, усиливаем их, добавляем стероиды. В Сан-Франциско лучшая еда в мире, я в этом убежден.

– Откуда ты знаешь, – смеется Коул. – Ты никогда не была в Италии.

– Это правда, – признаю я.

Должно быть, я выгляжу несчастной, потому что Коул быстро добавляет: – Я свожу тебя.

– Я бы этого не хотела, – говорю я, пытаясь отшутиться.

– Я серьезно.

Я колеблюсь, у меня сжимается горло. Отчаянное желание посетить Европу и увидеть самое потрясающее искусство и архитектуру, созданные человеком.

Но я качаю головой.

– Ты и так слишком много сделал для меня.

– Я сделал именно то, что хотел, – говорит Коул с суровым выражением лица. – Не пытайся помешать мне делать больше того, что я хочу. Ты уже должна знать, что это невозможно.

Я никогда не знаю, как поступить с Коулом. Он действительно беспощаден.

Я меняю тему, говоря: – Посмотри, ты можешь использовать горячую воду для макарон, чтобы разморозить замороженный горошек.

– Гений, – говорит Коул с легкой улыбкой.

Когда я размешала соус в горячей лапше и разделила обе порции на наши тарелки, Коул крутит карбонару вокруг вилки и экспериментально откусывает.

– Хорошо?– говорю я, подпрыгивая на своем месте.

– Я беру свои слова обратно. Это действительно чертовски хорошо.

– Лучше, чем Италия?

– Ты скажешь мне после того, как попробуешь настоящую вещь. У тебя лучший вкус.

Я вспыхиваю от удовольствия, нападая на собственную тарелку с едой.

Мне никогда не нравились комплименты так сильно, как от Коула. Мужчины всегда говорили мне, что я красивая, но это самая вежливая дань уважения. Это ничего не говорит обо мне как о личности.

Коул хвалит мой вкус, мое мнение и мои таланты. Он замечает во мне вещи, на которые раньше никто не обращал внимания, например, тот факт, что я чувствую вкус и запах острее, чем большинство людей, что действительно делает меня лучшим поваром.

Это положительная сторона моих сенсорных проблем. Хотя меня часто отвлекает или напрягает свет, звук, запах и прикосновение, я также получаю глубокое удовольствие от музыки и еды, насыщенных цветов и текстур, а также от правильного прикосновения к моей коже. Это благословение и проклятие. Когда все не так, это чистая пытка. Но когда все идет хорошо, от этого подарка я никогда не откажусь.

Коул более внимателен к моим сенсорным проблемам, чем кто-либо, кого я когда-либо знал. Хотя он иногда использует их, чтобы манипулировать мной, он никогда не мучил меня так, как это делал Рэндалл. Вместо этого он называет меня своим котенком-удовольствием и приводит меня в состояние такого комфортного блаженства, что я чувствую, что сделал бы все, чтобы быть его домашним животным и жить в этом доме вечно.

Когда мы закончили есть, Коул со своей тщательностью вымыл и высушил посуду, а я поставил ее на место, он говорит:

– Мне есть что тебе показать.

– Что это такое?

– Пойдем со мной.

Он ведет меня в столовую, где мы никогда не едим, предпочитая сидеть за высокой столешницей на кухне.

Мой ноутбук до сих пор стоит на том же месте. Полагаю, я сделал это своим офисом, хотя я не то чтобы провожу много времени за компьютером.

Коул открывает ноутбук и так быстро листает окна, что я едва успеваю уследить за тем, что он делает.

Наблюдать за тем, как Коул управляет технологией, жутковато: его мозг и пальцы работают быстрее, чем сама машина.

– Присаживайся, – говорит Коул, указывая на стул рядом со своим.

Я проскальзываю в него, чувствуя себя неловко.

Когда у Коула есть цель, он становится настолько сосредоточенным, что не моргает и почти не дышит. Его лицо гладкое и неулыбчивое, его темные глаза устремлены на мое лицо.

В своей изящной руке он держит небольшой черный цилиндр.

– У меня есть кое-что, что ты можешь посмотреть , – говорит он.

Я молча беру флешку, наши пальцы на короткое время встречаются с электрической искрой, между нами проходит статический заряд.

– Что это такое?

Он не отвечает, подталкивая ко мне ноутбук. Жду пока вставлю флешку в слот.

На диске находится всего один файл: видео продолжительностью двадцать восемь минут.

Во рту у меня пересохло. Когда я пытаюсь облизать губы, мой язык трется по ним, как по картону.

Мой указательный палец завис над курсором. Я напугана и не хочу видеть то, что Коул пытается мне показать. Я знаю, что это будет нехорошо.

Он встает со своего стула и обходит меня сзади. Смотрит через мое плечо.

Из этого нет выхода.

Я нажимаю на видео, чтобы оно воспроизвелось.

Изображение, мерцающее на экране, тускло освещено и зернисто. Похоже, это интерьер какого-то небольшого дома: деревянные полы и стены, только одна комната с кухней, односпальной кроватью и дверью на улицу. Это может быть хижина или хижина.

Мужчина стоит на коленях прямо перед дверью, без рубашки, в одних боксерских шортах, его ноги согнуты под ним, а большие деформированные ступни растопырены внизу. Его седые волосы неряшливы, а спина волосатая и обвислая.

Я узнаю его сразу. Никогда не забуду форму этой массивной головы с толстым слоем жира там, где череп почти доходит до плеч.

Волна отвращения, охватившая меня, носит физический характер, настолько сильная, что мне приходится зажать рот рукой, чтобы карбонара не появилась снова. Хочу вскочить со стула, но ноги резиновые, согнуты под столом.

Я думала, что видео безмолвное, но теперь слышу, как Рэндалл издал тихий стон.

Его нос прижат к двери. Кажется, он стоит на коленях на чем-то – возможно, на шариках. Он корчится от дискомфорта, но не смеет отвести нос от двери.

– Я не могу… – стонет он. – Я больше не могу… ты сломаешь мне чертовы коленные чашечки.

– Ты говорил, – прорезает видео холодный голос Коула, ясный и бесстрастный. – Это означает еще один час.

Рэндалл издает сдавленный звук, который наполовину всхлипывает, наполовину яростно рычит.

Я как загипнотизированная смотрю на экран. Видеть, как этот человек терпит то же наказание, которое он нанес мне в семь лет. Я знаю, что чувствуют его коленные чашечки. В моем случае мрамора не было, но с течением времени деревянный пол сам по себе становился мучительным.

Однажды после трёх часов наказания я потеряла сознание и ударилась головой об пол. Рэндалл заставил меня закончить работу на следующий день.

Я смотрю на его мерзкую старую спину, когда его руки, связанные в запястьях стяжками, начинают трястись.

Меня пронзает водоворот эмоций: вина, страх, отвращение, тревога… а также жуткая злоба, которая шепчет: « Так тебе и надо, ублюдок».

Я думала, что прошел мимо этого.

Теперь я обнаружила, что ярость всегда была там, глубоко внутри меня.

То, что я сказала Коулу, было правдой: Я ненавижу Рэндалла. Я чертовски ненавижу его.

Ему нравилось мучить меня.

Когда моя мать его расстраивала, он вымещал это на мне.

Он ненавидел меня, но не мог оставить меня в покое.

И всегда этот мурашки по коже привлекали его внимание – его глаза блуждали по моему телу. Его приказ надеть клетчатую юбку, чтобы он мог меня в ней хлестнуть.

Даже в семь лет я знал. Он был моим отчимом, но его интересы были совсем не отцовскими.

Рэндалл больше не может удерживать позицию. Его ноги подгибаются под ним, и он переворачивается на бок.

В кадре камеры появляется Коул, шагающий вперед, одетый в одежду, не похожую ни на что, что я видел на нем раньше: клетчатую рубашку, джинсы и бейсболку. В руке у него пара болторезов.

Наказание быстрое. Он отрезает Рэндаллу большой палец.

Рэндалл воет и воет, звериные крики боли, которые гудят искажениями в дерьмовых динамиках моего ноутбука.

Я дергаюсь на сиденье, мгновенно покрываясь потом, мое сердце колотится галопом.

– Боже! Мой! — Я плачу.

Не знаю, что я ожидала увидеть, но я никогда не была свидетелем чего-то столь наглядного. Каждая клеточка моего тела кричит, чтобы я отвернулась, но мои глаза с тошнотворной напряженностью прикованы к экрану, а руки зажали рот.

Холодный и безжалостный, Коул приказывает:

– Встань на колени, на эти шарики. Твое время еще не истекло.

Я смотрю на Коула, настоящего Коула, стоящего рядом со мной.

Он смотрит на экран с таким же выражением лица, как и раньше, свободно сложив руки перед собой.

Я не могу поверить, что это те же самые руки, которые владели болторезами только… как давно именно?

– Когда ты это сделал? – Я шепчу.

– Вчера вечером. Пока ты спала, – отвечает он.

Мой рот открывается. Теперь я понимаю, почему он заказал для меня это утреннее шоу – казалось, оно появилось из ниоткуда, но я уверен, что он дергал за ниточки за кулисами.

– Рэндалл был в Бербанке?

– Рядом.

Меня снова притягивает к экрану новый поток ругательств и криков Рэндалла. Ему удалось лишь на мгновение вернуться в исходное положение, прежде чем снова упасть. На этот раз он теряет большой палец левой руки.

– Черт, – кричу я, закрывая лицо руками. – Как долго это продолжается?

Коул проверяет, как идет время на видео.

– Похоже, еще двадцать две минуты.

– Боже мой.

Я не думаю, что смогу это смотреть.

– Ты убила его? – спрашиваю Коула.

– Конечно, я это сделала.

Сердце у меня колотится, подмышки рубашки промокли от холодного пота. Не могу поверить, что смотрю это. Не могу поверить, что участвую.

Я смирилась с мыслью, что Шоу должен умереть, но это совсем другое. Рэндалл не представлял для меня угрозы. Это не что иное, как месть.

Еще крики. Еще один палец пропал.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю Коула.

– Я же тебе говорил, – говорит Коул, пристально глядя на меня своими черными глазами.

– Мне нужно тебя подготовить. Ты думаешь, что знаешь, что значит настроить себя против другого человека. Чтобы заманить их, выследить их, одолеть их и лишить их жизни. Но ты не знаешь. Ты не представляешь, как они будут просить и умолять. Как они сделают все, чтобы выжить. Как они воткнут нож тебе в глаз, как только ты потеряешь концентрацию, как только ты хотя бы подумаешь о милосердии.

Рэндалл умоляет и умоляет. Он попеременно ругается на Коула, мечется вокруг, пытается вырваться из своих пут, затем рыдает и хнычет, предлагая деньги, секреты, все, что он может придумать, чтобы спасти себя.

– Что ты хочешь?– он кричит. – Что ты хочешь?

Коул на экране смотрит на Рэндалла: ангел-мститель, темный и безжалостный.

– Я хочу, чтобы ты вернул Маре детство.

– Черт, Мара!

Рэндалл рычит.

– Трахни эту маленькую сучку, трахни ее мать и трахни СЕБЯ! Она заслужила все, что получила. Надеюсь, она сгниет в аду!

– Неправильный ответ, – говорит Коул на экране.

Далее следует кровавая баня.

Я смотрю и смотрю, чувствуя, как все покидает мое тело. Все эмоции тоже. Я становлюсь странно спокойным, моя голова парит над плечами, а тело внизу словно глыба льда.

Я наблюдаю, как Коул убивает Рэндалла медленно, жестоко и с явным удовольствием.

Я наблюдаю, как моя месть разворачивается передо мной.

Когда все закончится, Рэндалл превратится в мясо на полу. Эти тяжелые руки больше никому не смогут причинить вреда.

Я чувствую пустоту внутри, весь гнев, всю боль, всю обиду вычерпнули из меня.

Теперь все кончено. Действительно закончилось.

Я закрываю экран ноутбука и поворачиваюсь к Коулу. Я не могу сказать, монстр он или мой спаситель. Он выглядит так же, как всегда: суровый, красивый, безмятежный.

– Было ли приятно это делать? – спросила я его.

– Да. Это принесло глубокое удовлетворение.

– Почему? Я уже выиграла. Я сейчас счастлива. Я пошла дальше.

Коул поднимает черную бровь. – Нет никакого движения дальше. Я научился этому вместе с отцом. Если бы Рэндалл умер от старости, гнев не умер бы вместе с ним. Вы должны убить его. Я убил его ради тебя.

Я не знаю, что я чувствую.

Или, возможно, я чувствую все сразу.

Это неправильно, невероятно неправильно.

И все же… это тоже похоже на справедливость.

Я хотел смерти Рэндалла. Теперь он есть. Он заставил меня страдать. И он пострадал в ответ.

Коул вытаскивает флешку из ноутбука и еще раз протягивает ее мне.

– Однажды ты отдал свою жизнь в мои руки, в ту ночь, когда пришел в мою студию. Теперь я поставлю свое. Вот лента. Ты не сдашь его. Ты знаешь, что это было правильно.

Он сует флешку мне в руки, заставляя сомкнуть ее пальцами.

Я могла бы выйти из дома и отнести это прямо офицеру Хоуксу.

Но так же, как я знала, что Коул не причинит мне вреда, он точно знает, что я собираюсь сделать.

Я иду на кухню и бросаю диск в мусоропровод.

На следующее утро я просыпаюсь одна в постели.

Коул дает мне возможность осознать то, что произошло.

Теперь я понимаю, что все это было спланировано им, вероятно, еще несколько недель назад. В течение всего ужина он знал, что собирается мне показать. Вероятно, он знал, как я отреагирую. Даже то, что я бы сказала.

Однажды он сказал мне, что сюрпризов для него очень мало. В социальных ситуациях у него всегда наготове быстрый ответ, потому что он проигрывает весь разговор за долю секунды, уже зная, что он скажет и что ответит другой человек, дюжину раз вперед и назад, прежде чем любой из них когда-либо открывает рот.

Для него все как шахматы, на восемь ходов вперед.

Когда его противник играет по правилам, он почти никогда не проигрывает.

Я бросаю в игру искру хаоса.

Возможно, Шоу тоже.

Или Шоу становится менее предсказуемым, когда я вмешаюсь, отвлекая Коула, заставляя его принимать решения, противоречащие его интересам.

Сейчас мы вступаем в финал. Являюсь ли я ценным активом – королевой для своего короля? Или всего лишь пешка, которую Коул не может пожертвовать?