Текст книги "Гримстоун (ЛП)"

Автор книги: Софи Ларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 9

Дейн

Если я не сплю, я слышу каждую машину, проезжающую по моей дороге. Я мог бы быть в коме и все равно слышать грузовик Тома Тернера. Я выглядываю сквозь поляризованное стекло и наблюдаю, как он с ревом проносится мимо, его загорелая мускулистая рука покоится на открытом подоконнике.

Вспышка ревности, которая пронзает меня, когда я вижу, как он направляется к дому Реми, стремительна и тревожна. Я едва знаю эту девушку, и мне должно быть насрать на тех, кто навещает ее, но я не смог выбросить ее из головы.

Она – причина, по которой я просыпаюсь так рано, после лихорадочных снов о нагретой солнцем плоти и пирсинге сосков, холодных, как кусочек нетающего льда.

Она вытягивает из меня агрессию, которая, как я думал, давно прошла.

До того поцелуя я едва жил внутри своего тела. Я был заперт в своем мозгу, измученный мыслями, в то время как остальная часть меня двигалась холодно, как автомат.

Теперь я снова живу, дышу, хожу, полный импульсов и странной новой цели.

Проснувшись, я съел чудовищный завтрак: полпачки бекона, омлет и тост с маслом.

Я ел прямо у окна, глядя на сад за домом. Днем он совсем другой, скучный и непритязательный. Но для меня он всегда прекрасен, потому что я сам посадил каждый его кусочек. Этот сад спас меня. Я скорее сожгу весь свой дом дотла, чем потеряю его.

В моей голове мелькает мысль показать это Реми. Как человек, который работает руками, который что-то строит, у меня такое чувство, что она оценила бы это.

Видеть ее вчера в моем доме было... странно приятно. Никто, кроме моего брата, не переступал порог этого дома уже много лет. Женщины, которых я трахаю, почти исключительно отдыхающие. Я подхожу к ним в местном баре и отвожу обратно в их собственные гостиничные номера, когда мне вообще этого хочется…

У меня не было такого желания уже несколько месяцев. Может быть, даже год. Время – вор и лжец – пока не появилась Реми, я не осознавал, что Эрни мертв уже три года. Насколько это трогательно? Моим самым близким другом был больной лунатик, который случайно жил по соседству.

Черт, я скучаю по нему. Мозг Эрни работал примерно в десять раз быстрее, чем у кого-либо другого. Он говорил со скоростью миля в минуту, тысяча идей, шуток и связей, перескакивая с темы на тему слишком быстро, чтобы за ним угнаться. Он бы сам провел весь разговор, с обеих сторон, озвучивая каждого говорящего разными голосами, делясь впечатлениями о людях в нашем городе, политиках, знаменитостях, персонажах своего собственного изобретения. Он населял мир в шести дюймах перед своими глазами, и когда он возвращался ко мне, он задыхался и потел, а я смеялся так сильно, что у меня болели бока.

Реми забавная. Не похожа на своего дядю, но и немного похожа на него в том, как она говорит прямо из головы, рассказывая вам то, чего на самом деле не должна.

Мысль о том, что Том Тернер у нее дома, вероятно, полупьяный, украдкой поглядывает на ее феноменальную задницу, приводит меня в мрачное настроение.

Он помогает ей работать? Обменивается молотками?

Я никогда не думал, что могу завидовать этой маринованной репе. Боже, посмотри, как далеко я зашел.

Ему даже не придется выпрашивать ее номер телефона, потому что он у него уже будет.

Он пригласит ее на свидание, это само собой разумеющееся.

Скажет ли Реми «да»?

Хотелось бы думать, что у нее вкус получше, но я видел ее одежду.

Она не вернется к работе над моим забором еще два дня.

Я бы таскал ее сюда каждый чертов день, но я хочу трахаться с ней, а не разорять ее. Ей и так потребуется чудо, чтобы успешно перестроить этот дом.

Бьюсь об заклад, у Тома есть для нее много хороших советов…

Мысль о том, что этот заурядный ублюдок добивается ее расположения своими строительными талантами, сводит с ума. Поменять розетку – это, наверное, единственное, что он может сделать в этой вселенной, чего не могу я.

Это, и сводить ее на пляж в июльский полдень.

Ну, знаешь что – я не хочу брать ее с собой на пляж, и уж точно, черт возьми, не хочу переделывать ее розетки.

Что я хочу сделать, так это подвесить ее в своем подвале и отхлестать эти крошечные сиськи, пока они не станут розовыми, как яблоки, а потом я хочу перевернуть ее и проделать то же самое с ее пышной задницей. Я хочу наслаивать на нее удовольствие и боль слоями, пока она не начнет потеть, дрожать и умолять, пока малейшее движение ее соска не доведет ее до слез, а прикосновение моего языка к ее клитору не заставит ее выкрикивать мое имя, пока у нее не пересохнет горло.

Мысль о том, что Том-гребаный-Тернер наложил свои лапы на то, что я уже утверждал, заставляет меня хотеть делать ужасные вещи.

Ему и, возможно, Реми также за то, что она разрешила ему проехать по моей чертовой дороге, чтобы увидеть ее.

Они, вероятно, сейчас одни. Брат еще более ленив, чем признается Реми.

Играет ли у них музыка? Том заставляет ее смеяться? Как они будут праздновать, когда он включит у нее свет?

Есть только один способ узнать.

Я надеваю туфли и выхожу через заднюю дверь, стараясь держаться под деревьями, чтобы избежать лучей послеполуденного солнца.

* * *

Я слышу их голоса еще до того, как добираюсь до границы владения Реми, и ныряю в березовую рощу, зная, что было рискованно приходить днем, а не ночью.

Похоже, они только что спустились с чердака – Реми щурится на солнце, вся в пыли, в волосах паутина.

– И это все, что нужно, – говорит Том.

– Проще простого! – Реми смеется.

– Ага, – Том ухмыляется. – Всего лишь сто часов быстрой работы.

Сто часов? Я так и знал. Этот ублюдок тянет время как можно дольше, чтобы неделями шнырять по ее дому.

– На самом деле это не займет так много времени, не так ли? – брови Реми озабоченно приподнимаются.

– Нет, если ты сможешь мне помочь. Сегодня жарко, – замечает Том, приподнимая поля кепки, чтобы вытереть пот со лба тыльной стороной ладони. – Хочешь выпить?

Он запрыгивает в кабину своего грузовика, таща вперед большой и грязный холодильник. Он щелкает защелкой и достает две бутылки пива.

– Спасибо, – Реми берет напиток и резко ударяет пробкой от бутылки о ворота грузовика, так что она отрывается и летит в некошеную траву.

– Ура, – Том чокается своим пивом с ее.

Каждый из них делает большой глоток, капли растаявшего льда скатываются по коричневым стеклянным бутылкам.

Солнце позднего сентября золотистое, в воздухе плавают частички плевел. Загар Реми отливает бронзой, ее черные брови забавно изгибаются, когда она болтает с Томом.

Ленивая улыбка Тома становится шире. Он прислоняется спиной к своему грузовику, положив руки на ворота. Он снял свою клетчатую рубашку, чтобы показать майку под ней и свои смуглые, покрытые веснушками руки.

Это момент, который я никогда не смог бы разделить с Реми, и не только потому, что мое лицо стало бы таким же красным, как волосы Тома, если бы оно было на солнце. Реми выглядит спокойной и расслабленной, чего никогда не бывает у людей рядом со мной. Даже половина моих пациентов меня боятся. Наверное, больше половины, но после 18:00 у них не так много вариантов.

В большинстве случаев именно так мне и нравится.

Но прямо сейчас, когда Реми сияет, как закат, золотистая кожа и фиолетовые волосы, серебряные искорки в носу и на полной нижней губе, когда она запрокидывает голову и издает свой кудахчущий смех, этого почти достаточно, чтобы мне захотелось поменяться местами с Томом.

Особенно когда она позволяет своей руке на мгновение задержаться на его руке.

Почти, но не совсем – потому что Том гребаный идиот, и я собираюсь получить от Реми именно то, что хочу.

Я решаю это наверняка, прямо здесь, в этот момент.

Я собираюсь снова попробовать этот рот на вкус. Я собираюсь почувствовать ее крепкое маленькое тельце в своих объятиях. И я собираюсь заставить ее реагировать на меня именно так, как я хочу.

И Реми – мое неряшливое, упрямое, бунтарское маленькое лакомство – будет смотреть мне в лицо с гораздо большим, чем просто спокойствием. Она будет смотреть на меня с таким желанием, от которого у нее подкашиваются ноги и мысли улетучиваются из головы.

Глава 10

Реми

Насколько я могу судить, Том довольно хорошо справляется с электромонтажными работами, хотя за такое же количество часов работы он выпивает на шесть или семь кружек пива больше. Он подключает пару ламп к генератору Джуда, чтобы тот мог продолжать работать и после наступления темноты, и в одиннадцать часов он все еще работает изо всех сил, когда Джуд наконец въезжает к нам во двор верхом на потрепанном сером мопеде.

Я как раз собиралась отправиться на его поиски. Он так и не ответил на мои многочисленные сообщения и телефонные звонки с вопросом, когда его подвезти домой. Я еще не была в состоянии полной паники – Джуд часто забывает зарядить свой мобильный телефон, даже когда у нас есть подходящие розетки, а не только аккумуляторы, – но я определенно была в том состоянии, когда мой разум создавал тысячи ужасных образов моего младшего брата, избитого в канаве или утонувшего на пляже. Он не сильный пловец.

– Джуд! – я подбегаю, чтобы обнять его. – Где ты был? И что это, черт возьми, такое?

– Мои новые колеса, – он откидывает назад свои светлые волосы, влажные от усилий удерживать массивный мопед вертикально. – Теперь тебе не придется возить меня по округе.

– Когда ты научился ездить на мопеде?

– Сегодня.

Я могла бы догадаться об этом по тому, как он, пошатываясь, вышел во двор. Я прикусываю язык из-за вероятности того, что его раздавит полуприцеп, а также из-за глупости того, что он не надел шлем, но не могу удержаться от вопроса:

– Сколько это стоило? – с тошнотворной тревогой за его фонд колледжа.

Он отодвигает подставку для ног.

– Расслабься, восемьсот баксов. Она едва завелась, но я навел порядок настолько, что смог вернуться домой.

Джуд – гений по части маленьких машин. Он может починить почти все, если только сможет сидеть во время работы и концентрироваться дольше, чем на десять чертовых минут.

– Хорошо, – говорю я, как будто он вернул бы это, если бы я не разрешил.

– Чей грузовик стоит во дворе? – он подозрительно спрашивает.

– Электрик.

– Он все еще здесь?

– Да, нам повезло – мы могли бы включить свет в течение недели.

Том выходит из дома, волоча за собой сумку с инструментами, удлинитель намотан у него на руку, как лассо.

– На сегодня все, – говорит он. И затем: – Привет, – обращаясь к Джуду.

Джуд кивает ему.

– Спасибо, что пришел, – я протягиваю Тому руку для пожатия, чувствуя тепло и благодарность от перспективы горячего душа.

Его ладонь сжимает мою, грубую и пыльную.

– С удовольствием.

Его пальцы скользят по моим костяшкам, когда он отпускает меня. Джуд приподнимает бровь.

Чтобы отвлечь его, я говорю Тому:

– Я встретила твою кузину.

– Эмму? – он оживляется. – Ты пробовала ее еду? Она лучшая в городе, лучше, чем шеф-повар в «Монарх», спроси любого.

– Мне не нужно спрашивать. Я ела ее печенье «Бенни» этим утром.

Том стонет.

– Даже не упоминай о ее печеньях, я умираю с голоду.

Я бы хотела предложить ему перекусить за всю его тяжелую работу, но я не уверена, есть ли у нас хотя бы арахисовое масло. Джуд отстой в нормировании.

– А как насчет тебя? – Том бросает на меня определенный взгляд. – Хочешь взять пиццу или что-то в этом роде… Ты тоже мог бы пойти, – он приглашает Джуда, подумав немного.

– Вау, спасибо, – Джуд даже не притворяется, что улыбается.

– Может быть, в следующий раз, – я встаю между ними, чтобы заслониться от злобного взгляда Джуда. – Я устала. Но все равно спасибо.

– Что у тебя на завтра? – Том упорствует. – На пляже будет костер, придет куча горожан. Я имею в виду местных.

– Эмма упоминала об этом, – я бросаю взгляд на Джуда, чтобы оценить его сопротивление. – Звучит забавно.

Джуд выглядит угрюмым, но убедить его возможно.

– Круто, – говорит Том. – Что ж, увидимся утром!

– Да, еще раз спасибо! Мы действительно ценим это. Мы оба, – я подталкиваю Джуда локтем.

– Спасибо, – говорит он без всякого выражения.

Когда грузовик Тома с грохотом отъезжает, Джуд бормочет:

– Он точно не теряет времени даром, не так ли?

– Парни ничего не могут с собой поделать. Если у тебя есть сиськи и ты дышишь, они снимут свой кадр – говорят как твердая шестерка, которую слишком часто приглашают на свидания похотливые чуваки в касках.

Джуд странно смотрит на меня.

– Ты думаешь, ты шестерка?

Я не могу сказать, считает ли он, что это число должно быть больше или меньше, и я чертовски уверена, что не собираюсь спрашивать, потому что, если Джуд думает, что я четверка, он скажет мне. Этому маленькому счастливчику досталась внешность нашей мамы и мозги нашего дяди. Но у меня папин певучий голос и задница тети Бетти, так что у меня все в порядке.

– Я просто имею в виду, знаешь, я не всем нравлюсь. И это нормально, я не пытаюсь быть такой.

С несчастным видом я в миллиардный раз представляю, как выглядит новая девушка Гидеона. Я так и не узнала. Вероятно, высокая и светловолосая, как его бывшие. Я гарантирую, что у нее сиськи больше, чем у меня, потому что было бы трудно не заметить.

Джуд бормочет:

– Рыжеволосая амеба что-нибудь сделала или он все это время обманывал тебя?

– Он многое сделал.

– Тебе приходилось с ним нянчиться?

– Нет. Я была внизу, на кухне, разбивала старую плитку.

Плечи Джуда сгорблены, руки засунуты в карманы.

– Мне не нравится, что ты здесь одна с каким-то грязным чуваком. Мне не следовало уходить, когда я знал, что он придет. Я думал, он будет старым, с торчащей из джинсов задницей.

Я смеюсь.

– Мы должны быть благодарны, что нам не придется смотреть на это в течение следующих двух недель.

– Это же не займет несколько недель, не так ли? – Джуд в ужасе поднимает голову.

– Я надеюсь, что нет. Это наихудший сценарий. Держу пари, мы получим горячую воду намного раньше этого.

Джуд кивает, хотя он еще не совсем расслабился.

– Только… будь осторожна, Реми. Мы не знаем этих людей. Если этот парень тебе что-нибудь скажет, если он снова тебя побеспокоит...

– Это не так. Он не будет, – я немного смеюсь, но в то же время я тронута.

Это второй раз за сегодняшний день, когда Джуд присматривает за мной.

Я падаю на кровать с балдахином, каждая мышца болит именно так, как мне нравится. Усталость помогает мне заснуть. Если мое тело достаточно устает, мой разум не может долго бороться.

Когда я работаю изо всех сил, я почти не вижу снов.

После аварии меня постоянно мучили кошмары. Всю ночь напролет я металась на мокрых от пота простынях, а потом просыпалась с пульсирующей болью в голове, как будто я вообще не спала.

Мне повезло, что сразу после этого я устроилась на работу в малярную бригаду. Десятичасовые рабочие дни с ведрами и лестницами – это были первые ночи, когда я спала больше пары часов подряд.

Забвение – это отдых, отсутствие – это умиротворение.

Я не хочу видеть сны.

Но я думаю, что разбить всю эту кухонную плитку было недостаточно, чтобы стереть меня с лица земли – почти сразу же, как моя голова касается подушки, комната, кажется, наклоняется и вращается. Тени ветвей тянутся по полу, как пальцы…

Кровать раскачивается подо мной взад-вперед. Я качаюсь, как корабль на волнах.

Ветер бьется в окна, ветки царапают. Капли дождя бьют по стеклу. Сырость и холод просачиваются в дымоход. На моем надувном матрасе я раскачиваюсь и дрожу.

Порывы ветра, ледяные, черные волны…

Темнота такая глубокая, что луна плывет над нефтяным океаном в чернильном небе.…

Стучу в папину дверь, маленькая ручка сжимается в моей…

Я стону и извиваюсь на кровати.

Стук, стук, почему он не отвечает?

По коридору стелется дым. Мы начинаем кашлять, Джуду хуже, чем мне. Я сжимаю кулак и сильно бью в дверь.

Дерево разлетается в щепки. Дверь распахивается. Папа повисает на ручке, покачиваясь. Весь корабль качается, никто не управляет.

В его комнату проникает дым. Он моргает в тумане, его глаза стеклянные и ошеломленные.

– Ч-что происходит?

– Пожар, папа! – я кричу. Дым обжигает мне горло. – Корабль тонет!

Он стоит там, застывший и немой, как будто он не может понять, как будто он даже не слышит меня.

Во сне его поражает паралич… это распространяется, как иней, по моим ногам, по всему телу, вниз по рукам…

Холод сжимает мою грудь, мое сердце, мои легкие. Я не могу дышать, не могу кричать, и я пригвождена к месту, не в силах ничего сделать, кроме как смотреть вверх сквозь сгущающуюся тьму…

Мои глаза открыты.

Я вижу комнату вокруг себя, но также и очертания моей мечты, наложенные сверху.

В окне проплывает бледное лицо, смотрящее на меня сверху вниз.

Я вижу фигуру, но с пустым лицом моего отца.

Мы застыли на месте, этот безликий мужчина наблюдает, а я пригвождена к кровати, парализованная.

Пока, наконец, я не кричу, и он не исчезает из виду, сон рассеивается, хватка ослабевает.

Я подскакиваю на кровати, вся в поту, моя футболка промокла насквозь. В окне нет лица, никого вокруг. Но мгновение назад он был там – кто-то такой же темный и твердый, как деревья снаружи, только сон размыл его лицо.

Мое сердце отбивает тысячу ударов в минуту, дыхание становится прерывистым. Я заставляю себя вдыхать и выдыхать глубоко и медленно…

Сначала возьми себя в руки, а потом действуй…

Я представляю, как мой отец произносит эти слова. Я бы предпочла думать о нем спокойно и ободряюще, вместо того чтобы вспоминать его ужасное белое, застывшее лицо.

Я представляю, как в уголках его глаз собрались морщинки, а по краям бороды – маленькие коричневые веснушки.

Только одна проблема, папа… Я очень давно не контролировала себя.

Я справляюсь и заставляю это работать. Это не одно и то же.

Тем не менее, я заставляю себя считать вдохи, пока мое сердце немного не замедлится.

Я ненавижу сон в параличе. У меня это не в первый раз и даже не в тридцатый. В моем списке самых ненавистных кошмаров он занимает примерно середину, после финала, где огонь проносится по коридору и сжигает нас всех заживо, и того, где корабль переворачивается и все висит вверх тормашками.

Финал, который я ненавижу больше всего, ближе всего к тому, что произошло на самом деле – мы с Джудом спасаемся с корабля одни на спасательном плоту.

Но во сне вместо того, чтобы мотаться восемь мучительных часов в темноте до прибытия береговой охраны, мы с Джуд плывем по черной, неподвижной воде. Пока, без предупреждения, наш плот не накренился, и Джуда не затянуло в водоворот. Я пытаюсь удержать его, я цепляюсь за его руки, но у меня недостаточно сил. Его вырывает и утаскивает под воду. И я остаюсь совсем одна, потому что не смогла его спасти.

Не нужно быть Фрейдом, чтобы объяснить, почему этот человек выводит меня из себя больше всего.

Джуд – это все, что у меня осталось. Забота о нем для меня важнее всего на свете – и с ним не всегда легко.

Я понимаю свои ночные кошмары.

Что я хотела бы знать, так это как вернуть их на место, чтобы я могла нормально выспаться ночью.

Мне следует укрыться одеялом прямо сейчас – завтра я буду без сил чинить забор Дейна после всей моей собственной работы. Но я сомневаюсь, что более трусливо, чем мне хотелось бы признать, при мысли о возможности вернуться в тот же сон.

В комнате холодно и тошнотворно. Мои худшие страхи сгущаются вокруг меня. Они шепчутся в трубе вместе с ветром.

И вдалеке, на нижнем этаже дома, я слышу звуки пианино…

Бинг... бинг... бинг…

Глава 11

Дейн

Реми вылезает из своего грузовика, она выглядит сонной и надутой. Я ожидал это, а может, и чего-то похуже, поэтому жду на тенистом крыльце, потягивая джин.

– Мне понадобится немного этого, – говорит она в качестве приветствия.

Я уже принес для нее бокал, не то чтобы она заметила. У бедной Реми была беспокойная ночь.

Я наливаю ей двойную порцию, растирая лайм по краям.

– Спасибо, – Реми опрокидывает стакан и вытирает рот рукой. У нее до смешного практичный подход к делу, как будто она забывает, что другие люди могут ее видеть.

Сегодня на ней джинсы, в которых дыр больше, чем самой ткани. Участки ее голых коричневых ног просвечивают сквозь рваную джинсовую ткань.

Реми по-своему умеет выражать эмоции. Темные круги под глазами и угрюмый взгляд выглядят на ней довольно сексуально – ее черные брови низко нависают, а нижняя губа надута.

– Ты выглядишь усталой.

– Я устала.

– Тяжелая ночь?

Она бросает на меня подозрительный взгляд поверх края своего бокала. Она уже выпила джин, но кладет в рот немного льда и катает его по языку. Это сексуально, и она знает, что это сексуально.

Я скрещиваю руки на груди, прислоняюсь к дверному косяку и смотрю прямо на нее. Если она думает, что сможет победить мое бесстрастное лицо, значит, ей снятся сны похуже, чем прошлой ночью.

Я наблюдал, как она металась и стонала на кровати больше часа…

Что мучило ее во сне?

Что она видела, когда уставилась на меня и закричала?

Она глотает лед, практически не сводя с меня глаз.

– Не хуже, чем обычно. Можно мне пописать?

– Прости?

– Могу я воспользоваться твоим домом, чтобы пописать?

Я действительно не могу понять, узнала она меня или нет.

Ее глаза были пустыми, но она смотрела прямо на меня…

Я знал, что это рискованно – забираться наверх, чтобы заглянуть к ней в окно. Но когда я увидел ее распростертой на кровати, запутавшуюся в простынях, одетую только в эту тонкую белую майку…

Она извивалась, словно запуталась в паутине, простыни обернулись вокруг ее ног, спина выгнулась дугой. Шел небольшой дождь, капли барабанили по стеклу, отбрасывая веснушчатые тени на ее кожу. Каждая быстрая вспышка молнии обесцвечивала ее белизну и превращала нижнее белье в ткань...

Я скорчился на дереве, медленно приподнимаясь на ветке, понимая, насколько это безумно, но не в силах сопротивляться ее телу, бьющемуся на кровати, ее груди торчали вверх...

Я посмотрел ей в лицо.

Ее глаза распахнулись, и она закричала…

– Заходи, – я стою в дверях, так что ей приходится задевать меня за грудь.

От этого легкого прикосновения нас обоих бросает в дрожь.

Реми поднимает взгляд, ее волосы щекочут мне подбородок. Наши взгляды встречаются, и она приподнимает подбородок, как будто угрожает мне... или провоцирует меня снова поцеловать ее.

Я долго смотрю на ее рот.

– Ванная вон там, – я указываю.

Когда она закрывает дверь, она не утруждает себя включением воды или вентилятора, поэтому я слышу отчетливый звук ее горячей мочи, попадающей в унитаз. Мой член твердеет.

Скрип ее кроссовок по половицам заводит меня. Джинсы шуршат по ее ногам, когда она натягивает их, издавая невыразимо интимный звук.

Я проскальзываю обратно в гостиную, пока она моет руки. Она появляется снова, прижимая большой и указательный пальцы к внутренним уголкам глаз.

– Спасибо, – она направляется к выходу, не глядя на меня.

Я становлюсь перед ней так, что ее лицо оказывается напротив моей груди, выводя ее из равновесия. Я хватаю ее за руки, чтобы удержать.

– Ты в состоянии махать молотком после выпивки? Я не хочу, чтобы мне пришлось зашивать вторую ногу.

Это ложь – я с радостью дотронусь до любой ее части.

Реми качает головой.

– Я в порядке.

Еще одна ложь.

– Тебе нужен кофе, – заткнись, идиот. Целых два дня я с нетерпением ждал возможности понаблюдать, как Реми потеет и сгибается у меня во дворе, а теперь я подрываю свой собственный план.

Она открывает рот, чтобы отказаться, но, должно быть, на нее накатила волна усталости. Она вздыхает и вместо этого опускается на мой диван.

– Ладно, ты меня убедил.

Я оставляю ее там, пока завариваю свежий кофе. Проходит меньше минуты, прежде чем диван скрипит, когда она приподнимается, чтобы заглянуть на мои полки. Я даю ей достаточно времени, чтобы понаблюдать, молча ругая себя на кухне.

Что, черт возьми, я делаю?

Она делает меня таким импульсивным.

Реми – агент хаоса. Все женщины таковы, но она больше, чем большинство.

Все в ней неправильно и не то, что мне нравится. Но это именно то, что заставляет меня желать ее, как кислинку и специи.

Мой член наполовину затвердел в штанах. Так было с того момента, как я услышал, как ее Бронко громыхает по дороге.

Я прижимаю ладонь, вжимая ее в нижнюю, горячую точку.

Когда я выношу кружки, Реми снова стаскивает книги с моих полок. Она изо всех сил старается смотреть, а не трогать.

Она поднимает Сутру Лотоса.

– Ты медитируешь?

– Каждый день.

– Правда?

– Ты, кажется, удивлена.

Она беспокойно пожимает плечами. Она выглядит измученной и немного безрассудной.

– Кажется, немного не в себе для врача.

– Врачи знают, что разум силен. К лучшему это или к худшему.

– Что это значит?

Я вкладываю кружку с кофе в ее ладонь.

– Тебе может не нравиться все, что делает твой разум. Неконтролируемый разум – он... неконтролируемый.

– Кошмары, – бормочет Реми.

– Меня больше волнует, что происходит, когда я бодрствую.

Она резко поднимает взгляд.

– Я в порядке, когда бодрствую.

– Я это вижу.

Она хмурится на меня, затем хватает с полки книгу «Осознанные сновидения».

– Я беру это.

– Нет.

–Почему нет?

– Потому что на страницах останутся крошки, и тебе это все равно не поможет.

– Я не буду... мне не нужно, чтобы в нее попали крошки, – Реми отставляет свой кофе и прижимает книгу к груди, татуировки сбегают по обеим ее обнаженным рукам. Она вздергивает подбородок, надменная, как и ее брат. – И что заставляет тебя думать, что я не могу управлять своими снами?

– Потому что сны отражают реальную жизнь, – я выхватываю книгу у нее из рук и отбрасываю в сторону.

У нее нет оружия, и она внезапно разволновалась.

– О чем ты говоришь?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Ее рот открывается от возмущения.

– Ты ни черта не знаешь о моей жизни.

– Скорее всего, нет. Но я знаю, что вижу.

Мешки под ее глазами могли бы вместить багаж за две недели. Ее ногти обкусаны до кончиков.

– Ты думаешь, я не могу себя контролировать? – нижняя губа Реми дрожит, и она несколько раз моргает.

Я подхожу ближе.

Она прикусывает краешек губы, нервно теребя пальцами обтрепанные нити на джинсах. Она изо всех сил старается казаться сильной, но дрожит, как крольчонок, как только я подхожу ближе.

Я наклоняюсь и смотрю прямо ей в лицо, наши носы в дюйме друг от друга.

– Я знаю, ты не можешь себя контролировать.

Я хватаю ее за затылок и засовываю руку ей под джинсы, засовываю средний палец внутрь нее и цепляюсь там, сжимая ладонью ее киску.

Реми задыхается, хватая меня за руку обеими руками.

Моя рука, как седло, практически приподнимает ее, весь ее вес приходится на клитор, прижатый к моей ладони, мой средний палец глубоко проникает в нее. Когда я двигаю пальцем на миллиметр, пальцы Реми впиваются в мой бицепс, и она стонет.

– Ты гребаный бардак, – шепчу я ей на ухо. – Хаос, ошибки, пропущенные сроки... Разве это не правда?

Ее широко раскрытые глаза, обрамленные черными ресницами, смотрят в мои. Ее брови густые и темные, сведенные вместе в шоке и ярости.

– Ты не контролируешь себя, и ты понятия не имеешь, насколько сильно, потому что ты закрываешь глаза каждый раз, когда это пугает тебя...

Мои губы жужжат возле ее уха, а пальцы прижимаются к ее мягкой, влажной киске, отыскивая самые набухшие, чувствительные места.

Я нахожу твердый бугорок ее клитора, и кончик моего указательного пальца касается металлического кольца, проходящего через его основание. Я никогда не был тверже.

По крайней мере, я так думаю, пока не касаюсь кончиком пальца этого маленького колечка, и Реми издает глубокий, дрожащий стон, как будто я коснулся глубины ее души. Мой член набухает, как воздушный шарик, надутый до предела.

Я целую ее в рот, втягивая ее пухлые губки в свои.

Ее дыхание вырывается прерывистыми вздохами каждый раз, когда я слегка шевелю этим маленьким колечком. Даже если я просто прижимаю его к ее клитору, ее глаза закрываются, и она стонет, как животное.

Это вызывает сильное привыкание.

На самом деле, я не знаю, смогу ли я когда-нибудь от этого избавиться…

Я вдавливаю свой средний палец глубоко в нее и приподнимаю ее практически на цыпочки, заставляя вскрикнуть и прижаться к моей руке, прижавшись щекой к моему бицепсу.

Я хватаю ее за волосы и оттягиваю ее голову назад, чтобы она посмотрела мне в глаза.

– Кто сейчас контролирует ситуацию?

– Я… Это ты! – кричит она, когда я слегка отвожу руку назад и вместо этого засовываю два пальца. – Ты! Ты! О боже, ты!

Я двигаю средним и указательным пальцами туда-сюда, наблюдая, как трепещут ее глаза. Тыльной стороной ладони я растираю ее клитор, как ступку с пестиком. Ритм обдуманный и неумолимый. Ее киска смягчается, ее влага стекает по моей руке. Она закрывает глаза, откидывая голову назад.

– Нет! – я огрызаюсь. Я разворачиваю ее, кладу ее ладони плашмя на каминную полку, заставляя повернуться лицом к зеркалу, висящему над пустым камином. – Открой глаза – посмотри на себя.

Я держу ее так, что ее спина прижимается к моей груди, моя рука обхватывает ее тело, другая моя рука скользит вниз по передней части ее джинсов, яростно очерчивая круги на ее клиторе. Ее скользкая влажность возмутительна, она похожа на тропический лес.

– Посмотри на себя, – шиплю я ей на ухо. – Посмотри на свое лицо. Посмотри, как сильно тебе это нравится...

Ее голова откидывается на мое плечо, ее глаза остекленели, щеки раскраснелись. Ее бедра прижимаются к моей руке, ее мягкий, набухший клитор скользит по моим пальцам.

Я просовываю руку ей под рубашку и хватаю за сосок. Медленно я начинаю теребить, в то время как ее клитор сильно трется о мою ладонь.

– Смотри... Смотри!

Ее сине-зеленые глаза находят своих близнецов в запотевшем серебряном зеркале. Она смотрит на себя, потрясенная и ошеломленная. Ее лицо раскраснелось, волосы прилипли к щекам. Она протягивает руку, чтобы дотронуться до собственных припухших губ, и вздрагивает.

Я тру и тру, моя ладонь – место тающего жара и влажности, которая удерживает ее на месте, ее ноги покачиваются, костяшки пальцев на каминной полке побелели.

Я тру ее киску и тереблю соски, моя рука двигается взад и вперед между ее грудями, пощипывая. Ее колени подгибаются после каждой волны дрожи, но я удерживаю ее в вертикальном положении, прижав к своей груди. Я заставляю ее следить за своим лицом, чтобы она не упустила момент своего удовольствия.

– Ты думала, тебе это понравилось? Посмотри на себя... ты делаешь...

Я двигаю пальцами туда-сюда, влажные шлепающие звуки – насмешка над ее всхлипами и стонами, доказательство того, каково это на самом деле…

Но ее лицо – самое верное доказательство из всех, и я заставляю ее взглянуть на него – ее глаза остекленели от вожделения, рот открыт, она тяжело дышит, густые черные брови сведены вместе, не от боли или страха, а умоляя о большем…

– Скажи мне остановиться... – я рычу ей на ухо. – Скажи мне, что тебе это не нравится.

Она не может.

Она не будет.