Текст книги "Московский бридж. Начало (СИ)"

Автор книги: Слава Бродский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Мы не заняли тогда никакого призового места. Но у меня осталось очень приятное ощущение от игры с Васей.

Сложнее было с Генрихом Грановским. Выучил он БУКС достаточно хорошо. И ошибок по системе делал не так уж много. Но неверие в систему, к сожалению, давало о себе знать. Я об этом уже писал, когда говорил о турнире в Ронишах в 1977 году. Мы заняли там первое место в общекомандном зачете, но это, скорее, произошло благодаря усилиям наших товарищей по команде.

*        *        *

С Леоном Голдиным я играл по БУКС'у, по-моему, только один раз. И ничего хорошего из этого не получилось.

Леон давал мне почитать его систему, когда мы решили поиграть в паре. Я его спросил, почему у системы нет названия. «Московская особая», – мгновенно ответил мне Леон. Не исключаю, что он это придумал тут же, на месте.

Вот что пишет о нем и его системе Володя Иванов, который общался с Леоном последние годы и сохранил с ним (быть может, один из немногих, если не единственный) хорошие отношения:

«Леон был выдающимся теоретиком. На ровном месте он создал систему торговли, намного опередившую свое время. Принципиальные черты ее можно разглядеть и во многих современных системах.

Хотя эта Система – для Леона она была с большой буквы – давала отличные спортивные результаты, он не переставал работать над ней, все время что-то изменяя, шлифуя, добавляя – и так десятилетиями, даже когда оставил бридж, всю остальную жизнь, до самой смерти.

Я часто просил его передать мне свои записи, но он всякий раз отнекивался, говоря, что «кое-что еще сыровато – вот когда закончу, тогда отдам». Было ясно, что такой момент никогда не наступит. Так оно и случилось, и теперь вся эта работа утеряна».

Ну что ж, очень жаль, что система Леона не сохранилась. Единственное, что я помню сейчас о «Московской особой», – раздел с открытием 5 пик. Там было написано, что такое открытие делается с натуральной пикой, если у каждого из противников есть не менее 17 очков. Это была, конечно, шутка. И никаких пояснений к ней не требовалось. Всем была тогда известна история с Петром Александровичем Сластениным, открывшим торговлю заявлением 5 пик и заблокировавшим шлем противников.

Я не захотел играть с Леоном по «Московской особой». Мне его система показалась достаточно разумной, но гораздо менее агрессивной, чем БУКС. Леон оказался более покладистым и по БУКС'у играть согласился.

Он выучил БУКС достаточно прилично. (Хотя это скорее относилось только к первым заявлениям и ответам, но не к дальнейшей торговле.) Но испытывал к нему плохо скрываемое неприятие. В процессе игры он сделал в адрес системы пару колких замечаний, которые мне ужасно не понравились. Конечно, я бы принял любые нарекания Леона, если бы они были сделаны по существу. Но, к сожалению, Леон намекнул мне довольно прозрачно тогда, что в некоторых ситуациях единственный способ уточнить диапазон очков партнера – подмигивание правым или левым глазом.

Я решил тогда доиграть с ним этот турнир. Но внутри у меня как будто все оборвалось по отношению к Леону. Он это понял и резко изменился ко мне. Конечно, сейчас я жалею, что не согласился играть с ним тогда по «Московской особой». Быть может, наши добрые отношения продлились бы еще на какое-то время…

Сережа Андреев писал, что Леон «имел пунктик о шулерстве, которое ему везде мерещилось. В частности, он даже написал в ЦК КПСС о „позорной клике шулеров в советском бридже“». Я не знал об этом тогда. И мне очень не хотелось бы верить этому даже сейчас. Но если Леон написал партийцам такое письмо (судя по названию – в истинно советском духе), то, значит, это был уже не Леон Голдин. Хотя… Может быть, он и здесь ерничал? И эти советские штампы были частью его трагикомических упражнений?

Вот что пишет Володя Иванов о последних годах Леона:

«Вообще, Леон жил трудно: в одиночестве, в коммунальной квартире где-то в Люберцах. Однажды он был подвергнут страшному испытанию: по доносу соседа его поместили в психушку. Вытащить его оттуда было некому, и он провел там долгие годы…

Умер Леон совсем один, у себя в комнатке, и о его смерти узнали лишь по прошествии нескольких дней».

*        *        *

Миша Донской, когда мы решили поиграть с ним в паре, тоже, как мне кажется, испытывал некоторое недоверие к БУКС'у. Но недоверия этого явно не показывал. БУКС выучил и играл по нему достаточно дисциплинированно и со смыслом. Но мы с ним не играли много, сыграли только пару каких-то коротких турниров.

Называл меня Миша не иначе как Бродскис, причем с ударением на втором слоге: «Брод», затем еле заметная пауза и затем «скис». По-моему, потому, что я ему рассказал как-то о табличке на столе в Вильнюсе с моей фамилией на литовский лад: Brodskis. Но делая ударение на слоге «скис», Миша вкладывал в это новый смысл. И вообще, он любил надо мной подтрунивать. На каком-то турнире, где мы с Мариком выступили неважно, он спросил меня, купил ли я книгу, которая продавалась в фойе. Я спросил, что это за книга. Это был тот вопрос, которого он ждал. «Как!? – сказал он – ты не знаешь? Книга называется „Почему ты проигрываешь в бридж“».

Миша был моложе меня на шесть лет. Он был школьником, когда я уже учился на мехмате и вел там математический кружок для школьников. Миша ходил ко мне в этот кружок.

Одним из основных партнеров Миши Донского (наряду с Мишей Кронродом) долгое время был Влад Арлазаров. Они и работали вместе. У них там была хорошая, сильная команда программистов. Когда мне понадобилась компьютерная помощь по моей работе, я обратился к Мише. Он меня направил к Владу. Мы заключили договор. И их команда мне что-то там полезное сделала. Ну, полезное, конечно, только с точки зрения нашего министра и, следовательно, директора нашего института. А их точка зрения была основана на выполнении плана Госкомитета по науке и технике СССР, который они же сами и составляли. Поэтому ничего полезного в этом плане в общечеловеческом смысле не было. Не считая, конечно, того, что люди Арлазарова получили за работу вознаграждение.

Миша был одним из авторов знаменитой шахматной программы «Каисса». Он что-то мне рассказывал об идеях, которые были заложены в программе. Но из всего этого я запомнил только то, что «Каисса» обдумывала ходы даже тогда, когда очередь ходить была у ее противника. В 1974 году в Стокгольме состоялся первый чемпионат мира среди шахматных программ. В четырех турах швейцарской системы «Каисса» выиграла все партии и стала первым чемпионом мира, прославив своих создателей – самого Мишу Донского, а также Влада Арлазарова и Георгия Максимовича Адельсона-Вельского.

*        *        *

Турнир в Ронишах 1977 года был последним «выездным» турниром первого десятилетия московского бриджа. И на нем я заканчиваю свое повествование о таких турнирах. И привожу список всех таких турниров, где московские команды или пары заняли призовое место в основных состязаниях. Так уж получилось, что эти призовые места оказались либо первыми, либо вторыми.

Таллин-1968. 2-е место в командном турнире (Леон Голдин – Вилен Нестеров, Сергей Русецкий – Юрий Константинович Солнцев).

Дубна-1968. 1-е место в парном турнире (Слава Бродский – Марик Мельников).

Дубна-1968. 2-е место в парном турнире (Генрих Грановский – Владимир Ткаченко).

Таллин-1969. 1-е место в командном турнире (Слава Бродский – Марик Мельников, Леон Голдин – Вилен Нестеров, Слава Пржбыльский – Юрий Константинович Солнцев).

Таллин-1970. 1-е место в командном турнире (Слава Бродский – Марик Мельников, Леон Голдин – Вилен Нестеров, Юра Малиновский – Юрий Константинович Солнцев).

Вильнюс-1971. 2-е место в турнире «Паттон» (Слава Бродский – Марик Мельников, Слава Пржбыльский – Петр Александрович Сластенин).

Львов-1972. 1-е место в командном турнире (Генрих Грановский – Владимир Ткаченко, Миша Донской – Миша Кронрод, Вилен Нестеров – Петр Александрович Сластенин).

Таллин-1972. 1-е место в командном турнире (Леон Голдин – Вилен Нестеров, Миша Донской – Миша Кронрод, Вася Стояновский – Миша Стрижевский).

Таллин-1972. 1-е место в парном турнире (2-я сессия) (Леон Голдин – Вилен Нестеров).

Таллин-1973. 2-е место в парном турнире (2-я сессия) (Слава Бродский – Марик Мельников).

Таллин-1973. 1-е место в парном турнире (4-я сессия) (Слава Бродский – Марик Мельников).

Таллин-1973. 2-е место в парном турнире (общий зачет) (Слава Бродский – Марик Мельников).

Тарту-1974. 2-е место в командном турнире (Слава Бродский – Вилен Нестеров, Генрих Грановский – Владимир Ткаченко).

Тарту-1975. 1-е место в командном турнире (Слава Бродский – Вилен Нестеров, Генрих Грановский – Владимир Ткаченко).

Рониши-1977. 1-е место в общекомандном зачете (Слава Бродский – Генрих Грановский, Вилен Нестеров – Оскар Штительман, Леня Орман – Петр Александрович Сластенин).

Следует отметить, что из ведущих московских игроков мало кто мог себе позволить поехать более чем на один – максимум на два турнира в году. Поэтому можно заключить, что выступление московских бриджистов в это первое для них десятилетие было довольно успешным. Один только 76-й год не принес им побед. Все остальные годы отмечены теми или иными достижениями.

ЭПИЛОГ

В эпилоге, как и полагается по законам жанра, я хочу рассказать о событиях, не связанных напрямую с моим рассказом, но проливающих свет на дальнейшую судьбу тех, о ком я говорил в моих воспоминаниях.

На одном из Московских турниров в начале 80-х годов ко мне подошел симпатичный молодой человек. Он представился как Володя Флейшгаккер и сказал, что он отказник и что ему нужна какая-то работа. А он слышал про наше пчеловодное хозяйство и хотел узнать, не нужны ли нам работники. И я ему сказал, что с удовольствием позову его на пасеку помочь нам. Но это будет только летом. Володя ответил, что это ему не подходит, потому что ему нужна постоянная работа. На этом мы тогда и расстались.

В 84-м Володя с семьей приехал в США. Обосновался в Нью-Йорке. Поигрывал в бридж с Пашей Маргулесом. В декабре 87-го встретился случайно в Манхэттене, на Лексингтон авеню, со Славой Деминым. Вот как сам Слава (который работал в ООН в то время) описывает эту встречу:

«Меня только что перевели в Нью-Йорк с Островов Зеленого Мыса. Помнится, мы с женой еще даже не сняли квартиру и жили в гостинице. Вечером спустились из номера пройтись перед ужином и почти сразу услышали возбужденный диалог на бриджевую тему на русском языке с обильным использованием ненормативной лексики. Это сейчас плюнь на Манхэттене и попадешь в русскоговорящего, а в 1987-м в его восточной части в районе 50-х улиц русская речь была редкостью. Конечно, я сразу узнал Пашу Маргулеса и Володю Флейшгаккера, которые, как оказалось, направлялись в бридж-клуб „Beverly“».

Потом в клубы Манхэттена Володя ходил играть уже в основном со Славой Деминым вплоть до 1992 года. А в 92-м Слава покинул Нью-Йорк на четыре с лишним года.

В конце 92-го я появился в Нью-Йорке. За год до этого я жил в Кембридже, около Бостона. Искал работу. И там ходил иногда играть в студенческие клубы MIT или Harvard. Почему-то там всегда происходили какие-то смешные истории.

Как-то я пришел в клуб и попросил директора познакомить меня с тем, кто тоже пришел один. Директор познакомил меня с молодым человеком, который играл в бридж всего два года. Мы начали играть. Все шло неплохо для нас. Нам немного везло. Хотя бы тем, что мне часто приходилось разыгрывать.

За столами у меня, конечно, были проблемы с общением. Я тогда жил в стране всего несколько месяцев и плохо понимал, что мне говорят, а наши противники, скорее всего, плохо понимали меня. Но почти за каждым столом, куда мы приходили с моим партнером, мне обязательно кто-то говорил, что у меня замечательный английский (что, естественно, означало, что английский у меня был ужасный, потому что если бы у меня был хороший английский, то мне бы об этом никто ничего не говорил).

Когда турнир закончился и результаты были подсчитаны, оказалось, что мы заняли первое место, набрав при этом восемьдесят четыре процента очков. Это был абсолютный рекорд клуба за все время его существования. И мне кто-то сказал: жалко, мол, что вы не дотянули до 85 процентов. Оказалось, что у них есть призовой фонд – 25 долларов – но эта премия будет дана тому, кто наберет 85 процентов очков.

Все поздравляли моего партнера. А когда узнавали, что он играл со мной, поздравляли его еще сильнее. Поскольку никто не мог представить себе, что я, обладая таким отвратительным английским, мог что-то соображать в бридже.

Ко мне подошел директор и спросил, понравилось ли мне играть с моим партнером. Я кое-как его понял и кое-как ответил, что понравилось. И директор сказал, что он не обещает, что каждый раз он сможет давать мне такого сильного партнера, но если я буду приходить регулярно, то смогу найти себе какого-нибудь игрока, который будет соответствовать мне по силе. И в заключение директор сказал, что у меня очень хороший английский.

Примерно в таком же ключе были и мои другие посещения этих клубов. И я стал ходить туда реже. А в ноябре 1992 года я нашел работу в Нью-Джерси. Помог мне в этом Гена Иоффе – сын московского бриджиста Руда Иоффе. Сначала Гена устроил мне контракт на проект в компании, где он работал тогда. А потом организовал так, чтобы меня взяли туда на постоянную работу. Так что моя судьба в Америке могла бы сложиться не так удачно, если бы я не играл в бридж.

*        *        *

В России я какое-то время работал в цветной металлургии. И я взял Гену Иоффе на работу в свою математическую лабораторию. Сделал я это по просьбе Руда Иоффе, поскольку у Гены с распределением на работу не все шло гладко. Примерно в это же время, но чуть позже, в порядке распределения ко мне пришел еще один молодой человек, Илья Богуславский. Как-то так получилось, что в процессе интервью со мной не я экзаменовал его, а он фактически экзаменовал меня. Около двух часов он давал мне всякие олимпиадные задачи по математике. И когда я справился с ними со всеми, он объявил мне, что пойдет ко мне работать.

Мы работали вместе несколько лет. Гена и Илья часто сидели у меня в офисе (по-тогдашнему – в кабинете) и мы вели всякие разговоры. Но о чем бы мы ни говорили, все сводилось к одному и тому же – к вопросу об отъезде в Америку. Инициатором здесь был Илья. Он был настроен особенно решительно. Помню два таких разговора.

Как-то мы сидели в расширенной компании (ко мне могли еще зайти молодые ребята из других лабораторий, но с такими же настроениями, как у Гены и Ильи; часто они приносили мне самиздатовскую или какую-то другую нелегальную литературу). И речь в разговоре тогда зашла о том, имеет или не имеет смысл ехать в поездку за рубеж на короткое время. И кто-то сказал, что ехать на несколько дней совсем нет никакого смысла. На что Илья заметил, что хотел бы поехать в Америку даже на 15 минут. И когда кто-то потребовал разъяснений, Илья сказал, что он думает, что за 15 минут смог бы найти полицейского, чтобы заявить ему, что он просит политического убежища.

В другой раз я высказал некоторое соображение моего отца по поводу отъезда в Америку. Он считал, что, конечно же, уезжать надо. Но полагал, что все может быть не так-то и просто. Его соображения были такими. Конечно, человек, который уезжает в Америку, будет жить там лучше, чем он жил в России. Но по отношению к общему составу населения его положение может сместиться к худшему. Так, если он в России был в верхних 10 процентах, то в Америке он может оказаться, скажем, в верхних 20 процентах. И это обстоятельство может вызвать у него дискомфорт. На это Илья заметил, что он уже находится в состоянии дискомфорта, поскольку знает, что его друзья, которые эмигрировали в Америку, живут там в сто раз лучше, чем он в России.

Илья улетел в Америку в начале лета 1989 года, Гена – в августе того же года. Илья нашел профессиональную работу первым. И скоро стал искать другую работу. Он интервьюировался в компании Software Options, которая изготовляла финансовые системы для Уолл-стрит. Илья прошел хорошо все тесты и получил приглашение на работу. Но в это время нашел еще лучшее место в небольшом городке Миллбурн (штата Нью-Джерси). И поэтому от Software Options отказался. Но рекомендовал им Гену Иоффе, которому рассказал про все тесты. Гена наверняка справился бы со всеми тестами и без подсказки Ильи. Но с подсказкой он написал их просто блестяще и был принят на работу. Так Илья помог Гене. Потом через пару лет Гена помог мне – взял меня на работу в Software Options. А еще через пару лет я помог Илье устроиться на работу в Chase Manhattan Bank. Круг замкнулся.

*        *        *

Примерно в то время, когда я начал работать в Software Options, то есть в конце 92-го – начале 93-го, я встретился с Володей Флейшгаккером. И мы стали довольно регулярно играть, в том числе в манхэттенских клубах. Когда мы занимали там второе место (а второе место мы занимали чаще всего), Володя мне обязательно говорил, что вот, мол, с Маргулесом они занимали в этом клубе всегда первые места. Должен сказать, что занять там первое место было труднее, чем на любом региональном или национальном турнире. Кстати, когда я как-то недавно сказал что-то уважительное Паше Маргулесу по поводу первых мест, которые он регулярно брал с Володей в клубах Манхэттена, он очень удивился. Так что я понял, что, по всей видимости, Володя таким образом старался подстегнуть мое самолюбие и мобилизовать меня на более высокие достижения.

*        *        *

Весной 93-го я приехал в гости к Илье в Миллбурн. Илья познакомил меня там с Наташей Декстер. И мы начали с ней встречаться. А она, в свою очередь, познакомила меня со своими друзьями, Модестом и Наташей Орманами. Когда мы пришли к ним первый раз домой, Модест хлопотал на заднем дворе, готовя барбекю. Стал со мной знакомиться и задал мне три неожиданных вопроса.

– Вы из Москвы?

– Да.

– В бридж играете?

– Да.

– Леню Ормана знаете?

– Да.

– Он мой родной брат.

Следующие 20 лет почти на всех посиделках я был в компании Модеста – родного брата Лени Ормана. (Мир тесен!?)

*        *        *

Иногда мы с Володей играли в каких-то турнирах в Нью-Джерси. И когда мы собирались туда, я заезжал к нему домой, чтобы потом поехать на одной машине. Володя обычно кормил меня перед турниром всякой вкуснятиной, приготовленной из того, что он либо поймал, либо подстрелил. Его морозильник всегда был забит медвежатиной, олениной, лососиной, красной икрой. У него дома я познакомился с его женой Машей и с его дочками.

Володя был страстным и умелым охотником. Обожал всякие выезды на природу, особенно продолжительные. Как-то он позвал нас с Наташей провести несколько дней на островке реки Святого Лаврентия (той самой, которая соединяет Великие озера с Атлантическим океаном), где-то почти на границе с Канадой. На этом островке мы большей частью были вчетвером – Володя с Машей и я с Наташей. Мы просыпались очень рано. Купались голышом в абсолютно прозрачной воде. Наслаждались тишиной и покоем. Ловили рыбу. Естественно, все снасти и остальное было приготовлено Володей. Поэтому рыба ловилась крупная и в большом количестве. И уметь ловить ее было необязательно. Наташа после первого заброса вытащила более чем полуметрового сома. Было много визга и испуга. И потом они с Машей только наблюдали, как ловили рыбу мы с Володей. Володя сам чистил всю пойманную рыбу, оставляя только филе. Потом жарил ее. И мы ели рыбу, запивая белым вином. А потом опять наслаждались тишиной и покоем.

*        *        *

В клубах Манхэттена, когда мы ходили туда с Володей, все было не так спокойно. В первый же раз, когда мы пришли туда, я понял, что обстановка там по каким-то непонятным для меня причинам резко контрастировала с обстановкой Кембриджских клубов. И я был этим чрезвычайно удивлен. Никто почему-то не говорил мне, что у меня замечательный английский. Хотя объяснением могло быть то, что мой английский уже перестал быть таким ужасным. Но изменилось абсолютно все. Никто нам не улыбался. Никто не задавал нам всяких не связанных с бриджем вопросов. Более того, при малейшей возможности все норовили немедленно вызвать директора.

В конце концов, я понял, что виной этому было какое-то независимо-отвлеченное поведение Володи за столом. Вот что пишет примерно о том же про Володю Слава Демин:

«Удивительно, но этот высокий, красивый человек с улыбчивыми ироничными глазами и ровным спокойным голосом был совершенно необаятельным противником. Его поведение за столом, манера говорить, невнимание к противникам сразу же настраивали и игроков, и судей против него и – автоматически – против его партнеров. Судья приглашался к нашему столу гораздо чаще, чем к другим, как правило, без серьезной причины. Чаще всего претензии противников не выдерживали никакой критики, но их количество переходило в качество, и судьи делали нам предупреждения, а иногда и наказывали. За нашим столом густела аура отрицательных эмоций».

Я, конечно, согласен со всем, что сказал о Володе Слава Демин. Но только мне кажется, что абсолютно такое же поведение Володи не вызвало бы такой резко отрицательной реакции противников, скажем, в Москве. А следовательно, дело тут не в том, что его поведение настраивало игроков и судей против него, а в том, что его поведение настраивало игроков и судей против него в Манхэттене. То есть дело было просто в громадном различии культурологического поведения. Многие, в том числе я или Слава Демин, были готовы перенимать элементы культуры той страны, которую они себе выбрали для жизни или (как у Славы Демина) для временного проживания. Это касалось и внешнего облика, и манеры общения, и вообще – всего, всего. Мы были готовы положить на отдельную полочку то, что связывало нас со страной, откуда мы уехали, и погрузиться в страну, в которой мы стали жить. Но я знаю людей, которые не торопились с этим. Одним из таких был Володя Флейшгаккер.

В клубах Манхэттена он вел себя так, как если бы играл в бридж где-то в Москве. В его поведении не было чего-то особенно вызывающего. И вообще, для Москвы это было бы совершенно нормально. Но для Манхэттена это было, во-первых, необычно, а во-вторых, не объяснялось тем, что Володя, скажем, приехал недавно в эту страну (в этом случае ему многое бы простили, как прощали мне в Кембридже). Нет, видно было, что он в этой стране чувствует себя достаточно уверенно. И тогда все это вместе начинало людей раздражать.

Так мы с Володей играли вплоть до 1995 года. Хотя в 95-м мы уже играли не столь часто. Володя не всегда отвечал на мои звонки. Я знал, что это означает. Он мог говорить со мной, только когда был «в здравом уме и твердой памяти». А когда он был не в форме, он трубку не брал и, вероятно, не разрешал брать и своим домашним. А домашних он, судя по всему, держал в строгости.

Как-то в Нью-Йорк приехал Леня Каретников. Мы с Володей сидели у него дома, ожидая Леню. И я почему-то думал, что придет не Леня Каретников, а пара Леня Каретников – Наташа Каретникова. И когда, наконец, Леня вошел, я сгоряча задал вопрос: «А где Наташа?» Вопрос оказался неправильным. Леня и Наташа уже не были парой ни в одном, ни в другом смысле.

Я расстроился. Смотрел на Леню и вспоминал, как однажды я захлопнул дверь на Преображенке, когда случайно не взял с собой ключ. Как раз тогда, когда был назначен какой-то парный турнир у меня дома. Народ собирался, а я стоял около дверей и размышлял, что делать. Тут появился Леня Каретников. У него была сломана нога, и он был на костылях. Он быстро оценил ситуацию, спросил у меня, открыта ли дверь балкона. И когда я сказал, что, скорее всего, открыта, проковылял на пятый этаж и попросился к моему верхнему соседу. Мы все, здоровые бугаи, спустились вниз и с улицы смотрели, как Леня со своей костяной ногой перелез с балкона пятого этажа на мой балкон (сверху ему передали его костыли). А через минуту он уже открывал нам входную дверь.

*        *        *

Летом 94-го, за пару месяцев до того, как судья муниципалитета города Миллбурна объявил нас мужем и женой, мы с Наташей купили дом в Миллбурне. И как раз в это время в Нью-Йорк прилетел из Гвинеи на неделю Слава Демин. Мы решили собраться у нас в доме, пошлепать (так мы говорили всегда, когда речь шла о бридже). Поехали с Володей за Славой куда-то. Привезли его в Миллбурн. Приехал Паша Маргулес.

И вот в то время, когда готовился какой-то закусон и выпивон, между Славой и Володей как-то постепенно возник спор, который дошел до крика. Флейшгаккер обвинял Славу в том, что тот был в ладах с советской системой и, следовательно, был, по крайней мере косвенно, виновен во всех злодействах советской власти, от которых так натерпелись не только диссиденты (типа Володи), но и вообще все нормальные люди. А Слава говорил ему, что Володино диссидентство было липовым. И что главное – это устремления и поступки. И что он, Слава, скорее всего, принес людям больше пользы, чем такие диссиденты, как Володя.

У меня было явное ощущение, что спор этот начинался как бы в шутку. Однако постепенно все это стало сопровождаться крепнувшим от слова к слову матом. И Слава потом мне признался, что он думал, что теперь его в этот дом больше не пригласят.

В 95-м Володи не стало. Отказала печень. Я поехал помянуть его в его новый, недавно купленный дом, где до этого еще не был. Видел его домашних. Маша к тому времени стояла твердо на ногах: она работала в школе и успела получить необходимое для продвижения по службе образование – бесплатное, поскольку она училась там, где Володя преподавал.

*        *        *

В 96-м вернулся из Гвинеи в Нью-Йорк Слава Демин. Он поселился на 45-й улице, между 3-й и 2-й Авеню, напротив моего любимого магазина “Amish Market”. Я работал тогда в Chase Manhattan Bank на Парк Авеню, между 47-й и 48-й улицами. А Слава работал в ООН на 2-й Авеню.

Как-то Слава устроил мне экскурсию по ООН. Мне это было очень интересно. Мог ли я когда-то предположить, что побываю там?! Я сидел в зале Совета Безопасности и думал: неужели это вот тут когда-то давно Федоренко (но не тот, который выгонял Юлиуса Телесина из ЦЭМИ, а совсем другой) кричал: «Танки идут на Дамаск!». А я слушал это в июне 67-го сквозь непрерывный шум глушилки, припав ухом к моей «Спидоле», модернизированной народными умельцами для приема коротких волн.

Начиная с 1997 года я передвинулся на 200 ярдов ближе к Славе и стал работать в здании Bear Strearns на 46-й, между Парк Авеню и Лексингтон Авеню. Это был голландский банк “Rabobank”. До того, как я стал работать там, я много раз слышал, что если ты играешь в бридж, то это является определенным плюсом при поступлении в финансовые компании. Но на себе я такого никогда не ощущал. И единственный раз, когда я это ощутил, произошло в 97-м, когда я пытался перейти из Чейза в Рабобанк. Когда я прошел там успешно несколько интервью, меня позвал на разговор глава Нью-Йоркского отделения Reinier Mesritz, который также был и первым человеком в Рабобанке по Северной Америке. Рабобанк принадлежал к крупнейшим банкам мира. И позиция первого человека в Нью-Йоркском отделении и в Северной Америке была достаточно высокой. Но держался Reinier очень просто (что, кстати, довольно обычное дело в финансовом мире). Первый же вопрос, который он мне задал после того, как мы поздоровались, был о том, играю ли я в бридж. После этого мы почти все время говорили о бридже. И когда прощались, решили, что обязательно поиграем как-нибудь в паре в одном из ближайших клубов. Возможно, меня взяли бы в Рабобанк, даже если бы разговор о бридже не зашел в процессе интервью. Но с бриджем все произошло гораздо быстрее. Уже на следующий день мне позвонили из банка, сказали, что меня приглашают на работу, и просили зайти и обсудить финансовую основу их предложения.

*        *        *

Слава оказался неправ в своих предположениях, что он больше не будет приглашен в наш Миллбурнский дом. Он стал желанным нашим гостем.

Слава Демин остался верен себе. Как-то, когда он был у нас с Наташей в гостях, я нарезал соленую лососину. И когда он увидел, как я ее режу (а нарезал я ее как-то очень уж по– простому), он тут же затребовал филейный нож и стал сам нарезать, красиво, под углом, и все приговаривал, что, мол, бывают же люди, которые лососину нарезать не могут по-человечески. И тут я вспомнил, как он ругал меня в вагоне поезда за быстрое поглощение пищи. И мне опять стало стыдно.

В первый раз, когда мы со Славой собрались поиграть в бридж в клубе, мы договорились встретиться на углу 46-й улицы и Лексингтон Авеню. А оттуда должны были пойти пешком до 58-й улицы в клуб “Honors”. Я подходил к месту встречи вовремя. Ну, то есть я увидел Славу, стоящего на углу, как раз в то время, когда мы договорились встретиться. А подошел я к нему еще через полминуты. Слава пришел (естественно!) на несколько минут раньше. Когда я подошел, он сказал мне угрюмо, что отныне (раз я опаздываю) мы будем встречаться прямо в клубе. Тогда я понял, что мне лучше приходить к месту нашей встречи тоже на пару минут раньше.

Еще Слава Демин неодобрительно относился к тому, что я иногда задумывался над какой-то бриджевой ситуацией за столом. Но прежде чем я выражу свое отношение к этому, я хочу привести одно наблюдение Славы о Володе Флейшгаккере:

«Самым интересным для него было проанализировать сыгранную сдачу. Он мог поднять карты следующей сдачи и продолжать говорить о предыдущей или просто смотреть в потолок и завершать свой анализ молча. Ни мои призывы, ни замечания противников, которые часто вызывали судью, не могли вывести его из этого состояния. Надо сказать, что на качестве его игры дефицит времени никак не сказывался, а я начинал нервничать и допускать ошибки».

Наблюдение интересное и правдивое, но мне хотелось бы добавить к нему несколько своих слов. «Дефицит времени» представляет собой определенную проблему для Славы Демина, потому что он очень организованный человек. Мысль, что какой-то заведенный порядок может быть нарушен, приводит его в состояние дискомфорта. И он часто говорил мне, что когда я думаю долго, он начинает нервничать. Как-то он мне сказал: «Я помню твои слова о том, что если ты думаешь, то, значит, есть над чем подумать. И если ты, не подумав, сыграешь быстро и ошибешься, то одна такая ошибка может стоить дороже, чем все штрафы, собранные вместе за всю жизнь. И я уважаю твою точку зрения». На всякий случай, для тех, кто живет не в Америке, замечу, что «я уважаю твою точку зрения» обычно говорят, когда с твоей точкой зрения абсолютно не согласны. И хотя я, в свою очередь, не согласен со Славой в том, что я долго думаю (хотя бы потому, что за всю мою бриджевую жизнь меня ни разу не оштрафовали за просрочку времени), но то, что Слава является таким организованным человеком, мне очень импонирует. И я стараюсь взять все хорошее от него. Я уже от него многое перенял. Я стараюсь приходить к месту встречи на пару минут раньше назначенного срока. Я нарезаю соленую лососину красиво, под углом. И на следующее десятилетие я планирую начать есть медленнее. И единственное, что мне хотелось бы оставить своего в себе, – хотя бы иногда, в сложных ситуациях, подумать немного за бриджевым столом.