Текст книги "Московский бридж. Начало (СИ)"

Автор книги: Слава Бродский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Мой самоучитель был размером примерно с современную e‑book. В левом верхнем углу планшета располагалась информация о торговле. Остальная часть планшета состояла из четырех отделений для каждого игрока – N, E, S, W. Основная задача, для которой использовался «Автобридж», – как разыграть контракт. При этом предполагается, что разыгрывающий сидит на S, видит свои карты и карты своего партнера и, по мере того как он разыгрывает контракт, он видит, какие ходы делают противники. Все, что нужно делать разыгрывающему, – это убирать заглушки одну за другой в естественном порядке.

Проще всего объяснить, как работает «Автобридж», на следующем примере, который показан ниже. Первое, что надо сделать, – убрать заглушку первого хода от W. И вы сразу увидите, что первый ход был сделан королем червей. Теперь вы должны сыграть картой от N, то есть пятеркой червей, – и, следовательно, вы должны убрать вторую заглушку из второго ряда. Когда вы эту заглушку уберете, вы увидите там число 1 (которое означает, что данная карта должна была действительно быть сыграна на первом ходу). Значит, пока все идет правильно – на первом ходу вы положили правильную карту. Теперь вы должны убрать заглушку первого хода от E. После этого вы увидите, что E на втором ходу сыграл двойкой червей.

Теперь вы должны сыграть картой от S. И если вы сыграете тузом червей (то есть уберете первую заглушку во втором ряду от S), то увидите восклицательный знак. Это означает, что для данного расклада решение задачи закончено, и вы с ним справились успешно.

На обороте написано полное решение задачи. Там сказано, что первую черву пропускать нельзя, поскольку переключение противников на пику может закончиться фатально для разыгрывающего. В то время как первая взятка на туза червей гарантирует выигрыш контракта не менее чем с десятью взятками.

Сам планшет был изготовлен из плотного картона, а вставки, которые и составляли основу самоучителя, – из уже упоминавшихся мною карт с краевой перфорацией. Таких вставок у меня было заготовлено около двухсот. Они содержали не только задачи для начинающих (типа той, которая была показана на примере), но и довольно серьезные и сложные проблемы. И мне лично такой тренажер был очень полезен. Но я не помню, чтобы кто-то еще, кому я его показывал, высказал какие-то особые восторги.

Как-то я дал планшет Вилену на непродолжительное время. Он его попробовал и вернул мне, похвалив. Возможно, только из вежливости.

*        *        *

Народ у нас был довольно разношерстный. Были и люди с партийными билетами. И, по всей видимости, были и зарегистрированные осведомители (считалось, что в любой группе людей было какое-то количество осведомителей). Однако по какой-то причине я не чувствовал, что надо быть осторожным в разговорах на всякие скользкие темы. Мне казалось невероятным, чтобы кто-то стал «стучать», скажем, на меня. Притвориться, что ты один из нас, было невозможно. А те осведомители, которые у нас были, по логике вещей, не должны были докладывать начальству о том, что могло бы повредить нашему общему делу. На такое, как мне кажется, никто из наших (да, из НАШИХ) способен не был. Во всяком случае, так мне это представлялось тогда (в смутных, правда, чертах). Поэтому я никогда особенно не осторожничал в разговорах, как, например, я осторожничал в разговорах на работе. А здесь, за бриджевым столом, и я, и все остальные (как мне казалось, конечно) вели себя расслабленно и допускали всякого рода шутки-прибаутки.

*        *        *

Время было беспокойное. И играли мы беспокойно. Резкие упреки в адрес партнера можно было услышать практически на любом турнире. «Юрий Константинович соку дал» – эти слова, принадлежащие Вилену, были, пожалуй, одними из самых мягких в ряду обвинений товарищу по команде. А вот «…слил все подряд» – это уже было нечто более серьезное, означающее, что матч, скорее всего, проигран с треском.

Вася Стояновский всегда очень нервничал, когда ошибался его партнер – Миша Стрижевский. «За что ты подкладываешь меня через сдачу?» – это был обычный рефрен Васи, обращенный к Мише. Когда Вася волновался, голос его немного вибрировал, и это «за что ты подкладываешь…» не могло не вызывать улыбку любого, кто это слышал (за исключением его партнера, разумеется).

Однажды мы играли какой-то матч на квартире у Марика – на Мясницкой улице (тогда эта улица имела другое название – большевики любили переименовывать улицы). У него там была комната в коммуналке. Но комната была большая, в старом добротном доме с высоченными потолками. Часть комнаты была под антресолями, на которые вела лестница. Так что эти антресоли образовывали как бы второй этаж комнаты, поэтому вполне спокойно можно было играть на двух столах. И мы часто там играли, поскольку в какой-то период комната не использовалась семьей для проживания. Думаю, через эту комнату прошло много бриджистов того времени.

И вот во время одного из матчей там играла против нас пара Стояновский – Стрижевский. Дела у них шли как-то не очень хорошо. Вася все больше и больше раздражался. «За что ты подкладываешь меня…» стало звучать все громче и громче. И Марик был вынужден вмешаться. Он попросил Васю вести себя потише, поскольку он уже несколько раз имел нарекания от соседей за слишком большой шум. Но Вася не обращал на слова Марика никакого внимания. Более того, он все громче и громче распекал своего партнера. Тогда Марик попросил Мишу Стрижевского как-то урегулировать свои отношения с Васей. Миша подошел к Васе, который в этот момент рассказывал кому-то еще, что натворил Стриж. Миша попробовал привлечь Васино внимание, но это ему долгое время не удавалось. «Вася, Вася!» – все громче и громче говорил он. Марик уже просто не знал, что ему делать. И тут Вася наконец повернулся к Стрижу и уже совершенно не сдерживая себя закричал: «А пошел ты…» При этом Вася очень громко и отчетливо произнес то место, куда он посылал Мишу. Мне кажется, что после этого на Мясницкой мы уже больше никогда не играли.

Были и другие, быть может, более мягкие конфликты между партнерами. Я был счастливым свидетелем такого диалога между Андреевым и его аспирантом Завалко (думаю, что должно быть ясно, кто обращался к партнеру на «ты», а кто – на «вы»):

– Почему ты не вышел бубной?

– Потому что вы просили пику.

– Я просил тебя выйти пикой?

– Да, вы просили пику.

– Ты знаешь, кто ты?

– Нет.

– Ты просто идиот.

– А вы кто такой?

Вилен, когда играл с Патей, переругивался с ним постоянно, но беззлобно, однако с помощью таких непечатных выражений, которые я не могу решиться привести здесь. Один из их разговоров (на отвлеченную, правда, от бриджа тему) я запомнил. Как-то Патя в позднем междусобойчике сказал что-то о том, сколько раз он мог иметь секс за ночь. И у него там прозвучало число восемь. На что Вилен мгновенно прореагировал: «Вы, наверное, Петр Александрович, считали туда и обратно?»

*        *        *

Помню еще один интересный и памятный турнир того времени – в Дубне, в Доме ученых при Объединенном институте ядерных исследований. Там играло всего 8 пар. Но среди них – почти все сильнейшие пары Москвы и пара мастеров из Польши. Участие польских мастеров и было основным стимулом для того, чтобы мы с Мариком поехали в Дубну. Для нас это было единственной возможностью встретиться за бриджевым столом с мастерами из других стран.

Мы были с Мариком, по терминологии homo sovieticus, «невыездными». За десять лет до турнира в Дубне, в 1959 году, когда мы заканчивали с ним школу и готовились к поступлению на мехмат Московского университета, проводилась первая Международная олимпиада по математике. Она проводилась в Румынии. И мы с Мариком были включены в команду от Советского Союза (по результатам олимпиады Московского университета).

Мы стали заниматься сбором документов, на что ушло довольно много времени. Времени достаточно дефицитного – ведь надо было готовиться к поступлению в университет. В какой-то момент мне должны были выдать характеристику в райкоме комсомола. И я там чуть не провалился. На стене у них висела картина, где тот самый вождь Советов, бюст которого раскокал в «курчатнике» Володя Кирьянков, выступал на съезде комсомола. Они спросили меня, что это за картина. И я сказал, что это сцена после взятия Зимнего дворца. Они там надо мной посмеялись. А их главный сказал мне: «Сейчас везде к нашей стране пробуждается большой интерес. А вот ты поедешь в Румынию, тебя там начнут расспрашивать, а ты, оказывается, ничего не знаешь».

Меня спасла какая-то девушка. Она сказала, что я ошибся, потому что на картине кто-то был в матросской форме. И в этой моей ошибке улавливается положительная символика. И с этим объяснением все согласились и выдали мне характеристику.

Марику выдавали характеристику в горкоме комсомола. И он там увидел список нашей команды. Напротив всех еврейских фамилий карандашом была поставлена галочка. Галочками, помимо меня и Марика, были отмечены Володя Сафро, Саша Хелемский и Гена Хенкин.

Я в тот момент об этом списке с карандашными пометками не знал. И думал, что все идет хорошо. И что мой отец, наверное, был неправ. Ведь он, когда впервые узнал об олимпиаде, сказал мне, чтобы я даже не надеялся, что меня пустят в Румынию.

Но отец мой оказался все-таки прав. На олимпиаду никто с карандашной пометкой не поехал. Мне позвонила какая-то женщина и сказала, что команда от Советского Союза не будет участвовать в олимпиаде, потому что было очень мало времени на оформление документов. Это было чистой воды вранье. Команда от Советского Союза на олимпиаду поехала, но была укомплектована только наполовину.

Мне эта история отбила навсегда охоту даже думать о поездке за границу. Тем более что мой отец работал на сверхсекретном предприятии, и я, таким образом, был привязан крепким якорем ко дну советской России.

Марик, быть может, впоследствии и мог бы попытаться вырваться за границу и поиграть в каком-то международном турнире. Но таких попыток, насколько я знаю, он никогда не делал. Ведь каждый выезд за границу был связан с большим количеством унизительных моментов.

Самое главное – надо было каким-то образом получить разрешение на выезд. Это надо было уметь делать. Стандартные процедуры тут не работали. Для успешного оформления выезда за границу нужны были хорошие знакомства, или, как говорили тогда, связи. В воспоминаниях о Лене Ормане (я продолжаю приводить здесь свидетельства с сайта www.bridgeclub.ru) написано, что он в 1980 году «вместе с М. Рейзиным, А. Белинковым, В. Гришканом, Р. Иоффе и В. Таневским совершил первый прорыв российских бриджистов за границу: они сыграли в „Кубке Дружбы“ (первенство соцстран) в Будапеште». Как же был осуществлен этот «прорыв»? В воспоминаниях Саши Сухорукова дается ответ на этот вопрос – сработали хорошие связи Миши Рейзина: «Рейзин организовал первые бриджевые поездки за рубеж – в Венгрию, оформляя командировки от своего управления. В 1980 г. на „Кубок Дружбы“ в Будапеште, а в 1981 на фестиваль на Балатоне».

Получение права на выезд еще не решало всех проблем выезжающих. Надо было как-то справиться с бытовыми проблемами проживания за рубежом. И самыми главными из них были две: по возможности снизить расходы на проживание и на питание. Расходы на питание легко сводились практически к нулю. Народ вез в своих чемоданах консервы, которые обеспечивали более-менее нормальное пропитание на все время нахождения за границей. Проблему с проживанием было решить значительно труднее. И здесь тоже было несколько наработанных приемов, которые я описывать не буду. Но все они были сопряжены с довольно унизительными моментами.

Что дальше? Теперь надо было найти подходящий арбитраж советской командной экономики. Что я имею в виду? Поскольку советская экономика была полностью административно-командная, то цены тоже были не рыночные. И поддерживать командным образом эти цены так, чтобы они хоть как-то соответствовали мировым ценам, было практически невозможно (да никто и не старался это сделать). Следовательно, должны были существовать значительные вилки в ценах хотя бы на какие-то товары. И вот эти-то товары надо было принципиально обнаружить. К счастью для выезжающих, такие «вилки» были достаточно постоянными. И поэтому хорошо известными. Выезжающий из России вез с собой так называемый «джентльменский набор»: пару бутылок «шампанского», электродрель, фотоаппарат «Смена». Это были те товары, которые стоили в России сравнительно дешево, а за рубежом – сравнительно дорого. И потом там, как говорили тогда «за бугром», надо было это богатство кому-то и как-то сбагрить. Для этого надо было иметь хорошо налаженные контакты за рубежом. Потом надо было уже, наоборот, найти то, что за рубежом стоило сравнительно дешево, а в России – сравнительно дорого. Таким бесспорным фаворитом среди зарубежных товаров была дубленка.

И, наконец, надо было эту дубленку продать по возвращении в Союз. Этот заключительный этап был самым простым. Дубленку эту покупали знакомые (или, чаще всего, знакомые знакомых). На худой конец, дубленку сдавали в комиссионный магазин. И в результате этой последней акции возникали деньги, которые превышали все расходы на поездку.

Для нас с Мариком возможность поехать за границу, чтобы участвовать в каком-то турнире, была практически закрыта. Так что и для меня, и для Марика Мельникова поиграть против мастеров из других стран было, в общем-то, уникальной возможностью. Ну и поэтому мы, конечно, в Дубну поехали.

*        *        *

Немного о Марике Мельникове. Он блистал талантами в любом деле, за которое брался. Но в этом «любом деле» он был своеобразен. Конечно, у него было солидное образование. Тем не менее, он любил подходить к любой проблеме как самоучка. Началось это все с самого первого его шага как математика. На свою первую олимпиаду (для семиклассников) в Московском университете он пришел, не имея никаких специальных тренировок в решении задач олимпиадного типа. Не ходил он в тот год и в математический кружок при Московском университете. И взял на своей первой олимпиаде первую премию. Кстати, на первой Международной олимпиаде в Румынии одна из задач (на делимость, основанная на алгоритме Эвклида) оказалась задачей с той самой нашей первой Московской олимпиады. Поэтому у нас с Мариком было большое преимущество перед всеми другими участниками. И хоть и не совсем честно, но по существу мы уже имели в кармане какое-то приличное место. Однако большевицкие «отбиралы» на олимпиаду подходили к этому делу с другими критериями. Они браковали народ по кривизне носа. Этот критерий (в соответствии с их интеллектуальным уровнем) казался им наиболее существенным для решения математических задач.

Примерно в таком же ключе (как самоучка) подходил Марик и к бриджу. Ведь на те свидания с венгерской девушкой в высотное здание на Котельнической набережной Марик не ходил.

Марик по-любительски неплохо играл на гитаре и аккордеоне, хотя в музыкальной школе никогда не учился. На аккордеоне он мог сыграть такую непростую вещь, как «Карусель» Фоссена (в переработке Шахнова).

Однажды Марик по транзитивности выиграл у чемпиона страны по настольному теннису. Что значит «по транзитивности»? Марику и мне случилось как-то быть в трехзальном спортивном комплексе Московского университета. И там мы увидели Геннадия Аверина – тогдашнего чемпиона страны по настольному теннису. Он учился на географическом факультете университета. На одном из столов он играл со своим спарринг-партнером. Мы подошли к ним и попросили разрешения сыграть с ними «на победителя». Они согласились. Аверин своему партнеру проиграл. Тогда в бой вошел Марик. И следующую партию выиграл. Вот это и означает, в моей терминологии, что Марик выиграл у Аверина «по транзитивности». То есть он выиграл у того, кто выиграл у Аверина. А дальше произошло следующее. Я стал играть с Мариком и выиграл у него. И тогда уже возник довольно серьезный философский вопрос: а кто в этот день отличился больше – Марик или я? С одной стороны, Марик выиграл у того, кто выиграл у чемпиона страны, в то время как я выиграл всего лишь у того, кто выиграл у того, кто выиграл у чемпиона страны. И в этом смысле мое достижение кажется менее значительным. И, следовательно, можно было бы считать, что Марик отличился больше, чем я. Но, с другой стороны, как же тогда можно было поставить Марика впереди меня, если он мне партию проиграл?

В математике Марик отличился еще больше, и уже без оглядки на всякие там философские вопросы. Буквально через пару лет после окончания мехмата он решил одну проблему, над которой много лет безуспешно ломали голову самые известные математики того времени. Проблема считалась настолько важной, что за ее решение была обещана Чебышёвская премия.

Марик подошел к решению проблемы в своем стиле. Когда он был еще студентом, он стал пытаться ее решить, так сказать, с наскока. Это не значило, конечно, что он мало знал о том, что окружало эту проблему. Конечно, его знания были обширны. И все-таки он не стал тратить много времени на «окучивание» проблемы, то есть на изучение всего вокруг. Он просто сел за чистый лист бумаги и стал пытаться эту проблему решить. Совсем уж «с наскока» справиться с этим было, наверное, все-таки невозможно. Но года через четыре он проблему добил. А это сулило и Чебышёвскую премию, и, конечно же, диссертацию.

Чебышёвскую премию Марику почему-то не дали. Возможно, те, кто ее давал, тоже принимали во внимание кривизну носа. И с диссертацией тоже поначалу были проблемы. Марик мне жаловался, что когда он написал диссертацию, оказалось, что она содержала всего восемь страниц. Его решение, к всеобщему удивлению, было изящным и коротким. Но все-таки, помучившись немного, он смог дописать еще какие-то страницы. Так что в итоге у него оказалось двадцать страниц. Ну и вообще потом с диссертацией все было в порядке.

После этого я спросил у Марика, над чем он теперь будет работать. Он ответил, что теперь будет думать над проблемой полуаддитивности, что это гораздо более тяжелая задача и вряд ли он или кто-то другой когда-либо в ближайшем будущем с ней справится.

Наверное, всем известна шутка о проводниках и полупроводниках. Так вот, после этого разговора с Мариком я у него часто спрашивал, справился ли он с проблемой полуаддитивности. И когда он говорил, что еще не справился, я ему замечал, что это очень плохо, поскольку в его годы давно надо было бы уже взяться за проблему аддитивности.

Все эти шутки продолжались более сорока лет. В течение этих сорока лет Марик получал какие-то результаты, которые приближали его к решению проблемы. И вот совсем недавно Марик сказал, что они там у себя на Барселонщине (а Марик долгое время был профессором в Барселонском университете) проблему полуаддитивности добили. Последнюю точку в этом деле поставил один из его местных учеников. Но в целом решение всей проблемы оказалось все-таки Марикиным выдающимся достижением.

*        *        *

На турнире в Дубне Леон Голдин играл с Юрием Константиновичем Солнцевым, а Вилен – с Тарасом Прохоровичем. Эти две пары, наряду с парой польских мастеров, считались фаворитами турнира. Мощь Леона, Юрия Константиновича и Вилена была мне к тому моменту хорошо известна по тем встречам, которые мы уже имели с ними. А вот о силе Тараса Прохоровича я знал только по рассказам о нем других.

Тарас был, пожалуй, самой колоритной фигурой тех времен в московском бридже. Обладая многогранными талантами, он был также и мастером спорта по шахматам. Поэтому его хорошо знали в шахматных кругах. Вот что пишет о нем в своих шахматных воспоминаниях «Клуб на Гоголевском» Генна Сосонко:

«Его имя и фамилия произносились обычно на одном дыхании – от них веяло раздольем степей и казацкой вольницей. Он и был родом из казацкой семьи. Отец его, Ермолай Прохорович, главный врач знаменитой Морозовской больницы, богатырского сложения человек, был похож на тех, кто изображен на знаменитой картине Репина, и здоровье было у Тараса в генах…

Он был всеобщим любимцем, красивым, доброжелательным и остроумным, и при виде его все улыбались. В Университете Тарас Прохорович учился на различных факультетах, он избывал талантами, и это видели все, кто тогда общался с ним… Тарас Прохорович всегда был желанным гостем в домах известных ученых, писателей и актеров Москвы, и двери их домов всегда были открыты для огромного обаятельного человека, сразу заполнявшего собой все пространство.

Тарас Прохорович разделил участь многих талантливых людей того, как, впрочем, и любого времени в России: он начал пить и, как это нередко бывает на Руси, не мог остановиться… Бутылку водки он мог легко опорожнить одним духом из горлышка, а личный рекорд – шесть бутылок ликера кряду теплым московским вечером в компании таких же бойцов, как и он сам, – может вызвать недоверчивое поднятие бровей, если бы не оставались еще в живых свидетели этого действа».

Да, действительно, нечто в том же духе мне рассказывал о Тарасе и Вилен. И по этой причине на Московских бриджевых встречах Тараса Ермолаевича можно было увидеть нечасто. В один момент Тарас принял решение лечиться. Но почти тут же я узнал от Вилена, который с ним встречался, что Тарас опять начал пить.

– А как же его эспераль? – спросил я у Вилена.

– Я тоже спросил его об этом, – сказал Вилен. – И он ответил: «Я пробовал раздражать свою эспераль одеколоном».

– Что это значит? – спросил я Вилена.

Вилен пожал плечами. Хотя, на самом-то деле, что это означало, было более-менее понятно и Вилену, и мне.

*        *        *

Возвращаюсь к рассказу о турнире в Дубне.

Думаю, что он был организован по инициативе Славы-мальчика, хотя и не очень в этом уверен. А думаю я так только потому, что из наших лишь Слава-мальчик был связан с ядерными делами. Правда, Алик Макаров в своих воспоминаниях написал: «Припоминаю, что были и Вилен, и Леон, и Юрий Константинович. Сомневаюсь, что присутствовали ограниченные в то время в правах Патя и Пржбыльский (контакты с иностранцами)».

Ну, тогда надо было бы сомневаться в том, что присутствовал там я. Мне нельзя было не только встречаться с иностранцами напрямую, но даже нельзя было появляться в тех местах, где можно было столкнуться с иностранцами с большой вероятностью. Так, мне можно было пойти на спектакль, скажем, в Дом культуры завода «Каучук», поскольку туда иностранцы вряд ли пошли бы. Но мне запрещалось ходить в Большой театр, где появление иностранцев было вполне ожидаемым. Этот запрет я пытался всеми силами нарушить, но безуспешно. Когда я был еще совсем ребенком, мы договорились с моей мамой, что я поведу ее на «Лебединое озеро» в Большой театр с моей первой получки. Но с моей первой получки, какие только усилия я не предпринимал, купить билеты на «Лебединое» мне не удалось. Не удалось мне это сделать и с моей второй, и со всех следующих получек. Поскольку распределение билетов было сосредоточено в цепких руках партийных функционеров. И вообще, свободное посещение театров и филармоний для меня было «отложено» почти на тридцать лет, вплоть до моего отъезда из советской России.

Итак, в Дубне собралось восемь пар. В то время сбалансированные схемы парных турниров не были еще общедоступны. Хотя у нас в запасе уже были какие-то из них. Но в момент турнира в Дубне я сообразил, что наука, которой я занимаюсь (планирование эксперимента), имеет прямое отношение к составлению схем парных турниров по бриджу. И мы играли там по составленной мной схеме для 8 пар, в которой было 7 кругов, по четыре раздачи в каждом. Любая из пар встречалась с каждой из оставшихся пар на своем столе ровно в одном круге (в четырех раздачах). Во всех семи кругах каждая из пар играла как бы в одной команде с каждой из других пар ровно три раза и как бы против каждой из пар ровно четыре раза. Такая схема, как потом выяснилось, конечно же, была известна цивилизованным бриджистам и имела название “8-Pair Howell Master Sheet”.

Нам с Мариком удалось занять в Дубне первое место, на втором были Генрих Грановский с Володей Ткаченко, на третьем – польские мастера. Алик Макаров в своих воспоминаниях пишет, что первое место в этом турнире заняла венгерская пара. Правда, он оговаривается, что помнит это «смутно». Возможно, конечно, что в Дубне был еще какой-то турнир, о котором я не знал или забыл. Но мне это представляется маловероятным. Так что, я думаю, Алик здесь ошибся.

Еще одну ошибку в воспоминаниях московских бриджистов я отношу к Львовскому турниру. Там, правда, все произошло наоборот. Нам с Мариком было приписано первое место в турнире 1972 года, чего в нашем активе не было. Но об этом будет еще идти речь впереди.

*        *        *

А мои планшеты из дерматина долго были в ходу. Как-то, перед самым отъездом из России в 1991 году, я играл в парном турнире, к организации которого уже не имел абсолютно никакого отношения. И среди других увидел и свои планшеты (кстати, довольно сильно потрепанные). Может быть, и сейчас еще кто-то ими пользуется?

ГОЛУБАЯ КАЕМОЧКА

На Таллинский турнир 70 года мы собрались почти в том же составе, что и в 69‑м году. У нас была единственная замена – вместо Славы-мальчика с Юрием Константиновичем должен был играть Юра Малиновский. Общее мнение было таково, что Юра – очень крепкий игрок. Поэтому мне казалось, что мы определенно будем бороться за первое место. Наверное, так думали и все остальные члены нашей команды.

Я приехал в Таллин последним. Все уже были там. Меня встретил Леон и ошарашил заявлением, что команды у нас нет. И что завтра никакой игры не будет. На мои вопросы, в чем дело, отвечал как-то сбивчиво. Я только понял, что его обидел Юрий Константинович, не поддержав какую-то Леоновскую шутку. И что Вилен тоже был в этом замешан. Но главным виновником был Константиныч.

Прошло несколько минут, и Леон стал мне понемногу выдавать какие-то подробности. Кто-то вызвал его вниз, в фойе гостиницы. Но там никого не оказалось. И он понял, что его решил разыграть Юрий Константинович. Поэтому он вернулся в номер и сказал, что его вызывали организаторы турнира и что нужно срочно собрать со всех по десять рублей. Но ни Константиныч, ни Вилен на это не прореагировали. И Леон завелся. Он, Леон, поддержал шутку Константиныча, а Константиныч его шутку не поддержал!

Мы пришли в гостиницу. Обстановка там была тяжелая. Ни Константиныч, ни Вилен не могли объяснить мне, что происходит. Леон вел себя очень агрессивно. Отрицал всякую возможность игры в команде. И называл Константиныча и Вилена гов..м.

Я предложил Леону и Константинычу прогуляться и выяснить отношения. Они согласились. Мы пошли бродить по ночному Таллину. Леон продолжал сыпать оскорблениями в адрес Юрия Константиновича, а Константиныч уверял Леона, что вообще не понимает, о чем тот говорит.

И тут Леон неожиданно и без всякой видимой причины резко развернулся и ударил Юрия Константиновича в лицо кулаком. Константиныч в этот момент курил. И удар Леона пришелся прямо по горящей сигарете. Посыпались искры. Юрий Константинович взвыл. «Вон из команды!» – заорал он Леону.

*        *        *

К сожалению, это был не единственный случай, когда Леон пытался силовым образом разрешить конфликт. Еще об одном случае свидетельствует Сережа Андреев в своих воспоминаниях. Дело происходило в Доме культуры Института им. Курчатова во время одного из парных турниров. На этом турнире Леон схватил гипсовый бюст предводителя русской революции 17-го года и пытался ударить им Константиныча. В дело вмешался Генрих Грановский и предотвратил конфликт. По всей видимости, это уже был тот небольшой бюст, который притащила в клуб Аня Кирьянкова взамен разбитого большого бюста.

Я был косвенным свидетелем еще одного эпизода. На одном из Таллинских турниров Леон поспорил с Виленом и, видно, хотел даже как-то применить силу. Деталей этого конфликта я не знаю, потому что не стал особо допрашивать ни Вилена, ни Леона. Знаю только, что Вилен как-то увернулся от Леона и схватил его за руку, а потом за палец. И за палец он его схватил как-то очень удачно. Так что Леон в конце концов вынужден был сдаться.

Когда я увидел Леона с перевязанным пальцем, не зная еще, что произошло, спросил у него, что с пальцем. Леон ответил: «Вывихнул палец, пытаясь разыграть большой шлем». Это было очень в духе Леона – шутить в ситуации, близкой к трагичной.

Когда Леон был в благодушном состоянии, он вел себя сдержаннее. И если обижался на своего партнера или на товарища по команде, говорил: «Я объявляю тебе контру!» Этим все, как правило, и ограничивалось. Я был свидетелем такого «объявления контры» много раз. Все понимали, что это шутка. И шуткой все и заканчивалось.

Слава Демин недавно рассказал мне об одном таком эпизоде. Они играли в паре с Леоном в Таллинском турнире. Как-то вечером Слава пошел куда-то с кем-то выпить. Когда он вернулся в гостиницу, Леон ему сказал, что полагает, что Слава ходил куда-то выпить без него. Слава подтвердил это, а Леон заметил, что такое Славино поведение – это нарушение атмосферы товарищества в паре. И тут же объявил Славе «контру». А когда Слава спросил, что это значит, Леон ответил , что завтра на турнире вместо привычных для Славы позиций на North и East он посадит его играть на South и West.

*        *        *

После того как Леон ударил Константиныча, надежд на примирение больше не оставалось, и мы потянулись обратно к гостинице.

В гостиничном номере Леон опять стал говорить, что его пытался разыграть Константиныч. В это время там уже был Юра Малиновский. Юра слушал всю эту историю и поначалу ничего не понимал, но потом стал прислушиваться к словам Леона все внимательнее и внимательнее. И вдруг Юра сказал, что это он вызвал Леона вниз. Какая-то была на это причина. Но внизу он Леона не дождался. И потом забыл ему об этом сказать. Подозревать Юру Малиновского в том, что он хотел подшутить над Леоном, не стал бы никто. Даже Леон.

Поэтому Леон, по-видимому осознав, что он был неправ по отношению к Константинычу и к Вилену, сменил тональность разговора. Он сказал, что если ему сейчас же будут принесены извинения, то он, возможно, даст свое прощение. Только извинения эти должны быть принесены Константинычем и Виленом на блюдечке с голубой каемочкой и обязательно вместе.

Я бросился разыскивать блюдечко с голубой каемочкой, Марик бросился к Вилену. А у Вилена была такая особенность: в минуты сильных переживаний («тягостных раздумий») он что-то такое делал во рту, из-за чего складывалось впечатление, что он жует язык. Так вот, когда Марик бросился к Вилену и стал ему что-то нашептывать на ухо, тот стал усиленно жевать язык.