Текст книги "Московский бридж. Начало (СИ)"

Автор книги: Слава Бродский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

*        *        *

Со Славой Деминым в России я не играл ни в паре, ни в одной команде. Но мы иногда оказывались вместе на выездных турнирах. Мне запомнилось, что он очень серьезно относился к процессу еды как явлению социальному. Слава даже в купе поезда умудрялся как-то очень красиво сервировать стол с нехитрой закуской. А ко мне у него была претензия. Я, в его представлении, слишком быстро проглатывал чай с той порцией закуски, которая мне причиталась. Я пытался оправдываться тем, что это было купе поезда (хотя я и в нормальной обстановке ем быстро). Но Слава продолжал сокрушаться по этому поводу. И говорил, что, мол, бывают же люди, которые не умеют себя вести в приличной компании.

В другой раз, помню, Слава Демин принес к общему столу вяленую дыню. И пока я ее пробовал и ахал, и охал, и говорил, что ничего вкуснее я в своей жизни не ел, и, видно, и не съем никогда уже, в это самое время все остальные члены нашей компании были сконцентрированы на разливании спиртного. И кто-то предложил мне обмен: водку на вяленую дыню. И тут же около меня оказалась вся вяленая дыня. И это осталось одним из самых ярких моих гастрономических воспоминаний того времени.

Рюмку водки мне все-таки тогда налили. Но когда я попытался угостить кого-то «своей» дыней, никто, кажется, так и не попробовал ее. То ли действительно водка была вкуснее, то ли уж все меня пожалели – не знаю. Скорее всего – пожалели. Видно, слишком сильно и неосторожно я выразил свой восторг по поводу вяленой дыни.

*        *        *

По дороге со Славиной машиной случилась неприятность. На какой-то стоянке у него выломали внутренние и внешние зеркала, панель приборов и прочее. Это случилось, когда он еще не дотянул немного до Прибалтики. В Прибалтике таких неприятностей можно было не опасаться. Однажды я провожал кого-то из наших на своем «Запорожце». Когда я разгружал их вещи на автобусной станции, я поставил свой чемодан на тротуар и обратно в багажник положить его забыл. Так и оставил на дороге. Хватился только под вечер. Вернулся на автобусную станцию. Чемодан стоял на дороге. И никто его за целый день не тронул.

*        *        *

Я играл тогда в Ронишах в паре с Генрихом Грановским. Он потратил много времени на изучение БУКС'а. И выучил его не так уж и плохо. Но, по всей видимости, не очень хорошо чувствовал его внутреннюю логику и структуру в целом. Поэтому иногда пропускал какие-то заявки, которые можно было сделать по БУКС'у, и нервничал, если я пенял ему на это.

Как-то так получалось в первый день, что те восьмерки, где мы с Генрихом играли, заканчивались с нашим небольшим преимуществом, а когда мы не играли, а играли Вилен с Оскаром и Леня Орман с Петром Александровичем, результат был для нашей команды гораздо лучше. И Грановский стал говорить, что его не устраивает такая игра, когда мы не приносим побед команде.

В таких разговорах закончился первый день. А в конце второго дня Генрих сказал, что снимает нашу пару с соревнований.

Пару матчей мы вообще не играли. А наши стали играть не так уж и блестяще и сползли с первых позиций. И я сказал Генриху, что глупо сидеть тут и не играть. И он со скрипом согласился продолжить борьбу.

Один из матчей мы с Генрихом заканчивали вместе с Виленом. По окончании Вилен вышел к нам из закрытой комнаты, где он играл с Оскаром, и сказал, что они «продули матч на минус». Когда же мы подсчитали результат, выяснилось, что матч мы выиграли, правда, с очень небольшим преимуществом. Тут Генрих немного успокоился. Но ненадолго. Нервное напряжение чувствовалось до конца турнира. И хотя воспоминания об этом турнире все равно остались приятные, но были они, скажем так, не самыми приятными моими бриджевыми воспоминаниями.

Кстати, изучение БУКС'а, как мне кажется, не прошло даром для Генриха. Он придумал защитные заявки, которые, по всей видимости, были навеяны малым БУКС'ом. Так, «Малый БУКС», в частности, содержит двузначную заявку 1 черва (на мастевое заявление противника), которая означает среднюю по силе карту с пикой или более сильную руку. Защитная система Генриха тоже содержит элементы такого подхода. Хотя, может быть, эта идея пришла ему в голову, когда он еще не был знаком с БУКС'ом.

*        *        *

Несмотря на неважную игру в Ронишах в 1977 году, мы все-таки заработали медали за первое место в общекомандном зачете. Эти медали мы получили по сумме выступлений в командном, парном и индивидуальном турнирах, хотя ни в одном из этих турниров никто из нас не попал в тройку призеров. Только в «Паттоне» мы поделили по очкам третье и четвертое места с какой-то командой. Но по коэффициентам Бергера остались на четвертом месте. И с этим обстоятельством была связана одна история.

Поначалу нам присудили только второе место в общекомандном зачете. При этом разрыв с первым местом был мизерным. Ну и я решил нарушить Виленовское наставление о том, что надо не качать права после окончания игры, а надо играть хорошо. Должен сказать, что Вилен в этом отношении был очень нетерпим. Когда кто-то подходил к турнирной таблице и начинал считать всякие там варианты – например, что будет, если вот эта команда выиграет у тех-то, а эта команда проиграет, – он называл это онанизмом над таблицей. (На самом деле, он выражался еще более грубо.) Когда я читаю где-то, что руководитель или ведущий игрок команды составляет очковый план на следующий день – то есть подсчитывает, сколько очков надо набрать команде завтра, – я не вижу в этом ничего плохого. Но тогда, давным-давно, Вилен считал всякие такие неигровые действия онанизмом. И поэтому они у нас были не в почете.

И все-таки тогда в Ронишах я стал проверять все расчеты. И я обнаружил, что в положении о турнире было сказано, что при распределении мест используются коэффициенты Бергера, но для общекомандного зачета считается, что места были поделены. А нам для общекомандного зачета засчитали четвертое место в «Паттоне». Я об этом сказал своим и пошел разбираться с судьями. Патя хотел было мне помочь, но Вилен не пустил его помогать мне. «Не надо мешать Славе», – сказал он.

Я уговорил судейскую бригаду очень быстро, и первое место досталось нам. За первое место мы получили медали, а также нас наградили какими-то фантастически красивыми тортами. На них карточные масти были выложены малиной и черникой. Каждый член команды получил по торту среднего размера. И еще один громадный торт был вручен нашей команде. Естественно, мы позвали всех к нам на чай. И справиться со всеми этими тортами было не так-то просто. Это мероприятие Вилен определил как «едьба тортов тимами».

 За второе место давали ящики с пивом. Что заставило меня подумать, стоило ли мне качать права за первое место. Ведь народ наш командный явно предпочитал прибалтийское пиво сладким тортам. Но никто мне никаких претензий не высказал. Вернее, конечно, все высказались по этому поводу. Но упрекали меня только в шутку. Патя особенно был доволен тем, что мы заняли первое место, и за чаем выразил мне свое одобрение. А я ему говорил, что раз мы с Генрихом плохо играли, то должен же я был помочь команде хоть в чем-то. Патя в ответ только добродушно посмеивался.

*        *        *

Патя добродушно посмеивался всегда – и когда его хвалили, и когда ругали, и когда намекали на, скажем так, сомнительность его поведения за столом. На одном из турниров в Прибалтике он открыл торговлю пятью пиками, заблокировав пуленепробиваемый шлем противников. Сам Патя так объяснил потом нам свое открытие: «Я открыл карты. Смотрю, у  противника слева не менее 17 очков и у противника справа не менее 17 очков. Поэтому я и сказал 5 пик». Петр Александрович, конечно, не мог видеть сквозь рубашки карт (хотя я и не положил бы голову на плаху в подтверждение этого). Просто он был неплохим психологом.

После его заявки 5 пик репутация Пати была не то чтобы как-то уж подмочена, но все-таки почему-то все стали относиться к нему настороженно. Я, кстати, всегда выговаривал Марику, когда он выражал какие-то сомнения по поводу Пати. И только спустя много лет произошел один эпизод, который показал, что прав все-таки был Марик, а не я.

Вот что пишет Аркадий Белинков об этом эпизоде:

«Где-то в середине 80‑х, после расставания с Орманом, Полковник начал играть с Кацманом. Мы создали команду, в которую входили также я с Аликом Макаровым и Володя Иванов с юным Ладыженским, он тогда еще учился в школе. Команда успешно выступила в полуфинале командного первенства СССР и вышла в финал, куда ваш покорный слуга по объективным причинам поехать не смог.

О том, что случилось на финале, узнал только из рассказов своих одноклубников. Местным бриджистам (дело было в Эстонии) показались подозрительными некоторые сдачи, которые разыгрывал Петр Александрович. За ним начали следить и обнаружили, что он достает готовые сдачи (по-преферансному, «сменки») из кармана, заготовленные заранее. Разразился скандал, нашу команду сняли с соревнований, Полковника и Кацмана дисквалифицировали, по-моему, на год, остальных членов команды наказали менее строго. Самое интересное, что все они были абсолютно не в курсе того, что делал Полковник, и в сущности пострадали зазря. Особенно жаль было Мишу, который совершенно не обращал внимания на акции Полковника.

Оказалось, что Полковник не придумывал расклады, а брал их из старых книжек, причем все они были экзотические, с редкими видами сквизов и впусток. Одному из местных бриджистов сдача, которую разыгрывал Полковник, показалась знакомой, и тогда за Полковником начали следить. Прошло время, и все наказанные вернулись в бридж, и история эта забылась. Я думаю, что Петр Александрович решил таким образом показать, что есть еще порох в пороховницах и что его рано списали из большого бриджа».

Значит, по-преферансному это называется «сменки»! Неплохо было бы мне об этом знать тогда, давным-давно, в Гурзуфе, когда я один сражался против трех харьковских преферансистов.

Примерно то же самое об этом эпизоде в финале командного первенства Союза я услышал и от других наших бриджистов. Надо сказать, что на это первенство наша команда по результатам московского отбора не попала. Причем все решилось в матче с командой, в которой играл Петр Александрович. Он тогда тоже играл с Мишей Кацманом. В одной из сдач Петр Александрович поставил семь без козыря (большой шлем), имея в пиках туза, короля, даму, валета и две маленькие. При этом противники (то есть мы с Мариком) имели в пиках пятую десятку. Петр Александрович разыгрывал этот контракт. Стал отбирать пику. Убедился в плохом раскладе. Сокрушенно вздохнул. Потом задумался. Пробормотал что-то типа «а давай-ка попробую вот так», провел какой-то умопомрачительный внутренний импас в побочной масти и, в конце концов, контракт выиграл. Наша пара на другом столе села в семи пиках. Это стоило нам 17 очков. В результате мы проиграли несколько очков команде Сластенина, проиграли отбор и на первенство Союза не поехали.

После матча Марик мне сказал: «А тебе не кажется, что Патя как-то не очень естественно вел себя за столом во время этой сдачи?» «Что ты имеешь в виду?» – спросил я у Марика. И Марик сказал мне, что все эти вздохи и бормотанье Петра Александровича ему показались наигранными. Мне эти подозрения Марика представились тогда совершенно необоснованными. Вернее, я считал, что мы не можем подозревать нашего товарища по бриджу в таких чудовищных поступках. И я спросил Марика: что же ты, мол, считаешь, что Патя знал расклад? И тут уже Марик не смог сказать мне, что он так думает, и только пожал плечами. Но, видно, Марик все-таки зародил у меня какие-то сомнения насчет Петра Александровича, если я запомнил этот разговор и всю эту историю с пятой десяткой пик.

После того, как стала известна эстонская история, я, конечно, пересмотрел свое отношение к подозрениям Марика. Ну, и к сожалению, победы в парных и командных соревнованиях, в которых принимал участие Патя, надо принимать с большой осторожностью. Сюда я отнес бы и победы первого десятилетия с моим участием: второе место в «Паттоне» в Вильнюсе 1971 года и первое место в Ронишах в общекомандном зачете 1977 года. И хотя Патя играл в Москве за «Форсинг» время от времени (в том числе с Леней Орманом), в «выездных» соревнованиях он не принимал большого участия. И все остальные достижения «на выезде» с моим участием были сделаны без него: первое место в Таллинском турнире 1969 года, первое место в Таллинском турнире 1970 года, второе место в Тартусском турнире 1974 года, первое место в Тартусском турнире 1975 года. Сюда, естественно, относятся и все призовые места в парных турнирах.

Должен здесь заметить, что общее мнение было таково, что Патя стал творить такое только начиная с какого-то момента. Ведь такие сдачи (типа пятой десятки пик) не могли остаться незамеченными.

Кстати, Марик всегда с подозрительностью относился к Петру Александровичу. «Тебе не кажется, – говорил он мне, – что наказующую контру Патя произносит жестко – "Контра!", а информационную – как "Контр"». И иногда, когда Патя давал "Контр", Марик его (как бы в шутку) спрашивал: «Петр Александрович, вы сказали "Контра!" или "Контр"?» Патя в ответ на это только добродушно посмеивался.

Странно, но несмотря на все сказанное, я вспоминаю о Петре Александровиче Сластенине с каким-то грустным чувством. И уж что я совсем не ощущаю, так это какой-то злости. В чем тут дело – трудно сказать. Неужели это возраст играет такие шутки? А может, виной всему вот это Патино обезоруживающее добродушие?

Петр Александрович никогда не возражал, когда его называли Патей или полковником. Хотя обычно так его называли за глаза. А к нему лично обращались с уважительным «Петр Александрович». Мало кто знает, что на самом-то деле Петр Александрович полковником не был. Его последнее воинское звание было подполковник. Звезда, похожая на Звезду Героя Советского Союза и украшающая его грудь, не была Звездой Героя. Он что-то когда-то мне объяснил про эту звезду, но воспроизвести эти объяснения я сейчас не могу.

*        *        *

Хочется сказать еще несколько слов о Генрихе Грановском. В то время, когда мы играли с ним в Ронишах, мы не были близкими друзьями. Мы сблизились с ним много лет спустя, где-то в середине восьмидесятых. Тогда он мог уже зайти к нам не Преображенку просто так, когда не было никаких игр.

Генрих преподавал математику в Московском инженерно-строительном институте. Он был профессиональным репетитором. Зарабатывал на репетиторстве неплохие деньги. Как-то он сказал мне, что его кто-то там часто спрашивает, откуда у него деньги. И поначалу его такие вопросы раздражали. Но в какой-то момент он придумал, как будет на такие вопросы отвечать. И теперь он говорит, что, мол, знаком с одной очень пожилой балериной, которая его просто обожает. И вот она-то и содержит его. При этом он сообщал некоторые интимные подробности: его балерина любит дарить Генриху всякие дорогие безделушки и часто говорит ему: «Пошелуй меня, шиночек».

Генрих занимался с Анькой математикой, категорически отказываясь брать за это деньги. После восьмого класса мы захотели перевести Аньку в математическую школу. Это была довольно известная в Москве школа #179. Расположена она была в самом центре Москвы. Когда-то там учились обе доченьки Александра Вертинского. А с 1970 года там образовались математические классы. И к тому моменту, когда Анька туда стала поступать, эти математические классы уже считались одними из сильнейших в Москве.

Анька стала сдавать экзамены. Решила пару задач. Но этого было недостаточно, чтобы ее приняли. Но в то же время это было не так уж и плохо, чтобы ее отсеяли после первого тура. И Аньку пригласили на второй тур решения задач.

И вот вечером, накануне второго тура, я решил немного позаниматься с Анькой математикой. Я подумал, что времени нам хватит только на одну какую-нибудь тему. Поэтому надо было выбрать очень «ходовую» тему. И я посчитал, что если тогда, давным-давно, в Румынии, вопреки правилам математических олимпиад, была дана известная задача (которая у нас была в седьмом классе на Московской олимпиаде), то, наверное, эта тема и есть самая «ходовая».

И я стал рассказывать Аньке про эту задачку. Рассказал ей про алгоритм Евклида. После этого Анька пошла на второй тур. Смешно, но там ей дали ту самую «румынскую» задачу. Ну, если ты знаешь алгоритм Евклида, то решить такую задачку не представляет особого труда. А вот если ты его не знаешь, то тогда надо быть Мариком Мельниковым, чтобы с такой задачкой справиться.

Анька, конечно, сделала эту задачку и решила еще какую-то. И опять кого-то из второго тура приняли в школу, кого-то отсеяли, а Аньку пригласили на третий тур.

И тут до меня дошли слухи, что среди принятых школьников были те, которые выступили не лучше, чем Анька. Я пожаловался на это дело одной своей университетской подруге. Назову ее здесь условно Майей Херц. Так вот, Майя Херц мне на это сказала: а что ты, мол, Слава, хочешь? Ведь в эту школу поступает много ребят, родители которых – известные математики. А если дети известных математиков не очень хорошо выступили на экзаменах, то это справедливо, что их приняли. Потому что их родители смогут им помочь в дальнейшем.

Это, конечно, интересное соображение – принимать в математическую школу не тех детей, которые более талантливы в математике, а тех детей, родители которых стали профессиональными математиками. Но мне такая логика не показалась правильной. Я пожаловался на это дело Марику Мельникову. Марик сказал мне, что он тут же позвонит Шурику Кириллову или Коле Константинову, которые в этой школе играли ведущую роль. И он действительно позвонил Шурику Кириллову и потом перезвонил мне и сказал, что я могу считать, что Аньку уже приняли в школу.

А Анька мне сказала, что раз ей дали ту самую единственную задачу, про которую я ей рассказал, то, может быть, я ей расскажу еще про какую-нибудь задачку? Я напрягся и дал Аньке еще какую-то задачку, которая мне показалась стоящей данного момента. Одновременно я попросил Генриха объяснить Аньке, как геометрические задачи на построение можно решать с помощью аналитики. Генрих позанимался с Анькой. Анька пошла на третий тур. Смешно, но там сработали и прием, объясненный Генрихом, и моя вторая задачка. Кроме того, Анька сделала еще одну задачку уже вполне самостоятельно.

Через пару дней нам позвонили из школы и сказали, что Аньку приглашают на четвертый тур. Три задачки на третьем туре не решил никто, кроме Аньки. Однако после третьего тура еще часть школьников была принята в школу. Тут я позвонил Марику и спросил его, как он объяснил Шурику Кириллову, о чем он его просит. И не понял ли его Шурик Кириллов так, что Марик просит Аньку не принимать в школу, даже если она решит все задачки? Одновременно я позвонил в школу и сказал, что Анька больше ни на какие туры не пойдет. Очень быстро после этого из школы позвонили и сказали, что Анька туда принята.

Тот факт, что Анька смогла на экзамене решить задачку на геометрическое построение, используя при этом некоторую технику, которую ей объяснил Генрих, говорит хорошо не только об Аньке, но и – еще больше – о Генрихе. Видно, он был все-таки классным репетитором. Сам он, кстати, был не очень высокого мнения о том, что делает. Он мне как-то сказал, что  есть люди, которые что-то умеют делать, например вот ты (это он сказал про меня). А есть люди, которые сами ничего не умеют делать, например я (а это он сказал про себя), и они могут только учить других. По всей видимости, излишняя самокритичность Генриха была присуща ему не только в бридже, но и вообще в жизненных ситуациях.

Генрих никак не мог сам для себя ответить на вопрос, почему в стране, где мы жили, бридж был запрещен, а, скажем, шахматы и домино не были запрещены. И у него возникла такая идея – а что, если играть в бридж, но на костяшках домино? И он изготовил из домино аналоги карт. Деталей этого изготовления я не знаю, никогда я этого домино не видел, но знаю, что оно было изготовлено, и пробная игра в Парке культуры и отдыха состоялась. (А может быть, на Генриха тоже оказали влияние московские художники-нонконформисты, которые, борясь с запретами властей, примерно в это же время стали устраивать свои выставки на «открытом воздухе»?)

Генрих сказал мне, что назовет свое изобретение «математическим домино». Я предложил назвать это «математическим универсальным домино» (сокращенно – МУДО). Но Генрих такое название не принял.

«Математическое домино» Генриха Грановского не пошло широко. Но идея была неплохой.

Как-то в Горбачевские времена, накануне намечаемой поездки Горбачева в Вашингтон, Генрих пришел на Преображенку и сказал, что проходил где-то близко от своего дома и там какие-то бабульки в разгар какого-то празднества исполняли в подпитии всякие там частушки. «Ну, – сказал Генрих, – знаешь, как они прокричат таким пронзительным голосом какие-то две или четыре рифмованные строчки и потом крикнут "Ии … их! " и закружатся в каком-то простом танце».

И я сказал, что знаю, о чем он говорит, но, пожалуй, не видел такого в жизни, а только, наверное, где-то на сцене.

«Ну, вот, – продолжал Генрих, – а я ворвался в их пляску и тоже прокричал:

"Мишка, штопаный гандон,

Завтра едет в Вашингтон!

Ии…их! "

Они были очень напуганы этим, и мне пришлось оттуда смыться».

Сейчас, когда я пишу эти строки, я ясно представляю себе лицо Генриха: улыбка, слегка выпученные глаза, слегка возбужденная манера рассказа. Он немного грассировал, и когда рассказывал что-то, то подходил очень близко к тебе, не соблюдая даже ту небольшую дистанцию, которую мы держали в России.

Внешне Генрих чем-то напоминал Горбачева. И ему часто об этом говорили. Однажды он пришел на Преображенку необычайно злой. Ему опять кто-то в автобусе сказал, что он похож на Горбачева. И он меня стал спрашивать, что это все значит.

– Я прросто не понимаю! Рразве у меня шейные позвонки такие же, как у всех этих подонков?!

И он решил отрастить бороду.

Он отрастил бороду, и разговоры о том, что он похож на Горбачева, прекратились. Но вот он как-то опять пришел на Преображенку. И был в какой-то непонятной задумчивости. Я спросил его, в чем дело. И он мне рассказал, что ехал только что в метро. К нему подошла какая-то пожилая женщина и сказала: «Вы знаете, извините…» И Генрих спросил у нее: а в чем, мол, дело. И женщина продолжила: «…извините, но вот если вам сбрить бороду, вы будете вылитый Горбачев!»

В конце восьмидесятых дела Грановского шли уже не так хорошо. Образование было не в моде. И мало кто хотел нанимать репетитора своим детям. Хуже стало у Генриха и со здоровьем. Он перенес несколько инфарктов. В какой-то момент он попал в больницу. В это время я должен был ехать на пасеку. Но все-таки успел заехать к Генриху. По каким-то причинам меня к нему не пустили. (В советских больницах, если помните, любили не пускать к больному.) Я передал ему записку. И когда уходил, увидел его через какие-то двойные стекла. Пытался помахать ему рукой, но это было бесполезно. Потом я увидел, как ему принесли мою записку и как он ее читал и ел клубнику…

Вот что написал Алик Макаров в своих воспоминаниях о Генрихе:

«Пережив несколько инфарктов, он начал играть в теннис около своего дома в Теплом Стане. Однажды с той же целью он приезжал ко мне в Троицк. Мы провели отличный день и договорились продолжить эти игры. Говорят, что час ежедневной игры в теннис решает кардиологические проблемы. Увы, Генриха это не спасло».

Да, действительно, в последние годы Генрих часто играл в теннис. Один из его учеников имел какое-то отношение к Институту физкультуры. И Генрих получил доступ к теннисным кортам института. Иногда я присоединялся к нему. Генрих носился по корту, совсем не будучи похожим на сердечника. Но Генрих умер не от инфаркта. Так что, я думаю, можно было бы сказать, что он все-таки смог одержать победу над своим сердцем. Но он не мог победить советскую медицину. Он принимал таблетки, разжижающие кровь. В госпитале у него началось кровотечение, которое «прошляпили» врачи. Вот так он и умер. Я узнал об этом на пасеке. Но на похороны все-таки смог приехать.

Это был июнь 1991 года. Из бриджистов на похоронах был еще только Вилен. Когда я увидел его там, печально и медленно бредущего в своей неизменной вельветовой куртке, мне стало совсем муторно.

Это были вторые похороны, на которых мы с Виленом были вместе. Таня Голикова – «бабушка Московского бриджа» – скоропостижно скончалась от инсульта в возрасте 52 лет, 11 марта 1987 года. Когда Василий Васильевич Налимов, Танин босс, говорил на поминках какие-то теплые слова о ней, он, в частности, в соответствии с той философской концепцией, которую он исповедовал, сказал что-то примерно в том духе, что не все заканчивается для человека после его физической смерти. На самом деле я не помню точный смысл слов Василия Васильевича. Но дословно запомнил, что добавил к сказанному Вилен. Он сказал: «Но попечалиться все-таки не возбраняется».

 Незадолго до смерти Вилена мы разговаривали с ним по телефону. Он – из Москвы, я – из Нью-Йорка. Он был тогда уже серьезно болен. И я решил, что вот тогда-то я и скажу ему, как я обожал его и как приятно мне было общаться с ним все это время. Но когда мы стали говорить, я не смог выговорить все эти «телячьи нежности». Это было бы, наверное, и супротив его, да и моих принципов. И я только надеюсь, что он знал, что я хотел бы ему сказать и почему не сказал.

…И ДВА РАСКЛАДНЫХ КОРОЛЯ

Так получилось, что с теми ведущими игроками Москвы семидесятых годов, которые были когда-то моими партнерами, я играл по БУКС'у. Сюда я отношу (помимо Вали Вулихмана, с которым я обкатывал систему и играл самые первые матчи в Прибалтике) Марика Мельникова, Вилена Нестерова, Васю Стояновского, Сашу Рубашова, Генриха Грановского, Леона Голдина и Мишу Донского. По этой причине я, наверное, единственный человек, кто плохо знал все остальные московские системы. Я никогда не имел возможности по ним играть (хотя и знакомился с ними по описанию) и ощущал их только направленными против меня за столом.

 С Мариком Мельниковым я играл по БУКС'у всю мою бриджевую жизнь в России. Он был энтузиастом БУКС'а, считал его хорошей системой (особенно «Малый БУКС») и продолжает считать так и сейчас. Но вот самоотверженность, проявленная Сашей Рубашовым, Виленом Нестеровым и Васей Стояновским при изучении БУКС'а, меня просто изумила. Система была выучена ими безропотно и досконально. И буквально с первой игры они ориентировались в логике системы довольно свободно. Не лучше Марика, конечно (который чувствовал ее своей печенкой), но ошибок в механизмах БУКС'а они не делали.

*        *        *

С Сашей Рубашовым мы отыграли по БУКС'у целую неделю в Ронишах. Сам Саша написал, что у него эта система «шла с большим скрипом». Но если кто-то станет трактовать эти Сашины слова таким образом, что он путался в системе или делал какие-то ошибки, то это было бы совершенно неверно. «С большим скрипом» – скорее всего, означало, что Саша не всегда понимал логику системы. Но я ему говорил: играй, мол, как написано, и все будет в порядке. И он торговался дисциплинированно, по системе. Особых его ошибок я не припоминаю.

*        *        *

По БУКС'у мы играли с Виленом Нестеровым. Когда мы играли против него с Мариком, он часто иронизировал по поводу нашей системы. В БУКС'е очковое содержание сразу включает дополнительные очки за расклад, которые подсчитываются по системе Горена. Так мы и объясняли противникам свои заявки, называя наши очки «раскладными». И когда такое объяснение давалось Вилену или его партнеру, Вилен к словам «столько-то раскладных очков» часто добавлял «… и два раскладных короля». Но когда он играл по БУКС'у со мной, все шло довольно гладко. В частности, оба рождественских турнира в Тарту, в 1974-м и 1975 годах, мы играли по БУКС'у и заняли там второе место в 1974 году и первое – в 1975 году.

*        *        *

С Васей Стояновским мы играли только в одном турнире в Таллине. Где-то в самом начале турнира Вася сделал какую-то неожиданную и непонятную для меня заявку в торговле. И когда после игры я ему сказал об этом, он мне возразил, что никогда не делает никакой заявки просто так, не подумав. И если мне покажется, что он заявил что-то не то, то я не должен злиться на него, а должен подумать, какая карта (даже самая неожиданная, невероятная) может быть у него. И эта карта у него и будет.

Надо сказать, что после этого разговора играть с Васей было одно удовольствие. И скоро я убедился, что Вася был прав в оценке своих возможностей в торговле. А это было так замечательно – играть с партнером, когда ты уверен на сто процентов, что любое его заявление всегда имело какой-то смысл.

Как-то мы решили с ним отобедать в ресторане гостиницы Виру. Это было на одном из последних этажей. Кажется, на 22-м. А с 23-го этажа русские вели наблюдение за иностранными посетителями гостиницы. В конце 2010 года там открылся музей КГБ. Но мы с Васей ничего про 23‑й этаж тогда, естественно, не знали.

Как только мы вошли в ресторан, нас встретила девушка и повела за столик. Васе этот «шик» ужасно не понравился. И он мне сказал вполголоса, что у него в кармане только три рубля.

Мы заказали, как мы думали, скромный обед: литовский холодный суп с горячей картошкой и цыплят табака. Но все оборачивалось как-то очень неожиданно для нас. Литовский холодный суп нам подавали сразу три официанта. Один из них притащил громадную супницу и разливал суп из нее по нашим тарелкам. Причем делал он это как-то уж очень степенно, не торопясь. Второй официант принес казанок с горячей картошкой и раскладывал нам ее на тарелки серебряными (на вид) щипцами. А третий официант тоже что-то делал, непрерывно услужливо кружа вокруг нас.

Вася был в шоке. Он спросил, сколько у меня денег. Я сказал, что у меня есть 25 рублей. Видно было, что это его не успокоило.

Мы закончили с холодным литовским супом. Пришел четвертый официант и стал все убирать со стола. Мы перешли к цыплятам табака. Они были очень вкусными. Я таких никогда не ел. А официанты, которым мы уже потеряли счет, продолжали кружить вокруг нас. Когда мы, наконец, разделались с цыплятами, я предложил выпить еще по чашечке кофе. Вася обреченно согласился. Мы еще не знали, хватит ли у нас денег или нет. Ну а если не хватит, то нас, наверное, все-таки не будут бить. А поэтому – почему бы не выпить по чашечке кофе.

Мы выпили наш кофе. Нам принесли счет. Там было пять рублей на двоих. По два рубля пятьдесят копеек на каждого...