Текст книги "Новая космическая опера. Антология"

Автор книги: Скотт Вестерфельд

Соавторы: Урсула Кребер Ле Гуин,Майкл Джон Муркок,Пол Дж. Макоули,Аластер Рейнольдс,Стивен М. Бакстер,Грегори (Альберт) Бенфорд,Роберт Рид,Кэтрин Азаро,Аллен Стил,Тони Дэниел
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 53 страниц)

– Думаю, тебе бы стоило определить меня на настоящий момент как множественную. Я реплицируюсь и реплицируюсь. Это своего рода художественный проект, начатый мною несколько лет назад. А инициатором была Алетея – еще тогда, когда мы были с нею вместе.

– Ты можешь мне о ней рассказать? Ее образ преследовал меня многие годы. Я представлял себе ее как некую femme fatale из фильма-нуар. Уведя тебя, она разрушила все мои мечты.

– Никто меня никуда не уводил. Я ушла. Порою мне и самой непонятно, о чем я тогда думала. Алетея Найтшейд была далеко не подарочек, уж это я вам точно скажу. В то время, когда мы были с ней вместе, с ней случился первый из этих срывов.

– Срывов?

– У нее была врожденная, на генном уровне шизофрения. Из-за этого ей не разрешали стать БАЛом, а ей очень хотелось. Большую часть времени медицинский грист контролировал ее состояние, но иногда… Словом, она всех перехитрила. Она была сообразительнее, чем надо бы для ее блага.

– И вот потому ты и стала БАЛом? – спросил Андре. – Потому что она не могла?

– Я вдолбила себе, что делаю это для себя, но – да. Тогда – да. Теперь все сильно изменилось.

Молли улыбнулась, а свет в мастерской был как раз подходящий. Андре видел в ее глазах следы многогранности. Некая фрактальность радужки.

– Ты себе даже не представляешь, насколько это прекрасно – сколько я могу видеть!

Молли рассмеялась, а Андре слегка передернуло. Благоговение или ужас? Он и сам не знал.

– Алетея была просто женщина, – сказала Молли. – Думаю, она откуда-то из окрестностей Юпитера, Какая-то там луна или что еще в этом роде. – Молли неопределенно махнула в сторону окна; подобно многим обитателям внутренней системы, она воспринимала внешнюю как нечто малопонятное, все тамошние планеты и луны были для нее одинаковы. – Она выросла на какой-то странненькой ферме.

– Каллистианская свободная ассоциация фермеров?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Она не слишком об этом распространялась.

– А какая она была?

– Трудная.

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас попробую объяснить.

Глоток чая. Андре вдруг вспомнил, что так еще и не брался за свой. Чай оказался великолепным и почти сплошь состоял из гриста. Было несколько неуютно понимать, что пьешь вот такое.

Не беспокойся, я обо всем позабочусь, сказала его пелликула.

«Знаю уж, знаю».

– У Алетеи были два качества, которым никак не полагается сосуществовать в одном органическом мозге. Большой интеллект и большое сердце. Она чувствовала буквально все и слишком, слишком об этом думала. Она была рождена, чтобы стать БАЛом, и в конце концов нашла для этого способ.

– Бен?..

– Они полюбили друг друга. Просто так уж удачно вышло, что именно Бен мог помочь ей обойти процедуры скрининга. Но Алетея, она же всегда была прушницей. Она была удачлива буквально на квантовом уровне. Пока не перестала быть удачливой.

– Так, значит, они с Беном были вместе прямо перед тем, как он стал… Тадеушем.

– Да, около года.

– И ты ревновала?

– К тому времени я уже наелась Алетеей по самое это место. Я любила ее и буду любить, но мне хотелось жизни… ну, скажем, попроще. А она была вся какой-то клубок, распутать который мне было не под силу.

Молли взялась пальцами за кончик своего носа и чуть-чуть его подергала; трогательный жест, умилился Андре.

– Ну и к тому же, – закончила Молли, – это же она от меня ушла.

– Ну и что это сделало с тобою и с Беном?

– Ничего. Бена я люблю, он мой лучший друг.

Она говорила в настоящем времени, но Андре предпочел этого не заметить.

– Но ты скажи мне, Молли, для какой такой радости он поменял свое имя? Вот этого я не в силах понять.

– Потому что он не был уже БАЛом.

– О чем это ты говоришь? Конечно же, он был. Ну – особым. Очень особым. И все равно…

– Нет. Он сказал, что он нечто совсем новое. Что он больше не Бен. Впрочем, это была скорее шутка, ну, вроде шутки. Потому что он, конечно же, как был, так и остался Беном. И пусть там Тадеуш был больше чем человек, он точно был по крайней мере человеком, и этим человеком был Бен Кей. Он никогда не мог толком мне это все объяснить.

– Временная пропагация без перекрытия сознаний. У башенных, в смысле башен времени, БАЛов всегда возникала эта проблема. Интерференционные картины. Провалы. Но с Тадеушем удалось наконец подобрать нужную частоту. Сознание проникает в будущее и отражается назад с античастичным квантовым смешением.

– Вот этот кусок вашего, специалистов, жаргона я никогда не могла понять.

– Мы сотворили Бога.

Молли фыркнула, и чай брызнул у нее из носа. Она продолжала смеяться, пока к глазам у нее не подступили слезы.

– Мы сделали нечто, – сказала она, немного отдышавшись. – Нечто, весьма отличное от всего, бывшего прежде. И все же, Андре, я же знала Тадеуша. Вот уж ему-то я точно не стала бы поклоняться, никогда и ни за что.

– Некоторые придерживаются иной точки зрения.

– Тадеуш считал их полными психами. Ему было в их обществе крайне неловко.

– А как Алетея, она тоже была из таких?

– Алетея? Во всем, что касалось Тадеуша, Алетея была закоренелым атеистом. То, что сделала она, было хуже. Во много раз хуже.

– О чем это ты говоришь?

– Она в него влюбилась.

– Я не понимаю.

– Алетея влюбилась в Тадеуша.

– Но она же и так любила Тадеуша.

– Подумай-ка получше.

– Бен, – сказал Андре после секундной заминки. – Тадеуш и Бен не были одной и той же личностью.

– Да уж, положеньице было – цирк, да и только.

– Удачливым соперником Бена стал… другой вариант его собственной личности.

– В Тадеуше родился новый, улучшенный Бен. И, как легко догадаться, Алетея в него влюбилась. Загвоздка была только в том, что и Бен никуда не девался.

– Господи, – сказал Андре. – Ну и как же…

– Пикантно?

– Более чем пикантно.

Молли встала, подошла к окну и провела по стеклу пальцем, оставив на нем длинный, чуть мутноватый след. Здесь, в Конноте, освещение было ровным и спокойным, почти идеальным для нужд художника. Абрис Молли, вырисовывавшийся на фоне окна, был прекрасен.

– Таковым же было и решение, к которому эти трое в конечном итоге пришли, – сказала Молли. – Более чем пикантным.

– Алетея должна была стать подобной Тадеушу.

– Как ты сумел догадаться?

– В этом есть своя, и не хитрая, логика. Возникнет новая Алетея, а старая Алетея останется Бену.

– Да, – кивнула Молли. – Логика отчаяния. Но был один неучтенный фактор.

– Сердце Алетеи.

– Совершенно верно. Она любила Тадеуша. И она не любила больше Бена. Любила, конечно, но уже совсем не так. – Молли повернулась к Андре, но тот не видел ее лица из-за яркого света, лившегося в окно. – Но она не стала вмешиваться в их планы. И вот за это я никогда ее не прощу.

– Не стала, потому что хотела быть БАЛом.

– Хотела превыше всего. Хотела больше, чем любила Бена. Больше, чем любила Тадеуша. Но она уже за это наказана, все они наказаны.

– А как она сумела обойти скрининг? Ведь, по идее, ее состояние полностью исключало…

– Ты же знаешь Бена. Тадеуш и Бен решили, что очень этого хотят. На их стороне были изобретательность и умение убеждать. Очень изощренная изобретательность и очень большое умение убеждать.

Андре поднялся и встал рядом с ней, спиною к окну. Его затылок и шея ощущали небесное тепло.

– Расскажи мне, – сказал Андре.

Он прикрыл глаза и попробовал только слушать, но уже через секунду почувствовал прикосновение – Молли взяла его за руку.

– Я – Молли и только Молли, – сказала она. – Да, я всего лишь один из аспектов, но и все они, и все слои моей пелликулы – это Молли. Все это программирование, и весь этот грист, все это тоже я, Молли. Женщина, которую ты прежде любил. Но теперь я рассеяна по всей Диафании, по всему Мету. Я вплетена во внешний грист. Я созерцаю.

– А что ты созерцаешь?

– Солнце. Я созерцаю солнце. Когда-нибудь я его напишу, но пока еще не готова. Чем больше я созерцаю, тем менее готовой себя чувствую. Скорее всего, я буду созерцать еще очень долго. – Она чуть сжала его руку. – Но я как была, так и осталась Молли. А Бен не был Тадеушем. А Тадеуш – был. И Бена ела поедом ревность, но ревность к кому? Он считал, что имеет право решать свою собственную судьбу. Мы все имеем такое право. Он считал, что у него оно тоже есть. А было оно у него или не было? Я даже и не знаю.

– Трудный вопрос.

– Это никогда не стало бы вопросом, если бы не Алетея Найтшейд.

– Что случилось? – спросил Андре, все еще не открывая глаз. Теплое пожатие ее руки. Яркий свет на его затылке. – Где ты была?

– Понимаешь, Андре, Бен вонзился прямо в сердце Тадеуша. Как нож. С тем же успехом это мог бы быть настоящий нож.

– Как он смог это сделать?

– Когда это случилось, я была в Элизиуме, – пояснила Молли.

– На Марсе?

– На Марсе. Я была в составе команды, ты же знаешь. Консультант по эстетике. Меня тогда снова наняли.

Андре открыл глаза, и Молли тут же к нему повернулась. Безжалостный свет резко обозначил морщинки в уголках ее рта и на лбу. На той ее части, которая здесь. «Мы постарели, – подумал Андре. – И совсем растеряли прошлую близость».

– Все это как-то неопрятно… органика и все такое… поначалу. Там, где перестраивали Бена, рядом с одним из паровых вентилей была лаборатория. Были пульсации почти на разрыв и луч, расщепляющий на квантовом уровне, что, насколько я понимаю, крайне неприятно для процессируемого. К слову сказать, нечто подобное происходит, если ты множественный и решишь вдруг разбрестись по частям. В такие моменты мы особенно уязвимы.

– Когда перестраивали Алетею, Тадеуш тоже был там?

– Да, был. Вместе с Беном.

– И попал таким образом в интегрирующее поле, – подытожил Андре. – Как попал бы и любой, кто был рядом. И произошло слияние возможных будущих.

– Да, – кивнула Молли. – В этот момент каждый стал частью каждого.

– Бен, и Тадеуш, и Алетея.

– Бен понимал, что его любовь обречена.

– И это привело его в ярость?

– Нет. Это привело его в отчаяние. Беспросветное отчаяние. Не забывай, что я тоже была там. Я это чувствовала.

– И в тот момент, когда включили интегрирующее поле…

– Бен вонзился в сердце Тадеуша. Он протолкнул себя туда, где он просто не мог быть.

– Что ты имеешь в виду – «не мог быть»?

– Ты слышал когда-нибудь эти истории из далекого прошлого, когда эффект Мерсера был еще только-только открыт, о влюбленных или супружеских парочках, пытавшихся слиться в одно существо?

– Результаты были кошмарные. Рождались уроды, чудовища. И, к счастью, почти сразу умирали.

Андре попытался представить себе, каково это было бы, присутствуй в его пелликуле или в его конвертате некая сущность, отличная от него. Если бы ему приходилось все время терпеть неустранимое соседство этой сущности, другого. Едва ли не важнейшая особенность пелликулы состоит в том, что она ни при каких обстоятельствах не сделает ничего такого, чего не хочет вся личность. Она попросту не может – как не может взбунтоваться против тебя твой гаечный ключ.

Молли подошла к картине, окинула ее критическим взглядом и что-то смахнула с уголка холста. Затем повернулась – лицо и фигура на фоне диких Поллоковых клякс.

– Произошел взрыв, – сказала Молли. – Все аспекты погибли. Алетея не успела еще трансмутировать. Мы думаем, что не успела. Скорее всего, она погибла при взрыве. Ее тело было разрушено.

– А как насчет тебя?

– Я была в гристе. Само собой, меня разбросало, но я тут же сформировалась наново.

– А в каком виде присутствовал Тадеуш?

– Биологический грист с времяопережающими ядрами клеток. Он выглядел нормальным человеком.

– Он походил на Бена?

– Моложе, сильно моложе. Бену-то было уже под сорок. – Молли бледно улыбнулась и кивнула, словно только что что-то сообразив. – Ты знаешь, иногда мне кажется, что именно это и было причиной.

– Что – «это»?

– Что дело совсем не в том, что Тадеуш стал богом. Главное, что он выглядел лет на девятнадцать. У Алетеи всегда была слабость к молоденьким.

– Ты молодая.

– Спасибо, Андре. Ты всегда был очень галантен. Только, знаешь, даже тогда у моего аспекта было много седых волос. Я ведь решила – по глупости, может быть – никогда не растить себе новое тело.

Она стояла спиной к окну – силуэт, окантованный светом. Забыть все это. Забыть о розысках и видениях. Он положил руки ей на плечи и заглянул во фрактальные глаза.

– Ты красивая, – сказал он. – Для меня ты всегда была очень красивой.

Они не стали уходить из мастерской. Молли вырастила на полу постель. Они робко, застенчиво раздели друг друга. И он, и она почти что забыли, как это делается. За все время жизни на Тритоне у Андре не было любовницы.

Она отвернулась от него и вырастила на полу зеркало. В полный рост, точно такое же, какое было когда-то в их спальне. Не для туалетно-косметических целей. Во всяком случае – в примитивном их понимании. Она стала над зеркалом на четвереньки и бегло оглядела себя. Тронула свою грудь, волосы. Тронула лицо.

– Я не могу поместиться в раму, – пожаловалась она. – Я никогда не смогу написать свой автопортрет. Я больше не могу себя увидеть.

– А никто никогда и не мог, – сказал Андре. – Это всегда был такой фокус освещения.

Словно услышав его слова, день мгновенно выключился, и мастерская погрузилась в кромешную тьму. На Кон-ноте не бывало ни рассветов, ни закатов, ни сумерек.

– Семь часов, – констатировала Молли.

Андре почувствовал ее руку на своем плече. На своей груди. Она потянула его на себя, и вскоре они уже лежали вместе прямо на невидимом в темноте зеркале. Зеркало не сломается, не разобьется, ее грист не допустит этого.

Андре медленно, нежно вошел в нее. Молли двигалась под ним маленькими судорожными движениями.

– Я вся здесь, – сказала она через какое-то время. – Теперь я вся твоя.

В полной, хоть глаз выколи, темноте он представил себе ее тело.

А затем почувствовал легкие толчки ее пелликулы в его пелликуле, в микроскопическом расстоянии, их разделявшем.

Возьми меня, сказала она.

Он так и сделал. Он захлестнул ее пелликулу своей, и она не противилась. Он коснулся ее в самой потаенной глубине и нашел способ совокупиться, способ проникнуть в нее и здесь. Молли, живая и теплая плоть, которую он обнимал и защищал.

И на какой-то миг видение Молли Индекс в ее истинной форме.

Такая – и совсем не такая, – как абрис ее тела, виденный им на фоне окна, с ярким светом в контражуре, окружающим ее, как белый горячий нимб. Вся она, раскинувшаяся на сотню миллионов миль. Сосредоточенная здесь, под ним. То и другое и не то и не другое.

– Ты, Молли, истинное чудо, – сказал Андре. – Все в точности как всегда.

– В точности как всегда, – сказала она, и он почувствовал, как она его обволакивает, почувствовал теплую вспыш-

ку, бегущую по коже Диафании, нежданный прилив крови к лицу вселенной. И зябкую дрожь, пробежавшую по сердцу Солнечной системы.

Позднее, все так же во тьме, он сказал ей правду.

– Я знаю, что он жив. Бен не убил его, Бен только его ранил.

– И почему же ты так решил?

– Потому что Бен даже не пытался убить его. Бен пытался причинить ему боль.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Молли, тебе известно, где он сейчас?

Он начал уже думать, что она задремала, но в конце концов получил ответ:

– А с какой такой стати я тебе это скажу?

Андре выдохнул, выдохнул полностью, до исчерпания легких. «Я был прав», – подумал он. Он вдохнул, стараясь ни о чем не думать. Стараясь сосредоточиться на дыхании.

– Возможно, это сделает грядущую войну покороче, – сказал он. – Мы думаем, что он – главный ключ.

– Вы, священники?

– Мы, священники.

– Я не верю, что будет война. Все это просто разговоры. Другие БАЛы сумеют приструнить Амеса.

– Я хотел бы, что бы ты оказалась права, – сказал Андре. – Очень хотел бы.

– Как может Тадеуш быть ключом к войне?

– Он тесно связан со структурой нашего пространства – времени. В некотором роде он и есть структура нашего пространства – времени. Он впечатан в нее. А теперь я начинаю думать, что он завяз в ней. Он не может из нее высвободиться и стать простым нормальным Беном. Теперь уже никогда. Я думаю, что вот так Бен отомстил самому себе. За то, что увел у себя Алетею Найтшейд.

Еще одно долгое молчание. И бывает же такая полная тьма.

– Да, в общем-то, я думаю, что ты и сам уже все сообразил, – сказала Молли.

– Что – все?

– Куда он направился, где он сейчас.

Андре немного подумал, и оказалась, что Молли права. Ответ лежал на поверхности.

– Он направился туда, где оказываются в конечном итоге все беглые куски и огрызки гриста, – сказала Молли. – Он пошел искать ее. Любые куски ее, какие уж там сохранились. Искать их в гристе.

– Алетея, – сказал Андре. – Ну конечно же, Алетея.

Вдрабадан

Кость имела серийный номер, вырезанный на ней гристом, 7sxq688N. ТБ выудил кость из кучи, валявшейся на корме старой баржи, приспособленной им под жилье, взял ее конец в рот и сильно дунул. Из другого конца вылетело облачко пыли. Он случайно вдохнул, закашлялся и кашлял, пока не очистил свои трахеи от частичек сухого костного мозга. Похоже, это была берцовая кость, длинная как дудка.

– Высокий ты был, семь-эс-экс-кью, – сказал ТБ. – И как это ты только вконец не рассыпался.

Затем некая доля его усиленного гриста обволокла кость и починила в ней весь испорченный грист, после чего кость и вправду рассыпалась, измельчилась в пыль, а затем и мельче чем в пыль, чтобы потом быть использованной для лечения Джилл, для починки ее грудины и других переломанных костей.

«Но даже этого мало, – думал ТБ, – слишком уж все изувечено. Она умирает. Джилл умирает, и я не в силах ее спасти».

– Ну, подержись еще немного, маленькая, – сказал он хорихе.

Джилл лежала в складках своего мешка, раскрытого и поставленного на кухонный стол. ТБ заглянул на мгновение в ее мысли, увидел суматоху боя и кровь, а затем погрузил ее в сон, в глубочайшие его глубины» где сны неотличимы от химических процессов в мозгу, – чтобы Джилл спала и только жила, но не думала. Одновременно он направил грист чинить ее изорванное тело.

Слишком поздно. Даже тогда, когда мать-крысиха только-только завершила свое отмщение, даже тогда было слишком поздно.

Но сколь же славная была битва!

«И это я ее послал. Это я ее сделал охотницей. Все это я, а в результате она умирает». ТБ не мог на нее больше смотреть. Он встал, подошел к раздолбанному кухонному синтезатору и сделал себе чай. Как и всегда, чай получился не горячий, а чуть теплый. ТБ нагреб из очага не совсем прогоревших углей, поставил на них кружку, чтобы немного согрелась, а затем сел, закурил и подсчитал дневную добычу.

Десять живых, а еще два десятка они с Бобом перебили палками. Живые крысы скреблись и копошились в парусиновом мешке, тщетно пытаясь выбраться. Крысы – это ей, Джилл, на кормежку. Если натаскиваешь ловчего хорька на крыс – корми его крысами, и ничем больше. Магазинный хорьковый корм это полная дурь. И когда Джилл съест их, он будет знать. Он будет знать, что это были за крысы и откуда они явились. Джилл умеет вынюхивать это, как никто другой. В этом она просто изумительна.

Только она их не съест. Она умрет, потому что ты взял кусочек программы, сплошь состоявший из кусанья и царапанья, и одел его в тело, а теперь взираешь на то, что из этого получилось.

Но она же не обязательно должна умереть такой жуткой смертью. Она может угаснуть безболезненно. Она может исчезнуть как испортившийся код.

ТБ снова долго и пристально заглянул в будущее. Неужели там нет ничего, никакого способа? Сосредоточившись, он своей волей, отточенной, как щуп со стальным наконечником, перебирал нити возможных будущих. Отыскивал в ворохе грубых очесов серебряное волоконце. Отыскивал мир, в котором Джилл переживет эту битву. Отыскивал и не видел, не мог найти. «Но ведь этот мир должен там быть. Там есть каждое возможное будущее, и, если ты их разглядишь, ты можешь обратиться в прошлое и произвести в нем изменения, которые воплотят то, единственно нужное будущее. Ты – то есть я. Я могу».

«Но только я не могу. Я не вижу его, не могу отыскать. Хочу, но не могу, вот так-то, маленькая Джилл. Мне очень жаль».

Потому что будущее, где выживает Джил, было слишком невероятным, было таким микроскопически тонким волоконцем в этой груде очесок, что оно даже в принципе было почти ненаходимо, нераспознаваемо. А не умея распознать, он не мог его и воплотить.

Ну и конечно же, он видел, куда ведут почти все нити.

Джилл будет умирать долгой мучительной смертью. Это он видел ясно. И еще он видел, что у него не хватит духа убить ее быстро, избавить от мучений. Впрочем, уж это-то можно было понять и без особых провидческих способностей.

«И как это вышло, что я так озабочен судьбой какой-то там горстки шерсти и кодов, прозябающей здесь, в этой жопе мироздания?

А как я могу быть не озабочен, если я знаю Джилл?»

Пройдет еще два дня по счету дней на Чирье, прежде чем маленькая хориха умрет. Само собой, никаких таких дней тут не будет. Весь здешний свет – это гнилостная люминесценция, исходящая от завалов мусора. Значительная часть этого мусора продолжала жить. На Чирье был постоянный полумрак, которому шла уже третья сотня лет. В процессе медленного разложения органических остатков образовалось болото. А еще Гнилая река, представлявшая собою не более чем болотный ручей, бесконечно циркулировавший в такт прецессии модуля. Где находился Чирей? А кому какая разница? В конце всего, в тупике системы, где щупальца Мета змеями заползли в астероидный пояс. Да хоть так, хоть иначе – все едино. Здешнее вращение совсем не бралось обеспечивать гравитацию для людей. Никто и не почесался бы ради здешнего населения. Чирей был раскручен – до тяготения, к слову сказать, чуть превышавшего земное, – чтобы покомпактнее упрессовывать мусор, иначе людское дерьмо захлестнуло бы весь астероидный пояс.

Полвека назад был установлен огромный мусоропровод, опорожнявшийся в Чирье. Для защиты от противотоков в нем имелись односторонние клапаны. В Чирей стекались все отбросы внутренней системы; сервисный грист использовал часть этих отбросов на расширение свалки, чтобы она вмещала новые поступления. И все это оседало здесь. Из Чирья почти ничего не выходило наружу, чем остальная система была очень довольна.

Кто-то, кряхтя и ругаясь, зашлепал по мелководью к барже. Собственно говоря, не «кто-то», а вполне конкретная Глэдис – ведьма, жившая неподалеку в пересохшей дренажной трубе. Было слышно, как она нащупала сходни и стала выбираться из воды. ТБ не пошевелился. Ведьма замолотила в дверь своей всегдашней палкой, про которую она говорила, что это – заколдованная змея. Может, так оно и было. На Чирье и не такое случалось. Люди и грист образовывали здесь самые дикие комбинации, порою – непостижимые.

– ТБ, мне нужно поговорить с тобой по делу, – сказала ведьма.

ТБ заткнул уши, но это мало помогло, потому что ведьма замолотила еще громче.

– Впусти меня, ТБ. Я знаю, что ты дома. Подходя, я видела тут свет.

– Ничего ты не видела, – сказал ТБ, обращаясь к запертой двери.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Ну ладно.

ТБ нехотя открыл дверь. Глэдис тут же вошла и быстро, с тревожным любопытством огляделась по сторонам.

– Что ты там стряпаешь?

– Ничего.

– Приготовь мне что-нибудь.

– Глэдис, моя старая плита почти уже не работает.

– Засунь в нее одну из этих твоих крыс, и я съем, что получится.

– Глэдис, я не хочу так делать, не хочу и не буду. – ТБ открыл морозильник, покопался в нем, извлек мороженое на палочке и протянул его ведьме. – Вот, – сказал он. – Шоколадное вроде бы.

Глэдис взяла мороженое и вгрызлась в него, как в мясистую кость. Через считаные секунды от мороженого осталась только коричневая размазня на ее губах и подбородке. Глэдис облизнулась и вытерла рот драным засаленным рукавом.

– А еще есть?

– Нет, у меня больше нет, – сказал ТБ. – А если б и было, я бы тебе не дал.

– Жадина.

– В наше время такие штуки трудно достать.

– А как поживает твоя ловчая хориха?

– Сегодня она сильно пострадала, разве Боб тебе не сказал? Она умирает и скоро умрет.

– Мне очень печально слышать такое.

ТБ не хотелось говорить с Глэдис о Джилл, и он сменил предмет разговора.

– На этой свалке просто тьма крыс.

– Там, откуда они берутся, их еще больше.

– Мне ли этого не знать!

Глэдис подтащила к себе табуретку и буквально рухнула на нее. Она была европейской породы, а может, и нет, трудно сказать. На ее грязном, сто лет не мытом лице резко выделялось белое пятно, занимавшее рот и часть подбородка, где она вытирала мороженое.

– Почему ты их так ненавидишь? Про Боба-то я понимаю, он – псих. Но ведь ты-то же вроде нормальный.

– И совсем я их не ненавижу, – сказал ТБ. – Просто я так зарабатываю на жизнь.

– Правда, что ли?

– Я их совсем не ненавижу, – повторил ТБ. – Так о чем ты хотела поговорить?

– Мне нужно отлучиться на неделю.

– Да куда?

– Я хочу повидаться со своей теткой. Последнее время только о ней и думаю. У нее был когда-то котенок. И вот я решила, что мне тоже нужна кошка. Ну, знаешь, для компании. Чтобы помогала мне в колдовстве. Она же у меня знаменитая, корабли водила.

– Кошка?

– Нет, моя тетка.

– Так ты что, заберешь у тетки этого котенка?

– Нет, ты что! – оскорбилась Глэдис. Она подалась вперед и заговорила заговорщицким голосом: – Этот котенок должен был уже вырасти, и я думаю, что это была девочка. Теперь у нее должны уже быть котята, и я смогу забрать одного из них.

– Слишком уж много тут предположений, – мягко заметил ТБ.

– Я уверена, что так оно и есть. И мой ангел, Том, он тоже сказал мне ехать.

Том был одним из сверхъестественных существ, с которыми Глэдис находилась в контакте. Обитатели Чирья пускались порою в очень дальний путь, чтобы посоветоваться с Глэдис. Говорили, что она даже может точно сказать, где зарыты серебряные ключи.

– Ну, если уж Том тебе так сказал, нужно ехать, – согласился ТБ.

– Вот и я говорю, – кивнула Глэдис. – Только нужно, чтобы, пока меня не будет, ты присмотрел за моим домом.

– Глэдис, ты же живешь в дренажной трубе.

– Она уже совсем сухая. И я не хочу, чтобы, пока я отсутствую, туда вселился кто-то другой. Такое жилье еще поискать.

– Я только и могу, что зайти иногда и проверить.

– И если какие вдруг там объявятся, ты должен их прогнать.

– Я не собираюсь никого прогонять.

– Ты должен. Я на тебя полагаюсь.

– Я скажу им, что это место уже занято, – сдался ТБ. – Это все, что я могу обещать.

– Скажи им, что это место заколдовано, – сказала Глэдис. – И что если я застану их в своем доме, то наложу на них проклятие.

– Ладно, – согласился ТБ, еле сдерживая смех. – Что-нибудь еще?

– Еще поливай мою гортензию.

– А это что еще за хрень?

– Это не хрень, а цветок. Только ткни сперва пальцем в землю и, если еще влажная, не поливай.

– Тыкать пальцем в эту грязь?

– Там не грязь, а чистый, специально купленный грунт!

– Ну тогда ладно, полью.

– А ты позволишь мне спать сегодня здесь?

– Нет, Глэдис.

– Но я же боюсь возвращаться. Гарольд сегодня совсем взбесился.

Гарольдом звали дьявола, сидевшего на левом плече Глэдис. Том говорил ей в правое ухо, а Гарольд – в левое. У Гарольда можно было спрашивать насчет денег, и он отвечал через Глэдис – если был к тому расположен.

– Ты не можешь остаться здесь. – ТБ встал и потянул Глэдис с табуретки. С близкого расстояния ее вонь буквально валила с ног. – И вообще уходи, мне еще нужно многое сделать. – Он повел упиравшуюся ведьму к двери.

– Да какие еще там у тебя дела?

Ведьма вырвалась, однако садиться больше не стала. ТБ обошел ее по дуге и распахнул дверь.

– Разные, – сказал он и добавил, указывая в наружный полумрак: – Иди домой, Глэдис, а я зайду туда уже завтра.

– Эти два дня я буду еще здесь, – ответила ведьма. – Ты, значит, начинай проверять послепослезавтра.

– Договорились, – согласился ТБ и указал рукой на дверь. – А теперь уходи, Глэдис, чтобы я мог заняться своими делами.

Глэдис дошаркала до двери, остановилась и обернулась.

– Послепослезавтра, – повторила она. – Какое-то время меня не будет. Я надеюсь на тебя, ТБ.

– Ты можешь надеяться, что я буду приглядывать за твоей халупой.

– И ничего не украдешь.

– Уж это я точно могу обещать.

– Ну, вроде все. Я на тебя надеюсь.

– Спокойной ночи, Глэдис.

– Спокойной ночи.

Ушла наконец. Немного послушав, как Глэдис плюхает по берегу, ТБ вспомнил, что дверь так и стоит нараспашку, встал и запер ее. Через пару минут в дверь снова постучали. ТБ обреченно вздохнул и пошел открывать. И впустил Боба.

Боб вытащил откуда-то из одежды бутыль студенистой жидкости. Это был чирьевый самогон, густой, как недельная моча и такой же желтый.

– Выпьем, – сказал он, ставя бутылку на стол. – Я пришел напоить тебя вдрабадан и кое о чем расспросить.

– Не буду я пить эти твои помои, – мотнул головою ТБ.

Боб взял бутылку сам, приложил горлышко ко рту, сделал два огромных глотка и сунул бутылку прямо в лицо ТБ. ТБ ее взял.

– Мать твою! – сказал Боб. – Мать твою сучью!

– А ведь права была Глэдис, что ты – псих.

– Она что, заходила?

– Только что ушла. Сказала, что хочет, чтобы я присмотрел за ее халупой.

– Не пойдет она ни к какой своей тетке.

– А что, может, и пойдет.

– Хрен там. Глэдис никогда не уходит далеко от своей канавы.

ТБ посмотрел на бутылку. Затем он отвел глаза, поднес бутылку ко рту и сделал глоток, стараясь не чувствовать вкуса. И все равно почувствовал. Это было похоже на старый, с уймой ржавчины растворитель для краски. А еще ощущалось некоторое количество полудохлого гриста. ТБ не мог не анализировать поганую жидкость, так уж он был сконструирован. Детергент для промывки канализации. Господь милосердный. Не давая себе времени подумать, он глотнул еще раз.

– Допивай уж

Во взгляде Боба сквозила зависть.

– Нет, теперь ты, – великодушно сказал ТБ и вернул ему бутылку.

– А я, в общем-то, и не против.

Боб откинулся назад, раскрутил в бутылке остатки жуткого зелья и влил их себе в горло. Затем издал дикий вопль, от которого вздрогнул даже ТБ, повидавший вроде бы всякое.

– Пивом бы запить, – мечтательно сказал Боб.

– Пиво тут совсем не к месту, да и все равно у меня нет.

– Пошли тогда к Ру Джун и погоняем шары.

– Да поздно же, как хрен знает что.

– Да брось ты, время детское.

ТБ задумался. От самогона по всем его кишкам расползлось приятное тепло. Но было и неприятное ощущение, что тот же самогон проест их насквозь, если его чем-нибудь не разбавить. А что до Джилл, с ней дело ясное. Она будет спать и спать и в какой-то момент во сне и умрет. Надо бы, конечно, остаться с ней. Надо честно смотреть в лицо последствиям своих поступков.

– Подожди, только плащ возьму.

Весь Чирей, куда ни взгляни, тлел тусклым синеватым сиянием. Прямо над головой точно так же тлела противоположная, очень далекая сторона цилиндра. ТБ по личному опыту знал, что там почти сплошь водная трясина. Каждые несколько минут в неоглядных завалах мусора надувался очередной пузырь болотного газа, надувался, лопался и тут же вспыхивал, превращался в белый сияющий шар. Эти шары были размером с хороший аэростат, однако отсюда, с огромного расстояния, они выглядели крошечными светлячками. ТБ попал однажды под такую штуку. Вырвавшийся метан перевернул его лодчонку, и на момент вспышки он был в воде, что, надо думать, спасло его от превращения в нечто вроде пережаренного тоста. А ведь и там, на той стороне тоже жили люди – люди, умевшие более-менее уберегаться от газа. Ну а не уберегся – значит, не повезло.