Текст книги "Тайные дневники Шарлотты Бронте"

Автор книги: Сири Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Мой отец удивительный человек, – подтвердила я.

– Новый викарий тоже очень симпатичный, – вставила их дочь Сильвия, жизнерадостная двадцатипятилетняя толстушка с темно-рыжими волосами и веснушчатым лицом.

Много лет я пыталась завязать общение с Сильвией на ежегодных церковных чаепитиях, но поскольку она никогда не ходила в школу, не любила читать и обсуждала в основном свою заинтересованность и недовольство всеми подходящими холостяками прихода, у нас было мало общих тем. Сильвия метнула взгляд в противоположный конец комнаты, где мистер Николлс был погружен в оживленную беседу со своими друзьями мистером Грантом и мистером Брэдли, викарием соседнего Оукворта.

– Я часто вижу, как мистер Николлс выгуливает ваших собак на пустоши, – Сильвия широко улыбнулась. – Он такой высокий и симпатичный!

– Мистер Николлс хорошо читает в церкви, – подхватила миссис Мэлоун.

– Кажется, он пришелся по нраву детям в дневной и воскресной школе, – заметил мистер Мэлоун.

– Судя по всему, мистер Николлс весьма ловко исполняет роль приходского священника, – продолжала миссис Мэлоун. – Это правда, что почти все обязанности перешли к нему, за исключением воскресной проповеди?

– Да, – холодно произнесла я.

Мне было известно, что каждое утро мистер Николлс обучает детей религии в народной школе, а днем навещает бедных и больных. В его руки перешло большинство свадеб, крестин и похорон; набор в воскресную школу значительно возрос. Викарий вел все три воскресные службы и помогал папе подняться по лесенке на высокую кафедру, чтобы прочесть еженедельную проповедь, то есть выполнить одну из немногих обязанностей, коим не мешала папина слепота, поскольку он всегда стремился говорить экспромтом, с безошибочным чувством времени, позволявшим ему закончить ровно через тридцать минут.

– Мистер Николлс хорошо выполняет свои обязанности, – добавила я.

– Наверное, это большое облегчение для мистера Бронте – найти человека, на которого можно во всем положиться, – сказала Сильвия.

– Несомненно.

Когда Мэлоуны вернулись к еде, я вздохнула и вполголоса обратилась к сестрам:

– Лучше бы люди поменьше распространялись о добродетелях мистера Николлса.

– Но это чистая правда, – возразила Анна. – Бренуэлл бесполезен, папа беспомощен. Без мистера Николлса мы бы пропали. Нам повезло, что он появился.

– Да, я тоже начинаю думать о нем несколько лучше, чем раньше. Он помогает нам во времена нужды, и за это я искренне ему благодарна, но… как неприятно быть обязанной такому человеку, как он.

– Какому – такому? – уточнила Анна. – Он всегда очень вежлив со мной.

– Разве ты не была свидетелем, как мистер Николлс вышел из себя в прошлое воскресенье только потому, что бедолага квакер не снял шляпу в церкви? Мистер Николлс взглянул на него так угрюмо и мрачно и обращался с ним так резко, что, боюсь, тот больше не придет.

– После службы я слышала, как мистер Николлс отзывался о диссентерах [23]23
  Распространенное в прежние века в Англии название лиц, отступающих от официально принятого вероисповедания (англиканской церкви). (Прим. ред.).


[Закрыть]в самой оскорбительной манере, – сообщила Эмили. – Он нетерпим и неуважителен ко всем, кто не разделяет учение высокой церкви.

– Мистер Николлс действительно излишне пылок в данном вопросе, – признала Анна. – Временами он довольно груб и невнимателен, и все же он симпатичен мне, и я уверена, что ты нравишься ему, Шарлотта.

– Опять ты за свое? В тот вечер за чаем он ясно выразил свое мнение обо мне.

– Это было много месяцев назад, Шарлотта, – мягко промолвила Анна. – Найди в своем сердце силы простить его. Разве ты не видишь блеска в глазах мистера Николлса всякий раз, когда он приводит домой Бренуэлла? Разве не замечаешь, как он смотрит на тебя весь обед?

Я бросила взгляд через комнату; к моему смятению, голова мистера Николлса действительно была повернута в мою сторону. Почему-то я покраснела и отвернулась.

– Он смотрит не на меня, а на всех нас.

После того как принесли торты и пироги и было выпито огромное количество чая и кофе, папа объявил, что настала пора собраться в церковном дворе и послушать перезвон колоколов. Оживленно болтая, люди надели шляпы, пальто, шали и перчатки, высыпали на улицу и окружили церковь. В пылком предвкушении мы стояли в вечерней прохладе и не сводили глаз с колокольни.

Наконец час настал, и веселый перезвон шести новых колоколов грянул с вышины. Молчание окутало толпу, когда колокола издали четыре трели одна за другой. Затем, в честь торжественного дня, звонари приступили к программе, которую готовили всю неделю, – изумительному музыкальному представлению продолжительностью в добрую четверть часа. Мощные, разнообразные звуки гудели в воздухе приятно и музыкально. В заключение толпа разразилась одобрительными криками и аплодисментами.

– Ну разве они не великолепны! – восхитилась я.

– Они намного более звучные, чем старые колокола, – отозвалась Эмили.

– Какой радостью и утешением станет их регулярный отсчет быстротечного времени, – улыбнулась Анна.

Люди начали расходиться. Когда толпа поредела, в некотором отдалении я заметила мистера Николлса. Наши взгляды встретились, и викарий коснулся шляпы. Я кивнула в ответ; он помедлил, как будто собирался подойти, но передумал и направился в свое жилище.

Мы с сестрами были на полпути к двери пастората, когда Эмили внезапно спросила:

– А как насчет Беллов?

– А что такое? – удивилась я.

– Я про наш литературный псевдоним, – пояснила Эмили. – Это среднее имя мистера Николлса, наверное, девичье имя его матери. Слушая звон колоколов, [24]24
  Bell (англ.) – колокол. (Прим. ред.).


[Закрыть] я увидела викария и решила: может, нам стать «братьями Белл»?

– О! – воскликнула Анна. – Мне нравится. Хорошая, простая фамилия, которую легко запомнить, произнести и написать.

– Я предпочла бы не использовать имя, связанное с мистером Николлсом, – с сомнением заявила я.

– Почему? – уточнила Эмили.

– Если он узнает, что мы украли его имя, то может счесть это проявлением личной приязни, что абсолютно не соответствует действительности.

– Если книгу опубликуют, мы останемся анонимными, – настаивала Эмили. – Мистер Николлс никогда ничего не узнает.

Повисло краткое молчание.

– Ладно, – тихо произнесла я, когда мы вошли в дом. – Вообще-то «Белл» неплохо звучит.

И мы расхохотались.

Прежде чем продолжить путь к изданию, нам требовалось море чернил и горы писчей бумаги, чтобы переписать стихотворения и разослать письма. Бумага стоила недешево, но каждой из нас тетя Бренуэлл оставила небольшое наследство в триста фунтов (брату она не завещала ничего, полагая, что мужчины способны сами о себе позаботиться). Доход от этих вложений позволял нам потакать своим капризам. В местном канцелярском и книжном магазине мы уже купили последнюю бутылочку чернил и последнюю упаковку бумаги и теперь были вынуждены отправиться за ними в Китли.

Туда мы с Анной и поехали через несколько дней после церемонии перезвона колоколов, оставив Эмили помогать папе, а Бренуэлла, как обычно, чахнуть в постели. После бодрой прогулки мы вошли в город как раз тогда, когда церковные колокола отбивали час дня.

– Наши колокола звучат намного приятнее, – радостно отметила я, открывая дверь в канцелярский магазин, на которой тоже звенели колокольчики.

Посетителей в магазине не было. Владелец, миниатюрный усатый розовощекий мужчина, был нашим старым знакомым, поскольку за последние двадцать лет мы не раз покупали у него письменные принадлежности.

– Так-так, да это же мисс Бронте! – сказал он, выглядывая из-за стойки.

Его улыбка показалась мне опасливой. Может, до него дошли какие-нибудь слухи относительно нездоровья Бренуэлла? Но вскоре выяснилось, что дело в другом.

– Давненько вы, леди, не пересекали мой порог. Да что там, я с трудом узнал вас! Как поживаете?

– Прекрасно. Спасибо, сэр, – отозвалась я.

– Очень рад приветствовать вас обеих! Между прочим, мисс Анна, я помню вас крошечной, как кузнечик. Как дела у вашей сестры… забыл, как ее зовут.

– Эмили.

– Верно, Эмили. Сто лет не видел Эмили. Судя по всему, она очень робкая?

– Эмили – большая домоседка, – пояснила я, – но она трудится как пчелка и вполне довольна жизнью.

– Много лет я держал упаковку бумаги на особой полке в кладовке, на случай если кто-нибудь из Бронте нанесет внезапный визит. Жена всегда говорила мне: «Интересно, кому пишут эти молодые леди, зачем им столько чернил и бумаги? Наверное, у них много друзей».

Вновь прозвенели колокольчики. Владелец магазина взглянул в сторону двери, хохотнул и приступил к делу.

– Итак! Чем могу служить?

– Все тем же, сэр, – сообщила я. – Нам нужно две бутылочки вашей лучшей туши, полдюжины новых стальных перьев и три большие упаковки писчей бумаги.

– А! Именно этого я и опасался. Я с легкостью снабжу вас тушью и перьями, леди, но писчая бумага у меня, к сожалению, закончилась.

– Закончилась? – расстроилась Анна.

– Увы. Но я ожидаю поставку на следующей неделе.

– Это весьма огорчительно, – вздохнула я, зная, что на много миль нет ни одного магазина, где можно приобрести недостающие предметы. – Придется найти способ немного протянуть без бумаги. Полагаю, мы можем купить тушь и перья и вернуться в другой раз.

– Хорошо.

Пока владелец магазина собирал покупки и выписывал счет, за моей спиной раздался знакомый низкий голос с напевным ирландским акцентом:

– Мисс Бронте, мисс Анна?

Я обернулась и, к своему изумлению, увидела мистера Николлса.

– Какая приятная встреча, мистер Николлс, – промолвила Анна, когда мы присели в реверансе в ответ на его поклон.

– Что привело вас в Китли, сэр? – осведомилась я.

– Церковные дела по поручению вашего отца. Я только что встречался с местным священником. Заметил, как вы вошли в магазин, и решил, что уместно будет поздороваться.

– Прекрасная идея, сэр, – вежливо согласилась я.

– Не хочу показаться назойливым, – продолжал мистер Николлс, – но я невольно подслушал вашу беседу. Три упаковки писчей бумаги – это очень много. Могу ли я полюбопытствовать, для чего она предназначена?

Мои щеки покраснели, и я покосилась на Анну; ей тоже было не по себе.

– Это личное дело, мистер Николлс, я поклялась хранить его в тайне. Полагаю, вы не хотели бы, чтобы я нарушила слово даже легким намеком.

– Понимаю. Извините меня, мисс Бронте. Больше не буду расспрашивать.

Мы с Анной оплатили покупки и покинули магазин. Мистер Николлс вышел за нами на улицу и задал новый вопрос:

– У вас есть еще дела в Китли?

– Нет, мы возвращаемся домой, сэр, – сказала я.

– В таком случае позвольте мне сопровождать вас.

Я силилась изобрести вежливый способ отказа, однако не успела и рта раскрыть, поскольку случилось нечто, лишившее меня этой необходимости.

Анна коснулась моего плеча со словами:

– Кажется, это мисс Мэлоун?

Проследив за ее взглядом, я увидела двух девушек рука об руку, они переходили улицу и направлялись к нам. Первую я узнала: Сильвия Мэлоун, молодая женщина, которая несколько дней назад так пылко расхваливала мистера Николлса на обеде в честь колоколов. Ее спутницей была привлекательная девушка с темно-рыжими волосами, немногим старше двадцати; она напоминала Сильвию фигурой и чертами лица, но совершенно затмевала нарядом. В то время как Сильвия была облачена в серо-коричневое мериносовое пальто и незамысловатую шляпку, вторая юная леди красовалась в хорошо сшитом шерстяном плаще, прелестном шелковом платье и изящной шляпке с ленточкой в тон.

– Мисс Бронте! Мисс Анна! – воскликнула Сильвия, спеша к нам вместе со своей спутницей. – Добрый день, мистер Николлс, – с притворной скромностью добавила она.

Когда молодые женщины остановились перед нами, незнакомка и мистер Николлс с изумлением уставились друг на друга, покраснели и отвели глаза.

– Позвольте представить мою кузину, мисс Бриджет Мэлоун, она приехала из Дублина на несколько недель. – Сильвия улыбнулась, не замечая ни смущения кузины, ни того факта (очевидного для меня), что та уже знакома, и явно не самым счастливым образом, с нашим сопровождающим. – Бриджет, это Шарлотта и Анна Бронте, дочери нашего пастора, а это наш хауортский викарий, мистер Николлс.

Мы обменялись приветствиями и присели в реверансах, викарий поклонился. Только Бриджет оставалась безмолвной.

– Какой сюрприз – столкнуться с вами в Китли! – не унималась Сильвия.

– О да, на редкость неожиданная встреча, – пробормотал мистер Николлс. – Прошу прощения, мне пора идти. Меня ждут в Хауорте. Доброго дня, леди. Желаю приятно провести время.

Он коснулся шляпы, развернулся и зашагал по улице прочь.

– Несомненно, он очень спешит, – нахмурилась Сильвия, глядя в спину мистеру Николлсу. – А я-то надеялась с ним пообщаться! Такой симпатичный мужчина! Высокий, крепкий, с прекрасными глазами.

– Не верь его прекрасным глазам, – заявила Бриджет с сильным ирландским акцентом. – У этого мужчины каменное сердце.

– Что ты говоришь, Бриджет? – удивилась Сильвия.

– Вы знакомы с мистером Николлсом? – не удержалась я.

– Знакома, – подтвердила Бриджет. – Мы встретились в Дублине несколько лет назад. Он… ах! Это долгая история.

Лицо Бриджет внезапно исказилось, и она разразилась слезами.

– Бриджет! Боже правый! – перепугалась Сильвия. – Я понятия не имела, что вы знакомы. Ты должна мне все рассказать. – Затем она обратилась к нам: – Здесь недалеко «Девоншир армс». Не желаете выпить с нами пива или по чашечке чая?

Мы с Анной обменялись взглядами; по лицу сестры было ясно, что такой поворот заинтриговал ее не меньше моего.

– С удовольствием выпьем чая, – согласилась я, и мы немедленно отправились в «Девоншир армс».

ТОМ II

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Это был по-старомодному очаровательный оживленный постоялый двор, который мы часто посещали. Мы удобно расположились за столиком у камина, с дымящимся чайником и тарелкой пшеничных лепешек с джемом, и мисс Мэлоун поделилась своей историей.

– Я родилась в Дублине, – с сильным ирландским акцентом начала Бриджет, потягивая чай, – и прожила в нем всю жизнь. Мой отец – деловой человек. У него есть несколько магазинов, и живем мы в замечательном доме.

– Никогда его не видела, – перебила Сильвия, – но папа видел и уверяет, что дом и вправду чудесный.

– Когда мне исполнилось шестнадцать, – продолжила Бриджет, – у меня появилось множество поклонников, весьма богатых и порядочных мужчин, которых па и ма прочили мне в мужья, но я всем отказывала со словами, что не выйду замуж ради денег. Я ждала единственную любовь. Однажды брат привел в дом молодого человека, вашего драгоценного Артура Белла Николлса; они вместе учились в Тринити-колледже. Следующие шесть месяцев мистер Николлс навещал нас почти каждые выходные. Для меня этот джентльмен стал светом в окошке, и он влюбился в меня так же крепко, но нам приходилось хранить свои отношения в секрете, поскольку мистер Николлс, сами знаете, из очень бедной семьи – кажется, у него девять братьев и сестер.

– Да, мне говорили, – вставила я.

Бриджет на мгновение умолкла, намазала лепешку маслом и джемом и откусила кусочек.

– В конце концов мистер Николлс сделал мне предложение. Он предупредил, что у него нет ни гроша и помолвка будет долгой, он только через несколько лет закончит колледж и будет посвящен в сан. Согласна ли я ждать? Я с радостью согласилась! Я думала, что умру от счастья! Но когда мистер Николлс отправился к моему отцу за благословением, тот с хохотом прогнал его. Па заявил, что я вольна в своем выборе, но он и гроша не даст сыну бедного фермера, удел которого в лучшем случае – стать жалким викарием.

– Как жестоко и бесчувственно! – воскликнула я, всем сердцем сопереживая Бриджет.

– И как вы поступили? – поинтересовалась Анна.

– Несомненно, если вы любили друг друга, – заметила Сильвия, – то могли пожениться даже без отцовского благословения и денег.

– Именно так я и сказала мистеру Николлсу, – кивнула Бриджет. – Я была готова отказаться от всего и ждать. Но на следующий день он не явился, и на следующей неделе тоже. С тех пор я не слышала о нем.

– О! – вырвалось у меня; рука в смятении дернулась, пролив половину чая на блюдце. – Оставить вас подобным образом… отказаться от своей привязанности так холодно, без единого слова… непростительно.

– Это чуть не уничтожило меня. – Глаза Бриджет наполнились слезами. – Мне было ужасно стыдно, что я полюбила такого человека. Только через несколько лет брат сообщил мне, что мистер Николлс уехал в Англию. По-моему, он настоящий мерзавец. Совершенно очевидно, что он ухаживал за мной только ради денег.

Сильвия разразилась градом упреков, а Анна сидела в молчаливом смятении. Мы вскоре допили чай и покинули заведение, продолжая болтать по пути в Хауорт. На протяжении первых трех миль Сильвия поверяла нам свои бесчисленные сердечные разочарования. Напоследок Бриджет описала нам, как жила после предательства мистера Николлса и как ее тщетно добивалось множество поклонников.

– Полагаю, мое сердце разбито, – со вздохом заключила Бриджет. – Я пыталась полюбить мужчину, но каким бы искренним и достойным он ни казался, мне было страшно. Теперь я вижу лишь предательство и обман.

Дойдя до пивной Мэлоуна на краю Хауорта, мы с Анной на прощание обняли своих спутниц, и я пригласила их как-нибудь заглянуть в пасторат на чашечку чая. Бриджет вежливо отказалась на том основании, что не хочет выходить из дома, поскольку опасается еще раз столкнуться с нашим викарием во время своего визита.

– Ну вот, – начала я, когда мы с Анной стали подниматься по Мейн-стрит. – Мистер Николлс никогда мне не нравился, но сегодня я лишилась последних крупиц расположения к нему.

– Я бы не стала так поспешно судить мистера Николлса, – возразила Анна. – Возможно, есть другое объяснение, какое-нибудь недоразумение между ним и мисс Мэлоун.

– Какое еще недоразумение?

– Не знаю… но мне трудно поверить, что мистер Николлс сознательно повел себя столь холодно и черство. У него доброе сердце.

– Я не в силах разглядеть в мистере Николлсе зачатки доброты, которыми он, по твоему мнению, обладает. Если мистер Николлс увидит на улице истекающих кровью молодую женщину и гончую, уверена, он бросится на помощь собаке. Ему даже в голову не придет сначала помочь человеческому существу. Лично я буду счастлива, если никогда больше не встречу его.

Через два дня мы с Эмили и Анной заперлись в столовой; на столе перед нами лежала россыпь стихотворений. В дверь позвонили. Зная, что Марта откроет, я не обратила внимания.

– Мне кажется, – обратилась я к Эмили, – твое лучшее стихотворение «Ты мерзнешь, мерзнешь, холодна могила, и снег растет тяжелою горой». [25]25
  Перевод Т. Гутиной. (Прим. перев.).


[Закрыть] У меня сердце разрывается при мысли, что героиня пятнадцать лет страдала без любимого. И все же произведению нужен заголовок.

– Я решила назвать его «Воспоминание», – ответила Эмили. – Я придумала названия для всех стихотворений и закончила редактуру, но для дальнейшего продвижения нужна бумага.

Вдруг в комнату постучали. Я приоткрыла дверь, выглянула в коридор и обнаружила Марту.

– Да?

– Явился мистер Николлс, мэм.

Марта уже много лет называла меня «мэм», а не «мисс»; полагаю, это было знаком уважения к старшей дочери в доме.

– Проводи мистера Николлса в папин кабинет, – велела я.

Только я собралась захлопнуть дверь, как Марта продолжила:

– Он говорит, что пришел к вам, мэм.

– Ко мне? Но я не желаю с ним общаться. Передай ему, что меня нет дома.

– Я уже впустила его, мэм, – прошептала Марта с тихой настойчивостью и покосилась в сторону прихожей. – И сказала, что вы дома. По его словам, он кое-что принес вам.

– Что именно?

– Не знаю, но он хочет видеть вас лично. Он стоит в прихожей.

– Ладно. Пусть немного подождет. Сейчас спущусь.

Я закрыла дверь и глубоко вздохнула, собираясь с духом. Необходимо сохранять спокойствие.

– Кто там? – спросила Анна, отрываясь от работы.

– Мистер Николлс. Что-то принес мне.

– Как мило, – улыбнулась Анна.

– У тебя все на свете милые, – отрезала Эмили и обернулась ко мне. – Нам убрать со стола?

– Не стоит. Я избавлюсь от него.

Плотно притворив за собой дверь, я направилась в прихожую. Мистер Николлс держал в руках перевязанный шпагатом сверток, размером и очертаниями напоминавший довольно большую книгу. Когда я приблизилась, викарий посмотрел мне в глаза.

– Мисс Бронте. Мне показалось, вы расстроились из-за того, что у торговца в Китли не нашлось писчей бумаги. Вчера я ездил в Брад форд и взял на себя смелость приобрести немного. Надеюсь, она пригодится вам и вашим сестрам.

Он протянул мне пакет.

От удивления я приоткрыла рот. Так вот оно, загадочное «кое-что» – писчая бумага! Бумага, совершенно нам необходимая! На короткое смятенное мгновение решимость покинула меня. Мистер Николлс предлагал мне подарок – подарок, который было нелегко раздобыть, поскольку Брадфорд располагался в двадцати милях от нас. Может, это в некотором роде искупительная жертва за сделанное много месяцев назад замечание? Но потом я подумала: нет. Нет! Этот мужчина однажды жестоко оскорбил меня за спиной, и ему нет прощения. Но что гораздо хуже, несколько лет назад он дурно и на редкость черство и бессердечно обошелся с невинной ирландской девушкой. Я не приму его жертву.

– Извините, но я не могу это взять.

Мистер Николлс побледнел; его взор выдавал замешательство.

– Что?

– Я не могу взять бумагу.

– Но почему?

– Полагаю, вы догадываетесь почему.

– Мистер Николлс! – раздался голос Анны; сестра подбежала по коридору и встала рядом со мной. – Я не ослышалась? В свертке писчая бумага?

– Верно, – подтвердил викарий, густо покраснев.

– Где вы нашли ее, сэр?

– В Брадфорде.

– Вы так добры к нам, сэр. Пожалуйста, простите мою сестру, она слишком горда и не умеет принимать чужую помощь. Мы с Эмили сочтем за честь принять бумагу вместо нее и, разумеется, возместим вам расходы.

– Это подарок, – с несчастным видом пробормотал мистер Николлс, передавая сверток Анне.

– Спасибо, сэр, за вашу щедрость и заботливость. Мы безмерно вам благодарны.

Мистер Николлс метнул на меня неуверенный взгляд и, не найдя одобрения, поспешно откланялся.

– О чем ты думала? – набросилась на меня Анна, когда викарий ушел. – Он наверняка ездил в Брадфорд только ради нас, и нам отчаянно нужна эта бумага!

– Не хочу быть у него в долгу. Мне отвратительна сама мысль о том, чтобы быть обязанной мистеру Николлсу.

– О! Ты невыносима!

Анна вернулась в столовую, где Эмили встретила подарок с огромным энтузиазмом.

Я упорно отказывалась взять хоть лист из свертка мистера Николлса и подождала, пока в местный канцелярский магазин придет новая партия товара, прежде чем копировать свои стихотворения и писать запросы потенциальным издателям.

Той осенью Бренуэлл сделал попытку исправиться. Как оказалось, эта попытка имела важные и далеко идущие последствия, которых он не предвидел. Одним дождливым днем в конце ноября, когда я сидела у камина в столовой и шила одежду для бедных, вошел Бренуэлл и, упав на диван, сделал неожиданное заявление:

– Радуйся: я приступаю к новому проекту.

– Неужели? И в чем он заключается?

– Пишу роман.

– Роман? – с сомнением отозвалась я.

– Да, и он будет значительно отличаться в лучшую сторону от всего, что я создал до сих пор. Он предназначен для чужих глаз. Я намерен опубликовать его.

Я с интересом оторвалась от шитья и повторила:

– Опубликовать?

Глаза Бренуэлла горели энтузиазмом.

– Когда-то я считал, что опубликовать книгу – настоящий, полноценный роман – непосильная задача для такого, как я. Все свои надежды я возлагал на печать стихотворений, которые отправлял в газеты и журналы. Но теперь я изучил вопрос и знаю правду. В современном издательском и читательском мире романы продаются лучше всего.

– Неужели?

– Да! Если бы я корпел над великим научным трудом, требующим долгих лет исканий и непосильного напряжения блестящего интеллекта, я почел бы за счастье, предложи мне за него десять фунтов. Но за роман – три тонких томика, которые я состряпаю, куря сигару и мурлыча песенку под нос, – мне с легкостью отвалят две сотни, а я с негодованием их отвергну!

Мое сердце забилось быстрее.

– Романы действительно так популярны и востребованы?

– Еще как. Тебе интересно взглянуть, что я написал?

Я кивнула. Брат выбежал из комнаты и быстро вернулся примерно с сорока страницами будущего романа, озаглавленного «И отдыхают истощившиеся в силах». [26]26
  Иов, 3,17.


[Закрыть] Я немедленно прочла его. То была история добродетельной молодой женщины по имени Мария Терстон, которой пренебрегал муж; томясь по любви, она против воли попала в объятия своего любовника, Александра Перси, графа Нортенгерлендского.

Вечером, возвращая рукопись Бренуэллу, я вынесла свой вердикт:

– Интригующе и драматично. Мне всегда нравились твои старинные ангрианские истории. Насколько я поняла, ты решил описать свои отношения с миссис Робинсон, слегка изменив развязку?

Брат покраснел и выхватил у меня листы.

– И что с того?

– Это был комплимент. Немного жизненного опыта пойдет произведению на пользу. Разве Шатобриан не считал, что «великие писатели в своих трудах всего лишь рассказывают свои собственные истории», что «подлинно открыть свое сердце можно, только наделив им другого»?

– Он говорил: «Большая часть гения состоит из воспоминаний», – добавил Бренуэлл.

– Именно. В детстве я не понимала этого, как и ты. Мы писали то, что диктовала нам фантазия. Теперь я стала мудрее и утвердилась в мысли, что в любом творчестве – стихотворении, прозе, картине или скульптуре – всегда лучше изображать реальную жизнь.

– Возможно, ты права.

– Если ты закончишь его, Бренуэлл… если сможешь излить свою сердечную боль в прозе, уверена, ты создашь нечто, достойное публикации.

Этой надежде не суждено было сбыться. Хотя Бренуэлл сумел опубликовать еще два стихотворения в «Галифакс гардиан», он забросил свою книгу после первого тома.

Однако его попытка и рассуждения лишили меня покоя.

В последние два месяца все свободное время было занято сборником поэзии, который мы готовили с сестрами. Теперь работа была завершена, осталось только найти издателя и ждать публикации. В ночь после беседы с Бренуэллом я лежала в кровати без сна и внезапно испытала озарение, отчего меня охватила нервная дрожь. Сборник поэзии был всего лишь упражнением, не целью, но средством. Это была попытка хоть как-то опубликоваться. Но на самом деле я желала – жаждала больше всего на свете, сколько себя помнила – не просто опубликоваться, а стать издаваемым автором.

Мне хотелось написать роман.

Что, если Бренуэлл прав? Мое возбуждение нарастало. Будет ли роман нового и неизвестного автора пользоваться спросом? Возможно ли, что меня, дочь священника из глухой деревни, без связей в литературном мире, ждет успех, пусть сколь угодно скромный? Я не спала всю ночь, размышляя об открывающихся возможностях. Мне не терпелось просмотреть свои прошлые литературные попытки и узнать, обладают ли они какими-либо достоинствами. Никогда прежде я не писала полноценного романа; мои самые длинные рассказы были посвящены Ангрии. Но я трудилась над новым произведением, которого никому не показывала. Что, если, подобно Бренуэллу, взять одну из этих повестей, исправить ее и расширить?

Забрезжил рассвет, серый и стылый, но, слава богу, ясный. После завтрака Анна и Эмили собрались на нашу обычную прогулку, а я сказала, что хочу остаться и написать письмо. Как только сестры покинули дом, я побежала наверх в свою комнату и отперла нижний ящик бюро, тот самый, в котором хранилась палисандровая шкатулка с письмами месье Эгера. Также там находилось множество коробок различных размеров и форм, созданных с единственной целью – доставлять всякую всячину; теперь они служили надежными вместилищами моих последних творческих попыток.

Достав одну из коробок, я открыла ее. Внутри лежала горка крошечных самодельных брошюр; некоторые были не больше дюйма в ширину и двух дюймов в длину, под стать батальону оловянных солдатиков, какими мы играли в детстве. Меня окатила волна ностальгии, пока я осторожно изучала брошюры. Писчая бумага была в нашем доме большой редкостью, поэтому мы с Бренуэллом шили миниатюрные книжки из обрывков бумаги для рисования, реклам, сахарных пакетов и тому подобного. Чтобы уместить на страницы как можно больше слов, мы изобрели невероятно мелкий почерк, напоминающий печатный текст. Выступая в роли вымышленных историков, поэтов и политиков – неизменно мужского пола, в подражание тем, кого мы читали (обычно я именовалась лордом Чарльзом Уэллсли), – мы сочиняли пьесы и рассказы, журналы и газеты, а также оскорбительные рецензии на работы друг друга. Листая страницы, я с удивлением обнаружила, что еще разбираю микроскопический почерк, если, конечно, поместить страницы прямо под нос.

Вернув эту коробку на место, я взялась за другую, где было множество стопок больших разрозненных листов бумаги, перевязанных шпагатом или лентой: одни были страницами дневника, другие – короткими романами времен моего отрочества и ранней юности, написанными все тем же миниатюрным почерком. Пробегая глазами строки, я умиленно улыбалась заголовкам вроде «Герцог Заморна», «Генри Гастингс», «Каролина Вернон», «Мина Лаури», «Альбион и Марина», «Стэнклиффский отель», «Секрет», «Соперники», «Заклятие».

Некоторые истории я помнила так ясно, словно создала их только вчера, некоторые стали для меня сюрпризом. Я читала отрывки, стремясь определить, достойны ли мои истории более внимательного взгляда. Увы, по большей части они оказались скучными, цветистыми и пустословными. Какими же бульварными темами я когда-то увлекалась! Как щедро страницы пестрили орфографическими ошибками и лишними запятыми! Почему меня так часто волновали сенсации, опрометчивые беззаконные романы и внебрачные дети? И все же я не могла забыть, как много часов подлинного удовольствия доставила мне работа над этими сюжетами. Я с улыбкой поместила листы обратно в коробку. Там им самое место – реликвиям моего прошлого, пылким проявлениям моей юной фантазии.

Перед третьей коробкой я помедлила; сердце лихорадочно забилось. Там были тетради, накопившиеся за два года обучения в Брюсселе: бесконечные эссе на французском с подробными, экспрессивными и поучительными замечаниями месье на полях. Ах, как часто за последние два года мои глаза наполнялись слезами при виде этих бумаг! Я была не в силах забыть, что руки моего хозяина когда-то касались каждой страницы. Но в этот раз я подумала, что не время для подобных размышлений, они не принесут мне ничего, кроме боли.

Так и не открыв эту коробку, я перешла к последней, четвертой. В ней лежала аккуратная стопка исписанных карандашом листов, составлявших мою наиболее новую литературную попытку: двенадцать глав романа, который я предварительно озаглавила «Хозяин». Я набросала план еще в Брюсселе, но приступила к нему лишь прошлой осенью, после возвращения. Я писала урывками, пока Анна и Бренуэлл не вернулись домой, после чего оставила это занятие.