Текст книги "Тайные дневники Шарлотты Бронте"

Автор книги: Сири Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Затем я уснула, и мне привиделась темная бурная ночь. Мне снилось, что я, полная тревоги, иду по извилистой дороге к Хауорту. Я сознавала, что отчаянно нужна дома и должна добраться до него как можно скорее. Карабкаясь по холму, я несла ребенка, завернутого в шаль. Крошечное создание извивалось в моих объятиях и жалобно хныкало над ухом. Я пыталась успокоить его, напеть колыбельную, как-то утешить, но страдания его были столь велики, что слова не достигали цели. Мои руки устали, идти с ребенком было тяжело. Похоже, я не нравилась ему, и все же я не могла его нигде положить; я должна была изо всех сил беречь и согревать его.

Приложив массу усилий, я достигла вершины холма. К моему смятению, пастората там не было. Мой дом оказался незнакомым зданием, размахом, видом и размером более напоминавшим Норт-Лис-холл. И все же то был не Норт-Лис-холл, а угрюмые развалины. От величественного фасада ничего не осталось, кроме полуразрушенной стены, готовой вот-вот упасть, с зияющей дырой вместо прежней массивной парадной двери. «Где моя семья? – в ужасе подумала я. – Что случилось?»

Ветер продолжал завывать, и внезапно я поняла, что это вовсе не ветер, а доносящиеся из развалин голоса отца, Анны, Эмили и Бренуэлла, слившиеся в единую великую какофонию тоски.

– Где вы? – дрожа, воскликнула я. – Я иду! Иду!

С ребенком на руках я бросилась внутрь. Перегородки еще стояли, но зал был полон обломков кровли, штукатурки и карнизов. Я лихорадочно пробиралась из комнаты в комнату, пока наконец не нашла родных. Передо мной предстала картина страдания: все рыдали – все, только Бренуэлла в комнате не было, но я знала, что он тоже страдает. Его стоны, самые громкие, раздавались неведомо откуда и вторили жалобным крикам ребенка в моих объятиях.

Мое сердце внезапно защемило, словно оно было связано живой невидимой нитью с сердцем брата. Благодаря этой связи я ощутила терзавшие его приступы боли.

Мне хотелось выяснить, что случилось, но я не сумела вымолвить ни слова.

Внезапно стены начали крошиться и окончательно обрушились; камни и штукатурка ливнем посыпались на меня и родных. Я укрыла ребенка от камней и потеряла равновесие, почувствовала, что падаю, и проснулась, задыхаясь.

Эллен заворочалась рядом и спросила:

– Шарлотта, что с тобой?

Меня трясло. Я прижала покрывало к подбородку, пытаясь унять лихорадочное биение сердца.

– Ах, Эллен! Мне приснился кошмар!

Когда я закончила рассказывать, подруга ободряюще сжала в темноте мою руку.

– Это всего лишь сон, дорогая Шарлотта. Не надо так переживать.

– Во сне был ребенок, – настаивала я, все еще полная тревоги. – Тебе же известно, что это значит. Меня или кого-то из родственников ждет большое несчастье.

– Бабушкины сказки. Уверена, с твоим домом и семьей все в порядке.

– Я не беспокоюсь о доме. Это всего лишь символ чего-то: катастрофы, которая произойдет или уже произошла в мое отсутствие. Бренуэлл должен был вернуться из Торп-Грин на летние каникулы. Ах, Эллен! Мое сердце сжимается от страха. Я поеду домой на рассвете.

– Поедешь домой? Но две недели еще не закончились, и ты обещала, что, возможно, погостишь еще недельку.

– Я передумала. Я нужна своей семье. Не знаю зачем, но нужна.

– Не сомневалась, что ты заявишь нечто подобное, Шарлотта, ведь приближаются ежегодные занятия в воскресной школе, а потому обратилась к Эмили с вопросом, можно ли тебе остаться. Хотя бы подожди ее письма, прежде чем принимать решение.

Письмо пришло на следующее утро.

16 июля 1845 года, Хауорт

Дорогая мисс Эллен!

Если Вы хотите, чтобы Шарлотта осталась еще на неделю, то вот Вам наше общее благословление; лично я легко справлюсь в воскресенье одна. Я рада, что сестра получает удовольствие. Пусть она извлечет максимум пользы из ближайших семи дней и приедет домой здоровой и веселой. С любовью к ней и к Вам от Анны и от меня. Передайте Шарлотте, что у нас все хорошо.

Искренне Ваша,

Э. Дж. Бронте.

– Вот видишь! – воскликнула Эллен, когда мы прочли послание. – У твоих родных все хорошо. Я же говорила. Хватит переживать из-за сна. Послушай сестру и насладись ближайшей неделей.

Однако я была полна сомнений, сердце подсказывало, что дома случилась беда; но разве можно было не поверить бодрому и утешительному тону Эмили?

В ответном письме я сообщила о своем намерении пробыть в Хатерсейдже до двадцать восьмого июля. Мы с Эллен развлекались, принимали гостей, следили за расстановкой новой мебели Генри и нанесли еще один визит в Норт-Лис-холл, где я с облегчением убедилась, что особняк по-прежнему существует и не превратился в обитель сов и летучих мышей.

В конце концов двадцать шестого июля в субботу, не в силах далее игнорировать дурные предчувствия, я решила, что должна отправиться домой незамедлительно.

Поскольку я покинула Хатерсейдж в одночасье и раньше, чем предполагалось, я не смогла предупредить семью о своем возвращении и понимала, что никто не встретит меня на вокзале.

В поезде из Шеффилда до Лидса я на мгновение забыла о своих волнениях, увидев джентльмена на скамье напротив. Я испытала легкий шок узнавания: его черты, пропорции фигуры и одежда (работу французской швеи ни с чем не спутаешь) во многих отношениях походили на моего бельгийского учителя месье Эгера.

Я была почти уверена, что джентльмен – француз, и осмелилась обратиться к нему:

– Monsieur est français, n'est-ce pas? [18]18
  Полагаю, месье француз? (фр.).


[Закрыть]

Мужчина вздрогнул от удивления и немедленно отозвался на родном языке:

– Oui, mademoiselle. Parlez-vous français? [19]19
  Да, мадемуазель. Вы говорите по-французски? (фр.).


[Закрыть]

По моей спине пробежали мурашки. Хотя я старалась каждый день читать по-французски, я не слышала этого языка с возвращения из Брюсселя; его звуки напомнили, как сильно я соскучилась по нему. Мы с джентльменом несколько минут приятно общались, после чего я осведомилась – к его немалому изумлению и замешательству, – не провел ли он большую часть жизни в Германии. Он признал, что мое предположение верно, и поинтересовался, как я сделала подобный вывод. Когда я объяснила, что уловила следы немецкого акцента в его французском, он улыбнулся и произнес:

– Vous êtes un magicien avec des langues, mademoiselle. [20]20
  В лингвистике вы настоящая волшебница, мадемуазель (фр.).


[Закрыть]

Я наслаждалась остроумной беседой и крайне неохотно попрощалась с французом в Лидсе. Во время поездки я была погружена в воспоминания о Брюсселе.

В Китли дурные предчувствия вернулись ко мне с прежней силой. Час был уже поздний, мне не терпелось добраться до дома, и потому я наняла экипаж.

Стоял ясный летний вечер. В другой ситуации я откинулась бы на спинку сиденья, наблюдая глазами живописца за последними лучами солнца и наслаждаясь его золотистым сиянием над знакомыми просторами лугов и пустошей, ведь как бы ни нравились новые виды, возвращение домой всегда приносит желанное облегчение. Но в тот раз я едва могла усидеть на месте, охваченная тревожными мыслями и необъяснимым опасением, что дома стряслась беда.

Уже почти стемнело, когда экипаж свернул на Черчлейн, миновал дом церковного сторожа и школу и затормозил у низкой стены, огораживающей палисадник пастората. Я заплатила кучеру, он спустил мой чемодан на мостовую и уехал. Направившись к воротам, я заметила среди теней знакомый силуэт. Мистер Николлс – вот уж по кому я не соскучилась! – совершал вечерний моцион. Викарий остановился в нескольких футах и взглянул на меня крайне мрачно и обеспокоенно.

– Мисс Бронте.

– Мистер Николлс. Что-то случилось?

Он помолчал. Внезапно поднялся холодный ветер, такой сильный, что непременно сдул бы мою шляпку, не будь она надежно закреплена. Меня охватил странный озноб, никак не связанный с холодом.

– Разве вы не слышали? – наконец произнес он.

– Что именно? – с растущей тревогой спросила я и обернулась на дом.

Тусклые огни мерцали в окнах нижнего этажа, указывая на то, что кто-то еще не спит. Тут из пастората донеслись вопли. Сердце мое забилось от тревоги и страха, поскольку голос принадлежал Бренуэллу, но не тому, которого я знала и любила, – этот Бренуэлл слишком много выпил.

– О нет!

– Он уже больше недели в таком состоянии, – пояснил мистер Николлс и, взяв мой чемодан, добавил: – Позвольте вам помочь.

Он зашагал к дому, прежде чем я успела возразить. Я поспешила за ним. Обнаружив, что парадная дверь заперта, я постучала. Несколько напряженных мгновений я стояла на пороге, изнемогая от неловкости из-за присутствия мистера Николлса, в то время как в доме раздавались взрывы бессмысленной ярости. Наконец дверь отворилась, и глаза Анны встретились с моими, ее лицо было искажено от горя, безмолвный обмен взглядами подтвердил, что мы обе страдаем.

Я переступила порог; мистер Николлс последовал за мной и поставил чемодан в прихожей.

– Вели своей тупой дворняге не лезть ко мне! – услышала я злобный невнятный крик из столовой.

При мысли, что мистер Николлс стал свидетелем безнравственного поведения моего брата, я вспыхнула.

– Чем еще я могу помочь, мисс Бронте? Возможно, мне следует поговорить с ним?

– Нет! Нет, спасибо, мистер Николлс. Уверена, мы справимся. Еще раз спасибо. Доброй ночи, сэр.

Недовольно нахмурившись, мистер Николлс удалился, и Анна заперла дверь. Я увидела папу в ночной рубашке, он осторожно спускался по лестнице в конце коридора. Мы с Анной поспешили в столовую. В камине остались лишь мерцающие угли, но пламя свечи и последние блекнущие лучи солнца открыли моему взору ужасную картину.

Бренуэлл стоял спиной к двери рядом с черным диваном, набитым конским волосом, и грозил кулаком смущенной и смятенной Эмили, за юбками которой прятался Флосси. Брат шатался, его рыжие волосы и одежда были в беспорядке.

– Мужчине уже негде вздремнуть, – пьяно негодовал Бренуэлл, – без того чтобы проклятая чесоточная псина не запрыгнула сверху и не обслюнявила ему все лицо!

– Бренуэлл, успокойся, – тихо промолвила Эмили; наши взгляды на мгновение скрестились, и я поняла, как она встревожена, – Флосси не специально. Просто он очень ласковый.

– К черту ласки! – рявкнул Бренуэлл.

Он схватил книгу с обеденного стола и метнул псу в голову. Флосси вовремя дернулся, и удар пришелся в бок, тем не менее песик жалобно завизжал и шмыгнул мимо меня в коридор.

– Бренуэлл! – в ужасе воскликнули мы с Анной.

В этот миг появился папа; я знала, что его и без того слабое зрение в полумраке комнаты окажется почти бесполезным.

– Довольно, – сурово произнес отец. – Возьми себя в руки, сын.

– Заткнись, старик! – Шатаясь, Бренуэлл шагнул к Эмили и ухватился за стол, пытаясь сохранить равновесие. – Это наше дело – меня, сестры и чертовой тупой псины!

Я осторожно направилась к нему со словами:

– Бренуэлл, пожалуйста, прекрати.

Мое сердце колотилось. Я не вполне представляла, что делать, поскольку брат был выше и сильнее. Прошлый опыт показывал, что в пьяном виде его сила только возрастает.

Бренуэлл обернулся и удивленно заморгал налитыми кровью глазами.

– Шарлотта. Где ты была?

– В Хатерсейдже, навещала Эллен.

Я надеялась, что смена темы отвлечет и успокоит его.

– А я было подумал, что ты вернулась в Бельгию, – пробормотал он; его ярость рассеялась, и лихорадочный вид постепенно сменился глупым. – Забавно… мы с Анной как раз обсуждали это на днях. Но что конкретно? Ах да. Я сказал: «Ты заметила, какая грустная Шарлотта с тех пор, как вернулась из Бельгии?» Анна заявила, что я выдумываю. Но я сказал: «Нет-нет, наша Шарлотта совершенно точно грустит. Попомни мои слова: за ее безмятежностью и степенностью что-то скрывается».

– Я не грустная и ничего не скрываю, – отозвалась я, но мои щеки вспыхнули, и я ощутила вопросительный взгляд Эмили.

– Нет, грустная, – пьяно возразил брат. – По глазам твоим вижу. Кому, как не мне, знать? Я все знаю о грусти.

К моему ужасу, лицо Бренуэлла внезапно скривилось, и он разразился слезами.

– О боже! Что мне делать? Трагедия… муки… отчаяние! – Он упал на колени. – Как мне жить без моего сокровища? Как вынести это?

Меня настолько поразило эксцентричное поведение брата, что я застыла в парализованном смятении. Эмили подошла к рыдающему Бренуэллу, убедила его подняться и вывела из комнаты. Мне было известно, что она доставит его наверх и уложит в кровать, как обычно в подобных случаях. В повисшей мертвой тишине папа тихонько всхлипнул. Он стоял в дверном проеме, его худое лицо исказилось от горя и разочарования. Я обняла его сухопарое тело и крепко прижала к себе, не находя слов.

– Я приехала, папа, – вот и все, что пришло мне на ум.

– Я рад, дитя, – надломленным голосом ответил он.

– Давай я провожу тебя в спальню, – предложила я, но отец решительно отмахнулся и, шаркая, вышел из комнаты.

В тот же миг заплакала Анна. Мои собственные слезы, которые я сдерживала почти неделю, вспыхнули в груди и хлынули из глаз.

Прежде, когда Бренуэлл напивался, мы с сестрами старались выступать общим фронтом, притворяясь, будто все в порядке, как только худшее было позади. Но на этот раз я слишком огорчилась и поняла по виду Анны, что она также неспособна проявить мужество. Мы одновременно бросились друг к другу, крепко обнялись и позволили себе немного поплакать. Затем вытерли глаза и опустились на диван, где я попыталась собраться с мыслями.

– Что случилось? – спросила я, снимая шляпку и перчатки. – Почему Бренуэлл так расстроен?

– Его уволили со службы.

– Уволили? Но почему? Ты же говорила, что миссис Робинсон очень высокого мнения о нем.

– Так и было. Ах, Шарлотта! Я чувствую себя такой наивной, такой глупой. С первого же дня Бренуэлл стал всеобщим любимцем в Торп-Грин-холле. Я гордилась им и радовалась. Миссис Робинсон постоянно твердила, какой он замечательный молодой человек. Я думала, что она восхищается им и ценит как учителя и художника. До последнего месяца я даже не подозревала… мне и в голову не приходило, что она… что он способен на такое… такое…

Голос Анны дрожал, по ее щекам снова заструились слезы.

– Что? Что сделал Бренуэлл?

– Последние три года у него была любовная связь с миссис Робинсон.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В удивлении и ужасе я уставилась на Анну.

– Любовная связь? Ты, верно, шутишь. Она замужняя женщина, причем намного старше его. Несомненно, они не…

– Увы, это правда. Вообрази самое дурное и постыдное поведение, Шарлотта, и ты поймешь, в чем они провинились. В прошлый четверг Бренуэлл получил письмо от преподобного Эдмунда Робинсона, в котором тот выразил свою ярость и сурово сообщил, что интрижка выплыла на свет. Под угрозой разоблачения он потребовал, чтобы Бренуэлл немедленно и навсегда прервал любое общение со всеми членами его семьи.

– Ты сказала, в прошлый четверг? Семнадцатого?

– Да.

Дневник! Это та самая ночь, когда мне приснился кошмар. От потрясения я совершенно оцепенела и на несколько мгновений утратила дар речи.

– Но возможно, мистер Робинсон ошибся? Ты уверена, что его подозрения основаны на реальности?

– Ах, если бы он ошибся! Но его обвинения небеспочвенны, Шарлотта. Бренуэлл во всем признался. Он утверждает, что миссис Робинсон сама соблазнила его.

– Ты веришь ему?

– Да. Мы обе хорошо изучили Бренуэлла с его фантазиями о Нортенгерленде и вряд ли усомнимся в том, что ему самому приятнее была бы роль соблазнителя.

Нортенгерленд был центральным героем в творчестве Бренуэлла – смесью Бонапарта, сатаны и типичного персонажа Байрона, – с которым брат отождествлял себя и именем которого подписал большинство опубликованных стихотворений.

– Согласна с тобой. С точки зрения Бренуэлла, было бы намного почетнее покорить хозяйку дома с первого взгляда и самому уложить ее в постель.

– По его словам, миссис Робинсон набросилась на него всего через несколько месяцев после его появления в Торп-Грин-холле. Бренуэлл восхищался ею и часто расстраивался из-за того, что муж обращался с ней грубо. Ты же знаешь, брат никогда не умел вести себя сдержанно.

– Знаю.

– Когда он необдуманно и поспешно излил свои чувства, к его изумлению, миссис Робинсон ответила тем же. К концу первого лета она уговорила его на… на… на крайности. Они тайно встречались в доме или ждали отъезда мистера Робинсона. Бренуэлл уверяет, что они любят друг друга всем сердцем. Судя по всему, она стала для него смыслом жизни.

– Какой кошмар! Однако это объясняет его странное и раздражительное поведение в последние несколько лет. Казалось, он терпеть не может проводить каникулы дома, и когда он все же приезжал, его настроение в одно мгновение менялось от прекрасного до наичернейшего, чего я никак не могла понять. Порой я улавливала в его глазах вину, но он все отрицал.

– Я думала так же.

– Он забылся тяжелым сном, – раздался голос Эмили. Она вошла в комнату и упала в кресло рядом с нами. – Если повезет, до утра будет тихо.

– Анна, как и когда ты узнала об их романе? – спросила я.

– В прошлом месяце я прогуливалась в роще за Торп-Грин и встретила Бренуэлла. Он сидел поддеревом и что-то писал в блокноте. Я полюбопытствовала, что именно он пишет, и он покраснел. Я не собиралась давить на него, но он сунул мне блокнот и велел прочесть. Там было множество стихотворений его собственного сочинения, в основном страстной любовной лирики, посвященной миссис Робинсон. Я была поражена и испугана, но Бренуэлл только засмеялся и сказал: «Не будь ханжой». Затем он открыл мне правду. Мне хотелось умереть от стыда, и я приняла решение немедленно покинуть этот дом.

– Прекрасно тебя понимаю, – заметила я. – На твоем месте я поступила бы так же.

– Ах, Шарлотта! В твоем голосе слышен упрек. Я и сама порой виню себя за то, что случилось.

– Что ты имеешь в виду?

Анна помедлила. За последние пару минут она произнесла больше слов и выразила больше чувств, чем в любой нашей беседе за последние пять лет. Я опасалась, что сестра вновь замкнется в раковине молчания, но опасалась напрасно.

– Я давно была несчастлива в Торп-Грин-холле, но не только из-за своего недовольства уделом гувернантки. Я наблюдала множество других неприятных и неожиданных проявлений человеческой натуры, которые… которые весьма тревожили меня. Зная, по крайней мере, подозревая… я не должна была рекомендовать Бренуэлла на должность в этом доме.

Эмили выпрямилась в кресле и уставилась на сестру.

– Каких проявлений, Анна? О чем речь?

Та отвернулась, ее щеки порозовели.

– Мне противно это обсуждать, но поскольку вам обеим уже почти все известно… – Она перевела дыхание и продолжила: – Я видела, как миссис Робинсон открыто флиртует с другими джентльменами, гостями и посетителями дома. Полагаю, она была излишне дружелюбна со многими из них. Однако так вела себя не только хозяйка. За годы после приезда Бренуэлла я наблюдала множество примеров низменной распущенности женатых людей, пока их супруги находились в доме или угодьях, порой даже в соседних комнатах. Мне было больно и отвратительно от столь аморального поведения, но я была не в силах его прекратить, ведь я не могла огласить свои наблюдения. Несомненно, меня тотчас бы уволили. Я краснела от стыда, когда думала, что безмолвие делает меня невольной сообщницей чужой неосторожности. И еще более стыдилась, вспоминая, как год назад один из гостей, изрядно выпив, попытался быть излишне фамильярным со мной.

– Ах, Анна! – воскликнула Эмили. – И как ты отреагировала?

– Прогнала его прочь. Он никогда не возвращался к этой теме; наверное, был слишком пьян, чтобы запомнить тот случай.

– Анна, мне так жаль.

Слезы обожгли мои глаза. Я взяла сестру за руки и внезапно поняла, что мой собственный опыт работы гувернанткой, который раньше я полагала гнетущим, был весьма безмятежным и невинным по сравнению с пережитым Анной.

– Я понятия не имела, что выпало на твою долю. Если бы только ты сказала мне, я бы настояла на твоем увольнении из Торп-Грин много лет назад.

– Именно поэтому я молчала. Зачем причинять тебе бессмысленную боль? Как я могла быть уверена, что на новом месте обстановка будет иной? – Анна глубоко вздохнула. – Как унизительно сознавать, что все это время миссис Робинсон была близка с Бренуэллом, а я ничего не подозревала! Должно быть, ее тщеславию льстило, что в сорок три года она сумела соблазнить привлекательного юношу на семнадцать лет младше, особенно если учесть, что в доме три красавицы дочери.

– Интересно, как им удалось так долго скрывать правду? – удивилась я.

– По-видимому, камеристка миссис Робинсон и семейный врач были в сговоре с ней, – предположила Эмили.

– На самом деле, – промолвила Анна, – миссис Робинсон умеет лицемерить. На глазах у мужа она всегда вела себя пристойно, а за его спиной беспрерывно жаловалась, что он стар, болен и не может… удовлетворять ее потребности.

– Как по-твоему, это правда? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Он сильно сдал только в последнее время, и он не так уж стар, мистер и миссис Робинсон ровесники. Он суров и упрям, но, несмотря на все недостатки, намного более хороший и порядочный человек, чем его супруга.

– Как он выяснил, что жена ему неверна?

– Мы сами только вчера об этом узнали, – сообщила Эмили, – когда Бренуэлл получил письмо от врача Робинсонов, с которым подружился. Ведь Бренуэлл совершил еще одну невероятную глупость, будто его предыдущие действия были недостаточно порочны. Не в силах расстаться с этой женщиной даже на несколько недель, он втайне последовал за ними в Скарборо.

– Не может быть!

– Робинсоны взяли с собой садовника в помощь груму с лошадьми и багажом, – продолжила Эмили. – Садовник застал Бренуэлла и миссис Робинсон на утесе в лодочном сарае под ее апартаментами. Очевидно, он более предан хозяину, чем хозяйке, поскольку, вернувшись домой, обо всем доложил мистеру Робинсону.

– В результате тот написал Бренуэллу, – подхватила Анна, – угрожая его пристрелить, если он осмелится еще раз появиться в Торп-Грин-холле. Бренуэлл совершенно раздавлен. С четверга он только и делает, что пьет, бушует и носится по дому в лихорадочном отчаянии. Ни минуты покоя, разве что когда он в таверне или забывается тяжким сном.

– Брату плохо: в жизни не слышала столь бессвязных речей, – заметила Эмили. – Так души страдают в аду.

– Подумать только! Больше недели я развлекалась в Хатерсейдже, пока вы терпели подобные муки! Мне хотелось вернуться домой еще в прошлый четверг, я чувствовала, что должна вернуться.

– Хорошо, что ты погостила подольше и немного развеялась, – возразила Эмили. – Одному Богу известно, когда теперь здесь будет весело.

– Шарлотта, что нам делать? – спросила Анна.

– Не знаю.

С одной стороны, я жалела Бренуэлла и легко могла войти в его положение. Испытать симпатию, а после и великую любовь к человеку, скованному узами брака! В самых потаенных и укромных уголках своей души и сердца я хранила память об этом безнадежном и унизительном положении, полном мучений, страданий и боли.

– Я искренне опечалена, – осторожно произнесла я. – Мы не в силах выбирать возлюбленных, точно так же, как не в силах выбирать родителей. Но если по воле злого рока страсти призывают нас в направлении, которое не одобряется ни Богом, ни людьми, мы можем… мы должны… бороться с ними. Не стоит попустительствовать своим незаконным желаниям. То, как Бренуэлл поступил… то, что он поддался соблазну с миссис Робинсон… поистине безнравственно.

Эмили внимательно посмотрела на меня. Ее проницательный взгляд ясно показывал, что она уловила сокрытую в моих словах глубоко личную тайну. Однако она лишь промолвила:

– Согласна. Бренуэлл пытался винить во всем миссис Робинсон, но он точно так же виновен, и неважно, сколь откровенно эта женщина вешалась ему на шею. Его поведению нет оправдания.

Следующие десять дней все домочадцы были заложниками страданий Бренуэлла, топившего душевную боль в алкоголе или опиатах. Чтобы купить шестипенсовую порцию опиума, ему достаточно было перейти улицу, где напротив хауортской церкви располагалась аптека Бетти Хардакр. Мы отчаялись отучить его от привычки к опиуму. Не в силах больше терпеть, мы с сестрами отослали Бренуэлла на неделю в Ливерпуль в обществе его друга Джона Брауна, где они сели на туристский пароход и прокатились вдоль берега Северного Уэльса. Я надеялась, что краткая передышка пошла брату на пользу.

– Догадываюсь, что ты думаешь обо мне, Шарлотта, – заявил Бренуэлл одним теплым августовским вечером вскоре после своего возвращения. – Я сам навлек беду на свою голову и полон решимости все исправить.

Я сидела на перелазе на лугу за пасторатом. Передо мной расстилались пустоши, покрытые роскошным летним пурпурным ковром. Я отправилась туда одна, собираясь немного насладиться вечерней прохладой и почитать в лучах заката, но появился брат. Захлопнув книгу, я сказала:

– Аплодирую твоей решимости. С нетерпением жду знакомства с новым, улучшенным Бренуэллом.

– Не надо так скептически улыбаться. Гляди, какого успеха я достиг: стою и оживленно болтаю с тобой, не подкрепив силы шестью стаканчиками виски.

– Поразительное достижение! Но причиной тому, как нам обоим известно, лишь жестокая нехватка средств, ведь папа наотрез отказался снабжать тебя деньгами.

– Поверь мне, Шарлотта, я изменюсь. – Он забрался на перелаз рядом со мной и задумчиво уставился на пустоши. – Никогда больше я не паду так низко, как в те кошмарные дни много лет назад в Ладденден-Футе. Лучше отрежу себе руку, чем вновь предамся унизительной халатности и злостной невоздержанности, которые слишком часто отмечали мое поведение в те времена.

– Почему, Бренуэлл? Почему ты так поступал? Ты же утверждал, что тебе нравилась работа.

– Нравилась. Железная дорога – идея новая и захватывающая, и я мог сам себя содержать. Но ты-то понимаешь, что, воспитанный на Вергилии и Байроне, я стремился к большему, чем место заведующего крошечной железнодорожной станцией в глуши, ютящейся в убогой хибаре. Там нечем было заняться! Единственные мои друзья жили в Галифаксе, и я не мог навещать их так часто, как хотел. Где мне было искать убежища, как не на дне стакана?

– Ты же не надеешься, что я удостою подобный вопрос ответом?

– По крайней мере, там я не был потерян для всего. Я писал – или переписывал – множество стихотворений.

– Помню, – вздохнула я. – Если честно, я даже немного тебе завидую.

– Завидуешь мне? Почему?

– Потому что твои стихи напечатаны. Я давно мечтаю о публикации.

– Мечтами делу не поможешь, дорогая сестра. У тебя есть талант, сама знаешь. Но как известно, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Чтобы опубликоваться, ты должна сначала написать что-то достойное, а после набраться смелости и предложить свое творение издателям.

– Ты прав.

Я посмотрела в его глаза. В них светилась столь искренняя привязанность, и сам он выглядел таким цветущим и здоровым, сидя на перелазе в лучах закатного солнца, золотящего его морковные волосы, что на мгновение он показался прежним Бренуэллом. В детстве мы были родственными душами, неразлучными, созвучными друг другу, мы могли завершать друг за другом фразы, предчувствовать мысли и поступки; мы находили радость в бесконечном творческом состязании, которое продолжалось почти двадцать лет. Возможно ли вернуть нашу прежнюю дружбу? Действительно ли Бренуэлл исправится?

– В последнее время я очень скучала по тебе.

– У тебя больше нет причин по мне скучать. Я здесь – и останусь здесь до тех пор, пока Лидия Робинсон не обретет свободу. Тогда мы сочетаемся браком, я стану хозяином ее поместья и буду жить с ней в аристократической роскоши до конца дней.

У меня сжалось сердце.

– Бренуэлл, я не верю, что ты это серьезно!

– Что?

– Ты не всерьез намерен жениться на миссис Робинсон!

– Разумеется, всерьез. Ее муж очень болен. Он скоро умрет.

– Говорить такое – гадко и ненормально, и еще более гадко говорить такое с надеждой.

– Я не единственный, кто мечтает об этом. Лидия не любит мужа. Она любит меня.

– Ах, Бренуэлл! Даже если любит, неужели ты считаешь, что женщина ее положения и богатства выйдет за мужчину на семнадцать лет младше, с которым у нее была скандальная связь?

– Конечно выйдет. Она обещала, что мы всегда будем вместе. Надо только подождать. Но я не намерен сидеть сложа руки – я найду себе занятие. И еще: даю слово, что буду трезвым как стеклышко.

Сдержать слово Бренуэлл оказался не в силах. На следующее утро отец и Анна вышли по церковным делам, а Эмили чем-то занималась у себя в комнате. Я читала в столовой, когда услышала голоса на улице, а затем стук в дверь.

К немалой досаде, на пороге я столкнулась с братом, который выкрикивал пьяные непристойности. Мистер Николлс придерживал его и не давал распускать руки.

* * *

После моего возвращения из Хатерсейджа всякий раз, как мистер Николлс навещал отца, я скрывалась наверху или уединялась в столовой за закрытой дверью. На этот раз избежать столкновения не удалось.

– Я проходил мимо «Черного быка», – пояснил мистер Николлс, удерживая вырывающегося Бренуэлла, – когда ваш брат и еще один джентльмен выскочили из двери, осыпая друг друга проклятиями и пинками. Я решил, что назревает нешуточная драка и мне следует отвести вашего брата домой.

– А ну отпусти меня, чертова деревенщина! – проревел Бренуэлл с дикой яростью, отчаянно, но безуспешно пытаясь высвободиться. – Не то натравлю на тебя собак, вот увидишь!

В юности брат несколько лет боксировал с городскими силачами, однако давно утратил практику; хоть и в пьяной злости, но ростом и статью он значительно уступал высокому и крепкому мистеру Николлсу.

– Я не боюсь собак, – парировал вышеупомянутый джентльмен, – напротив, я их очень люблю. – Несколько смущенно он обратился ко мне: – Куда прикажете доставить вашего брата?

– В столовую.

Мои щеки горели от стыда, когда я отступила, впуская викария. Несомненно, все жители деревни узнали об увольнении моего брата незамедлительно. Благодаря бесконечным пьяным излияниям Бренуэлла в пабе они также выяснили все до единой отвратительные подробности его низкого поведения и его абсурдные надежды на будущее. На Мейн-стрит я съеживалась при виде жалости во взглядах владельцев магазинов. Мое сердце сжималось, когда паства отводила глаза по воскресеньям, пока папа находился на кафедре. Но еще больший стыд я испытывала при мысли, что наш новый викарий наблюдает за падением Бренуэлла с такого близкого расстояния.

Мне уже было известно, что мистер Николлс считает меня высохшей озлобленной старой девой, слишком непривлекательной, чтобы обращать на нее внимание. Мой отец – полуслепой старик, мой брат – горький пьяница, который устраивает драки средь бела дня. Как, наверное, мистер Николлс сочувствует мне и моим домочадцам! Как смеется за нашими спинами! И все же мне подумалось, что нельзя давать волю уязвленной гордости. Пока викарий тащил извивающегося и сквернословящего Бренуэлла в столовую, я расправила плечи и поспешила за ними. Мистер Николлс не должен понять, как глубоко меня ранило его жестокое замечание в тот вечер; он никогда не увидит меня в минуту слабости, насколько это от меня зависит.