Текст книги "Подкидыш"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Двадцать третьего, приблизительно в то же время, когда некий Джон Спунер, один из членов Совета мэрии, докладывал о происшедшем мэру и олдерменам в Палате совета в Йорке, до «Имения Морлэндов» доковылял покрытый кровью и грязный беглец, искавший убежища; он и принес с собой горькую весть о поражении.
Вся семья с искаженными от горя лицами собралась в зале, чтобы послушать, что скажет этот человек. Элеонора сама опустилась на колени рядом с ним и перевязывала ему страшную рану на руке, пока Дэйзи и Ребекка смывали грязь с его лица и подносили кружку вина к его губам. Едва отдышавшись, он начал плакать, его узкие плечи беспомощно тряслись. Он был одним из оруженосцев, герб на его плаще с эмблемой белого вепря был залит кровью, собственной и чужой. Он служил вместе с Томом, хотя и был моложе его. Запинаясь, юноша рассказал о битве, и все это время по его щекам бежали слезы, которые хлынули ручьем, когда он подошел к ужасному финалу своего повествования.
– Том... что с Томом? – прервала юношу Дэйзи, когда он начал рассказывать о предательстве Стэнли.
– Он пал, он и король – в одно и то же время.
Дэйзи издала хриплое рыдание и закрыла лицо руками; Элеонора же только пристально смотрела на мальчика. Лицо её побелело и осунулось, а глаза сверкали, как два голубых факела.
– Там было так много мечей и копий, – всхлипывал паж, – что за ними ничего не было видно. А когда он упал, все, кто там был, продолжали рубить и колоть его. Вероломные собаки, они терзали его мертвое тело, хотя, пока он был жив, так боялись его, что тряслись от страха при одном упоминании его имени. О, милорд король! – Он замолчал, не в силах продолжать.
Руки Элеоноры, все еще занятые перевязкой, замерли, словно у неё остановилось сердце и никогда уже больше не забьется вновь.
Наконец мальчик продолжил:
– Мистер Редклифф тоже погиб. Отозвал нас назад, тех, кто был в живых, сэр Фрэнсис. Мы поднялись на холм и остановились там. Оттуда мы увидели, как этот предатель сорвал с короля шлем, поднял его вверх, потом снял со шлема корону и водрузил её на голову Валлийцу. Я думал, мое сердце разорвется, но впереди было кое-что похуже!– Он запнулся.
Элеонора прошептала:
– Продолжай.
– Мы бросились на дорогу к Лестеру, но скоро я почувствовал, что из-за раны теряю сознание и не могу идти дальше, так что опустился на обочину, а услышав, как мимо проходят солдаты, отполз в канаву и спрятался. Я увидел, что это был Валлиец, все еще в короне моего государя, – да сгноит Господь поганое сердце Тидра. За этим негодяем следовала его армия. Французы и валлийцы шли, ругаясь и богохульствуя, ликуя и радуясь победе, которую принес им этот подлый предатель! О, грязные собаки...
– Тихо... не надо больше брани, дитя мое, – сказала Элеонора. – Сейчас это ни к чему. Вспомни... – Она никак не могла закончить. – Вспомни, кто умер.
Мальчик со всхлипом перевел дыхание.
– О, госпожа, – прошептал он, – мы слышали, как он закричал, когда они поразили его. Я никогда не забуду этого, ни во сне, ни наяву, до самой своей смерти. Эти мерзкие шакалы раздели его догола – не оставив даже лоскутка, чтобы прикрыть его естество, и перебросили его, нагого, поперек седла, словно убитого зверя. И они насмехались над ним, пока проезжали мимо меня, а один из них накинул ему веревку на шею и называл его бандитом.
Слушатели оцепенели от ужаса.
– Это законного-то монарха! – дрожащим голосом воскликнул Эдуард.
– Они не смели... – раскачиваясь взад-вперед, Дэйзи стонала, как при родах, а Элеонора до крови закусила губу.
– Богохульство, – прошептала она с расширенными глазами и перекрестилась. – О Святой Боже на небесах, что же теперь с нами будет, если этот мерзкий пес, не заслуживающий ничего, кроме смерти, смеет так осквернять прах помазанника Божьего? Господи, неужели мы все умрем? О, Ричард, Ричард...
– Они прошли совсем рядом со мной, но я больше не боялся, что они заметят меня. Смерть была бы мне избавлением после того, как я увидел тело моего повелителя, сплошь покрытое ранами, и каждая рана вопияла: «Измена! Измена! Отмщения! Отмщения!» – Юноша опять зарыдал.
– Хватит слез, – вмешался Эдуард, боясь, что женщины впадут в истерику или сойдут с ума. – Успокойся и отдохни.
– Пусть поплачет, – сказала Элеонора. – О, моря слез не хватит, чтобы оплакать горестные события этого дня. Наш добрый король мертв, а этот подлорожденный Валлиец носит его корону, и кто знает, какие ужасы начнет он творить завтра.
Позднее вернулись люди Морлэндов, опоздавшие вступить в битву. Души их были переполнены стыдом и гневом; ведь из-за предательства Нортумберленда северяне подвели своего повелителя! Еще позднее Морлэндам привезли официальный протокол заседания Совета мэрии Йорка. «В этот день, – говорилось в протоколе, – наш добрый король Ричард был самым подлым образом убит, к величайшему горю всего городам.
На следующее утро юный оруженосец вознамерился продолжить свой бесцельный путь.
– Куда же ты пойдешь? – спросил его Нед.
– Назад в Венслейд, откуда я родом. А потом, потом не знаю. Королем теперь стал милорд Линкольн. Я подожду, пока он не призовет нас к оружию.
Нед покачал головой.
– Если он до сих пор не успел спастись бегством, Валлиец захватит его в плен и убьет. Теперь Тидр устремится в Шерифф-Хаттон – там сейчас все, у кого есть права на престол. Валлиец никого из них не оставит в живых, чтобы они не смогли бросить ему вызов. Линкольн, Уорвик, даже дети короля Эдуарда – он убьет их всех.
– Ну что же, если так, – ответил мальчик, – я уйду за границу и буду ждать своего часа там. Но одно точно – есть человек, которому я обязан отомстить, – это Нортумберленд. Как только битва закончилась, он подъехал и преклонил колено перед Валлийцем, покарай его Господь. Даже если мне придется ждать полжизни, я за все отплачу нашему Великолепному Перси.
– Хорошо бы, – сказал Нед. – Да пребудет с тобой Господь. Хотел бы я быть на твоем месте, несмотря на все, что тебе пришлось увидеть. И все-таки я предпочел бы оказаться на твоем месте или даже на месте моего бедного брата, чем помнить теперь до гробовой доски, что меня там не было.
– Вы ни в чем не виноваты, – промолвил паж. – Прощайте.
– Прощай. Да поможет тебе Бог.
Глава 28
Генри Тидр, или Генрих Тюдор, как он велел теперь себя именовать, вступил в Лондон в сентябре и туда же ему несколько позже доставили всех обитателей Шерифф-Хаттона, за которыми он сразу же после битвы послал специальный вооруженный отряд. В числе пленников были Уорвик, Джон Глостерский, милорд Бастард и его брат, Маргарет Солсбери, принцессы Елизавета и Сесили и младшие братья Линкольна. Самому Линкольну удалось бежать за море к своей тетке Маргарите Бургундской. Принцесс определили в свиту Генриха, а наследников мужского пола заключили пока в Тауэр, до того времени, когда Тюдор решит, что с ними делать.
Сам он короновался тринадцатого октября, причем на церемонию не явились даже многие из тех, кто был приглашен, а третьего ноября он созвал парламент, который должен был утвердить акт о признании его королем на основании победы в сражении. Одновременно парламенту надлежало предпринять два других важных шага. В результате первого из них король Ричард и двадцать восемь пэров Англии были обвинены в государственной измене – тем самым все их владения отходили к казне, – и при этом была использована весьма хитрая уловка: Генрих объявлялся монархом со дня, предшествующего битве при Босуорте. Сие означало, что Генрих уже был королем в день сражения и, следовательно, все, кто выступал против него, были изменниками. Против этого многие горячо протестовали, как в самом парламенте, так и на улицах Лондона, когда до горожан докатилась эта весть, и некоторые даже осмеливались осуждать этот акт публично, потому что, если можно творить такое, то никто не может быть уверен в ненаказуемости собственных деяний.
Следующим шагом стало аннулирование акта «Titulus Regius», акта, который объявлял детей короля Эдуарда вне закона и делал королем Ричарда. Акт был аннулирован, вопреки обычаям, даже без прочтения, и все его копии подлежали сожжению, ослушавшимся же грозили пытки или смерть. Смысл действий Генриха ускользнул от простых обывателей, но пэры и дворянство поняли все достаточно хорошо.
– Он собирается жениться на принцессе Елизавете, – заметил Эдуард, когда это известие достигло Йорка.
– Естественно, – презрительно отозвалась Элеонора. – А признав её законной дочерью короля, он надеется прочнее ухватиться за трон, который украл. Но ты забыл одну вещь.
– Какую именно?
– Если он признает её законной дочерью короля, то законными становятся и все остальные – все её братья и сестры. А это значит...
– Ну конечно же! Милорд Бастард тут же опять становится королем. Королем Эдуардом Пятым.
– Эдуард, ты, наверное, поглупел, иначе ты так бы не радовался, – кисло заметила Элеонора. – Неужели ты не понимаешь, что теперь ему придется всех их убить?
Лицо Эдуарда потемнело.
– Да, теперь я понимаю. Простите меня, матушка. И как вы думаете, что он теперь предпримет? Он же не может просто казнить их – ему их не в чем обвинить.
– Он мог бы что-нибудь придумать, не сомневаюсь, но суд над ними только напомнит всем, что Эдуард когда-то уже был королем. Нет, я почти уверена, что он избавится от них по-тихому. В один прекрасный день они просто исчезнут, и никто никогда ничего о них больше не услышит.
– А остальные? – не поверил Эдуард. – Уорвик? Братья Линкольна?
– Тидру придется держать их в заточении до скончания века. Но я думаю, что он избавится и от них, от одного за другим, как только появится такая возможность, а также и от всех прочих, в ком течет хоть на каплю больше королевской крови, чем в нем.
В январе Генрих Тюдор женился на принцессе Елизавете, которая пользовалась большой любовью среди лондонцев, очень жалевших, что ей пришлось выйти замуж за Валлийца. Маргарет и Генри все еще оставались в Лондоне – Маргарет ожидала второго ребенка – и видели, как по улицам двигался свадебный кортеж. Оба отметили, что принцесса выглядела глубоко несчастной. Но потом ко двору прибыла мать Валлийца, и у всех, кто лицезрел её, больше не оставалось сомнений, кто будет истинной королевой при Тюдорах. Она покинула постель предателя Стэнли, к которой была прикована брачными узами, освободилась от супруга и поселилась в Лондоне. Стэнли же большую часть своей последующей жизни провел в уединении в своей усадьбе.
Нед по делам ездил в Лондон, останавливался у Маргарет и Генри и поделился с ними страхами Элеоноры насчет будущности братьев новой королевы.
– У нас такие же сомнения, – сказал на это Генри. – По правде говоря, нам совсем не по душе оставаться здесь. Маргарет чувствует себя какой-то оскверненной, а я – слишком уязвимым. Но мы думаем все-таки пожить еще в Лондоне, пока не родится ребенок – в положении Маргарет трудно пускаться в дорогу. Но как только мы сможем тронуться в путь, мы передадим все дела агентам и уедем на север. Впрочем, при этом дворе у нас и дел-то не слишком много – Валлиец одевается, как какой-нибудь пастух, и заставляет принцесс штопать свои платья. И даже если бы им потребовались мои услуги, я совсем не уверен, что согласился бы их оказывать.
– Мне так жалко бедную принцессу, – опечалилась Маргарет, – это же надо, выйти замуж за убийцу собственного дяди, запершего всю твою семью в тюрьму и живущего, как с женой, с собственной матерью!
– Потише, Мэг, – предостерег её Генри.
– Да что там говорить, он же не относится к принцессе как к своей жене, разве не так? – отмахнулась Маргарет. – К ней, бедной, никто даже не заходит, а его мать принимает всех иностранных послов и проводит наедине с сыном целые часы, и никто в это время не смеет тревожить их уединения.
– А, да ладно, Бог с ними, мы все равно скоро уедем. Ребенок должен родиться в июне. Значит, уехать мы сможем где-то в июле и к концу месяца будем уже дома.
– Как раз к дню рождения бабушки, – сказал Нед, улыбнувшись в первый раз за все время их разговора. – Ей в августе исполнится семьдесят, как вы знаете, и мы собираемся устроить особое торжество по этому поводу – богатый стол и много музыки, которую она так любит.
– Прекрасная идея. Ну что же, мы постараемся поспеть к этому дню, – сказал Нед. – Как она там, между прочим?
– Ну ты же знаешь бабушку – она никогда не меняется. Но, как мне кажется, с прошлого года она малость потеряла в весе. Она стала – не знаю даже, как сказать, – какой-то хрупкой, что ли, прямо как соломинка. Но ведь и лет ей немало.
– Она самая старая из всех, кого я знаю, – весело заметила Маргарет. – Это стоит праздничного стола.
– Когда вы приедете, – напомнил им Нед, – ни в коем случае не называйте Валлийца королем. Она сама не может этого произнести, даже в шутку, хотя язычок у неё не стал менее острым после смерти государя.
Тихим, жарким днем в середине июня Маргарет родила своего второго ребенка – прекрасного крупного мальчика, которого нарекли Ричардом. И в тот же день – семнадцатого июня – по Лондону пополз ужасный слух. Якобы накануне один из членов свиты нового короля, сэр Джеймс Тирелл, получил полное отпущение всех грехов – так сказать, за все, что он совершил до того дня, – и приказ на один день забрать у коменданта Тауэра ключи от крепости. При покойном государе такого случиться просто не могло. Брэкенбери, павший при Босуорте, сражаясь за Ричарда, никогда не отдал бы ключей, не зная, кому и зачем они понадобились, но при Генри Тидре все делали то, что им прикажут, не задавая вопросов, а новым комендантом Тауэра стал один из людей Тидра.
И вот семнадцатого июня, сначала тихо, а потом – как пожар, раздуваемый ветром, по Лондону, от Тауэра к Вестминстеру, покатился слух, что принц Эдуард и герцог Йоркский исчезли. Говорили об этом шепотом. Во-первых, никто не знал, что Валлиец может сделать с такими говорунами, а во-вторых, люди не хотели, чтобы эти разговоры достигли ушей бедной королевы, принцессы Елизаветы.
Генри тоже держал это в секрете от Маргарет так долго, как только мог, не желая тревожить её понапрасну, пока она нянчила младенца, и когда она все-таки узнала об этом, он понял, насколько был прав.
– Я хочу уехать отсюда, – возбужденно заявила Маргарет. – Я не перестаю думать о несчастной принцессе. Я не могу находиться здесь, когда их всех по одному уничтожают. Хочу домой, в Йоркшир, где воздух свеж и где все знают, кто кому предан.
– Хорошо, мы уедем, как только сможем. А теперь помолчи, дорогая, не надо беспокоиться, мы тронемся в путь в течение месяца. И вообще, все это может оказаться лишь пустыми слухами. Ты же знаешь, что они порой возникают из ничего.
Этот довод её немного успокоил, но шестнадцатого июля слухи, похоже, нашли свое подтверждение: сэру Джеймсу было даровано второе отпущение грехов и предоставлена должность коменданта Ги, куда, как было объявлено, ему надлежит отправиться незамедлительно. Двумя днями позже Маргарет и Генри, прихватив своего новорожденного ребенка, которому едва исполнился месяц, и второго годовалого сына, Генри, а также домочадцев и китайскую собачонку, покинули печальный Лондон, в котором, как в тюрьме, предстояло до конца своих дней оставаться несчастной принцессе Елизавете. Они тронулись на северо-восток по старой, проложенной еще римлянами дороге, понуждая лошадей идти рысью сквозь легкие июльские туманы, и это было как полет, как исход из мрачной темницы к солнечному свету.
День рождения удался на славу. К столу было подано более пятидесяти блюд, включая целиком зажаренного павлина, в полном оперении и с распущенным хвостом, и огромный торт в виде замка с маленькими флажками, свисающими с башен. Зайчатины, естественно, к столу не подавалось, но фигурка белого зайца, присевшего на задние лапы и отбивающегося от нападающего на него сокола, стояла в центре стола. Это было настоящее произведение как обычного, так и кулинарного искусства. Заяц, само собой, посвящался Элеоноре. Правда, потом она сама себе задавала вопрос, откуда возник именно этот сюжет: заяц, отбивающийся от сокола? Неужели кто-то заказал этот торт, зная, что сокол всегда был символом Ричарда Йоркского, её давно погибшего тайного возлюбленного? Ведь о её связи с ним никто в семье и подозревать не мог.
Тут было над чем подумать. Но вокруг Элеоноры собралась вся её семья, и все были счастливы, ибо она была душой и главой всего дома, гордой старой королевой, правившей своим королевством железной рукой, одетой в перчатку любви и справедливости. Из собственных детей Элеоноры на дне рождения были только Эдуард и Ричард. Анна не могла осилить столь долгого пути – ей самой было уже за пятьдесят, она нарожала множество детей, и Элеонора не видела её с тех пор, как она уехала на юг, чтобы выйти замуж.
Но зато каким удовольствием было смотреть на своих внуков! Эдмунда, спокойного и уравновешенного, что его всегда отличало. Неда и его жену Ребекку, которая стала совсем другой с тех пор, как Эдмунд начал учить её читать, и которая опять была беременна, хотя Неда это обстоятельство несколько даже удивляло. Сесили с её Томасом и Маргарет с её Генри – счастливых и процветающих людей, на которых держится вся Англия. А в детской ждали своей очереди Илайджа и Мика, которым сейчас было по пять и три года соответственно и которые под недремлющим оком мистера Хаддла стали абсолютно нормальными детьми, несмотря на тяжелое начало своей жизни.
А ведь есть еще и её правнуки, начиная с Пола, которому сейчас исполнилось уже десять лет и который был радостью жизни «Имения Морлэндов» и его гордостью. Места при дворе Ричарда ему теперь не было, он не мог служить королю, но оставалась возможность пристроить его через несколько лет в свиту какого-нибудь другого аристократа, может быть, даже нового герцога Норфолкского, сына Джека Норфолка. Пол был красивым, способным, милым мальчиком, очень похожим на своего отца, разве что чуть менее уравновешенным. Пожалуй, таким же, как Том. Ну и, наконец, были дети Баттсов, Анна и Алиса, Генри и Ричард, дети прекрасных родителей, дети, которых воспитают в духе старых традиций и которые привнесут свежую струю крови в семью Морлэндов, только укрепив таким образом этот род. Анна выйдет замуж за Пола – в том у Элеоноры уже сейчас не было никаких сомнений. Можно надеяться, что у Ребекки тоже будут сыновья и дочери, которых потом можно будет переженить с другими детьми Баттсов. Это вполне достойная мелкопоместная родня, и Элеонора была рада иметь её в своей семье.
Все семейство преподнесло Элеоноре подарки – лучшие из того, что они могли найти или позволить себе, – некоторые по-настоящему дорогие, а некоторые дорогие потому, что были подарены от всей души. Так, внуки вручили ей роскошный гобелен для её спальни с изображением садов Эдема со всевозможными цветами и животными, как реальными, так и мифическими: с анютиными глазками, люпинами, вьюнками, левкоями, розами, колокольчиками, лютиками и маргаритками, расцветающими под копытами и лапами единорогов, леопардов, лошадей, лисиц, овец, грифонов, жирафов, белого вепря в золотом ошейнике, оленей, собак и диких кошек. В центре гобелена был помещен белый заяц, резво перепрыгивающий через веточку вереска, случайно попавшую сюда из тиши болот, а небо над всем этим пейзажем было чистым и ярким, полным птиц всех возможных цветов, и на дереве сидел белый сокол, прикованный к суку.
Это было настоящее произведение искусства, и Элеонора долго разглядывала его, восхищенно восклицая и находя в нем все новые и новые интересные для неё места. Были и другие подарки – драгоценности, мебель, посуда, книги, одежда, но она опять и опять возвращалась к этому гобелену, радуя всю семью, которая была счастлива, что доставила бабушке такое удовольствие.
Когда с праздничным обедом было покончено, заиграла музыка и зазвучали песни, позволяя гостям благополучно переварить съеденную пищу, потом слуги устроили для своих хозяев представление по мотивам старинных местных легенд. После этого музыканты опять взяли в руки свои инструменты, и начались танцы. Эдуард торжественно открыл со своей матерью первый тур. Потом с ней танцевал Нед, а вслед за ним на своем праве вести бабушку настоял Пол, как законный наследник рода Морлэндов, но этого для неё оказалось слишком много – она побледнела, задохнулась и была вынуждена присесть.
– Я слишком стара, чтобы танцевать так быстро и так часто, – сказала она. – Я лучше посмотрю на вас, дети. Продолжайте, танцуйте!
Она заняла свое место во главе стола и счастливо улыбнулась в ответ на вопросительно поднятую бровь Джоба. Он подошел, снова наполнил её кубок и прошептал, что ей не следует переутомляться.
– Я себя прекрасно чувствую, – запротестовала она. – Ты обо мне так заботишься, что по-другому и быть не может.
Распрямляясь, он легонько коснулся её руки. Этот жест любому другому мог бы показаться случайным, но Джоб отрабатывал его годами. Ведь именно Джоб и никто другой постоянно наполнял её кубок за обедом на протяжении стольких лет... Его подарком ко дню её рождения стал миниатюрный резной шарик из слоновой кости, внутри которого был еще один, а внутри того – следующий и так далее. Сейчас он висел на цепочке у неё на поясе вместе с её знаменитым молитвенником, и это было лучшим подтверждением того, как она признательна верному слуге.
– Семья смотрится превосходно, правда ведь? – сказала она Джобу, пока они наблюдали, как танцующие сходятся, расходятся и выделывают под музыку всевозможные па. – Единая, как стадо где-нибудь в поле. Дети резвятся, как ягнята, взрослые мирно пасутся на своих выгонах. Что бы там Валлиец ни делал, как бы ни старался, ему нас не сломить.
– Молю Бога, чтобы так и было, мадам, – ответил Джоб. – Он намеревается править нами, как французский король в своей Франции, с помощью налогов и страха.
– Но ему придется убедиться в том, что мы сделаны из другого теста – и тесто это покруче! подхватила Элеонора. – Я так волновалась и тревожилась, когда короля убили.
– Я знаю, – сказал Джоб.
– Но теперь я чувствую какое-то странное спокойствие и не сомневаюсь, нам ничто не повредит, – закончила она. её по-прежнему прекрасные глаза встретились с его – Кто-то из нас может умереть – все мы когда-нибудь умрем, – но семья будет продолжать жить. У тебя нет такого чувства?
Он молча кивнул, не найдя слов.
– Мне сегодня ночью приснился такой странный сон, Джоб, – сказала Элеонора. – Все было как в жизни. Я бежала по вересковым пустошам, туда, к имению Шоу, бежала быстро, и даже вроде бы как летела, словно у меня не две ноги, а четыре. Может быть, так оно и было. А потом у меня в голове вдруг зазвучал голос, сказавший мне: «Ты можешь полететь, если хочешь. Давай, я покажу тебе, как это делается», и я вроде бы поднялась в воздух и полетела без всякого усилия, как будто была рождена на крыльях ветра. Я посмотрела вниз и увидела под собой «Имение Морлэндов», все наши угодья, наших овец, мирно пасущихся на своих пастбищах, и овец этих было столько, что они казались снегом на лугу; и еще я увидела всех наших людей, входящих и выходящих из своих домов, снующих туда и обратно, – десятки наших слуг и работников, направляющихся по своим делам. Потом я взлетела выше, и тогда ко мне пришло это нынешнее чувство – чувство умиротворения, – закончила Элеонора.
– Очень странный сон, госпожа, – сказал Джоб.
– Но хороший, – добавила она.
– Да, такой сон к добру.
– Ну а теперь, бабушка, ты уже вполне отдохнула и можешь опять потанцевать, – раздался у неё в ушах голос Тома.
Она в изумлении обернулась – нет, конечно, это был не Том, а всего лишь Нед. Их голоса были временами так похожи.
– Да, я отдохнула. Бери меня под руку, и пошли – только не торопись. Помни, сколько мне лет.
– Для этого мы здесь и собрались, бабушка, – усмехнулся Нед. – Но по правде говоря, вы выглядите так молодо, что я иногда думаю: то ли вы обманываете нас, то ли просто колдунья и никогда не состаритесь.
– Хватит сказки рассказывать, – рассмеялась Элеонора, – научился льстить без зазрения совести, когда болтался при дворе. Правда, твой дедушка некогда сказал нечто подобное, но это было почти тридцать лет назад, и я не уверена, что он повторил бы это сейчас, увидев меня.
– Тогда мне пришлось бы вызвать его на дуэль за то, что он вас оскорбил. О, королева этой ночи и королева моей души... – он отвесил великосветский поклон.
– Перестань, Нед, я не могу столько смеяться. Это, по меньшей мере, неприлично.
Он поцеловал ей руку.
– Все, что вы делаете, выглядит прилично, бабушка. Вы и вправду королева.
Танцы затянулись до позднего вечера, и была уже почти полночь, когда слуги начали тушить факелы и вся семья разошлась по постелям. Нед и Ричард отнесли гобелен в спальню Элеоноры и временно повесили его поверх старого, видавшего виды.
– Завтра мы укрепим его как следует, – сказали они, – но зато утром, как только проснетесь и раздвинете занавески, вы сразу увидите его.
– Спасибо, – сказала она, – и да благословит вас Господь. Всех вас, дети мои. Сегодня у меня был очень счастливый день.
– Надеюсь, что до утра вы отдохнете, – улыбнулся Ричард. – Если вы помните, вы хотели проехаться со мной на мельницу. Там есть дела, которые требуют вашего внимания.
– А когда это я слишком уставала? – спросила Элеонора. – Если что-то надо делать, значит – надо!
Но в пять часов утра, горничная, откинув полог и собравшись одевать Элеонору к заутрене, внимательно вгляделась в спокойное лицо своей госпожи и опрометью бросилась к хозяину. Но как бы она ни торопилась, все равно первым у постели Элеоноры оказался Джоб; он пощупал ей пульс и прислушался к дыханию.
– Похоже, она переутомилась, слишком много вчера было танцев, – проговорил старый слуга, но, встретившись со встревоженным взглядом Эдуарда, добавил: – Хорошо бы позвать врача.
Доктор сказал приблизительно то же самое.
– Но, учитывая её преклонный возраст, ни в чем нельзя быть уверенным. Хотя она очень крепкая, и, если как следует отдохнет, завтра все будет в порядке. Но наверняка я ничего не могу сказать. Если будут какие-нибудь ухудшения, пошлите за мной. А так я приеду к вам завтра.
Элеонора пробудилась только к девяти часам, и первое, что она увидела, был подаренный ей детьми гобелен, а второе – встревоженное лицо Джоба, склонившегося над ней; затуманенными от слез глазами Джоб с надеждой и ожиданием вглядывался в Элеонору.
– Госпожа, – всхлипнув, сказал он. – Я так боялся... Я был здесь все утро...
– Сколько сейчас времени?
– Почти девять. Вы слишком много танцевали вчера вечером и устали, – продолжил он. – Вам надо отдохнуть и восстановить силы. Я пришлю вам завтрак...
– Матушка... – оттолкнула его подошедшая сзади Дэйзи.
– Помоги мне сесть, – велела ей Элеонора. Она была очень слаба и с трудом могла пошевелиться. Они вдвоем приподняли её и подложили ей под спину подушки. Тут Элеонора увидела, что в комнате были еще её горничная и Ребекка, тихо сидевшая у окна.
– Я чувствую себя слабой, как младенец, – сказала Элеонора. – Прошу тебя, отойди от окна. Так лучше. Нет, Джоб, не надо никакого завтрака. Я слишком устала. Не волнуйтесь, дайте мне просто отдохнуть.
Она велела всем женщинам сесть и попросила Джоба остаться рядом с нею.
– Так будет лучше, на случай, если мне что-нибудь понадобится. Ты лучший посыльный, чем все эти бабы.
– Да, мадам. Врач...
– Успокойся, не нужно мне никакого доктора. Я просто устала, Джоб. И опять мне ночью приснился тот же сон, о котором я тебе рассказывала. Опять я была на болотах – посмотри, их видно из окна. Воздух там такой чистый и свежий, солнце светит так ярко, я никак не могла привыкнуть к этому когда только приехала на север. А теперь для меня это, как глоток живой воды. Здесь даже вереск пахнет по-другому, не так, как на юге, и пчелы жужжат по-другому, и цветы растут не так.
Я привыкла мечтать о поездке на юг, как о поездке домой, но теперь мой дом здесь. И никуда я не поеду. Лорд Ричард любил бывать здесь. И Том обожал эти места. И я рада, что Том был с Ричардом до конца – ладно, не надо пугаться... А иначе как бы он жил, зная, что его господин был убит у него на глазах?
Она какое-то время помолчала, глядя в распахнутое окно. Потом взгляд её переместился на гобелен, она еще раз осмотрела его и улыбнулась. Тот шустрый заяц в центре был прямо как живой, и казалось даже, что на его мордочке играет лукавая улыбка. Лисица, спрятавшись позади него за кустом, подглядывала за ним, но заяц прыгал через вереск с легким сердцем и улыбался Элеоноре через всю комнату, словно говоря: «Я знаю, что она там, но мне все равно». А еще там был белый вепрь, и белая роза, и сокол, а над всем этим сияло солнце. И все это было эмблемами Йорков. «Наш дом так давно связан с будущностью Йорков, – подумала Элеонора, – они вплетены в нашу жизнь, как в этот гобелен. Тот, кто его выткал, знал истину и был прав».
– Джоб, – сказала Элеонора, – ты же всегда знал о Ричарде, правда ведь? Ричарде Йоркском, имею я в виду.
– Да, – еле слышно ответил тот.
Она протянула ему руку – слабую и дрожащую, едва сумев поднять её с одеяла, и он сжал её в своих ладонях. Пальцы мужчины и женщины переплелись.
– Прости меня, – прошептала она. – Тебе было очень плохо?
Он покачал головой, не говоря ни слова.
– Бедный Джоб, – продолжала шептать она. – Но ведь больше никто об этом не знает?
– Нет, – сказал он.
Это был тот ответ, которого она ждала. Она вздохнула – едва слышно – и закрыла глаза. Он рискнул взглянуть на неё. Лицо у неё было белым и резко очерченным, как камея, а волосы, разметавшиеся по подушке, оставались все такими же роскошными и черными как смоль – самолюбие не позволяло ей ни показываться на людях седой, ни признавать, что она подкрашивает свои локоны. За эти годы Джоб привык к лицу Элеоноры – и сейчас был даже рад этому, ибо ему, смотрящему на неё сквозь слезы, она по-прежнему казалась той юной девушкой, в которую он когда-то влюбился.
Она открыла глаза и улыбнулась ему, отчего у него задрожали губы. Он был старым человеком и не стыдился плакать, но в её глазах он видел понимание, когда она опять взглянула в окно на вересковые пустоши и легонько сжала его пальцы.
– Открой окно, – велела она. – Дай мне вдохнуть этого чудесного воздуха, а не только любоваться нашими просторами.
Этим занялась Ребекка, а Джоб молча наблюдал за женой Неда, боясь взглянуть на свою госпожу, которая теперь тоже отвернулась, чтобы не смущать его.
– Какой чудесный аромат, – тихо сказала она, глубоко вздохнув и делая долгий выдох.
Джоб ждал следующего вздоха, но его так и не последовало, и когда он взглянул на Элеонору, её тонкие пальцы медленно разжались и выпустили его руку. По лицу Джоба заструились слезы, он открыл рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не выговорил. Нет, пусть она побудет с ним еще хотя бы секунду. Другим это все равно, а когда они узнают, то заберут её у него, и он останется совсем один.