Текст книги "Подкидыш"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)
Глава 17
Летом 1468 года, когда принцесса Маргарет – младшая сестра короля Эдуарда – вышла замуж за герцога Бургундского, Хелен и Дэйзи сидели в итальянском садике с вышиванием в руках, наслаждаясь солнцем и уединением, позволившим им сбросить тяжелые чепцы и остаться только в легких платках. Обсуждали они, как и все в Англии, свадьбу в королевском семействе.
– Двести золотых крон! – удивлялась Дэйзи. Она оставалась все такой же домашней и хорошенькой, как и прежде, хотя и располнела немного после рождения своего последнего ребенка и начала слегка задыхаться при ходьбе. – Это же надо, какие деньги Чего же удивляться, что милорд Уорвик был против.
– Он был против вовсе не поэтому. Он мечтал о союзе с Францией. Вообще, он всегда хотел, чтобы король женился на одной из французских принцесс. Вот он и рассвирепел, когда Эдуард обвенчался с леди Грей.
– Но этот брак вроде бы оказался удачным, – заметила Дэйзи. – Двое детей уже есть и третий на подходе.
– Девочки, две девочки, не забывай.
– А ты не забывай, что у твоей матери было три девочки, пока не родился первый сын, – парировала Дэйзи. – Уверена, что король любит их не меньше, чем любого сына.
– Ах, Дэйзи, дело же не в этом, – нетерпеливо отмахнулась Хелен. – Короли и королевы обзаводятся детьми отнюдь не ради удовольствия. Королю сейчас нужен сын, чтобы не допустить гражданской войны после своей смерти.
– Ладно, ладно, – согласилась Дэйзи и вернулась к предыдущей теме. – Но этот бургундский брак может оказаться полезным для нашей торговли.
– Пока что-то незаметно. Герцог до сих пор так и не снял запрета на ввоз английских тканей. – На несколько секунд женщины замолчали.
Потом Дэйзи опять переменила тему.
– Кстати, о замужестве... – начала она. Хелен покачала головой.
– Знаю, что ты хочешь мне сказать, но, пожалуйста, не надо.
– Но все же, Хелен, почему бы тебе опять не выйти замуж? Бедняга Джон мертв вот уже четыре года, а ты все так же хороша, как и прежде.
– Ты забываешь, – тихо ответила Хелен, – что я бесплодна. Никто не захочет взять в жены бесплодную женщину.
– Но откуда ты знаешь, что именно ты бесплодна? – возразила Дэйзи. – Ведь может быть... ну... может же быть и так, что это Джон не мог иметь детей, ты же не знаешь.
Хелен даже немного удивилась, привыкнув считать, как и все вокруг, что в бесплодии всегда виновата женщина. Для неё это было откровением, но, чуть-чуть подумав, она уже знала ответ.
– Не поможет, Дэйзи. Никто в это не поверит, даже если это и так. И вообще, давай больше не будем говорить об этом. – Она вздохнула и повела взглядом окрест. – Господи, как же хорошо побыть дома, даже если и в гостях.
– А почему бы тебе не перебраться сюда насовсем? – с теплом в голосе спросила Дэйзи. – Ах, Хелен, как это было бы славно! И мне была бы компания, и матушка воспряла бы духом, теперь, когда уехал Джон. Ты же знаешь, как она не любит, когда кто-то надолго покидает дом. – Джон, которому недавно исполнилось восемнадцать, несколько дней назад отправился в Лондон, поступив в ученики к некоему Леонарду Бирну, золотых дел мастеру с улицы Гаттерлейн. О большем нельзя было и мечтать, ведь все знали, какие ювелиры богатые и влиятельные люди. Элеонора была очень рада за сына, но его отъезд больно отозвался в её сердце, напомнив о тех временах, когда Томас вот так же отправлялся в колледж, – и настроение у Элеоноры испортилось на несколько дней.
– Я-то была бы и рада, – сказала Хелен, – но как оставить Изабеллу?
– Бедняжка, как она там?
– Телом она здорова, ей, во всяком случае, не хуже, чем прежде, а вот с головой у неё совсем плохо. Временами она даже не узнает меня, а иногда так страшно кричит, когда я вхожу в комнату, будто думает, что, я – дьявол в человеческом обличье. – Обе женщины перекрестились при упоминании нечистого. Хелен понизила голос. – Дэйзи, знаешь, я иногда начинаю думать, все ли в порядке с Эзрой Бразеном. Иной раз я вижу на теле Изабеллы ужасные синяки и ссадины. Порой я замечаю... – Хелен замолчала, боясь произнести вслух то, что казалось страшным выговорить. Потом все-таки продолжила: – И это бедное дитя, оно тоже становится все чуднее и чуднее.
– Эдмунд?
– Да. Ему уже почти четыре, но он едва говорит, почти не ходит, целыми днями сидит в уголке и таращится на тебя как полный идиот.
Дэйзи опечалилась.
– О, Хелен, как это ужасно! Я и думать забыла о бедном маленьком Эдмунде. Он ведь почти одного возраста с Маргарет, а она такая хорошенькая. Неужели ничего нельзя сделать? Послушай-ка, тебе не кажется, что мы могли бы забрать их сюда? По-моему, Эзре совсем не нравится нянчиться с Беллой, особенно если она... ну... слегка тронулась умом, как ты говоришь.
– Можно, конечно, попробовать, – с сомнением в голосе откликнулась Хелен. – Но поговорить об этом с Бразеном должна наша мать – уж она-то может справиться с кем угодно! Уверена, что если она потолкует с Эзрой, то заставит его согласиться. А, кстати, где она? Я её сегодня еще так и не видела. Опять она на своей фабрике?
Дэйзи улыбнулась.
– Сегодня – нет. Сейчас она учит моего Тома ездить верхом.
– Как, уже? – рассмеялась Хелен. – Ему же только три годика, так ведь? Куда она так торопится?
– Да вовсе не торопится, просто она от него без ума. Правда, Хелен, как только он родился, она сразу влюбилась в него и до сих пор любит больше остальных детей, даже больше, чем собственного Ричарда. Все время присматривает за ним, одевает его, что-то ему втолковывает, а теперь вот решила научить ездить верхом. Могу поспорить, что как только он освоится в седле, она заставит его выезжать собственного жеребенка.
– Как странно, – заметила Хелен. – Может быть, это из-за его имени – она так обожала Томаса, когда он был маленьким.
Дэйзи покачала головой.
– Нет, тут дело в нем самом, потому что именно она пожелала, чтобы его нарекли Томасом, хотя все мы всегда зовем его только Томом. Но, надо полагать, чем-то он все-таки напоминает ей собственного сына, раз уж она решила дать малышу это имя.
– Ладно, пойдем посмотрим, может быть, они уже закончили, – предложила Хелен, которая всегда быстро уставала от размышлений. – А вот и Джоб – уж он-то наверняка знает, где она! Джоб!
Джоб остановился с корзиной роз в руках – одним из множества дополнительных дел, которые он находил для себя, было приносить свежие цветы в спальню Элеоноры – и вопросительно посмотрел на двух дам.
– Ты знаешь, где сейчас госпожа?
– Думаю, она только что въехала во двор, мадам. И теперь, наверное, на конюшне, показывает Тому, как нужно расседлывать лошадь.
– Очень похоже на нашу матушку, – рассмеялась Хелен. – Спасибо, Джоб. Мы пойдем поищем её.
– Расстегни подпругу – вот так, правильно, – а теперь тяни её на себя, – командовала Элеонора. – Нет, нет, пусть делает сам, – раздраженно прикрикнула она на молоденького грума, сунувшегося было помочь.
– Но это совсем ни к чему, мадам, – попробовал возразить паренек, не знавший, что к чему. – Я вполне могу сделать это вместо него. Молодой хозяин...
– Оставь его в покое, говорят тебе, а не то надеру уши, – крикнула Элеонора, угрожающе поднимая руку, так что парень счел за благо поскорее ретироваться. – Ни к чему, как же! Что за мужчина из него вырастет, если он не будет знать даже, как ухаживать за собственной лошадью? Как он поймет, правильно ли ты все делаешь, если сам не будет этого уметь? Убирайся отсюда. Я сама присмотрю за лошадьми.
Видя, что хозяйка в гневе, конюх быстренько исчез. Как правильно заметила Хелен, в эти дни Элеонора явно была не в духе – она скучала по Джону.
– Ну а теперь, Том, снимай седло, и давай посмотрим, как ты заведешь коня в стойло. Погладь его, вот так, и скажи ему, какой он хороший.
– Хороший мальчик, Херон, – послушно проговорил Том, привставая на цыпочки, чтобы дотянуться до гладкой шеи лошади, башней возвышавшейся рядом с ним. Потом спросил: – Бабушка, а правда, зачем мне все это знать? Ведь все это могут делать слуги.
– Ну, Том, вот это вопрос! И что же ты будешь делать, если слуг рядом не окажется? Вот позовут тебя сражаться за короля, как твоего дядю Томаса, а ты что же, ответишь: «Я не могу идти, милорд король, так как не умею оседлать свою лошадь»?
– Дядя Томас был очень храбрым, правда, бабушка?
– Да, дитя мое. Храбрым, красивым и благородным. Он был истинным джентльменом!
– Но его ведь убили, да?
– Он погиб в бою, сражаясь за своего повелителя. Он прикончил человека, который убил его лорда, и умер сам, упав рядом с мертвым телом герцога, – с чувством ответила Элеонора.
Маленький Том немного подумал.
– Я, пожалуй, не буду умирать, бабушка, – решил он. – Иначе как же я смогу еще раз покататься верхом?
– Все мы когда-нибудь умрем, малыш, – промолвила Элеонора. – И когда мы навеки закроем глаза, то, встретившись с Создателем, должны иметь право сказать Ему, что честно прожили свои жизни, что были смелыми и преданными, что верно служили своему властелину и никогда не помышляли об измене. Мы ведь захотим, чтобы Господь был доволен нами, так ведь?
Том пока не очень разбирался во всем этом, но достаточно хорошо уловил тон вопроса и послушно кивнул, хотя все еще продолжал сомневаться.
– Послушай, бабушка, разве Господь будет доволен нами, если мы умрем, как дядя Томас?
– Господь будет доволен нами, если мы будем защищать правое дело и не изменять своим клятвам. А если мы умрем за это, Бог будет любить нас даже еще больше.
Слова бабушки, похоже, ничуть не убедили Тома. Жизнь казалась мальчику такой прекрасной, что мысль о смерти совсем ему не нравилась. Про себя он думал, что было бы гораздо лучше, если бы дядя Томас не пал на поле брани; но малыш любил свою бабушку и хотел сделать ей приятное, поэтому воскликнул:
– Я хотел бы быть похожим на дядю Томаса, бабушка.
И понял: он сказал то, что надо, поскольку бабушка нагнулась, обняла его и промолвила тем странным голосом, каким говорят, когда хотят удержаться от слез:
– Ты будешь похожим на него, Том, когда вырастешь. Да благословит тебя Господь!
Потом выпрямилась, унося с собой тот чудесный аромат роз, который всегда окружал её, и сказала:
– Ну а теперь давай посмотрим, как ты будешь снимать с коня уздечку.
Они как раз кончили заниматься с лошадьми и рука об руку направлялись к дому, когда встретились с остальными членами семейства. Сначала на них налетели Ричард, Нед и Сесили, которых мистер Дженни только что отпустил с уроков и которые теперь бежали к клеткам, чтобы взглянуть на молодую пустельгу Неда; по крайней мере, Нед и Сесили хотели посмотреть на неё, а Ричард просто следовал за ними, как тень. Ричарду уже исполнилось десять, и он был тихим, прилежным мальчиком, слишком хрупким для своего возраста и немного нервным; он вздрагивал при малейшем шуме и часто витал в облаках, вместо того чтобы играть или заниматься каким-нибудь делом. У Ричарда было живое воображение, и он уже начал писать стихи и сочинять песни. Девочки всегда звали его, когда перед сном надо было рассказывать всякие захватывающие истории об эльфах и прочих чудесах. Элеонора считала, что в этом отношении он пошел в Роберта, тоже любившего поэзию и музыку; характер Роберта проглядывал и в том, как тянуло Ричарда к более уверенным в себе племянникам и племянницам.
Нед в свои девять лет был крепко сбитым, небольшого роста белокурым мальчуганом с сильными руками и ногами. Он был очень похож на свою мать и унаследовал от неё спокойный нрав, хотя пареньку нельзя было отказать ни в живости, ни в веселости. Семилетняя Сесили в отличие от своего брата росла упрямой и своенравной, и если выяснялось, что кто-то в доме напроказил, то можно было не сомневаться: тут не обошлось без этой девчонки! Она училась у мистера Дженни вместе с мальчиками, так как Эдуард считал, что девушке образование пригодится не меньше, чем юношам, но Дэйзи жаловалась, что Сесили по-прежнему дика, как лиса, и совсем не похожа на юную леди.
Элеонора в этом отношении была согласна с Эдуардом.
– Она еще успеет научиться светским манерам до того, как ей исполнится десять и придет время подыскивать ей жениха. Приобрести внешний лоск можно за несколько недель; греческий и латынь требуют куда большего усердия.
Сесили, бесспорно, была очень хороша собой, унаследовав ту белокурую красоту дикой розы, которая была присуща её матери; маленькая Маргарет, которой не исполнилось еще и четырех, тоже была румяной и круглощекой, но пока что не обещала стать такой же хорошенькой, как сестра; Том же, не похожий ни на отца, ни на мать, был вылитой копией бабушки – высокий, темноволосый, с голубыми глазами, упрямым подбородком и нежным ртом. Может быть, за то Элеонора и полюбила его сразу так сильно, что увидела в нем себя – юную и стоящую на пороге жизни.
Дети, по пути прихватив с собой Тома, убежали в один конец двора, а с другого, как утонченные образцы элегантности, подошли Хелен и Дэйзи и вместе с Элеонорой направились к дому.
– Как Том держится в седле? – спросила Хелен.
– Прекрасно, – со счастливой улыбкой ответила Элеонора. – Он очень сильный для своих лет и отлично сохраняет равновесие. Из него получится лучший из всех детей наездник.
– Но не слишком ли Херон велик для него, матушка? – спросила Дейзи с материнской заботливостью. – Может быть, лучше учить его на ком-нибудь поменьше – на Пэчворке, например?
Элеонора вздохнула.
– Моя дорогая Дэйзи, ты же в этом деле ровным счетом ничего не понимаешь, правда? Пэчворк – это же вьючный пони и ничего больше, к тому же спина у него широкая, как кровать. Ребенок может научиться держаться в седле, как истый джентльмен, лишь ездя на коне, достойном джентльмена!
– Меня это не очень волнует, матушка. Мне гораздо больше хочется, чтобы он дожил до того времени, когда и правда сможет стать джентльменом.
Элеонора перекрестилась.
– Никогда не говори таких вещей! Поверь мне, Дэйзи, что ездить на Хероне гораздо безопаснее, чем на каком-то паршивом пони, который только и умеет, что послушно плестись за хвостом другого такого же пони. Уж тут-то ты можешь мне доверять. Я, как-никак, благополучно вырастила восьмерых собственных детей.
– Да, матушка, я знаю, – мягко отозвалась Дэйзи, чувствуя приближение грозы.
– Вообще-то об одном из этих детей мы и хотели поговорить с вами, – вмешалась Хелен.
Элеонора посмотрела на одну, потом на другую и неожиданно улыбнулась.
– Вы выглядите такими серьезными, – сказала она. – Ну что же, дорогие доченьки, давайте присядем и чем-нибудь займем наши руки, пока будем беседовать. Нужно сшить еще целую сотню рубашек, и никто за нас этого не сделает.
– Матушка, – начала Хелен, когда они устроились в гостиной с иголками в руках, – я была недавно в гостях у Бразена, и меня очень обеспокоило состояние Изабеллы и маленького Эдмунда. Я уже говорила об этом с Дэйзи, и она считает, что, возможно, будет лучше, если Изабелла переберется жить сюда. Тогда и я могла бы вернуться домой и приглядывать за ней.
Элеонора даже не подняла головы от своей работы.
– Изабелла – замужняя женщина, – сказала она, помолчав. – И только её муж может решать, где ей лучше жить.
– Я все это знаю, матушка, но она плохо себя чувствует, и с головой у неё не все в порядке. И Эдмунд растет очень странным. Я уверена, что его ничему не учат, и не знаю, всегда ли у него есть приличная еда. Пусть Эзра и его отец, но он все-таки Морлэнд и заслуживает лучшего обращения. И я уверена, что и об Изабелле никто толком не заботится. Почему мы не можем что-нибудь сделать? Разве это не наша обязанность?
Игла в руках Элеоноры стала двигаться медленнее.
– Это трудный вопрос, дитя мое. Что до малыша... Если бы была хоть малейшая вероятность того, что он когда-нибудь унаследует владения Морлэндов, то у нас были бы веские причины проявить о нем заботу, и я не думаю, что мистер Бразен стал бы возражать против этого. Но такой вероятности не существует, и, стало быть, только мистеру Бразену решать, как растить собственного сына. – Элеонора подняла руку, не позволив Хелен перебить себя. – Подожди, дай мне договорить. Однако существует другая возможность. Не исключено, что нам удастся убедить Бразена отдать нам ребенка на воспитание; ведь Эзре все равно придется поместить мальчика в какую-нибудь богатую семью, чтобы Эдмунд мог получить соответствующее образование. Обычно этого не принято делать, пока ребенку не исполнится семи или восьми лет, но при особых обстоятельствах это может оказаться недурной идеей.
– А как с Изабеллой? – озабоченно спросила Дэйзи.
– Это совсем другое дело. Она его жена и принадлежит ему целиком и полностью. Он может делать с ней все что угодно, совсем не обращать на неё внимания, даже бить её, если ему придет охота... Здесь мы ничего не можем поделать и просто не вправе заявить, что можем заботиться с ней лучше, чем он.
– Но, матушка... – вскричала Хелен.
– Но, матушка... – вскричала Дэйзи.
Элеонора отложила шитье в сторону.
– Это невозможно – даже если все, что вы говорите, и было бы правдой. Но перестаньте кудахтать, как куры, заслышавшие лису. Я думаю, что вы правы, и поговорю с мистером Бразеном. Постараюсь убедить его, что заботиться о больной жене и маленьком ребенке ему со слугами не под силу. – Она иронически подчеркнула слова «со слугами». – Завтра же поеду и повидаюсь с ним. Спасибо, дочки, что подали мне эту мысль.
Эзре Бразену было, конечно же, не под силу тягаться с Элеонорой Кортней, если уж та решила добиться своего. Она вихрем влетела в дом и вихрем же вылетела из него, успев между делом договориться о том, что Изабеллу и ребенка уже на следующий день доставят на носилках в «Имение Морлэндов». Элеонора даже позволила Бразену сохранить при этом лицо, оговорившись, что Изабелла просто погостит у матери. Но оба они знали, что Изабелла больше никогда не вернется в город.
Состояние дочери потрясло Элеонору. Она никогда не навещала Изабеллу на Кони-стрит, ибо обычай требовал, чтобы Изабелла наносила визиты своей матери, а не наоборот, так что Элеонора была совершенно не готова к тому, что увидела в комнате больной. Изабелла лежала в постели, укрытая грязными простынями; несчастную явно не мыли вот уже несколько недель, от неё дурно пахло, а в её потускневших, спутанных волосах копошились вши. Она выглядела изможденной и осунувшейся, под глазами залегли тени, щеки ввалились, а когда она пыталась говорить, то язык у неё заплетался, а слова звучали без всякого выражения. Молодая женщина смотрела на мать, вцепившись скрюченными пальцами в замызганное одеяло, и Элеонора так и не смогла понять, доходил ли до Изабеллы смысл того, что ей объясняли, и вообще, узнала ли она мать.
– Ей гораздо хуже, чем я думала, – сказала Элеонора Эдуарду следующим вечером, когда Изабеллу привезли в «Имение Морлэндов», вымыли, причесали и уложили в чистую постель в её прежней комнате.
– Меня очень беспокоит ребенок, – ответил Эдуард. – Эдмунду скоро четыре, а он почти не умеет говорить. Если сравнить его с Маргарет...
– Подожди, – твердо заявила Элеонора. – Надо дать мальчику время – и с ним все будет в порядке, не сомневаюсь. Мистер Дженни говорит, что он совсем не глуп, просто очень запуган, а Энис сказала, что малыш был благодарен ей и ласков с нею, когда она его мыла и кормила.
– Никогда не видел такого тощего ребенка, – покачал головой Эдуард. – Просто стыд какой-то, что с отпрыском семейства Морлэндов могли обращаться подобным образом.
– Забудь об этом. Теперь он с нами и в безопасности. Не удивлюсь, кстати, если мистер Бразен вскоре постарается покинуть Йорк.
– Что вы имеете в виду, матушка?
– Не важно. Мы – влиятельные люди, а какой смысл во влиятельности, если не можешь защитить членов своего семейства? – Глаза Элеоноры угрожающе сузились.
– Хелен переезжает завтра? – спросил Эдуард.
– Да. Она продаст дом и будет жить в одной комнате с Изабеллой и заботиться о ней.
– Она рассчитает своих слуг?
– Нет, я сказала, что мы подыщем им здесь какую-нибудь работу. Терпеть не могу, когда хороших слуг увольняют без всякой причины. А Хелен пойдет только на пользу повозиться с Изабеллой и её мальчиком.
– Так как своих детей у неё нет, вы это хотели сказать? Да, мне это не приходило в голову...
Что бы Элеонора ни делала, она всегда делала это быстро. Изабелла не пробыла дома и двух недель, как разнеслась весть, что Эзра Бразен покинул графство, и больше о нем никто никогда ничего не слышал. Несколько лет спустя стали поговаривать о том, что Элеонора, возможно, просто убила его, – она, конечно, была достаточно богата, чтобы нанять какого-нибудь головореза, хотя люди и сомневались, достаточно ли она для этого мстительна. Но что бы она ни совершила, она никогда и словом не обмолвилась об этом, за исключением следующей фразы: «Он взял на себя слишком много, когда попытался тягаться с Морлэндами. Как-никак, мы друзья короля».
После бесследного исчезновения Бразена Элеонора – как опекунша Изабеллы – стала единственной владелицей всего его имущества, его мастерских, его земель, которыми она, впрочем, и так уже пользовалась, а также всех его складов и сараев. Именно последнее обстоятельство и натолкнуло Элеонору на мысль, которую она неделей позже и высказала утром за столом.
– Подумайте о том, как мы производим наши ткани, – обратилась она к своим детям. – Что мы делаем прежде всего? Мы прядем шерсть и потом отправляем её ткачам. Потом мы забираем у них готовую материю и везем её к сукновалам. Потом забираем оттуда и доставляем на склад. Потом забираем и оттуда и сдаем перекупщикам.
– Ну да, конечно. И что из этого? – удивился Эдуард.
– Да все эти перевозки. У кого-то что-то забираем, кому-то что-то доставляем. Думаю, что наша шерсть успевает пропутешествовать где-то миль двадцать, прежде чем превратится в готовое сукно.
– Может, это и так, но я не вижу, что мы можем с этим поделать, – заметил Эдуард.
Элеонора с торжествующим видом осмотрелась вокруг, и её взгляд встретился с глазами Джоба. Она тут же поняла: верный слуга прекрасно знает, что она собирается сказать, и его забавляет, что остальные этого не понимают.
– А ну-ка, Джоб, – бросила она ему вызов. – И что дальше? Вместо того чтобы по десять раз возить шерсть по разным работникам...
– Надо привезти рабочих к шерсти, – закончил он за неё. За столом воцарилось молчание.
– Ничего не понимаю. Это должно что-то означать? – осведомился Эдуард.
– Да, да, теперь я сообразила, – воскликнула Дэйзи. – Ну, конечно же, Эдуард, гораздо проще возить людей к шерсти, чем шерсть к людям.
– Но... куда? – спросил Эдуард, все еще пребывавший в полном недоумении.
– Вот в этом-то и заключается моя блестящая идея, – воскликнула Элеонора. – Склады Бразена стоят на реке, а в реку впадает ручей, на котором построена сукновальня. Так что и правда потребуется только одна поездка. Мы уже сейчас проделываем некоторые виды работ на полях рядом с сукновальней, хотя, надо сказать, нам иногда мешает погода. Значит, все, что нам нужно, это соорудить какой-то большой склад, или сарай, или мастерские прямо там, рядом с машиной, и делать все под крышей! Если постройка будет достаточно большой, там хватит места для всего. И все наши прядильщики и ткачи смогут приходить туда и там работать. Мы установим там ткацкие станы и эти новомодные прядильные машины, которые завозят теперь из Франции, и все, что нам нужно будет делать, это доставлять в мастерскую настриженную шерсть, а потом забирать оттуда уже готовые ткани и по реке сплавлять их на баржах к верфям.
Все опять надолго замолчали, пытаясь мысленно представить себе то, о чем говорила Элеонора.
– О, как чудесно, матушка! – воскликнула наконец Хелен. – Это просто восхитительно! Это сэкономит нам столько времени и денег, которые уходят сейчас на перевозки...
– И будет гораздо проще наблюдать за работниками. Мы всегда будем твердо знать, что все делается как надо, – добавила Элеонора.
– Но как мы заставим людей ходить на работу в наши мастерские, если они могут тихо-спокойно трудиться у себя дома?
С дальнего конца стола донесся чистый ребяческий голос Тома.
– Надо им просто больше платить, – проговорил мальчик.
В комнате опять повисло молчание.
– Том, похоже, будет не только блистательным джентльменом, но и выдающимся дельцом, – рассмеялась Элеонора. – Но не думаю, что люди откажутся ходить в мастерскую. Батраки с ферм привыкли отправляться далеко в поля, так почему бы ткачам и прядильщикам не являться на свою суконную ниву? В конце концов, кое-кто из наших работников и сейчас ведь так делает.
– Но они вынуждены так поступать, потому что там – их рабочие места, – заметил Эдуард.
– Именно так. А в будущем там будут рабочие места всех ткачей и прядильщиков.
– Но строительство таких мастерских обойдется недешево, – усомнилась Хелен.
– Зато это сторицей окупится за счет увеличения выпуска тканей и улучшения их качества, коли мы сможем постоянно наблюдать за работой всех наших людей, – не согласилась с ней Элеонора.
– Матушка, позвольте предложить вам деньги, которые я выручила от продажи дома Джона, – сказала Хелен. – Мне их беречь не для кого, детей у меня теперь никогда не будет.
– Благослови тебя Господь, Хелен. Я с радостью приму их, а ты станешь моим партнером в деле. А если ты опять выйдешь замуж, то получишь их назад и даже с лихвой, и они станут твоим приданым.
Хелен слегка покраснела, потом улыбнулась.
– Не думаю, что это когда-нибудь случится. Но я очень хотела бы побольше узнать об изготовлении тканей, если, конечно, матушка, вы мне позволите.
– Разумеется, дорогое дитя. Поедем со мной, когда я возьму с собой Неда, и вы сможете учиться на пару. Завтра же и отправимся на сукновальню.
На следующий день Элеонора собиралась после обеда взять с собой Неда на сукновальню, но когда подошло время ехать, женщина решила прихватить еще и Ричарда.
– Мужчина должен знать, откуда к нему текут деньги, – заявила она, но слуга, которого послали отыскивать и привести молодого Ричарда, вернулся назад один и доложил, что нигде не может его найти.
– Что за ерунда, – удивилась Элеонора. – Когда мы обедали, он сидел за столом вместе со всеми. Он не мог убежать слишком далеко. Отправляйся опять и постарайся найти Ричарда, да поспрашивай других слуг, не видели ли они его. Может быть, он в классной комнате с мистером Дженни.
– Я поднимался туда, мадам, но мистер Дженни тоже не видел его.
– Тогда посмотри в детской. Отправляйся, парень, нечего стоять здесь столбом.
Через полчаса стало ясно, что в усадьбе Ричарда нет.
– Может быть, он убежал в Микллит, чтобы повидать Элинга, – предположил Нед. – Он любит слушать его истории.
Один слуга был снаряжен в Микллит, другой – в Твелвтриз, и когда они вернулись ни с чем, Элеонора уже начала беспокоиться всерьез.
– На него совсем не похоже убегать из дома. Если бы это была Сесили или Том... Джоб, пошли кого-нибудь к Шоу, пусть поспрашивают там. Но вряд ли он мог забрести так далеко. Ведь после обеда не прошло и часа, как мы хватились его. И куда он только мог уйти? Джоб, отправь двух людей с наказом обойти все имение и расспросить каждого встречного. Может быть, Ричарда видел кто-нибудь из пастухов.
Под вечер, когда уже почти стемнело, в поместье вернулся один из слуг, уезжавший с утра в город; этот-то человек и рассказал, что видел, как Ричард играл на обочине дороги около Микллита. Было это вскоре после полудня.
– Что он там делал? С кем он был? – допытывалась Элеонора.
– Один, мадам, – ответил испуганный слуга, поскольку всем было хорошо известно, что Элеонора в волнении и гневе частенько драла слугам уши. – Он просто сидел там на траве у дороги и играл с какими-то камешками или чем-то в этом роде.
– И что же, рядом с ним никого не было? И тебе не показалось странным, что ребенок находится там совсем один?
– Видите ли, мадам, – извиняющимся тоном сказал слуга, – по правде говоря, я только разочек и взглянул на него. А вообще-то я смотрел на монаха...
– Какого еще монаха? Господи, дай мне терпения! Что за монах?
– Ну, там был один из этих странствующих монахов, мадам, он сидел на обочине и проповедовал, ну, вы знаете, как они это делают. Проповедовал для прохожих. И многие останавливались, чтобы послушать его, так что я подумал, что у него это, наверное, здорово получается, и попытался разобрать, что он такое говорит; но шага я не замедлил, мадам, так как был послан с поручением...
– Кому теперь нужны твои извинения!.. – гневно вскричала Элеонора, и пришлось вмешаться Эдуарду, чтобы спросить более спокойно:
– Ты думаешь, мистер Ричард тоже слушал этого проповедника?
– Ну... не могу вам точно сказать, хозяин. Может быть, и так. Мистер Ричард не смотрел в его сторону, поскольку во что-то играл, если вы меня понимаете, хозяин, но... да, теперь, когда я начинаю вспоминать, то ясно вижу, что он сидел достаточно близко и вполне мог слушать монаха.
– Очень хорошо, можешь пока идти, но будь где-то поблизости. Ты можешь нам опять понадобиться, – отпустил Эдуард слугу.
Когда тот скрылся за дверью, Элеонора в отчаянии посмотрела на сына.
– Что ты обо всем этом думаешь?
– Хотел бы я знать, не мог ли кто-нибудь увести его с собой. Такие вещи случаются. Полагаю, для вас это не новость, – ответил Эдуард.
– Никогда не думала, что настанет такой день, когда я прокляну нашу близость к большой дороге, – воскликнула Элеонора. – А ведь по ней целыми днями шляются всякие бродяги и мошенники. Что нам теперь делать, Эдуард? Как бы я хотела, чтобы был жив ваш отец! А у меня голова идет кругом, я в полном отчаянии!
– Что вы скажете об этом странствующем монахе? – задумчиво произнес Эдуард. – Люди должны знать, куда он направился, а он мог что-нибудь видеть – например, с кем мальчик разговаривал или куда потом ушел...
– Да, да, – живо согласилась Элеонора. – Отправь кого-нибудь понадежнее на розыски этого монаха. Пошли Оуэна. Или нет, я поеду сама. Я не смогу просто сидеть здесь и ничего не знать. Я поеду с Оуэном.
Отговорить её было невозможно, и через несколько минут она вместе с Оуэном и еще одним человеком, Джеком, была уже в пути, спеша выяснить, куда ушел монах. Но им удалось узнать лишь одно: он пошел через ворота в город, а вот выходил ли он назад, никто сказать не мог.
– Он мог пройти через вторые ворота, на другом! конце города, – предположил Оуэн. – Мадам, вам следует вернуться домой. Завтра, с первыми лучами солнца, мы снова начнем поиски и будем расспрашивать людей у всех ворот. А сегодня уже ничего нельзя сделать.
Следующие две ночи прошли без сна, а два дня – в непрестанных поисках. Домочадцы Морлэндов расспрашивали людей по всему городу и у каждых ворот, расспрашивали крестьян в деревнях, расспрашивали пастухов и сторожей на полях, не видел ли кто-нибудь маленького мальчика в зеленой курточке или странствующего монаха. Элеонора брала с собой Оуэна, Джоб – Джека, а Эдуард – Хола, и они разъезжались в разные стороны; но никто из встречных не видел ни проповедника, ни малыша. Монах вышел из города через Бутамские ворота – во всяком случае, какой-то монах там проходил, но был ли это тот самый человек, никто не знал. И создавалось впечатление, что, покинув город, монах чудесным образом испарился, ибо им так и не удалось найти ни малейшего его следа.
