Текст книги "Подкидыш"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)
– О, мое дорогое дитя, неужели они рассчитывают, что вы будете здесь ночевать? – запричитала Габи, обведя взглядом темное помещение. Свет едва проникал сюда через трещины в плотно закрытых от дождя ставнях, но когда Элеонора распахнула противоположное окно, выходившее туда же, куда и балкон, женщины смогли рассмотреть пустую мрачную комнату. На оштукатуренных стенах не было никаких росписей – ни единого цветка. В углу стоял открытый гардероб; занавески, которая прятала бы от посторонних глаз его содержимое, не было. Находилась в комнате и большая кровать с шерстяным пологом, некогда, видимо, красным, а теперь черновато-коричневым от грязи и копоти. Еще Элеонора заметила узкую койку у дальнего окна, грубый деревянный сундук, придвинутый к стене, – и все.
– Здесь все надо будет переделать, – печально проговорила девушка. – Я не могу понять этого, Габи! Ведь у них явно нет недостатка в деньгах. Не мог же лорд Эдмунд заблуждаться насчет их богатства? И все же, несмотря на свое золото, они предпочитают жить, как звери, без единой вещи, которая могла бы порадовать глаз.
– Это все потому, что в доме нет хозяйки, – ответила Габи. – Мужчины превращаются просто в скотов, когда остаются одни.
– Я не знаю ни одного мужчины, который не хотел бы выглядеть как павлин, если только ему это по средствам, – растерянно заметила Элеонора.
– Только когда рядом есть женщины, играющие роль павлиньих курочек, госпожа, – ухмыльнулась Габи. – Так что когда в доме одни мужчины, они мало думают о том, на что похоже их жилище или они сами.
Элеонора покачала головой.
– И все-таки мне это кажется странным. Но как бы то ни было, когда я стану законной хозяйкой в доме, здесь все переменится.
Остальную часть этого этажа занимала еще одна длинная комната, разделенная перегородками на несколько кладовых. Здесь женщины обнаружили один или два предмета мебели, которые позволяли предположить, что в доме когда-то была не только крытая галерея, но и гостиная.
– Я, пожалуй, сказала бы, что когда-то здесь находился главный зал, – проговорила Габи, глядя на высокий, перекрытый балками потолок, тянувшийся над всем этим крылом дома. – В старинных домах, госпожа, главный зал часто делали на верхних этажах. Думаю, что они разгородили его на комнаты, когда построили еще больший зал внизу.
Элеонора кивнула и вздрогнула, и Габи, заметив это, совсем уж собралась предложить, чтобы они спустились вниз и попробовали разжечь очаг, когда их нашел Роберт.
– А, вот вы где, – взволнованно воскликнул он, в смущении переминаясь с ноги на ногу и набираясь храбрости, чтобы заговорить со своей невестой; он чувствовал, что её уже успели оскорбить и теперь она страшно сердита. Но хотя ему очень хотелось извиниться перед ней за все, он не знал, как это сделать, опасаясь, что слова его будут восприняты как осуждение поступков отца.
Элеонора с презрением посмотрела на юношу. Господи, ну и простофиля, подумала она. Чистый телок-переросток!
– Итак, сэр? – резко спросила девушка.
– Я пришел сказать вам... попросить вас... – он сглотнул. – Я хочу устроить вас поудобнее.
– Потребуется гораздо больше, чем вы в состоянии сделать, чтобы устроить меня поудобнее, – перебила его Элеонора. – Я так и не смогла найти приготовленных для меня апартаментов. Или вы, местные йоркширские мужчины, полагаете, что ваши женщины вполне могут спать в общем зале, вместе со слугами?
Роберт вспыхнул.
– Прошу прощения, – пролепетал он. – Слугам было приказано подготовить к вашему приезду гостевую комнату, но овцы... Пришлось все бросить и заняться делами. Все люди до сих пор на выгоне, и мой отец тоже отправился туда. Он послал меня, чтобы...
– Чтобы устроить меня поудобнее, – презрительно усмехнулась Элеонора.
Роберт почувствовал, что над ним издеваются.
– Я сделаю все, что в моих силах, – мягко проговорил он.
– Ну хорошо, где же эта ваша гостевая комната? – осведомилась девушка. – Возможно, моим слугам удастся сделать то, с чем не справились ваши.
– Вот она, – произнес Роберт, обводя рукой чулан, в котором они стояли. Элеонора огляделась вокруг. Она ничего не сказала, но лицо её было красноречивее любых слов.
Роберт почувствовал, что надо объясниться.
– Видите ли, с тех пор как умерла матушка, мы не пользуемся этими помещениями. Большую часть времени мы проводим в зале. Когда-то это была гостевая комната, а за ней были еще и другие, но сейчас их превратили в чуланы и кладовые. Мне очень жаль, что слуги ничего не подготовили к вашему приезду, но если бы я был здесь...
Габи стало его жалко и, видя явную растерянность юноши, она проговорила.
– Не берите в голову, сэр. Если у вас найдется пара мужчин, чтобы вытащить отсюда всю эту рухлядь, мы быстренько приведем комнату в порядок. Госпожа, почему бы вам не спуститься вниз и не погреться у очага, а мне прислать молодого Джоба, чтобы мы уже могли начать?
– У вас есть сейчас какие-нибудь свободные от дел мужчины? – спросила Элеонора у Роберта.
– Скоро они все вернутся с выгона домой, – ответил тот. – Отец послал двоих из них, чтобы они перетащили вашу поклажу из конюшни наверх.
– Очень хорошо, сэр, – опять вмешалась Габи. – А теперь забирайте мою госпожу вниз, к огню, пока она не замерзла окончательно, а я здесь за всем присмотрю. Полагаю, – добавила толстуха с неожиданным сомнением в голосе, – полагаю, у вас есть какая-нибудь постель для неё?
– Гостевая постель стоит в соседней кладовой; вы можете пользоваться ею до тех пор... – Тут юноша замялся.
– До каких это пор? – настаивала Габи. Лицо Роберта стало малиновым.
– До тех пор, пока мы не поженимся, – пробормотал он.
– Ах, да, – сказала Габи. – Ну хорошо, а сейчас, госпожа, отправляйтесь вниз и заберите с собой этого бедного, трясущегося от холода молокососа.
Элеонора улыбкой выразила свою признательность Габи и вышла из комнаты Роберт следовал за девушкой по пятам, как верный паж за своей королевой. Но она была продрогшей и голодной королевой в заляпанном грязью платье, несчастной королевой, не видящей вокруг ничего, что могло бы заменить ей тот дом, который она покинула.
Сама свадьба должна была состояться меньше чем через месяц на следующий день после праздника Всех Святых, то есть третьего ноября, разумеется, у Элеоноры было слишком мало времени, чтобы сделать все то, что она считала необходимым. Нужно было отмыть дом, заново покрасить стены в спальне, развесить новые драпировки и разложить свежие покрывала на постели, сшить несколько платьев, подготовить свадебный пир. А еще Элеоноре надо было как следует познакомиться с усадьбой, запомнить имена её обитателей, научиться хоть чуть-чуть говорить на их языке и уже начинать осваивать те обязанности, которые ей придется исполнять, когда она выйдет замуж за Роберта и станет хозяйкой дома.
С самого первого дня она взяла на себя заботу о завтраках, обедах и ужинах, в чем ей оказывал неоценимую помощь Жак. Следуя его же советам, Элеонора составила список всего того, что должно всегда находиться в кладовых, и все это ей привезли с городских рынков. Морлэнд любил вкусно поесть, и явное улучшение его стола, напрямую связанное с приездом Элеоноры и её повара, заметно смягчило и нрав хозяина Микллит Хауза. Теперь Морлэнд готов был согласиться почти со всем, что предлагали Роберт и Элеонора, те же, не жалея сил, приводили дом в порядок.
По их указанию почти полуметровый слой гнилого тростника был выброшен из зала и заменен свежим. До сих пор дом обычно убирали не чаще, чем раз в три месяца, последний раз это случилось месяц назад, но по углам уже скопилось столько мусора, что, казалось, его не выметали чуть ли не полгода. Элеонора поняла, что слуг, которые следили бы за чистотой и порядком, в усадьбе не было. Дом убирали просто от случая к случаю. Теперь же все столы и скамьи дочиста оттерли пемзой, со стен сбили остатки обвалившейся штукатурки и побелили комнаты заново.
В спальне по приказу жениха и невесты стены были расписаны красными и желтыми розами и зелеными лозами Полог и покрывала для постели, которые Элеонора привезла с собой, были сделаны из желто-малиновой полосатой ткани на шелковой подкладке. А еще у девушки были две зеленые подушки, расшитые желтыми и белыми маргаритками, эти под ушки она бросила на свой маленький, окованный серебром дубовый сундук с одеждой, превратив его тем самым в удобную кушетку. С натянутой на окна промасленной парусиной, которая пропускала свет предохраняя в то же время от ветра и дождя, и с постоянно горевшей жаровней, наполненной древесным углем, спальня скоро стала самой светлой и уютной комнатой во всей усадьбе. Так и не обнаружив крытой галереи, Элеонора решила использовать опочивальню не только по её прямому назначению, но и как гостиную. Это было единственное место в доме, где хватало света и можно было работать в те дни, когда погода была слишком плохой, чтобы держать ставни открытыми.
Обсуждая домашние дела и хлопоча по хозяйству, Элеонора и Роберт, естественно, проводили много времени вместе, и порой девушку приятно удивляли слова и поступки жениха, свидетельствовавшие о его образованности и хороших манерах. Когда появлялась возможность, он приглашал её покататься верхом, чтобы получше познакомиться с поместьем, во время таких прогулок он считал себя самым счастливым человеком на земле. Правя своим Додменом, со щенком, которого она назвала Гелертом и который обычно устраивался на седле перед ней, Элеонора следовала за Робертом по полям или поднималась на вересковые пустоши. Раскрасневшаяся от ветерка, со сверкающими глазами, девушка упивалась свежим воздухом, который действовал на неё как доброе вино. Роберт пускал старого Сигнуса легким галопом, чтобы не опережать коротконогого Додмена, и с обожанием взирал на свою невесту Он боготворил её и отдал бы жизнь за то, чтобы угодить ей, но угодить Элеоноре было нелегко. Она могла смеяться имеете с ним или даже над ним, охотно обсуждая, что еще нужно сделать, чтобы дом стал веселым и светлым, а в следующий миг вдруг словно отдалялась от Роберта и смотрела на него холодным, почти презрительным взглядом.
Юноша не знал, чем были вызваны такие быстрые перемены её настроения, но любовь Роберта не становилась от этого меньше. Королевы и богини, как известно, всегда капризны. Что же до Элеоноры, то она не могла так быстро забыть свой прежний дом и надежды, с которыми ей пришлось проститься и о которых ей неожиданно могла напомнить любая мелочь. Катаясь по полям и вересковым пустошам, она все-таки чувствовала себя почти счастливой, и на душе у неё становилось лете – ибо трава и вереск в Йоркшире пахли почти так же, как трава и вереск в Дорчестсршире, и под синим куполом неба девушка могла вообразить, что опять очутилась дома и что все в порядке.
Вечером третьего ноября Элеонора стояла, вся дрожа, возле красиво убранной постели, пока Габи снимала со своей питомицы роскошный свадебный наряд. Комнату освещали прелестные восковые свечи, и вся она была напитана ароматами благовоний, а под простынями супружеского ложа были рассыпаны засушенные лепестки роз, ибо Габи твердо решила сделать для своей госпожи все так, словно та выходила замуж за настоящего лорда. Габи хорошо поела и еще лучше выпила за ужином, после возвращения из городского храма Святой Троицы, и сейчас глаза у толстухи были на мокром месте, а щеки пылали, пока она раздевала свою госпожу.
– Вы сегодня выглядите как королева, моя маленькая леди, – говорила Габи, стягивая с Элеоноры через голову красное бархатное платье, отороченное мехом. – Я всегда знала, что вы станете красивой женщиной, но никогда еще вы не были такой прелестной, как сегодня. Да и муженек ваш в свадебном наряде смотрится как настоящий мужчина. Даже Жак сказал, что нам нет нужды стыдиться нашего нового господина, хотя все мы и служили раньше у лорда Эдмунда.
Элеонора промолчала, не особенно вслушиваясь в болтовню Габи; а та уже сняла со своей госпожи нижнюю юбку и все белье и начала надевать на девушку ночную рубашку. Но мысли Элеоноры были далеко отсюда, хотя она и понимала, что грешно, очень грешно думать о таком в первую брачную ночь. И всё же девушка не могла совладать с собой и запретить себе представлять, как все это было бы, если бы она выходила замуж за Ричарда. «Я бы не боялась так, если бы ждала его, – думала она. – Я была бы так горда и счастлива... Но сегодня, через несколько минут, в этой комнате появится Роберт, нас оставят вдвоем, и все надежды рухнут... Я буду принадлежать ему до могилы...»
Габи вытащила шпильки из прически Элеоноры, и волосы девушки рассыпались по плечам. Взяв в руки щетку, Габи сказала:
– Какие чудесные у вас волосы, дитя мое, мне всегда жалко было прятать их под покрывалом. Теперь ваш муж увидит их во всей красе – и будет единственным мужчиной, которому дозволено ими любоваться. Будем надеяться, что он оценит их по достоинству. Вы только посмотрите на них, гладкие и блестящие, как вороново крыло! Ну, теперь, я думаю, вы готовы, мое сокровище. Можно их всех звать?
Элеонора закусила дрожащую губу и кивнула. Габи ободряюще сжала девушке руку.
– Не надо бояться, – сказала толстуха. – Помните, что он тоже очень молод и, наверное, волнуется не меньше вашего. Вам придется помочь друг другу.
Элеонора обняла старую няню, крепко прижавшись к ней.
– О, Габи, – прошептала девушка, – что бы я делала, если бы тебя не было рядом? Я бы этого не вынесла!
– Прекрасно бы вынесли, глупая девчонка! – прикрикнула толстуха на свою питомицу. – Но, как бы ни было, старая Габи здесь и никогда вас не бросит. Ну а теперь, теперь – стойте гордо, а я позову их.
Роберту помог раздеться его шафер, и теперь юношу, тоже облаченного в ночную рубашку, ввели в комнату отец и все остальные участники свадебной церемонии. По старинному обычаю, молодых усадили на постели и поднесли им, замершим бок о бок, «любовную чашу», из которой они испили, пока Морлэнд благословлял новобрачных, а гости отпускали на их счет громкие соленые шуточки; Элеонора, к счастью, их не понимала, еще не совсем освоившись с местным диалектом. Роберт же понимал – и хотя заставлял себя улыбаться, щеки его то краснели, то бледнели.
Морлэнд, перебравший эля и вина, похлопал сына по спине и показал пальцем на свою новую сноху, которая сидела на кровати ни жива ни мертва.
– Похоже, она замерзла, парень, – рассмеялся он. – Согрей-ка её. Покажи, что ты мужнина. – Морлэнд легонько рыгнул и склонился к уху сына. – Я купил тебе чудесную овечку и положил тебя на неё. Остальное зависит от тебя. Покрой её как следует, приласкай и ублажи – и она нарожает тебе чудесных ягняток. – Он выпрямился и помахал пустым кубком. – Сына! Сына! – прокричал хозяин Микллит Хауза, и гости присоединились к нему, хохоча и веселясь. Молодых уложили в постель, задернули полог, и все приглашенные покинули спальню, чтобы продолжить пить и острословить уже внизу, в зале.
В спальне воцарилась напряженное молчание. В тесной и уютной темноте, за опущенным пологом двое молодых людей лежали бок о бок, не смея дотронуться друг до друга или заговорить; при этом каждый остро ощущал присутствие другого и слышал его дыхание. В голове у Роберта постоянно вертелись сказанные отцом слова. «Покрой её, приласкай и ублажи». Но для юноши она была просто прелестью, чудесным цветком, дивным воплощением женственности. Он обожал её, любил пылко и неистово; страсть его была сродни лихорадке, но при этом он чувствовал себя недостойным Элеоноры. Как он может осмелиться хотя бы коснуться её? Он, простой мужлан, такой неотесанный и неуклюжий, и она – чистый ангел? И все-таки он хотел её, хотел до дрожи. Ему все время мерещилось её ночное белое тело, прикрытое только распущенными волосами. Он молча застонал, борясь с собой.
А Элеонора ждала, тоже ничего не предпринимая. Она все равно не могла избежать уготованной ей участи, но и не собиралась бросаться навстречу своей судьбе. В душе девушки всё бунтовало. Она не готова была подчиниться этому грубому фермеру. Он может, да и должен, взять её тело, но это будет все, что он получит – она отдаст ему себя без малейшего желания, без всякого изящества, нежности и ласки. Элеонора ждала – но почему он не шевелился? Она знала, что должно произойти, знала, что надо делать ей, – но почему он не начинает? Молчание все длилось, напряженность росла, и их нервы натягивались все больше.
– Ну и что? – наконец спросила Элеонора. её голос, резко прозвучавший в темноте, заставил их обоих вздрогнуть.
Роберт откашлялся, но так и не смог ничего сказать. Элеонора же становилась все нетерпеливее в своем отчаянии, желая покончить с этим как можно быстрее.
– Ну? – снова повторила она – Мы станем наконец мужем и женой? Или вы не знаете, как это делается?
её слова жестоко уязвили его. Одновременно страстно желая её и не смея к ней прикоснуться, он испытывал почти физические муки. Резкость Элеоноры вывела его из этого состояния, и он кинулся в другую крайность – разозлился. Заскрежетав зубами, Роберт бросился на девушку, и она едва не задохнулась под тяжестью его тела. Трясущимися пальцами он сорвал с Элеоноры ночную рубашку, сам задыхаясь в неожиданном приливе страсти. Элеонора даже не попыталась помочь ему, в их объятиях не было никакой нежности, и он делал больно и ей, и себе, со всего размаху ударяясь своим телом об её, как птица, бьющаяся о прутья своей клетки.
От боли глаза Элеоноры наполнились слезами, но она не издала ни звука, закусив нижнюю губу и все глубже, до крови вонзая в неё зубы по мере того, как эта пытка делалась все ужаснее. И когда резкая боль стала почти невыносимой, Роберт издал странный, отчаянный крик, и неожиданно все было кончено. Он упал на Элеонору, бессильно распластавшись на ней, как мертвец, хотя она и чувствовала, как бурно вздымается и опадает его грудь, жадно ловя воздух. «Неужели это все?» – думала Элеонора. Нет, это, конечно, не так. Похоже, это причинило ему такую же боль, как и ей, а главное, и правда было совсем не так, как должно было быть по рассказам сведущих людей. Через несколько секунд он сполз с неё и откатился на другой край постели, зарывшись лицом в подушку и обхватив голову руками, словно пытаясь спрятаться.
Все существо Роберта было охвачено стыдом и унижением. То, что он одновременно и желал, и боялся её, любил – и не решался до неё дотронуться, лишило его мужской силы. Ярость же смогла воспламенить его кровь только на пару секунд, и в гневе, овладев Элеонорой, он лишь причинил боль и себе, и ей. Роберт прятал лицо и хотел только одного – провалиться сквозь землю и больше никогда не показываться на свет Божий, не мучиться от сознания своей несостоятельности. Но когда первый приступ отчаяния прошел, Роберт заметил, что Элеонора тоже страдает. По её щекам текли слезы.
– Не плачь, – горестно воскликнул он, поворачиваясь к ней лицом и протягивая трясущиеся руки, чтобы коснуться её тела. Вся напряженная и дрожащая, она сначала не пошевелилась, не пытаясь отпрянуть от него или, наоборот, прильнуть к нему, но когда он погладил её волосы, а потом плечи, она начала успокаиваться, и тогда он, чуть приободрившись, заключил её в объятия. – Не плачь, – прошептал он еще раз. – Прости меня. Прости меня! Все будет хорошо. О, пожалуйста, не плачь!
Она ничего не ответила, но он чувствовал, как она расслабляется в его руках. Наконец она повернулась к нему, уткнувшись лицом ему в плечо, которое сразу стало мокрым от теплых слез. Шепча ей что-то нежное, лаская её, он вновь ощутил себя сильным, крепким, храбрым. Он чувствовал, что сможет удовлетворить её, он чувствовал себя мужчиной.
– Ах, не плачь, мой ягненочек, мой маленький ягненочек, – бормотал он, шепча такие ласковые слова, которых вроде бы никогда и не знал и которых сам ни разу не слышал в детстве, прошедшем без матери – Мой ягненочек, моя кошечка, все хорошо, все в порядке.
Его сильные руки вселяли спокойствие. Элеонора позволяла Роберту гладить и убаюкивать себя. Юноша не мог знать, что в эти минуты она вспоминала другие крепкие руки, другие губы. В темноте так легко дать волю воображению. «Мой ягненочек, мой ягненочек», – шептал Роберт, и Элеонора таяла в его объятиях. В темноте он был сильным, страстным и любимым, в темноте Элеонора была женой своего возлюбленного.
К Мартынову дню они были женаты уже неделю и постепенно начинали привыкать к обыденной жизни. Теперь у них, конечно, уже не было отдельной собственной опочивальни, они спали на большой кровати с пологом, Морлэнд – на узкой койке в одном углу комнаты, а Габи – в другом. Утром маленькие постели задвигались под большую, а два одежных сундука, наоборот, вытаскивались из-под неё, чтобы было на чем сидеть. Каждый день Габи и Элеонора проводили часть своего времени в этой комнате, занимаясь бесконечным прядением шерсти. Готовую пряжу превращали в ткани для нужд домашнего хозяйства умелые руки Джона Ткача и его жены Ребекки, живших в одной из хижин, во множестве стоявших вокруг большого дома, потом материи возвращались назад, и Элеонора с Габи принимались за шитье. Иногда им помогала Ребекка, так как нужно было обеспечить зимней одеждой всех обитателей фермы.
Элеонора постепенно вникала во все хозяйственные дела, её подталкивала мысль о том, что суровый свекор все равно обвинит невестку во всех упущениях, которые заметит. Сам он в эти дни был занят зимним забоем скота и засолкой мяса, которого должно было хватить до весны. Элеонора же обязана была позаботиться о том, чтобы они не испытывали нужды ни в чем другом. С помощью Габи и Жака она составляла бесконечные списки всего, что им могло понадобиться: миндаль, изюм, сахар, горчица, ревень, лавровый лист, патока, апельсины, финики, специи, вина, шелка, кружева, бархат, свечи. Кое-что можно было купить в Йорке, другое приходилось заказывать в Лондоне. Элеонора, Габи и Жак то и дело вспоминали по очереди о разных вещах, которые нужно было включить в эти списки, и Элеонора постоянно боялась, что они забыли что-нибудь важное. Раньше она лишь выполняла чужие приказы, теперь ей надо было распоряжаться самой, думая о пропитании и благополучии более чем пятидесяти человек.
Кроме пополнения припасов на неё легли обязанности по заготовке и хранению всего того, что давала ферма, – мяса, дичи и рыбы; под наблюдением Элеоноры были маслодельня, сыроварня, пивоварня и кухня; приходилось помнить также и о доставке дров для огромных очагов в кухне и зале. Элеоноре каждый день надо было следить за всем огромным домашним хозяйством, начиная с поддержания огня в тех же очагах и приготовления пищи и кончая тем, во что одеты и чем заняты псе обитатели усадьбы; Элеонора даже должна была устраивать для них еженедельную баню. А с баней в Микллит Хаузе было нелегко. Роберт привык мыться более или менее регулярно, получив хорошее воспитание, да и просто будучи чистоплотным от природы. Морлэнд мылся, когда вспоминал об этом, что случалось не так уж часто. Домашние слуги мылись, когда им приказывали, хотя заставить их выполнить это распоряжение было нелегко, а люди, работавшие в полях и на ферме, считали мытье крайне вредным для здоровья и смертельно боялись воды.
Сначала Элеонора, не говорившей на местном наречии, трудно было понять, в чем же заключаются её многочисленные обязанности, но постепенно она запоминала их, одну за другой, – в основном после того, как её ругали за очередной недосмотр. До сих пор все управление домашним хозяйством лежало на самом Морлэнде, и теперь, купив своему сыну жену, он хотел как можно скорее переложить бремя забот на невестку. Всю рутинную работу по дому выполняли слуги, которые, разумеется, тоже были рады увильнуть от неё, и часто им это удавалось, пока Элеонора не научилась разбираться, кто что должен делать. А в первое время за все – за погасший в очаге огонь, за непривезенное молоко, за неналовленную к пятничному обеду рыбу – Морлэнд ругал Элеонору. Она еще плохо знала йоркширский диалект, но те слова, которые она понимала в потоке брани, были на редкость грубыми и непристойными.
Но даже когда Элеонора уяснила, в чем же заключаются её обязанности, ей все равно трудно было справляться с ними, ибо она говорила со своими слугами на разных языках. Но хотя бы в этом отношении большую помощь ей оказывала троица, приехавшая с ней из Дорсета. Жак, прослуживший на кухне всю свою жизнь, много чего знал о ведении домашнего хозяйства; он привык рассчитывать, сколько пищи нужно приготовить, чтобы накормить целую ораву людей; а будучи поваром, то есть одним из самых привилегированных слуг в доме, да еще и человеком покладистым, он быстро сумел заслужить уважение местной йоркширской челяди.
Юный Джоб, наделенный почти музыкальным слухом, быстро выучил язык северян и часто помогал теперь Элеоноре объясняться с ними; в конце концов она забрала парнишку из конюшен, куда его отправили поначалу, и он стал чем-то вроде её пажа и доверенного слуги. Ну а Габи была, разумеется, первой помощницей Элеоноры, главной поддержкой и опорой. Толстуха по-прежнему обожала свою питомицу. В глазах Габи Элеонора была непогрешима.
Роль хозяйки большого дома была нелегкой – и всё же Элеоноре она нравилась. Это был вызов, молодую женщину возбуждала необходимость все время быть начеку. Самым неприятным в супружестве Элеоноры был её муж. Пока она была чем-то занята, о чём-то беспокоилась, где-то хлопотала, она могла полностью забыть о нем, выбросить его из головы, тем более что он почти не попадался ей на глаза. В течение дня он старательно избегал её, и Морлэнд был приятно удивлен, видя, с каким рвением сын занимается делами фермы. Но по вечерам, когда заканчивался ужин и приближалось время сна, Роберт и Элеонора волей-неволей оказывались вместе и не могли думать ни о чем другом, кроме предстоящей ночи. И каждую ночь за опущенным пологом огромной кровати Роберт наваливался на Элеонору, в решительности и смущении крепко стиснув зубы. Элеонора же лежала вся напряженная, терпеливо перенося боль, которая отчасти вызывалась и её собственным нежеланием откликнуться на его ласки, и не позволяя себе издать ни единого звука. Слава Богу хотя бы, что эти муки были недолгими, ибо Роберт кончал почти сразу, как только дотрагивался до неё. А потом супруги забывались до утра беспокойным сном, отодвинувшись друг от друга как можно дальше. Роберт, хотя и любил, и желал жену, наверное, скоро бы отказался от своих бесполезных попыток, ибо они не доставляли ему никакого удовольствия, он понимал, что и Элеонора ненавидит их и презирает его самого, но обязан был продолжать, пока она не забеременеет. Он знал, что отец с нетерпением ждет внука, а Роберт гораздо больше боялся своего отца, чем Элеонору.
И с каким же облегчением Элеонора узнала, что ей предстоит провести несколько ночей отдельно от мужа. Морлэнд объявил об этом накануне дня святого Мартына. После ужина все собрались в зале у огня. Морлэнд починял упряжь, а Роберт читал вслух один из занятных «Кентерберийских рассказов» Чосера. Элеонора и Габи, сидя с женской стороны очага, шили рубашки. Арендаторы в глубине зала выпивали и пели – пока еще совсем негромко.
Когда Роберт добрался до конца рассказа, Морлэнд жестом велел ему прекратить чтение и обратился к невестке.
– Госпожа Элеонора, завтра мы отправляемся в Лестер на ярмарку по случаю Мартынова дня, так что можете дать мне список всего, что вам нужно привезти Роберт и я поедем с парой наших людей и останемся в Лестере ночевать, а вам придется управляться тут одной. В доме достаточно мужчин, чтобы вы чувствовали себя в безопасности, так что бояться нечего.
– Я и не боюсь, сэр, – с достоинством ответила Элеонора. Значит, у неё будет ночь покоя, без этой ужасной молчаливой борьбы мужа с её телом! Она попыталась скрыть свою радость. – И, конечно, есть множество вещей, которые очень пригодились бы в хозяйстве! Я должна обсудить это с Жаком.
– А сами вы не знаете, что вам нужно? – резко спросил Морлэнд.
– Вы слишком поздно уведомили меня о своем отъезде. Не могу же я держать в голове все на свете, – саркастически заметила Элеонора.
Роберт уже привык к таинственности, которую напускает на себя его отец. Ведь даже о том, что Морлэнд нашел ему жену, юноша узнал лишь накануне поездки за Элеонорой. И сейчас Роберт был просто потрясен той резкостью, с которой Элеонора ответила свекру, Морлэнд же лишь поднял и опустил брови. Ему нравилось спокойное достоинство Элеоноры.
– Надеюсь, что и вы проведете время с пользой, – заявил он, – а не будете сидеть сложа руки, радуясь, что хозяева поместья в отъезде и не могут проследить за вами.
– Я воспользуюсь этим временем, – откликнулась Элеонора, – чтобы устроить баню для служанок.
– Баню?! – взорвался Морлэнд.
– Да, – ответила Элеонора, ничуть не испугавшись. – Я вчера нашла в одной из кладовок огромную лохань, полную щепы для растопки. Но лохань легко будет освободить. Мы пожарче разведем огонь в очаге на кухне, нагреем побольше воды и, пока мужчины будут в зале, соберем в кухне всех женщин и хорошенько их вымоем. – Элеонора говорила с увлечением. Ей совсем не нравились некоторые служанки, вернее, исходивший от них запах. – Я поставлю Габи и Джоба у двери, чтобы они не пускали в кухню мужчин.
Морлэнд расхохотался.
– Вам придется поставить их у двери, чтобы удержать женщин внутри, – произнес он.
– Возможно, – согласилась Элеонора, – но женщин уговорить легче; мужчины же не будут так удивлены, когда в пятницу придет их черед.
– Черта с два он придет! – воскликнул Морлэнд; теперь в его голосе уже не было смеха. – У вас много странных замыслов, дорогая госпожа, но вы, похоже, забываете, что хозяин в этом доме – я.
– А вы, похоже, забываете, что я в нем хозяйка! – смело ответила Элеонора и тут же получила увесистую затрещину. Молодая женщина вскрикнула от боли, обхватив голову руками, а возмущенный Роберт вскочил на ноги.
– Отец! – в ужасе воскликнул он.
– Что, и тебе тоже захотелось, щенок? – обжег его взглядом Морлэнд. – Я с радостью вздую вас обоих, так и знай! Мадам, похоже, решила, что может тявкать на моих слуг, как собака на овец. Но тебе-то известно, что мы делаем с теми, кто понапрасну беспокоит наше стадо.
Элеонора, всё еще держась руками за гудящую голову, процедила сквозь зубы.
– Вы постоянно твердите мне, что управлять домом – это мое дело. Ну так вот, я не желаю, чтобы меня окружали слуги, от которых воняет, как от кучи отбросов. Мои собственные люди приучены мыться каждую неделю, и я считаю своей обязанностью устроить баню для всей остальной челяди.
– Элеонора, не надо, – беспокойно шепнул ей Роберт, но она в ответ только сурово взглянула на него.
