Текст книги "Безграничная (ЛП)"
Автор книги: Синтия Хэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 11. ШАГ ВПЕРЕД, ДВА НАЗАД
Снова в темноте. Прячусь.
Я плачу. Теперь это уже точно. Мое лицо мокрое. Пряди волос прилипли к щекам. Слезы скатываются по подбородку и падают вниз. Случилось что-то, что я не могу выбросить из головы, но я понимаю это только из звуков: сдавленный стон, всхлипывание, несколько слов, сказанных шепотом.
Господи, помоги.
Я прижимаю руку ко рту, чтобы сдержать крик. Та Клара, которой я являюсь в будущем, совершенно беспомощна. Бесполезна. Растерянна. Клара, которой я являюсь сейчас, понятия не имеет, где находится. Я вижу только темноту. Страх. Звук приближающихся голосов. Запах крови.
Прятаться бесполезно. Они найдут меня. Моя судьба уже решена. Мне остается только ждать, пока все свершится. Нужно быть храброй, думаю я, и встретиться с ними лицом к лицу.
Господи, помоги, думаю я, но я практически не надеюсь, что он меня услышит.
Возвращаюсь под дерево. Что-то твердое упирается мне в спину, и я ощупываю предмет: это книга, которую я читала, прежде чем оказаться в видении. Оглядываюсь, чтобы понять, видел ли кто-нибудь, как я без чувств лежала на траве, но, похоже, никто на меня не смотрит. Вытираю глаза. Снова плачу. Я напугана, мое сердце колотится, ладони потеют, а в желудке появилось что-то, похожее на огромный узел.
Нужно выяснить, о чем это видение прежде, чем я сойду с ума.
Вытаскиваю телефон и долго смотрю на имя Кристиана в своем списке контактов, прежде чем со вздохом возвращаю телефон назад в рюкзак. Больше чем за месяц Кристиан не сказал мне и двух слов, даже на уроках французского. Его гордость задета. Я понимаю. Я бы тоже злилась, если бы собиралась поцеловать его, открыть ему свое сердце, а он в это время думал бы о другой.
Поднимаю книгу и открываю на том месте, где я была прежде, чем мои мозги начали путешествие в будущее. Это роман, один из тех мрачных и эпичных, что сейчас так популярны. Мне они тоже нравятся… то, под каким углом они все рассматривают. Конечно, у меня случаются жуткие, загадочные, сокрушительные видения о смерти, но я хотя бы не брожу по постапокалипстической стране в поисках укрытия, с единственным другом – трехглазой собакой-мутантом, которую позже мне предстоит съесть, чтобы пережить ядерную зиму.
Конечно, собака-мутант сейчас скрасила бы мою ситуацию с друзьями. Кристиан со мной не разговаривает, Джеффри не звонит, а Анжела так занята попытками управлять своим предназначением, и встречей с Пеном, которая должна все наладить, что даже не интересуется, жива ли я. Эми и Робин так впечатлены новостью о беременности Анжелы, что каждый раз, когда мы собираемся вместе, только и говорят о том, как это трагично и удивительно, что Анжела оказалась в таком положении, и что она вообще собирается с этим делать? Даже Ван Чень начала вести себя отстраненно, когда узнала об Анжеле, словно беременность может быть заразна.
Я снова вздыхаю, пытаясь вспомнить, что бы написала в свой журнал благодарностей, который, надо сказать, я не брала в руки с конца четверти.
Я напоминаю себе, что у меня хорошая жизнь. Меня многие любят. Просто сейчас их нет рядом.
Я слышу карканье прямо у себя над головой. Я вглядываюсь сквозь ветки дерева, и, вполне уверена, что сверху на меня смотрит Семъйяза.
Каждый раз, когда я вижу его, неважно, насколько я стараюсь быть храброй, или безразличной, мне словно плескают в лицо холодной водой. Потому что каждый раз я думаю, не собрался ли он убить меня. Он мог бы это сделать одним легким движением руки. Сэм мог бы.
– Тебе что, больше нечем заняться, кроме как следить за мной? – спрашиваю я, пытаясь выглядеть дерзко.
Птица хохлится, затем слетает с ветки и приземляется на траву рядом со мной. Печальная мелодия его скорби обвивает мой разум, наполняя грудь тяжестью раскаяния, которое он чувствует.
«Мег», думает он – только имя моей матери и ничего больше, но в этом слове заключен целый мир памяти и боли. Желания. Вины. «Мег».
Прерываю его. – Убирайся, – шепчу я.
Внезапно передо мной появляется человек, выросший из тела птицы, вытянувшийся в одно мгновение.
– Черт побери! – я отскакиваю назад, упираясь о ствол дерева. – Не делай так больше!
– Никто же не смотрит, – говорит он, словно в этот момент меня волнует, что кто-то мог увидеть меня разговаривающей с птицей, и это могло навредить моей репутации.
Я разрываюсь между желанием убежать – нестись во весь опор к Мемориальной Церкви –ближайшему месту с освященной землей, которое мне удается вспомнить, или остаться здесь и послушать, что он собирается сказать на этот раз.
Я смотрю на церковь, которую отделяет от меня целая площадь. Она лишком далеко.
– Чем могу помочь, Сэм? – вместо этого спрашиваю я.
– Однажды мы с твоей мамой ходили на танцы, – говорит он, снова начиная рассказывать свои истории. – На ней было красное платье, а группа играла «Пока мы не встретимся снова», а она положила голову мне на грудь, чтобы послушать, как бьется мое сердце.
– А у тебя вообще есть сердце? – спрашиваю я, что, конечно, глупо и, возможно, даже немного подло с моей стороны, но я не могу унять любопытства. Мне не нравится представлять его вместе с моей мамой в этом смысле. Во всех смыслах, вообще-то.
Он оскорблен: – Конечно, у меня есть сердце. Меня можно ранить так же, как и простого человека. В тот вечер она пела мне, когда мы танцевали «Улыбнись, когда поцелуешь меня и скажешь «прощай». И когда облака будут клубиться, я вернусь к тебе», – поет он, и его голос совсем неплох.
Я сразу же узнаю песню. Мама пела ее, когда занималась рутинными делами: забрасывала вещи в стирку или мыла посуду. Это первый раз, когда в той загадочной Мег я узнаю свою маму.
– Она пахла розами, – говорит он. Да, пахла.
Он достает из кармана серебряный браслет с подвесками и держит его на ладони. – Я подарил его ей на ее крыльце, прямо перед тем, как пожелать спокойной ночи. Все лето я оставлял для нее подвески в разных местах. Вот эту, – он показывает на подвеску в форме рыбы, – за первый раз, когда я увидел ее у пруда. – Он касается лошади. – Вот эту на память о том, как мы скакали по сельской местности во Франции, после того, как госпиталь, в котором она работала, был взорван.
Сэм гладит крошечное сердечко с маленьким камушком в центре, но ничего о нем не рассказывает. Но я знаю, что оно означает.
Думаю, это причина всего. Он любил ее. Он все еще любит ее.
Сэм сжимает браслет в ладонях и возвращает его к себе в карман.
– В каком году это было? – спрашиваю я его. – Когда вы танцевали?
– 1918, – говорит он.
– Ты же можешь вернуться туда, да? Ангелы ведь могут путешествовать во времени.
Сэм обиженно смотрит мне в глаза. – Некоторые ангелы, – отвечает он.
Семъйяза имеет в виду хороших. Тех, кто может вызывать сияние. Кто все еще на стороне Бога.
– Теперь ты расскажешь мне историю? – мягко спрашивает он. – Про твою маму?
Я медлю. Почему мне его жалко?
Может, предлагает мой назойливый внутренний голос, потому что он любит того, с кем не может быть. Тебе это знакомо.
Я прошу свой внутренний голос заткнуться.
– У меня нет для тебя никаких историй. – Я встаю, отряхивая джинсы от травы, и собираю вещи. Он тоже встает, и я в ужасе, когда вижу, что трава на том месте, где он сидел коричневая и сухая. Мертвая.
Он и, правда, монстр.
– Мне пора.
– Тогда в другой раз, – говорит он, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти.
Я останавливаюсь. – Сэм, я не хочу другого раза. Я не знаю, почему ты это делаешь и чего от меня хочешь, но я больше ничего не хочу слышать.
– Я хочу, чтобы ты знала, – говорит он.
– Зачем? Чтобы утереть мне нос тем, что у тебя была внезапная страстная любовная связь с моей мамой?
Он качает головой, и две его оболочки, душа и тело, оформленная и бесформенная, размываются от движения. И я понимаю: он хочет рассказать мне, потому что ему больше не с кем поделиться. Всем все равно.
– Прощай, Сэм.
– До следующего раза, – слышу я вслед.
Ухожу, не оглядываясь, но изображение моей мамы в красном платье и с серебряным браслетом, позвякивающем на запястье, четко стоит у меня перед глазами.
– Это случится завтра, – информирует меня Анжела. Мы занимаемся стиркой в прачечной, я помогаю ей с тех пор, как ей самой стало тяжело наклоняться, а шум переполненных машинок и сушек – идеальная маскировка для секретных разговоров о судьбе. Которая, очевидно, свершится завтра.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я ее.
– Потому что я ему написала встретиться со мной завтра, – говорит она. – По электронной почте.
– Откуда ты знаешь, что он получил сообщение?
– Он ответил и написал, что придет. И потому что это должно случиться. Он придет, потому что я видела, что он приходит.
Это замкнутый круг, но я все понимаю. – И ты собираешься просто подойти к нему и сказать «Наш – седьмой». – Это беспокоит меня. Очень. Я несколько раз прокручивала весь сценарий в голове, и так и не могу себе представить, что все кончится хорошо. У Пена не только серые крылья, но и душа – вся его сущность. И Анжела становится немного чокнутой, когда дело касается его. Он – это плохие новости.
Анжела покусывает нижнюю губу – первый признак нервозности, который я вижу с тех пор, как она собрала свое видение воедино.
– Что-то вроде того, – говорит она.
Я, правда, верю ей, когда она говорит, что это – ее видение. Так что этому суждено случиться, так ведь? Я не знаю. Я так и не поняла, почему у Джеффри было видение, что он начинает лесной пожар, а затем спасает кого-то из этого же пожара. Или почему мне нужно было встретить Кристиана в тот день в лесу. Или что я делала на похоронах мамы.
Полагаю, наше дело не спрашивать. Наше дело – исполнять или, ладно, портить. – И что потом? – спрашиваю я. – Ты говоришь ему и…
– Мы вместе будем с этим справляться, – она легко опускает руки на свой живот, – вместе.
Я обдумываю это. Она серьезно думает, что скажет ему и они – девятнадцатилетняя студентка, тысячелетний двуличный ангел с серой душой и маленький новорожденный трипл – станут счастливой семьей? Наверное, случались вещи и более необычные, но…
Сомнение отражается на моем лице.
– Слушай, Клар, я не ожидаю, что все будет как в сказке. Но это – мое предназначение, как ты не понимаешь? Это то, ради чего я была послана на землю. Я должна сказать ему. Он… – она делает торопливый вдох, будто следующее, что она скажет, требует всего ее мужества. – Он отец моего ребенка. Он имеет право знать.
Мне знаком этот блеск уверенности в ее глазах. Ее вера в видение, и то, что она чувствует в видении, убеждает, что все именно так и получится. Не так давно я чувствовала то же самое.
– Если это своего рода тест, момент моего духовного решения, – говорит она, – тогда я выбираю сказать ему правду.
– Итак, завтра важный день, – говорю я, как будто понимаю. Я понимаю.
Она улыбается. – Чертовски важный день. Клара, ты пойдешь со мной?
– На встречу с Пеном? Не знаю, Энжи. Может, это должно остаться между вами двумя. – Последний раз, когда мы виделись с Пеном с глазу на глаз, я сказала ему оставить Анжелу в покое, что она заслуживает лучшего, чем он может ей предложить. А он назвал меня лицемеркой и ребенком. Пен и я – мы не самые лучшие друзья.
Анжела опирается о сушилку. – Ты пойдешь со мной, – говорит она непреклонным тоном. – Ты всегда там, в моем видении.
Я совсем об этом забыла. Или, может, я думала, что она немного приукрасила свое видение, чтобы заставить меня поехать с ней в Стэнфорд. – Точно. И где конкретно я нахожусь в твоем видении?
– Где-то пару шагов за мной, всю дорогу. Думаю, в качестве моральной поддержки. – Она хлопает глазами и надувает губы.
Внезапно все это кажется мне и моей проверкой тоже. Как ангелорожденная я должна верить видениям. И как ее подруга.
– Хорошо, хорошо. Я буду там, пару шагов позади тебя, – обещаю я.
– Я знала, что ты согласишься, – радостно говорит она.
– Не испытывай судьбу.
Она лезет в задний карман, достает оттуда смятый лист бумаги и разворачивает его, чтобы мне было видно. Это ультразвук.
– Ты была у врача? – спрашиваю я. – Если бы я знала, то пошла бы с тобой.
Она пожимает плечами. – Я была там много раз. Хотела убедиться, что с ней все в порядке. – Она поправляется: – С ним. Это мальчик.
Я задерживаю взгляд на фотографии, часть меня ошеломлена, что внутри моей подруги действительно растет крошечный человечек. Снимок нечеткий, но я различаю профиль, миниатюрный носик и подбородок, кости, из которых состоит ручка малыша. – Это точно? Что это – мальчик?
– Довольно точно, – говорит она с усмешкой. – Думаю, я назову его Вебстер.
– Вебстер, как автор словаря? Хм, мне нравится. – Я возвращаю ей снимок. Она долго смотрит на него. – Он сосал свой палец. – Она сворачивает лист и убирает его в карман. Сушилка пищит, и Анжела начинает перекладывать одежду в корзину.
– Я понесу, – предлагаю я, и она толкает корзину ко мне.
Когда мы возвращаемся к ней в комнату, чтобы сложить вещи, она говорит: – Я не знаю, как быть матерью. У меня не очень…развит материнский инстинкт.
Я сворачиваю рубашку и кладу ее на кровать. – Думаю, никто не знает, как быть матерью до тех пор, пока не появляется ребенок.
– Он будет таким особенным, – мягко говорит она.
– Я знаю.
– Пен будет знать, что делать, – говорит она, и это напоминает мантру, которую она себе повторяет. – Он будет знать, как защитить его.
– Уверена, так и будет, – говорю я, чтобы поддержать ее, но у меня есть определенные сомнения по его поводу. Я заглядывала ему в душу, и совсем не уверена, что он мог бы стать хорошим отцом.
Я стучу в дверь Кристиана. Он открывает, потный, одетый лишь в белую майку и тренировочные штаны, с полотенцем, висящем вокруг шеи. Он не ожидал увидеть меня. Ему бы хотелось, чтобы я сначала позвонила.
– Ты же не перезванивал, – говорю я. Его желваки напрягаются. – Ты еще злишься на меня, и думаю, не без причины, учитывая то, что произошло. Но нам нужно поговорить.
Он открывает передо мной дверь, и я прохожу в комнату. Я тут же смотрю в сторону телевизора, стараюсь догадаться здесь ли Чарли, но его нет.
– Надо поговорить об Анжеле, – говорю я.
Он не отвечает. Его взгляд невольно перемещается на фотографию в рамке на комоде – черно-белый снимок женщины, подбрасывающей в воздух темноволосого мальчика. Фотография немного размыта оттого, что они движутся, но в мальчике безошибочно угадывается Кристиан, Кристиан лет четырех, может, пяти. Кристиан со своей мамой. Вместе. Счастливые. Они оба смеются. Глядя на них, я почти слышу этот смех. Почти чувствую это. Радость. И мне становится грустно от осознания того, что он потерял ее в таком нежном возрасте. А теперь еще и Уолтера.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Он стоит со скрещенными на груди руками, закрытый во всех смыслах. – Знаешь, если мы собираемся вести беседу, тебе придется разговаривать со мной. Словами, – говорю я.
– Что ты хочешь от меня услышать? Клара, ты бросила меня.
– Я бросила тебя? – недоверчиво повторяю я. – Ты поэтому злишься? Вообще-то это ты хотел уйти.
– Я не хочу злиться на тебя из-за остального, – говорит он, отказываясь смотреть на меня. – Ты не можешь это контролировать.
Временами он такой понимающий, что это нервирует.
– Но потом ты просто исчезла, – говорит он, и я чувствую боль в его голосе. – Ты ушла.
– Прости, – говорю я, и действительно имею это в виду.
– Куда ты подевалась? – спрашивает он. – Позднее я заходил в твою спальню, чтобы извиниться за сказанное, или за то, как я это сказал, но Анжела сказала, что ты еще не вернулась.
Я смотрю на него, не зная, что ответить.
Он закрывает глаза и морщится, словно я причиняю ему физическую боль. – Я так и знал.
Интересно, он бы почувствовал себя лучше, если бы знал, что моя встреча с Такером прошла не намного лучше, чем с ним.
Он открывает глаза. – Возможно.
Вот черт. Блин.
Ладно, дальше. – Как бы это ни было интересно, я пришла сюда не для этого, – говорю я ему. – Я пришла поговорить об Анжеле.
– У нее появился ребенок? – заинтересованно спрашивает он. – Что она собирается с этим делать?
– Пока нет, – говорю я. – Пока. Но завтра она собирается поговорить об этом с Пеном.
Кристиан замирает. – Она хочет сказать ему о ребенке?
– Ну, она хочет сказать ему, что он отец ребенка. В этом и заключается ее план.
– Не очень хорошая идея, – говорит он, качая головой, как будто это самая плохая идея в мире. – Ей не стоит никому говорить о седьмом. Особенно Пену.
– Это не станет хорошей новостью, – соглашаюсь я. – Он не будет…счастлив. Ладно, посмотрим. Анжела помешана на этом. Я позвоню тебе завтра, когда вернусь.
Его брови сходятся на переносице. – Стой. Ты идешь с ней?
– Она просила меня пойти. То есть, она сказала, что я там, в видении, поэтому пойду.
Его рот кривится в неодобрении. – Тебе надо держаться подальше от этого.
– Это ее предназначение. Кроме того, мы уже встречались с Пеном, так что ничего нового он обо мне не узнает. Я пойду, чтобы морально ее поддержать.
– Ни за что. – Его зеленые глаза становятся ледяными. – Это слишком рискованно. Он – ангел. Он может понять, кто ты на самом деле.
– Он же не на стороне зла, чисто технически…
Кристиан усмехается. – Ты слышала, что твой отец сказал про ангелов, работающих на обе стороны. Пен хуже, чем Черные Крылья, так он сказал. Они никому не преданны. – Кристиан хватает меня за плечи, будто хочет втряхнуть в меня здравый смысл, но все, что он говорит, это: – Мы не можем просто так расхаживать перед двуличным ангелам.
– Работающим на обе стороны, – поправляю я его. – И я подумаю о костюме мажоретки171 и жезле.
– Не надо над этим шутить, – говорит он. – Я серьезно.
Я пытаюсь отойти от него, но он крепко меня держит.
– Не ходи, – говорит он. – Хоть раз в жизни будь осторожной.
– Не надо мной командовать, – говорю я, стряхивая с себя его руки.
– Не будь дурой.
– Не надо меня оскорблять, – я иду к двери.
– Клара, прошу тебя, – защищается он, его злость исчезает. Я останавливаюсь.
– Всю жизнь… ну, всю жизнь с того момента, как умерла мама, дядя предостерегал меня именно перед такими ситуациями. Не выдавай себя, никому. Не доверяй никому.
– Да, да, не разговаривай с незнакомыми ангелами. – Это был бы не самый подходящий момент рассказывать ему о том, что как раз сегодня я болтала с Семъйязой. Поэтому я не буду. – Я присутствую в ее видении.
– Кому как не тебе знать, что то, что случается в жизни не всегда совпадает с видением, – говорит он.
Это удар ниже пояса.
– Клара, – начинает он – я тоже видел тебя в своем видении. Что если это и есть то, что должно…
Я поднимаю руку. – Думаю, разговор окончен.
Завтра я пойду с Анжелой. Я буду там, где должна быть. Два шага позади нее. Не важно, что из этого выйдет.
И когда до полудня остается всего пятнадцать минут, 13 февраля, день, который Анжела выбрала, чтобы решить свою судьбу, мы выходим из общежития, чтобы встретиться с двуличным ангелом. Для этого случая она приоделась: на ней бардовая рубашка для беременных, обтягивающие джинсы с лентой вокруг живота, заменяющей молнию, вязаный свитер кремового цвета, оттеняющий ее сияющую кожу и синий оттенок черных волос. Она слегка подкрасилась, отказавшись от привычных подводки для глаз и темных губ, заменив их несколькими мазками тушью и розовым бальзамом для губ. На улице слишком тепло для февраля, и Анжела раскраснелась и вспотела под слоями одежды, но она стремительно идет, что удивительно для девушки в ее положении. Выглядит она здоровой, энергичной, прекрасной.
– Я никогда не обращала внимания на эту часть, – пыхтит Анж, пока мы идем. – В видении я никогда не задумывалась о том, как себя чувствую – физически, я имею в виду. Не могу поверить, что я этого не замечала. – Она указывает на свой круглый животик. – То, что мой центр гравитации резко переместился к низу. Или то, что мне нужно попИсать.
– Хочешь остановиться? – спрашиваю я. – Найти туалет?
Она качает головой. – Нельзя опаздывать.
Чем ближе мы к ступеням из ее видения, тем больше она начинает светиться, практически сиять от возбуждения, ее кожа переливается, а глаза озарены предназначением.
– А вот и он, – внезапно шепчет она, вцепившись в мою руку.
А вот и он. Стоит на внутреннем дворе, спиной к нам в сером костюме, который описывала мне Анжела. Какой парень наденет костюм на встречу со своей бывшей девушкой? – думаю я. Он рассматривает горожан, чьи подавленные печальные лица кажутся еще более контрастными в этот яркий солнечный день, с цветущими повсюду цветами, слепящим солнцем, поющими птицами.
Птицы. Я нервно оглядываюсь вокруг. Об этом я не подумала. Анжела отдает мне свою сумочку. – Ну, я пошла, – говорит она.
– Я буду прямо за тобой, – обещаю я, и следую за ней к подножью лестницы.
Она неспешно идет к Пену. Полы ее свитера расходятся в центре, открывая круглый животик, который топорщится из-под рубашки, как будто она проглотила баскетбольный мяч, хотя он не такой уж и большой. Я вижу, как на последней ступеньке она быстро вздыхает, и не могу понять, откуда эта внезапная нервозность: моя ли она, или я чувствую Анжелу.
Она касается его плеча, и он оборачивается.
Это точно Пен. Она была права насчет этого.
– Привет, – запыхавшись, говорит она.
– Привет, Анжела, – говорит он с очаровательной улыбкой. – Рад тебя видеть. – Он наклоняется и целует ее в губы. Я стараюсь не думать о том существе с серой душой, которое прячется в этом привлекательном теле.
– Как дела? – спрашивает она, как будто за этим она его и позвала.
– Лучше, с тех пор, как увидел тебя, – говорит он.
Ой, не смеши меня.
– Ты прекрасна, – говорит он. – Я мог бы нарисовать тебя, прямо сейчас.
Вот оно. Ее руки мгновенно сжимаются в кулаки, затем расслабляются. – Мне тоже лучше от того, что я увидела тебя, – говорит она и отходит от него, опускает глаза и отбрасывает края свитера назад, проводя рукой по животу. Его улыбка тает, когда он обводит глазами ее фигуру. Готова поклясться, что даже отсюда вижу, как краски исчезают с его лица. Я напрягаюсь, чтобы расслышать его голос.
– Анжела, – шепчет он, – что с тобой случилось?
– Ты со мной случился, – говорит она с усмешкой в голосе, затем становится серьезной. – Он твой, Пен.
– Мой, – выдыхает он. – Невозможно.
– Наш, – говорит она. Я не вижу отсюда ее лица, но думаю, что она улыбается той безмятежной, полной надежды улыбкой, которая так нехарактерна Анжеле – такой открытой, такой ранимой. Она снова кладет руку на его плечо, в этот раз не убирает ее, смотрит в его шокированные темные глаза, и четко произносит: – Наш – седьмой.
По мне пробегает дрожь. Мне кажется, что уголком глаза я улавливаю мелькание черных крыльев, но, оглянувшись, ничего не обнаруживаю. Мое внимание снова приковано к Пену. Он наклоняется вперед и кладет руку Анжеле на живот, его глаза все еще недоверчивы, и на какое-то мгновение мне кажется, что Анжела была права и у них все будет хорошо. Он позаботится о ней. Защитит их обоих.
Но затем он теряет контроль над своей человеческой формой, и я снова вижу вспышку его серой души. Он испуганно оглядывается по сторонам, словно не хочет, чтобы его кто-то с ней видел. Его взгляд скользит по мне, и я вижу отблеск узнавания. Не нужно быть эмпатом, чтобы увидеть неприкрытый страх в его глазах, чистый и откровенный. Он в ужасе.
– Пен, скажи что-нибудь, – настойчиво просит Анжела.
Он смотрит на нее. – Ты не должна была мне говорить, – шепчет он без тени эмоции. – Меня не должно здесь быть.
– Пен, – встревожено говорит она, впиваясь пальцами в его пиджак. – Я знаю, ты шокирован. Это было шоком и для меня, поверь. Но это должно было случиться, понимаешь? Это – мое видение, мое предназначение. Я видела этот момент с тех пор, как мне исполнилось восемь. Это ты, Пен. Мы можем быть вместе. Мы должны быть вместе.
– Нет, – говорит он. – Это не так.
– Но я люблю тебя, – ее голос ломается на слове люблю. – Мое сердце принадлежит тебе с тех пор, как я впервые увидела тебя в церкви. Ты тоже меня любишь. Я знаю, что любишь.
– Я не могу любить тебя, – говорит он, и она вздрагивает. – Анжела, я не смогу защитить тебя. Ты не должна была говорить мне. Ты не должна вообще никому рассказывать.
– Пен, – просит она. Анжела достает из кармана снимок ультразвука, фотографию ребенка, которая может заставить его передумать, но он хватает ее за руку и смыкает свои пальцы на ее, не давая развернуть лист. Он смотрит ей в глаза, другую руку поднимает к ее лицу, поглаживая пальцами ее щеку, и на какой-то момент боль отражается на его лице.
Затем он исчезает. Не прощаясь. Без «Извини, детка, но решай свои проблемы сама». Он просто исчез.
Я спешу к лестнице, когда Анжела опускается на колени.
– Все хорошо, – снова и снова повторяю я, будто это что-то изменит.
Она смотрит на меня, ее глаза полны непролитых слез. Ее руки дрожат, когда я помогаю ей подняться на ноги, но она не хочет, чтобы я ее поддерживала. Анжела внезапно осознает, что студенты пялятся на нас, поэтому поднимает голову и уверенно идет назад по той же дороге, по которой мы пришли сюда. Я пытаюсь обнять ее одной рукой, чтобы принять на себя часть веса, но она стряхивает ее.
– Я в порядке, – говорит она почти без эмоций. – Пошли.
Она движется по спальне, как зомби, стягивая с себя одежду и бросая ее на пол, пока на ней не остаются лишь рубашка и брюки.
Входит Эми, неся целую стопку книг. Я хватаю ее за руку и разворачиваю, выталкивая в коридор. – Не могла бы ты зайти попозже, – говорю я ей.
– Но мне надо…
– Возможно, завтра. Иди отсюда.
Эми выглядит ужасно обиженной. Я закрываю дверь и поворачиваюсь к Анжеле.
Внезапно она разражается хохотом, будто все это ужасно смешно, будто Пен сыграл с ней ужасно забавную шутку. Она смахивает челку со лба, улыбаясь жуткой, разрывающей сердце, улыбкой. – Ну, все прошло не так, как я думала.
– Ох, Анжи.
– Давай не будем об этом. Все нормально.
Она забирается в кровать и натягивает одеяло до подбородка. На улице все еще поют птицы, но я чувствую, как все внутри нее застилает тьма. Я сажусь в ногах ее кровати. Ничего не говорю, потому что все, что я могу придумать, звучит ужасно глупо.
– С самого начала мы договорились, что не будем говорить о любви. – Она поворачивается к стене, показывая мне спину. – Я должна была помнить об этом, – добавляет она тонким голосом, натянутым от усилия сделать вид, что это не убивает ее.
– Все нормально. У меня все нормально. Я понимаю.
Если она еще раз скажет слово нормально, думаю, моя голова взорвется. Я смотрю на ее спину, на напряженные плечи.
– Нет. Не нормально, – говорю я. – Это и его ответственность тоже. Он должен быть здесь с тобой. Он должен был что-то сделать.
– Он – ангел, – говорит она, уже придумывая для него оправдания. – То же самое случилось и с твоим отцом. Теперь я понимаю. Он не может все время находиться с тобой. Не может защитить тебя. Это – то же самое.
Это не то же самое, думаю я. Мой отец женился на маме. Он был рядом, когда я родилась, сделала первые шаги, сказала первые слова. Он заботился о нас, даже если это длилось недолго. Но я не произношу этого вслух.
– Анжи, – я кладу руку ей на плечо.
– Не трогай меня, – резко говорит она. – Пожалуйста… Я не хочу, чтобы ты сейчас меня читала.
Она начинает плакать. Я не могу закрыться. Ее унижение бьет меня, будто кулаком в живот. Ее замешательство. Ее страх. Ее страдание. «Конечно, он не любит меня», – думает она. – «Конечно, нет».
Я ложусь рядом с ней и неловко обнимаю ее, когда она всхлипывает. Слезы текут по моему лицу, когда я чувствую все это вместе с ней. В какой-то момент я не могу дышать, не могу думать – я зависаю.
– Все будет хорошо, – говорю я трясущимся голосом то, что на самом деле думаю. Сейчас ей больно, но это к лучшему, думаю я. – Тебе будет лучше без него.
Она садится, отстраняясь от меня, и делает глубокий, неровный вдох, затем вытирает глаза простыней. Она собирается так же быстро, как потеряла над собой контроль.
– Знаю, – говорит она. – Все будет нормально.
Спустя некоторое время она снова ложится. У меня болит за нее сердце, но я не осмеливаюсь вновь до нее дотронуться. Я слушаю, как ее дыхание выравнивается, становится глубже, пока она не кажется уснувшей. И вдруг она произносит:
– Я не хочу здесь больше оставаться, – говорит она. – Я хочу домой.
