Текст книги "Безграничная (ЛП)"
Автор книги: Синтия Хэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА 2. ГРУППА РИСКА
Я проснулась в два часа ночи оттого, что кто-то забарабанил в мою дверь.
– Кто там? – осторожно спросила я. Снаружи доносился беспорядочный шум, в холле звучала музыка, людские крики и ужасный топот ног. Мы с Ван Чэнь, обе сели на кровати, обмениваясь тревожными взглядами, а затем я выскользнула из постели, чтобы открыть дверь.
– Проснитесь и пойте, дорогие новички, – говорит бодрым голосом Стэйси – наш куратор. На разноцветные клоунские волосы одет неоново-зеленый пластиковый обруч. Она усмехается. – Обувайтесь и выходите.
Снаружи перед нами предстает картина, казавшаяся галлюцинацией от приема ЛСД, которую можно увидеть в фильмах: марширующий ансамбль Стэнфорда выступал в том, что кажется, по большей части было их нижним бельем, в светящихся в темноте ожерельях, браслетах и прочем, покачиваясь в такт инструментов – ревущих труб, барабанного боя и грохота цимбал. Человек, изображающий символ школы, был в костюме большой зеленой сосны и дергался, как сумасшедший. Толпа полуодетых, немного светящихся студентов прыгала, гикала и смеялась.
Было невероятно темно, ведь они выключили весь свет, но я ищу Анжелу, и замечаю ее, рядом с которой стоят две раздраженные блондинки, и я полагаю, что это ее соседки по комнате. Направляюсь к ним.
– Привет! – кричит Анжела. – У тебя на голове черте что творится.
– Это безумие! – кричу я, усмехаясь и перебирая свои волосы пальцами.
– Что? – кричит она.
– Сумасшествие! – пытаюсь я снова. Это невероятно громко.
Одна из соседок Анжелы по комнате, разинув рот, показывает на кого-то позади меня. Я поворачиваюсь, чтобы увидеть на парне мексиканскую маску, которая закрывает все его лицо. Блестящая, золотая маска. И больше ничего.
– Мои глаза, мои глаза! – кричит Анжела, и мы все начинаем истерически хихикать. А потом песня закончилась, и мы снова слышим, как они говорят нам бежать.
– Бегите, новички, бегите! – Кричат они, и мы бежим, как стадо сбитого с толку, в панике бегущего в темноте скота. Когда мы, наконец, останавливаемся, то оказываемся возле следующего общежития, ансамбль начинает снова, и довольно скоро из дверей появляется новая волна сонных и недоумевающих первокурсников.
Я потеряла Анжелу. Я осмотрелась, но было слишком темно и людей было слишком много, чтобы найти ее среди них. Я заметила одну ее соседку по комнате, стоявшую в нескольких шагах от меня. Я помахала ей. Она улыбнулась и направилась ко мне так, будто она успокоилась, увидев знакомое лицо. Мы нерешительно качались под музыку несколько минут, прежде чем она наклонилась и прокричала мне на ухо.
– Я Эми. Ты подруга Анжелы из Вайоминга?
– Да. Клара. А ты откуда?
– Из Феникса! – Она закутывается в свою толстовку. – Мне холодно!
И вот мы снова двигаемся. На этот раз я решаю держаться рядом с Эми. Стараюсь не думать о том, что в некотором смысле это очень напоминает мое видение: бегу в темноте, не зная, куда я бегу и что в конечном итоге я сделаю. Это должно быть весело, осознаю я, но нахожу все это немного жутковатым.
– У тебя есть какие-нибудь мысли о том, где мы находимся? – выпалила я, когда мы остановились.
– Что? – Она меня не слышит.
– Где мы? – кричу я ей.
– О-о. – Она качает головой. – Даже не представляю. Я думаю, что они собираются заставить нас бежать через весь кампус.
– Я помню, как в туре, они сказали нам, что Стэнфорд имеет самый большой кампус, чем любой другой университет в мире, ну, кроме еще одного, который находится в России.
– Это может быть длинная ночь.
По-прежнему никаких признаков Анжелы и другой соседки по комнате, которую, по словам Эми зовут Робин, поэтому мы с Эми держимся вместе, танцуем и смеемся над «Голым Парнем» и изо всех сил кричим друг другу.
В следующие полчаса вот, что я узнаю об Эми: нас обеих воспитали матери-одиночки и младшие братья, нам обеим нравится, что каждое утро в столовой «Робл» на завтрак подается хрустящий, жаренный картофель, и мы обе в ужасе от того, какие крошечные и клаустрофобные душевые кабинки в ванных комнатах. Да и мы обе страдаем от раздражающе-непослушных волос.
Я осознала, что мы могли бы подружиться. У меня могла появиться первая новая подруга в Стэнфорде, вот так просто. Может быть, в этом беге что-то есть.
– Итак, какой у тебя основной предмет? – спрашивает она, пока мы бежим.
– Еще не решила, – отвечаю я.
Она светится.
– Я тоже!
Она мне нравится все больше и больше, но потом случается несчастье. Когда мы приближаемся к следующему общежитию, Эми спотыкается и падает. Она садится на тротуар, размахивая руками и ногами. Я делаю все возможное, чтобы убедиться, что ее не затопчет постоянно растущий поток несущихся первокурсников, а затем падаю на тротуар рядом с ней. Все плохо. Я могу сказать это, только глядя на ее белое лицо и то, как она сжимает лодыжку.
Я сделала неверный шаг. Она стонет. Боже, вот досада.
– Ты можешь встать? – спрашиваю я.
Она пытается встать, ее лицо становится еще белее, и она обессилено садится обратно.
– Ладно, походу, что нет. Никуда не уходи. Я сейчас вернусь.
Я брожу в поисках кого-нибудь, кто может оказаться хоть немного полезными, и чудом замечаю Пирса на краю толпы. Пора найти хорошее применение его мастерству врачевания. Я бегу к нему и прикасаюсь к его руке, чтобы привлечь внимание. Увидев меня, он улыбается.
– Ну что, у вас там весело? – кричит он.
– Мне нужна твоя помощь, – кричу я.
– Что? – кричит он.
В конце концов, я беру его за руку и тащу к Эми, показывая на ее лодыжку, которая начинает опухать. Несколько минут он стоит на коленях рядом с ней, аккуратно держа ее ногу в своих руках. Оказывается, он – слушатель подготовительных медицинских курсов.
– Вероятно, это растяжение связок, – заключает он. – Я позвоню кому-нибудь, чтобы отвезли вас в «Робл», надо положить ногу повыше и приложить лед. А утром вы должны пойти к Ваденте, школьному врачу, и сделать рентген. Держитесь там, ладно?
Он уходит, чтобы найти место тише и позвонить. Ансамбль заканчивает песню и движется дальше, уводя толпу от нас с шумом топающих ног. Наконец-то я могу подумать.
Эми начинает плакать.
– Мне так жаль, – говорю я, садясь рядом с ней.
– Это не так уж и больно, – шмыгает она, вытирая нос изнаночной стороной свитера. – Я имею в виду, на самом деле болит сильно, но я плачу не из-за этого. Я плачу, потому что я поступила так глупо, надев шлепанцы, а ведь они сказали нам нормально обуться, и это только первая неделя обучения. Я даже еще не начала учиться, а теперь я буду прыгать на костылях, и мне дадут прозвище «неуклюжая девчонка, которая ушиблась».
– Никто не станет думать о тебе хуже. Серьезно, – говорю я. – Могу поспорить, этой ночью будет много травм. Все это довольно ненормально.
Она качает головой, разбросав непослушные белокурые локоны по плечам. Ее губы дрожат.
– Не так я хотела начать учебу, – она задыхается, и прячет лицо в ладонях.
Я смотрю вокруг. Группа ушла достаточно далеко, и теперь мы едва слышим их. Пирс стоит рядом со зданием, спиной к нам, и разговаривает по телефону. Темно. Вокруг никого.
Я осторожно кладу руку на лодыжку Эми. Она напрягается, словно даже это легкое прикосновение причиняет ей боль, но голову не поднимает. При помощи эмпатии я чувствую ее боль, не только то, как она мысленно ругает себя за то, что уже погубила свою репутацию, но и физическую боль тоже, боль от разорванных связок в лодыжке, оторванных от костей. Я мгновенно понимаю, что это серьезная травма. Она может провести на костылях весь семестр.
Я могла бы помочь ей, я думаю.
Я уже исцеляла людей раньше. Мою маму после того, как на нее напал Семъйяза. А в прошлом году Такера, после того как мы попали в аварию после выпускного вечера. Но в те времена у меня был полный круг сияния, от этого волосы лучились светом, а тело сияло, как фонарь. Интересно, есть ли какой-нибудь способ направить Сияние только, скажем, в мои руки, и сделать это так быстро, чтобы никто не заметил.
Я очищаю голову от посторонних мыслей, радуясь относительному затишью, и направляю энергию в правую руку. Думаю, только в пальцы. Все, что мне нужно, так это Сияние в пальцах. Всего один раз. Я концентрируюсь на этом так сильно, что с головы стекают капельки пота и капают на бетон, а через несколько минут самые кончики пальцев начинают светиться, сначала слабо, а затем ярче.
Крепко прижимаю руку к лодыжке Эми. Затем посылаю Сияние, словно лучик света направляется от меня к ней, не слишком сильно или быстро, но надеюсь, достаточно, чтобы принести хоть какую-то пользу.
Эми вздыхает, и перестает плакать. Я сижу, наблюдая за ней. Не могу сказать, что вообще как-то помогала ей.
Пирс возвращается с виноватым видом.
– Я никого не могу найти, чтобы отвезти вас. Мне придется сбегать и взять свою машину, но она на другой стороне кампуса, так что это займет немного времени. Как ты себя чувствуешь?
– Уже лучше, – говорит она. – Не так больно, как раньше.
Он снова становится рядом с ней на колени и осматривает ее лодыжку.
– Она, на самом деле, выглядит лучше, и не опухшая. Может быть, ты просто подвернула ее. Можешь попробовать пройтись?
Она встает и осторожно переносит вес на ушибленную ногу. Мы с Пирсом наблюдаем, как хромая она делает несколько шагов, затем возвращается к нам.
– Сейчас уже лучше, – признает она. – Боже мой, у меня что, истерика? – Она смеется, и в ее голосе полно облегчения.
– Давай вернемся в твою комнату, – быстро бормочу я. – Тебе еще надо приложить лед, да, Пирс?
– Безусловно, – говорит он, и, встав по обе стороны от нее, мы медленно ведем ее в «Робл».
– Спасибо, что выручила меня сегодня, – говорит мне Эми, после того как она расположилась в своей комнате с плотно обернутой в эластичный бинт ногой, опираясь на стопку подушек, с мешочком льда на лодыжке. – Не знаю, что бы я без тебя делала. Ты – палочка-выручалочка.
– Не за что, – говорю я, и не могу удержаться от широкой улыбки.
Я действительно помогла ей, уже потом думаю я, вернувшись в свою комнату. Солнце почти взошло, но Ван Чэнь еще не вернулась. Я лежу на маленькой двуспальной кровати, уставившись на поврежденный водой потолок. Я хочу спать, но во мне по-прежнему слишком много адреналина из-за того, что я так открыто использовала свою силу. Но я сделала это. Сделала это, продолжаю я думать снова и снова. Я исцелила эту девушку. И это было потрясающее чувство. Я правильно поступила.
Это наводит меня на еще одну безумную идею.
Думаю, что возможно, я захотела бы стать слушателем подготовительных медицинских курсов.
Доктор Дей, академический советник в «Робл», отрывается от своего компьютера. Она достаточно воспитана, чтобы не выглядеть слишком удивленной, когда я ворвалась в ее кабинет и сообщила ей, что намерена стать врачом. Она просто кивает, и у нее уходит около минуты, чтобы просмотреть мое расписание.
– Если ты планируешь стать врачом, чей профилирующий предмет обычно биология или биология человека, мы должны зачислить тебя на химию 31x, – говорит она. – Это необходимое условие для большинства других курсов по биологии, и если ты не начнешь его этой осенью, тебе придется ждать до следующей осени, чтобы начать основные занятия.
– Хорошо, – говорю я. – Я люблю химию. Я проходила подготовительные курсы по химии в прошлом году.
Она смотрит на меня поверх очков.
– Этот курс может быть немного сложный, – предупреждает она меня. – Занятие три раза в неделю, потом раз в две недели проводится дискуссионное заседание во главе с аспирантом, плюс еще пару часа в неделю в лаборатории. Весь курс биологии может быть довольно высокой интенсивности. Вы готовы к этому?
– Я справлюсь, – говорю я, и через меня проходит дрожь возбуждения, потому что я чувствую себя странно уверенной в этом. Я думаю о том, как было хорошо, когда лодыжка Эми вылечилась под моей рукой. Будучи врачом, я могла быть с теми людьми, которые нуждаются в исцелении больше всего. Я могла бы помогать людям. Могла бы лечить все переломы в этом мире.
Я улыбаюсь доктору Дей, и она улыбается в ответ.
– Это то, чем я хочу заняться, – говорю я ей.
– Тогда хорошо, – говорит она. – Давай начнем.
Новость о том, что я буду врачом, все воспринимают по-разному. Ван Чэнь, например, которая сама учится на врача, реагирует так, как будто я вдруг стала ее соперницей. В течение нескольких дней она говорит мне не больше двух слов, маневрируя по нашей крошечной комнате в холодном молчании, пока не понимает, что мы вместе посещаем этот безумно трудный курс, и я довольно хорошо знаю химию.
И тогда она быстро добреет ко мне. Я слышу, как по телефону она говорит своей матери в Мандарине, что я хорошая девочка, и очень умная. Я стараюсь не улыбаться, когда слышу это.
Анжеле сразу понравилась идея, что я буду врачом. Ее точные слова – «это очень здорово».
– Знаешь, я считаю, что мы должны использовать наш дар в хороших целях, а не просто хранить его, до тех пор, пока от нас не потребуется выполнить какой-то ангельский долг. Если ты в состоянии перенести всю кровь и кишки, чего я абсолютно не могу сделать, то слава тебе, ты должна заняться этим.
А вот Кристиан не считает, что это хорошая идея.
– Доктор, – повторяет он, когда я рассказываю ему. – С чего бы это вдруг?
Я рассказываю о беге всей группой, о чудесном исцелении лодыжки Эми и моем последующем озарении. Я ожидаю, что это произведет на него впечатление. Что он будет рад за меня. Одобрит. Но он хмурится.
– Я вижу, тебе не нравится. Почему?
– Это слишком рискованно. – Похоже, он хочет сказать что-то еще, но мы стоим на переполненном тротуаре перед Стэнфордским книжным магазином, где я столкнулась с ним, выходя с охапкой поэтических сборников для занятий по гуманитарным наукам и гигантским десяти фунтовым учебником по химии «Теория Превращения», который и явился причиной этого разговора.
– «Тебя могут поймать, когда ты будешь использовать Сияние», – говорит он в моей голове.
– «Расслабься», – отвечаю я. – «Я не собираюсь начинать исцелять людей прямо сейчас. Я рассматриваю это, как вполне возможную карьеру, вот и все. Не велика важность».
Но кажется, что это важно. Такое чувство, что в моей жизни, наконец, за неимением лучшего слова, появилась цель, не просто быть ангелом, а приносить пользу. Это кажется таким правильным.
Он вздыхает.
«Я понимаю», – говорит он. – «Я тоже хочу помогать людям. Но мы должны скрывать наш дар, Клара. Тебе повезло, что эта девушка, которую ты исцелила, не видела, что ты сделала. Как бы ты ей объяснила это? Что бы ты делала, если бы она ходила по кампусу и рассказывала всем про твои волшебные светящиеся руки?»
У меня нет ответа. Я вздернула подбородок.
– «Но она не заметила. Я буду осторожной. Буду использовать Сияние только, когда это безопасно, а в остальных случаях буду пользоваться обычными медицинскими препаратами. Вот почему я хочу стать врачом. У меня есть дар исцелять людей, Кристиан. Как я могу не использовать его?»
Мы стоим так минуту, сцепившись в молчаливом споре о том, стоит ли рисковать или нет, пока не становится ясно, что ни один из нас не собирается изменить решение.
– Я должна идти, – наконец, говорю я, стараясь не дуться. – Мне надо решить ряд задач по квантовой механике, конечно если ты не думаешь, что это слишком опасно для меня.
– Клара, – начинает Кристиан. – Я думаю, что это здорово, что ты выбрала свой путь, но все это до первой ошибки, – говорит он. – Всего один раз тебя застукает не тот человек, и они выяснят, кто ты такая, и начнут преследовать тебя.
Я качаю головой.
– Я не могу провести всю жизнь, боясь чернокрылых призраков. Я должна прожить свою жизнь, Кристиан. Я не буду глупо рисковать Сиянием, но и не буду сидеть и ждать, когда сбудутся мои видения, чтобы применить ее.
При слове видения в нем зашевелилось новое беспокойство, и я вспоминаю, что он обещал что-то рассказать мне. Но я не хочу слышать об этом сейчас. Мне хочется злиться.
Я переместила книги в другую руку.
– Я должна бежать. Я найду тебя позже.
– Хорошо, – говорит он сухо. – Увидимся.
Мне не нравится, что возвращаясь к себе в общежитие, я испытываю ощущение нависшей надо мной тучи.
И совсем не имеет значения, что я говорила о нежелании бояться. Я всегда, в той или иной форме от чего-то убегаю.
ГЛАВА 3. БЕЛЫЙ ПАЛИСАДНИК
На этот раз во тьме я была не одна, где-то позади, слышалось чьё-то прерывистое дыхание.
Я всё ещё ничего вижу, не могу сообразить, где нахожусь, хотя это уже N-ный раз, когда меня посещает видение. Как всегда, вокруг темнота. Я стараюсь хранить молчание, не шевелюсь и даже не дышу, так что даже не могу определить, что меня окружает. Пол с наклоном. На полу ковёр. Лёгкий запах сэндвичей, свежей краски, и ещё один: отчётливая мужская нотка, типа дезодоранта или лосьона после бритья. И ещё дыхание. Думаю, близко. Если повернусь и протяну руку, то смогу его коснуться.
Над нашими головами слышатся шаги: гулкие и тяжёлые, будто люди спускаются вниз по ступенькам. Моё тело напрягается. Нас найдут. Каким-то образом я это знаю. В своих видениях я видела это сотни раз. Я вижу это прямо сейчас. Хочу покончить с этим, хочу вызвать Сияние, но не вызываю, надеюсь, что на этот раз этого не случится. Всё ещё надеюсь.
Позади меня раздаётся какой-то шум, странный и пронзительный, похожий на кошачий вопль или крик птицы. Я оборачиваюсь на звук.
Мгновенная тишина.
Затем в глаза бьёт вспышка света, ослепляя меня. Я дёргаюсь, резко отворачиваясь.
– Клара, вниз! – кричит чей-то голос, и в это безумное суматошное мгновение я вдруг понимаю, кто находится рядом, потому что я узнаю его голос везде, и вижу себя пригибающейся вперёд, вверх, потому что какая-то часть меня знает, что я должна бежать.
Я просыпаюсь от солнечного луча, упавшего на моё лицо. Мне требуется всего лишь мгновение, чтобы понять, где я нахожусь: спальня в кампусе «Робл». Комната залита солнечным светом. Вдалеке слышны колокола Мемориальной церкви. Пахнет стиральным порошком и свежезаточенными карандашами. Я в Стэнфорде уже больше недели, и эта комната домом пока не ощущается.
Мои простыни запутались в ногах. Наверное, я на самом деле пыталась бежать. Я лежала примерно минуту, глубоко дыша животом, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.
Кристиан там. В видении. Со мной.
«Разумеется, Кристиан там», – думаю я, хотя всё ещё на него злюсь. – «Он присутствовал в каждом моём видении, так почему бы ему не быть в этом?»
Но это меня каким-то образом успокаивает.
Я поднимаюсь и смотрю на Ван Чэнь, которая спит на кровати у противоположной стены, легонько похрапывая. Выпутавшись из простыней, я натягиваю какие-то джинсы, влезаю в худи, каким-то образом, мне удаётся собрать волосы в конский хвост, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить соседку.
Когда я выхожу наружу, то замечаю большую птицу, сидящую на фонарном столбе рядом со спальней, тёмный силуэт на фоне предрассветного неба. Она поворачивает голову и смотрит на меня. Я останавливаюсь.
У меня всегда были сложные отношения с птицами. Ещё до того, как я узнала, что во мне течёт ангельская кровь, я понимала, что в том, как затихают птицы, когда я прохожу мимо, было что-то неправильное, и когда они летели за мной, и иногда, когда я была вся-такая-счастливая, они пикировали на меня, но не враждебно, а в смысле хочу-посмотреть-на-тебя-поближе. Думаю, что одной из опасностей иметь личные крылья из перьев, даже если большую часть времени они скрыты, является то, что вы привлекаете внимание остальных крылатых созданий.
Однажды, когда мы с Такером были на пикнике в лесу, то в какой-то момент подняли головы и увидели, что нас окружают целые гроздья птиц, не только таких, как обычные грабители лагерей – сойки, которые так и норовят стащить вашу еду, но и жаворонков, ласточек, крапивников, и даже некоторых разновидностей поползней, которые, как сказал Такер, чрезвычайно редки, ими были увешаны все ветки окружающих наш стол деревьев.
– «Ты словно из диснеевского мультфильма, Морковка», – поддразнил меня Такер. – «Могла бы заставить их смастерить тебе платье или что-нибудь такое».
Но эта птица почему-то ощущается по-другому. Думаю, это ворон: чёрный, как смоль, с острым, слегка крючковатым клювом, расположился на верхушке столба, прямо как картинка из произведения Эдгара Аллана По. Смотрит на меня. Молча. Задумчиво. Неторопливо.
Билли как-то сказала, что Чёрные Крылья могут превращаться в птиц. Это единственный способ для них чтобы летать; иначе скорбь тянет их книзу. Так обычный ли это ворон?
Я смотрю на него искоса. Он наклоняет голову в мою сторону и снова пристально глядит на меня немигающими жёлтыми глазами.
Страх, подобно ледяной струйке, стекает вниз по спине.
– «Ну же, Клара», – говорю я себе. – «Это всего лишь птица».
Я смеюсь над собой и быстро прохожу мимо, обхватывая себя руками из-за холодного утреннего воздуха. Птица пронзительно кричит. Это резкое, неприятно диссонирующее предупреждение, которое отзывается покалыванием в затылке. Я продолжаю идти. Через несколько шагов я оглядываюсь через плечо на фонарный столб.
Птица исчезла.
Я вздыхаю. Говорю себе, что становлюсь параноиком, что просто напугалась из-за видения. Я стараюсь выбросить из головы мысли о птице и опять начинаю идти. Быстро. Прежде чем осознаю это, я пересекаю кампус и останавливаюсь под окном Кристиана, расхаживая по тротуару взад-вперёд, потому что точно не знаю, что я здесь делаю.
Прежде всего, я должна поговорить с ним о моём видении, но ещё была слишком расстроена, оттого что ему не понравилась моя идея быть врачом. Я должна была поговорить с ним ещё до этого. Мы были здесь уже две недели, и никто из нас ни разу не заговорил о видениях, целях и других около ангельских штучках. Мы играли в студентов-первокурсников, делая вид, что у нас нет никаких серьёзных дел, а только знакомясь и выясняя, в каких кабинетах проходят наши занятия, и стараясь не выглядеть законченными идиотами в этом колледже, где у всех такой вид, будто они гении.
Но я должна поговорить с ним сейчас. Мне нужно это сделать. Проверяю свой IPhone. 7.15 утра. Слишком рано для беседы на тему допустим-ты-в-моём-видении.
– «Клара?» – Его сонный голос звучит в голове.
– «О, чёрт, прости. Я не хотела тебя будить».
– «Где ты?»
– «Снаружи». – Я набираю его номер.
Он отвечает после первого гудка.
– Что случилось? С тобой всё в порядке?
– Хочешь прогуляться? – спрашиваю его я. – Знаю, сейчас слишком рано.
Я почти вижу, как он улыбается на том конце линии.
– Абсолютно точно. Давай прогуляемся.
– Хорошо.
– Но для начала дай мне натянуть какие-нибудь штаны.
– Давай, натягивай, – говорю я, радуясь, что он не видит, что я вся пунцовая от мысли увидеть его в боксерах. – Я буду здесь.
Он появляется пятью минутами позже, в джинсах и новенькой толстовке с эмблемой Стэнфорда. Его волосы в беспорядке. Он хочет обнять меня, но сдерживается. У него легче на душе оттого, что видит меня после нашего спора в книжном магазине неделю назад. Он хочет извиниться. Хочет сказать, что окажет мне чёртову поддержку во всём, на что я решусь.
Он не должен говорить мне об этом вслух.
– Спасибо, – бормочу я. – Это так много для меня значит.
– Так что происходит? – спрашивает он.
Я не знаю, с чего начать.
– Не хочешь на какое-то время покинуть кампус?
– Конечно, – отвечает он, я замечаю искорку любопытства в зелёных глазах. – У меня нет занятий до одиннадцати.
Я разворачиваюсь, чтобы вернуться к «Робл».
– Догоняй, – бросаю через плечо.
Он ускоряет шаг, чтобы идти рядом.
– Давай возьмём машину.
Двадцатью минутами спустя, мы уже едем в районе Маунтейн-Вью, моего прежнего места жительства.
– Улица Милосердия, – читает Кристиан, когда мы проезжаем пригород в поисках моего любимого кафе, где можно поесть пончики с кленовым сиропом, которые настолько хороши, что хочется кричать от восторга. – Церковная улица, улица Надежды. Думаю, здесь какая-то тематика.
– Кристиан, это же просто названия. Я думаю, кто-то просто посмеялся, поместив здание муниципалитета на Кастро3 между Церковной и Милосердия. Вот и всё. – Я посмотрелась в зеркальце и выяснила, что не готова посмотреть в его переливчато-золотистые глаза, неотрывно и пристально глядящие на меня.
Я отвожу взгляд.
Не знаю, что он ждёт от меня теперь, когда я официально одна. Я не знаю, что я жду от себя. Я не знаю, что мне делать.
– Я ничего не жду, Клара, – произносит он, не глядя на меня. – Если ты хочешь встречаться со мной, замечательно. Если захочешь какого-то перерыва, то я тоже согласен.
На душе у меня становится легче. Мы сможем разобраться с этим «мы принадлежим друг другу» не торопясь, выяснить, что это на самом деле означает. Нам не надо спешить. Мы можем быть друзьями.
– Спасибо, – говорю я. – И имей в виду, я бы не стала просить тебя погулять со мной, если бы я не захотела прогуляться с тобой. «Ты мой лучший друг» хочу сказать я, но почему-то этого не делаю.
Он улыбается.
– Отвези меня к своему дому. Хочу посмотреть, где ты жила.
Неловкие слова официально закончились. Покорно еду прямиком к моему старому дому. Но это не мой дом. Теперь уже не мой. Это уже чей-то чужой дом, и от этой мысли мне становится грустно: кто-то другой спит в моей комнате, кто-то другой стоит у окна кухни, где раньше любила стоять мама, наблюдая, как колибри порхают с цветка на цветок на заднем дворе. Но это жизнь, убеждаю я себя. Это означает стать взрослым. Оставить за собой прежнюю жизнь. Двигаться вперёд.
Над рядами домов уже встаёт солнце, когда мы добрались до моей улицы. Водяные фонтанчики для поливки газона сплетают воздушные сети из белого тумана. Я опускаю боковое стекло и держу руль правой рукой, а через пальцы левой пропускаю поток прохладного утреннего воздуха. Он так чудесно пахнет мокрым цементом и свежескошенной травой, от домов доносятся вкусные запахи жарящегося бекона и блинчиков, аромат садовых роз и цветов магнолии, запахи моей прежней жизни. Было как-то нереально ехать по знакомым улицам с деревьями по сторонам, видя всё те же машины, припаркованные у дороги, тех же людей, направляющихся на работу, тех же детей, идущих в школу, только немного подросших с последнего раза, когда я их видела. Кажется, что время здесь замерло, и ни этих двух последних лет, и ни всего того сумасшествия, произошедшего в Вайоминге, никогда не было.
Я паркую машину на улице напротив моего прежнего дома.
– Красивый, – говорит Кристиан, внимательно рассматривая в открытое окно, зелёный с голубыми ставнями большой двухэтажный дом, который был мне родным первые шестнадцать лет жизни. Белый палисадник и всё такое.
– Да, моя мама придерживалась традиций.
Дом тоже выглядел по-прежнему. Я не могу оторвать взгляда от баскетбольного кольца, закреплённого над гаражом. Я почти слышу, как тренируется Джеффри, ритмичные удары мяча о цемент, слышу, как он бежит, резко вдыхает во время прыжка и кладёт мяч точно в корзину, звук удара о щит, свист сетки, слышу, как Джеффри шипяще выдыхает «мило» сквозь зубы. Сколько же раз я делала своё домашнее задание, сопровождаемая всеми этими звуками на заднем дворе?
– Чёрт, да повернись же, – произносит Кристиан.
Я поворачиваюсь к нему.
– Ему шестнадцать, Кристиан. У него должен быть дом. У него должен быть кто-то, заботящийся о нём.
– Джеффри сильный. Он сам со всем справится. Ты действительно хочешь, чтобы он вернулся домой, заперся там и так далее?
– Нет, – признаю я. – Я просто беспокоюсь.
– Ты хорошая сестра, – замечает он.
Я невесело усмехаюсь.
– От меня ему достаются одни неприятности.
– Ты любишь его. И помогла бы ему, если бы знала, через что ему предстояло бы пройти.
Я не встречаюсь с ним взглядом.
– Откуда тебе знать? Может, я рассорилась бы с ним и одержимо продолжала заниматься своими делами. У меня это хорошо получается.
Кристиан задерживает дыхание, затем твёрдо говорит.
– Ты не виновата, Клара.
Я так хочу ему верить.
Между нами снова молчание, на этот раз тяжёлое.
Я должна рассказать ему о видении. Я не должна больше тянуть. Я даже не понимаю, почему ему не рассказываю.
– Так расскажи, – говорит он, опираясь локтями на край окна.
Так что я отбарабаниваю ему все подробности, которые помню, заканчивая своим открытием, что это он там со мной, он, в тёмной комнате. Как он кричит на меня, чтобы я пригнулась.
После моих слов он какое-то время молчит.
– Хорошо. Это видение не очень реальное, верно?
– Да, в нём довольно много темноты и адреналина, на данный момент. Что ты о нём думаешь?
Он озадаченно качает головой.
– А что думает Анжела?
Я неловко ёрзаю на сиденье.
– По правде говоря, мы об этом не разговаривали.
Он смотрит на моё лицо, его глаза слегка прищурены.
– Ты кому-нибудь ещё рассказывала? – Он видит вину, написанную у меня на лице. – Почему нет?
Я вздыхаю.
– Я не знаю.
– Почему ты не рассказала Билли? Ведь ты понимаешь, что именно по этой причине она и стала твоим опекуном, чтобы помочь в преодолении таких ситуаций.
– Наверное, потому что она не моя мама.
– Билли недавно вышла замуж, – объясняю я. – И не хочу в её медовый месяц изливать ей свою депрессивную душу, а Анжела, ну, у неё своя личная жизнь в Италии.
– Что за личная жизнь? – спрашивает он, хмурясь.
Я прикусываю себе язык. Мне хочется, чтобы можно было рассказать ему про Пена.
– Кто такой Пен? – Чуть заметно улыбаясь, спрашивает Кристиан, довольный, что смог столько раскопать в моей голове. – Постой, разве это не тот ангел, который на протяжении всех этих лет рассказывал Анжеле о Чёрных Крыльях? – Он широко раскрывает глаза, встречаясь со мной взглядом. – Это он – таинственный итальянский бойфренд?
Его вопрос официален. Я – полный отстой в хранении секретов, особенно от него.
– Эй! Не надо лезть в мою голову! Я не могу просто рассказать это! – Бурчу я. – Я обещала.
– Тогда перестань об этом думать, – говорит он, как тот, кто говорит вам не думать о слонах, и, конечно, картинка слона тут же появляется в вашей голове. – Стоп. Анжела и ангел. Что там было о серых крыльях?
– Кристиан!
– Он ведь не Чёрное Крыло, правда? – На лице Кристиана искреннее беспокойство, которое появляется всякий раз, как только заходит речь о Чёрных Крыльях. Ведь они убили его мать.
– Нет, он не такой. – Останавливаю я себя. – Кристиан, мне надо было тебе это об этом рассказать.
– Прости, – тихо говорит он, только вид у него нисколько не виноватый. – Итак, гм, вернёмся к твоему видению. И зачем ты так долго держала это в себе. Потому что, я почти в этом уверен, тебе разрешили это сделать.
Я расслабилась, так как разговор ушёл от опасной темы под названием «Анжела», хотя говорить о видении не намного легче. Я вздыхаю.
