Текст книги "Зомби в Якутске (сборник) (СИ)"
Автор книги: Шимун Врочек
Соавторы: Александр Фролов,Андрей Брэм,Кэри Анисимова,Гаврил Калачев,Егор Карпов,Георгий Декаев,Михаил Григорьев,Николай Кирьянов,Маргарита Туприна,Айхал Михайлов
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Маргарита Туприна
ДНЕВНИКИ ЗОМБИ
Понедельник, 9:33
Дорогой Дневник! Сегодня я, придя на работу, как обычно, залез вконтакты. Но, вместо бесцельного разглядывания новых прикольных аватарок друзей (которых, кстати уже 2486))), я получил мощной вспышкой в глаза. Было очень неприятно, я уж думал, что ослеп.
Не понял, откуда вспышка, из самого компа или из вконтактов. Заорал, прижал руки к глазам, а потом вдруг понял, что жутко проголодался, и хочется мне не абы чего, а человечины…
Поблизости были только: Альбина, тупая пиарщица, считающая себя гламурной красавицей, и недоумок Константин, начинающий курьер на полставки. Мой рев боли и обиды постепенно переходил в рев озлобленного голода – стервятины или гомосятины не хотелось, вдруг заразно. А жрать охота.
С новоприобретенным рефлексом – ходить, вытянув руки, я, почему-то приволакивая ноги, вышел прочь из кабинета «рекламщиков» (мы так себя гордо называли). Вслед мне неслись визгливые вопросы, как я себя чувствую и что со мной случилось. Я не понял, кто из двух коллег заботливо визжал. Мне хотелось или утолить голод, или дружеского совета, как и с кем это сделать. Я мог думать только об этом.
9:56
Выйдя в офисный коридор, увидел всех четверых куриц из бухгалтерии. У главной мимика при виде меня стала невыносимо высокомерной.
– Че эта младежь, не ра-аботаете? А-апять к своему Коле а-апахмеляться?
Коля – это наш славный сисадмин. Да, я иногда с ним выпиваю. Это правда. Но всегда после работы! А не до! Что-то в этом роде я хотел сказать этой крашеной пеляди, косящей под блондинку. Но получилось что-то вроде:
– Агррр!.. Агхрр!.. – Мда уж. Да ладно, хрен с ней, решил я, хрен с ней и ее бандой вечно недовольных, а сегодня и неаппетитных куриц. Решил вообще их не трогать, хотя это они в коридоре лясы точат – типа утренняя очередь в туалет. Я-то делами занят, выполняя зов вспышки. Нет, не так – Вспышки, с главной буквы, а может, даже курсивом —
Вспышки…
– Че сказал? – совершенно базарно понеслось мне вслед. Собрав все силы во рту, кое-как произнес:
– Ид-ди тты!.. Нне х-х-хоч-чу т-теб-бя!.. – Не хочу тебя есть, такая ты мерзкая, хотел я сказать, но сил хватило лишь на первую часть.
– Ой-ой, тебя будто кто-то хочет! Тоже мне, секс-символ нашелся! – и хохот.
Хоть и стервы, а обидно слышать такое. Я же молодой, красивый, успешный! Хотел даже развернуться, вернуться к ним и пару раз покусать за места, которые они так старательно и гордо обтягивают. Но стало лень – двигаюсь я теперь медленно, неповоротливо. К тому же в отражении на коридорном окне я увидел, что мои визжащие коллеги надоумились выглянуть в коридор и посмотреть, как я там. Их головы смешно торчали из-за двери и крутились как у бородатой неясыти (на Нэшнл Джиографик про птиц передачу смотрел).
Изо всех сил волоча ноги, сворачиваю к Коле. Его каморка была непривычно светлой, по-настоящему светлой – от окна, от солнечного света. Приглядевшись слабоватыми еще глазами, увидел, что плотные шторы «от бликов» сорваны и кучкой лежат на полу.
– Ааррр? Охрр? – зову я друга.
– Охрр… Охрр…
Я почему-то сразу понял, что кореш мой лежит под шторной кучей, что он в панике после
Вспышки (он тоже ее видел!) крутился по кабинету и сорвал на себя затемнительные занавеси…
Я кучу времени помогал Колямбе выпутываться из этой гребаной ткани. Как это было сложно! Мы оба такие теперь непластичные, и еще мешают руки, почти все время вытянутые вперед. Почему даже вспомнил, как в детском саду зарядку делали: «Раз-два, сели-встали, руки вперед, дышим носом! Раз-два…»
12:12
Дорогой Дневник! Не поверишь! Я же зомби! Зомби!!! Доперло!
Я по этой теме мало что знаю. Смотрел где-то года полтора назад как его… Эээмм… Зомбиленд! Вспомнил… Что-то там правила какие-то были, типа, первыми умирают толстяки, стреляй сразу… Черт, когда фильм смотрел, он казался мне смешным. Еще, конечно, смотрел 28 дней и 28 недель спустя. Там смертельный вирус выпустили тупые гринписовцы или кто-то в этом роде. А зомби блевались кровью.
Что-то же было еще… А, «Я – легенда» с Уиллом Смитом. Там зомби были такие нарисованные, гы-гы-гы, как люди без кожи. Даже зомби-собаки были. Кстати, надо не забыть попробовать травануть собаку. Вдруг мы с ней тоже поймем друг друга без слов, как с Колямбой и Директором.
Чуть не забыл – Директор наш тоже стал зомби. Потому что он тоже с утра сидел в соцсетях. Когда он вышел из своего кабинета за мясом, мы это четко поняли из его «Агх-агхррр!», его личный охранник-водитель Евдоким, врубившись раньше всех в происходящее, попытался убить Директора. Убить пытался вроде большим фарфоровым чорооном с позолотой. Ну, хоть на что-то эта штуковина пригодилась. Хотя нет, у Евдокима же не получилось убить Директора по-настоящему. Так, лицо только покоцал, а сувенир зазря разбил.
Кстати, Директор первым, как настоящий лидер, покусал человека и сделал его одним из нас. Директор хотел съесть сопротивляющегося Евдокима, но он оказался очень невкусным, к том же, как я уже говорил, дрался чорооном. В этот момент мы с Колей пришли в приемную, где они и валялись. Этого качка стало корчить – видимо, зомби-токсины попали ему в кровь после довольно глубоких укусов Директора. Потом Евдоким встал, руки вытянул, глаза закатил и нас стало четверо, как Арамис, Д’артаньян и кто-то там еще. А, Атос и Портос!! Что-то я очень забывчивый.
Минусов зомби-жизни все больше, меня это беспокоит.
Так вот, очнулся Евдоким, встает и как-то нам стало понятно, что пока мы на него пялились втроем, все работники, во главе с секретаршей Ольгой, куда-то делись. Или убежали, или спрятались. Даже мои истерично-безмозглые стерва и гей.
Директор наш – ох и умный же он! – предложил пойти поесть в другом месте, где люди не такие злобно-неаппетитные. Например, поехать в ресторан «Маргарита». Мы выковыляли на улицу, неловко скатились по лестнице – ноги-то как в гипсе, плохо гнутся – Коля даже руку сломал, сунув случайно ее, руку торчащую, в прутья перил, пока скатывался. Но он сказал «ахдж», и мы перестали за него тревожиться – если не болит, значит, все нормуль, а перекрученная рука смотрится очень даже ничего, колоритно.
Ну, решили поехать на директоровом крузере. Мы с Колямбой сзади, Евдоким за рулем. Выезжаем с парковки нормально, машин других мало, людей и подавно след простыл. А потом на дороге водителя как-то странно занесло, врезались в другую машину, вылетели все через стекло, совсем как в мультиках! Все вылетели, кроме Евдокима, он в лепешку, руль промеж лопаток торчит, а руки шевелятся. Он нам помахал на прощанье, я так думаю. Мы так думаем.
Кстати, у нас что-то вроде коллективного сознания появляется. Интересно, это минус или плюс?
Короче, пешком начали топать. А люди все пялятся, будто трех мужиков в крови не видели. Ладно, ладно, не просто в крови, а с торчащими в разные стороны ребрами и вытекающими органами.
Я иду и думаю, что это несправедливо – Директор при нормальной жизни был главным, и теперь лидерство на себя взял. Поэтому я, решив проявить независимость и инициативность, решил утолить голод прямо на улице. Не буду я шестеркой. И вообще, я первым стал зомби! Короче, остановился я, поозирался, головой кручу, как неясыть. Увидел детей – детей мне жалко стало. Старушку – она производила впечатление немывшейся много дней, если не месяцев, гадость. О! Вот! Мужик упитанный идет!..
Чуть позже, тот же день.
Дорогой Дневник! Уже и не знаю, сколько времени. Нас, зомби, очень стало много. Если б я сохранил свой сарказм, то сказал бы, что теперь-то точно видно, кто работал, а кто вконтактах сидел.
Так вот, я отбился от своего мини-стада, пошел на мужика упитанного, а он, сволочь, заорал, взял с земли какую-то ржавую трубу и на меня!.. Сперва досталось по рукам – кстати, когда ходишь, вытянув руки, как-то легче держишь равновесие. Потом ударил по голове, я уж думал, все, хана. Конечно, я упал, а сволочь эта еще и подлым образом попинала по той же бедной голове, прежде чем убежать.
Пока я неуклюже вставал, кто-то успел вызвать милицию и скорую. Медики первыми приехали, ко мне подбегают, и снова укладывают на землю. Все усилия мои насмарку! Щупают они меня, тычут в разные места, а мне и не щекотно, оказывается. Короче, удивили они меня – решили в больницу везти. Я пытаюсь им сказать, что я мертвый уже, и помощь эта на фиг мне не нужна, но они всей бригадой успокаивают что-то, говорят, у меня шок. Конечно, у меня шок!
В общем, парниша тот, который вроде как медбрат, врачихин помогайка, сильный такой – запихал меня в санитарку, а я сказать ничего не могу – только мычу. Ну, разозлился, решил его укусить. И вдруг водитель, который вроде как герой эпизодический, неожиданно отпихивает меня вон, и начинает кусать медбрата. Когда он успел стать зомби? Я проморгал, не до него мне было.
А потом хаос такой начался, милиция приехала, орут, кто-то с пистолетом бегает, народу – немерено собралось. Пробка, кто-то сигналит, кто-то ревет, кто-то меня снова с ног сбил, врачиха орет. Я барахтаюсь на земле, и тут кто-то допер: «Зомби! Зомби!» орет. Тут хаос удвоился, утроился, началось всеобщее безобразие. Кто-то даже смеялся, я сам слышал. Короче, чудом мне удалось встать наконец-таки, и я побежал, своей новой смешной манерой, вытянув руки, мыча и прихрамывая.
Не успел пробежать и ста метров, как слышу в голове голос:
– Стой, дурак! Подожди!
– Ты кто? – спрашиваю мысленно, не оглядываясь – сосредоточен был на беге.
– Уйбаан.
– Какой на хрен Уйбаан?
– Водитель скорой.
– Аа. А как там медбрат? – спрашиваю, не без горечи.
– Отбился же, эмэhэ.
Короче говоря, я с Иваном все-таки пошел, к нему домой. Он сказал, нам надо сил набраться, а у него дома родственники нелюбимые из деревни гостят. Я, чуть ли не похихикивая от предвкушения и обеда, и мести всем непрошенным гостям («за всех ответите!»), неуклюже и весело бежал рядом с Иваном…
Чуть позже, тем же днем.
Мы услышали, как голос медбрата таки присоединился к нашему коллективному сознанию. Кстати, чем больше нас становилось, тем быстрее новенькие адаптировались. Это я, бедолага, первый блин, который комом.
Так вот, пробегаем мы с Иваном мимо ДП-1 (направляемся на Ярославского), там чиновник какой-то на парковке стоит. Увидел нас, лицо такое надменно-злое сразу стало (я вспомнил бухгалтершу, начал нервничать). И орет что-то невразумительное про парад зомби, который запретили. Хотел я ему растолковать, что к чему, мычать даже что-то начал.
Кстати! Я как-то быстро деградирую: уже и на «Агрр!» усилий не хватает, только мычу, как бык кастрированный. Это ужасно. И соображаю медленно, нелогично.
Так вот, решил я мужику рассказать, чё да как, все мычу уже что-то, вдруг доходит, что эффективнее было бы продемонстрировать новые порядки. Это, наверное, стадное чувство мне подсказало. Хотя нет, это скорее голос голода (я его пытался в себе хоть на минуту подавить, увлекая свою голову другими мыслями – о беге, например, еще пытался сконцентрировать внимание на своих многострадальных руках – без толку). И потом только вдохновенно озаряюсь мыслью – не парся, съешь дядьку! Тут голос Ивана доминантно так вторгается в меня:
– Не трогай его, съесть не успеешь, отобьется – вишь, на высоких постах без умения драться никак, а превратишь его в зомби – он всех нас без обеда оставит. Видно же, жадный черт.
Такие вот дела. Оказывается, быть зомби довольно хлопотно. Приходиться продумывать некоторые шаги.
Вечером.
Дорогой Дневник! Не дошли мы до Ивана. Его грузовик размазал по дороге. Ошметочки некоторые время еще шевелились. Бедняжка. Но лучше он, чем я. О, Боже, я такой эгоист! Ну да ладно.
Директор меня нашел. Все-таки командное сознание – это минус. Никакого уединения. Колямба тоже пал жертвой самозащиты. Я завидую нормальным людям. Я голоден, устал, кажется, отморозил себе руки, ноги (они, оказывается, почему-то босые).
Мне хочется плакать. Ненавижу вконтакты!
Что мне делать?
Домой в таком виде возвращаться нельзя – мама расстроиться и расплачется, а папа – мент, он меня расстреляет.
К девушке своей тоже не получится – я ее видел сегодня, она одна из нас. Она некрасивая стала, кровь и мясо ей не идет. Агрессивные девушки вообще всегда меня немного пугали.
Так вот, Директор нашел меня, хотел, чтоб я присоединился к большому теперь уже стаду. И тут я понял, что не хочу больше никому подчиняться. Хватит с меня. Теперь, когда я такой беспредельщик, правилам подчиняться не буду. Я даже порычал на своего директора. Кстати, бывшего директора (и с маленькой буквы).
Думаю, я пойду в магазин, поем там говядины. Все лучше, чем ничего. Да-да, остальные будут надо мной смеяться, а мне по фиг.
Я чувствую, что мне дан второй шанс – быть таким, каким захочу. Пусть в таком виде, пусть я неполноценный, зато свободный.
Пойду к себе на дачу, доковыляю как-нибудь. Там пережду в булусе первые недели хаоса. А мясо… Ну и хрен с ним, мясом, буду зомби-вегетаринцем.
Индивидуальность, какая-никакая.
Андрей Брэм
МУЧИН КРЕСТ
Кладбище «Мучин Крест» являлось местом, где хоронили погибших и умерших арестантов якутской тюрьмы, которая находилась неподалеку. «Мучин Крест» считался кладбищем для бедных слоев населения: кроме арестантов туда свозили умерших на морозе бродяг.
Настоящие границы этого кладбища неизвестны.
Предположительная площадь на карте современного г. Якутска соответствует 140 кварталу (от пересечения ул. Дзержинского и Ф. Попова и почти до ул. Кальвица).
Непонятно – что за суета происходит в немецких окопах: все надели на головы какие-то маски с огромными глазницами и с хоботами, и стали похожи на бесов из преисподней. Что – хотят напугать? Не похоже на то, что готовятся к атаке, опять каверзу удумали.
К прапорщику подошёл ротмистр Корнилов:
– Гриша, похоже, газ пускать собрались. Смотри – баллоны выкатывают.
– Что за газ?
– Хлор.
Вот оно что! В войсках было известно, что этой весной немцы атаковали союзников газом, случилось невероятно огромное количество жертв.
– Фёдор Васильевич, нас же обещали снабдить противогазами и каким-то раствором…
– Обещанного, как говорится, три года ждут, Гриша!
В то же время приказ командующего фронтом о немедленном штурме позиций неприятеля не опоздал. Или опоздал… буквально на несколько часов.
– Началось, Гриша!
– Вижу… – со стороны неприятельских окопов поплыли облака жёлто-зелёного дыма, – это же верная смерть, ваше благородие!
Но приказы не обсуждаются, вполне возможно, что эта заведомо провальная операция была частью важного стратегического плана.
– Мы давали присягу, прапорщик, – капитан, кажется, с видимым интересом рассматривал в бинокль за происходящим, – надеюсь, Гриша, ты об этом не забыл?
Григорий промолчал.
Солдаты как в гипнотическом трансе угрюмо наблюдали из-за брустверов, как к ним неумолимо приближается сама Смерть. Кто-то не выдержал:
– Бегём, хлопци!
Корнилов развернулся, выстрелил из револьвера в воздух:
– Застрелю любого, кто побежит! – это возымело действие, паника была подавлена в зародыше. Ротмистр во весь рост встал на бруствер, и так, с поднятым вверх пистолетом, скомандовал: – в ата-аку-у! За-а мно-ой! – и, уже не оглядываясь, уверенный в том, что рота пойдёт, размашисто зашагал.
Григорий, по привычке крутанув барабан нагана об предплечье, повторил команду ротного:
– В атаку, братцы! – и так же, не пригибаясь, пошёл в полный рост: нельзя подчинённым показывать пример трусости.
Поначалу неуверенно, затем смелей, солдаты стали выходить из окопов, пошли с винтовками наперевес. Отставшие ускорили шаг, цепь выровнялась. Шли молча, в полной тишине, только слышно как чёрная после дождей грязь чавкает под сапогами.
– Почему не стреляют, Фёдор Васильевич?
– На газ свой надеются, Гриша! – весело ответил ротмистр, – а мы их на штык!.. Веселей, братцы! На штык возьмём немчуру!
– На штыки, братцы!.. – раздалось и у солдат.
Странная атака: ни выстрела, ни крика, – тишина. Только клубы страшного тумана приближаются. Фронт тумана шёл по косой: облака уже приближались к левому флангу, до правого еще было далеко.
Туман достиг левого фланга, солдаты начали спотыкаться и падать. Ротмистр выстрелил в сторону немецких траншей и закричал:
– Беглы-ым, аго-онь! – команду продублировали взводные с отделёнными.
Началась беспорядочная стрельба. Стреляли больше для поднятия духа, чем на поражение: уверенные в том, что русские до них не дойдут, неприятель из окопов не высовывался. Практика показала что газ – ещё и мощное психологическое оружие: часто войска, только завидев выпускающиеся из баллонов струи жёлто-зелёного дыма, в панике обращались в бегство.
По мере вхождения атакующих в желтовато-зелёный туман, цепь редела. Григорий посмотрел на правый фланг, там наблюдалось волнение: командиры уже угрожали пистолетами и гнали в атаку упирающихся солдат, которые поняли, что их ждёт: жажда жизни оказалась сильнее позора отступления. Двоих, кажется, застрелили.
– Агонь, агонь! – щёлкая курком револьвера с уже опустошённым барабаном, продолжает кричать прапорщик, – агонь, братцы!
– Молодец, Гриша! – весело крикнул ему ротмистр, – советую зарядить револьвер, прапорщик! Всякое бывает!..
Туман неумолимо приближался к Григорию. «Раствор… раствор…». Корчась в страшных муках упал третий от него, схватившись обеими руками за горло споткнулся второй, ближний… «Как странно, воздух будто посвежел…». Григорий вынул из кармана платок, сунул в жидкую грязь под ногами, быстро прижал к лицу, и тут же все нутро пронзило нестерпимо жаркое пламя. Подкосились вмиг ослабевшие ноги, упал…
– Где огонь, Гриша? – у кровати стояли не на шутку встревоженные мать с молодой кухаркой Евдокией, – опять что-то страшное приснилось?
– А!? Где я!?
– Дома ты, Гриша. Уже с месяц как дома, сынок.
– Прости, мама… – Григорий, тряхнув чёрными кудрями, откинул одеяло в сторону, сел, – дымом что-то пахнет.
– Да это соседи с вечера печку затопили, Гриша. Вроде лето на дворе. Чего это они? Евдокия, закрой окно, в самом-то деле – сюда затягивает! Спи, сынок, спи…
Мать нежно погладила сына по плечу, на выходе из комнаты Евдокия быстро глянула на молодого хозяина странным взглядом, обе вышли из комнаты…
– Покоя не можешь найти, Григорий Павлович?
Гриша обернулся – кухарка, раскидывая овёс перед суетящимися перед ней кудахчущими курицами, смотрела на него тем же странным взглядом, что и ночью.
Сунув руки в карманы, Григорий ответил:
– А с чего это у меня покоя нет, Евдокия?
– Так ведь Настя к другому ушла, пока вы, Григорий Павлович, войну воевали!
Вроде не шутит, взгляд серьёзный. Или намекает на что? Руки в карманах сжались в кулаки:
– Твоё какое дело!?
– Так ведь жалко мне вас, места себе не находите.
– Ты, Евдокия, знай – курей да свиней корми, а в своих делах я сам разберусь!
– Револьвертом? – несмотря на полуденную жару, почудилось, будто всего обдало холодом – «откуда она знает?», – такие дела так не делаются, Григорий Павлович!
– Да пошла ты!..
Уже находясь на крыльце дома, услышал:
– Ну, ежели что, подходите, завсегда подмогну…
Тяжелее чем память о войне была весть о том, что Настя его не дождалась, ушла к другому. «Другой» – это сын известного в городе купца Онуфриева – Иннокентий. Каждый вечер перед сном, сидя на кровати, Гриша долго крутил барабан своего револьвера об предплечье и, устремив пустой взгляд в никуда, рисовал в своём воображении картины страшной мести: вечером, дождавшись молодожёнов после прогулки, он их хладнокровно убивает, или – ворвавшись ночью в их комнату, стреляет, стреляет, стреляет!.. Стреляет до тех пор, пока не закончатся патроны в барабане! А курок всё будет щёлкать вхолостую как в той атаке!.. Ишь, проходит мимо под ручку с Кешкой, не замечает, глаза отводит! А ведь какие слова жаркие говорила, когда на войну провожала: и – люблю, и жить без тебя, миленький, не смогу… Баба гулящая!
Да, гулящая!.. Одно слово – баба! Бабам верить нельзя! …Странная эта баба – Евдокия. Чего только про неё не говорят: и порчу навести может, и креста на себе не носит, и с нечистью водится. По крайней мере, работящая и семье вреда от неё не было. А то, что в церковь по воскресеньям не ходит, так это от того, что работы по хозяйству невпроворот. Наговаривают люди… Двадцатый век: паровозы, телеграф, аэропланы, а суеверия – средневековые… Или не наговаривают?.. Отчего-то люди её не любили… Да ну её, взбредёт же в голову!.. Настя…
Григорий прекратил хрустеть барабаном, сунул пистолет под матрац – нужно поспать. Сон не шёл. Белые ночи, белая луна. Гриша встал, задёрнул тяжёлые бархатные шторы, в комнате стало темней. Прошел, наверное, час. Может и два. Теперь не давал покоя интимный мужской физиологический процесс: когда-то в среде молодёжи гуляла тетрадь ссыльного социалиста Залевского с пародиями на восточные сказки, где особой изюминкой в его похабных рассказах были такие слова как «перси», «нефритовый стержень» и что-то про «бутон прекрасного цветка». Когда на молодёжных вечеринках студенты вслух это читали, гимназистки густо краснели, смущались и фыркали. Тем не менее, слушали, с плохо скрываемым интересом.
Позже, говорят, церковь предала этого Залевского анафеме, но социалист только радовался: его рукопись студенты стали размножать и распространять с ещё большим рвением. Даже в семинарию одна такая тетрадь попала. Вот этот самый «нефритовый стержень», при воспоминании о Настиных «персях» и не давал покоя. А уж то, что обильный нектар с бутона сейчас, возможно даже в сию минуту, своим осиным жалом снимает Иннокентий – попросту ввергало в бешенство.
Мука-мучение: опять эти картинки с противогазами! Кажется, Настю в противогазе увидел: она стояла на бруствере вражеского окопа, и ветер развевал подол её большого жёлтого платья. Ветер дул в его сторону, и подол платья стал напоминать огромное страшное облако грозящее смертью, а на поле боя – полуистлевшие тела его солдат.
Вот ведь бесовщина… Как плохо, муторно на душе!
Надев брюки, Григорий откинул портьеру в сторону и вымахнул в окно. Встал босиком посреди двора наслаждаясь ночной прохладой, у ворот громыхнул тяжелой цепью пёс и приветливо замахал хвостом.
– Не спится, Григорий Павлович?
От неожиданности Гриша вздрогнул – в раскрытое окно на него пристально смотрела Евдокия.
– Жалко мне вас, Гриша…
Ругаться не хотелось:
– Да, уснуть не могу, – молодой человек подошёл к окну кухарки, – отвык я от белых ночей.
– Ага, в Якутске оно завсегда так, летом то.
Гриша смутно понимал, что Евдокия от него не любовных утех желает, а действительно хочет помочь. Только от этой помощи тоже веяло чем-то люто страшным и жутким. Но ведь и его собственные мысли наверняка ещё страшней.
– В Петербурге летом так же.
– Да!? Вот ведь чудные дела, это ж где Питербурх, а где ж мы!
– Что ты мне хотела сказать? – Григорий понял, зачем он выскочил в окно, он решился!
Евдокия, кажется, этот вопрос и ждала:
– Душе вашей помочь желаю, Григорий Павлович, ведь места себе не находите из-за этой…
– Каким образом помочь?
– А тем самым, о чём и вы мните, разве что по-другому.
Григорий понял, что Евдокия подразумевала под «тем самым», но вот «по-другому» – этого он никак не мог взять в толк:
– Объясни.
– С револьвертом вас мигом на каторгу, – Евдокия понизила голос, – здесь по-другому надобны, штабы самому чистым остаться. Есть один человек, он поможет. Никто и ведать не будет!
Григорий долгим взглядом посмотрел на большую щербатую луну, затем в глаза Евдокии. Глаза определённо не лгали, ей доверять можно:
– Убивца нанять что-ли?
Глаза у кухарки стали сплошь чернющими, даже белков не видать. Но это видимо оттого, что долго на луну смотрел.
– Дорого, возьмет, наверное.
– Да вы что, хозяин! Полиция это вмиг! – Евдокия торопливо с придыханием зачастила: – и так про вас уже всякое говорят, Настасью родители оберегают, сразу про вас вспомнют, Григорий Павлович. Я ж говорю – «по-другому», и нанимать никого не надыть!
– Ладно, как это «по-другому», не томи, Евдокия!
– Тот человек в Залоге живёт, к нему идти надобны. Никто и не догадается что к чему, не раз испытано. Да и не он это сделает, а «другой».
– Кто это «другой»? – по коже поползли мурашки: интонация, с которой Евдокия произнесла слово «другой», отметала сомнения в том, что дело затевается нечистое, тёмное. Однако, не зазря люди про неё всякое говорят. Белки глаз всё ещё не были различимы, будто чёрные стекляшки в глазницы вставлены. Гриша машинально посмотрел на луну, затем на белую шею кухарки – в глубокой прорези рубахи видны большие белые груди, креста и в самом деле нет, – ты про что это?
– Глядите, Григорий Павлович, добра желаю. Да не смотрите вы на меня так, мне же стеснительно! – Евдокия запахнула ворот, – всё-таки душевное здоровье, говорят, беречь надобны. Все болезни от этого.
Гриша отвёл взгляд в сторону:
– Ладно, с утра пойдём к нему, Евдокия.
– Спокойной ночи, хозяин! – ласково бросила в спину. Григорий не ответил, но подумал – «ведьма!».
Ночь была спокойной, только странные чёрные зеницы без белков мерещились. Тем не менее, Григорий в первый раз по возвращении с войны хорошо выспался.
Григорий с кухаркой направлялись в глухой район города – Залог. Проходя мимо Богородицкой церкви, Гриша, глядя на купола, перекрестился, кухарка же шла так, чтобы хозяин как бы прикрывал её от храма, кажется, даже ростом чуть меньше стала – до того ужалась. Перекрестилась ли она, Григорий не заметил, да это его и не интересовало: душа пылала жаждой мести.
Миновав пару кварталов, остановились у пустыря.
– Пришли, Григорий Павлович.
Молодой человек растерянно огляделся:
– Куда?
– К «нему».
В центре пустыря стоял неприметный, срубленный из сосны, старый дом. Создавалось впечатление, что вокруг этого дома стоит невидимая глазу крепкая ограда: теснившиеся вокруг дома как бы не решались сдвинуться на это пустое место, теснились и теснились, не осмеливаясь развернуться хозяйствам вширь на свободной территории. Оттого и дворы у ближних домов были невероятно малы.
– Смелее, Григорий Павлович, – засмеялась кухарка. На миг показалось, что глаза у неё вновь стали сплошь чёрными, – это за что же вас георгиевской медалью наградили, куды ж вся храбрость то подевалася?
Гриша и в самом деле смутился не на шутку. День ясный, весёлый, небо чистое, а на душе тревожно. Грудь кольнуло – комар, наверное, Гриша прихлопнул. Снова кольнуло. Нащупал. Нет, это серебряный крестик как-то боком встал, колется.
Вспомнил – почему этот район города Залог называется: знающие люди говорили, что в старину именно на этом месте находилась «божедомка» – это общая яма, могила, которую устраивали во время мора, а также здесь было место погребения убитых во время восстаний язычников-туземцев, нищих и самоубийц. «Залаживали» их в яме сверху брёвнами, и всё. «Заложные» покойники должны были хорониться за речкой, так оно и было. Позже город разросся, подобные погребения приняли цивилизованный характер, и кладбище для отбросов общества устроили ближе к тюрьме.
Машинально поправив крест, отметая нахлынувшие сомнения, уверенно сказал:
– Веди, Евдокия!..
– …Крещёный, господин офицер?
– Конечно! – Гриша, не найдя в красном углу иконы, быстро перекрестился на окно и начал было расстегивать ворот гимнастёрки, – вот…
– Не нужно! – торопливо остановил хозяин мрачного дома, – значит, составим договор.
– Какой договор? Евдокия, ты же говорила найма не будет…
– Слушай, Григорий, – непривычно жёстко остановила Евдокия своего хозяина. Григорий стушевался, оробел от такого наглого поведения кухарки, – слушай, Григорий, что тебе говорят!
Обстановка в доме была обычная, только удивляло отсутствие икон, а то что всё как-то неряшливо, так это наверняка из-за отсутствия женской руки. Сам хозяин – невзрачный бельмоватый мужичок, неопределенного возраста, по улице мимо пройдёт – и не заметишь.
– Дело довольно щепетильное, – глядя прямо в глаза, сказал мужчина, – как бы опосля ты разворот не дал, подстраховаться бы мне следовало, сам должен понимать. Я, как бы это сказать, всё-таки, какой-никакой, а «исполнитель заказа».
Зазвучали малиновым звоном колокола Богородицкой церкви, лицо мужчины перекосилось как от мучительной внутренней боли, или, как это бывает – когда скребут гвоздём по стеклу. В помещении тут же запахло жжёной серой. Мужчина несколько раз глубоко вздохнул полной грудью, казалось, именно от этого запаха ему стало намного лучше:
– Не в детские игрушки играем, Гриша, полдела и ты должен сделать. По крайней мере, обещаю – с моей стороны всё будет исполнено гладко, комар носа не подточит.
– Хорошо, – взяв себя в руки, ответил Григорий, – что нужно сделать? – злая ревность, гнев и обида взяли верх над здравым смыслом: всё-таки он осознал о каком «договоре» идёт речь.
Хозяин поставил перед ним на стол глиняную чашу, рядом положил острозаточенный якутский нож:
– Плесни сюда своей крови!
Отвернув рукав, Григорий, нисколько не сомневаясь, полоснул ножом по тыльной стороне ладони, в чашу полилась кровь.
– Достаточно, много не нужно.
Евдокия тут же перевязала ладонь чистой тряпицей, будто уже заранее знала об этом зловещем ритуале, наверняка загодя и приготовила.
– Сегодня же найдёшь на погосте «мучин крест» свежую могилу без креста на надгробии, наберёшь в любой церкви святую воду, и в полночь жди меня у западного входа на кладбище.
– На «мучином кресте»? – уточнил Григорий.
– Я не ясно выразился? – вопросом на вопрос ответил мужчина.
– Понял, сделаю.
– Не забудь взять с собой лопату.
– Зачем?
– Там увидишь…
«Мучин крест». Это кладбище для захоронения воров, насильников, самоубийц и нищебродов пользовалось в городе дурной славой, люди и днём старались обходить его стороной, а уж ночью – тем более. Когда-то, говорят, там был мученически убит и распят на перевёрнутом кресте припозднившийся беспечный прохожий, полиция так и не смогла найти преступников. Отсюда и пошло название погоста. Тем не менее, крестов на могилах там было мало, в основном кресты устанавливали богатые родственники известных померших.
Направляясь на поиски свежей могилы, прихватил с собой и револьвер, он никому не позволит дать себя в обиду. Однако свежая могила нашлась сразу – мужчина сорока лет, от чего он умер – неизвестно. Запомнив место, Григорий направился в Никольскую церковь за святой водой, и сразу домой.
Долгое состояние крайнего возбуждёния и ожидание близкой развязки дали о себе знать: в животе ощущался неприятный холодок, как во время массированного вражеского артобстрела тяжёлыми орудиями, когда при близких разрывах снарядов всё тело сковывал животный страх, и хотелось забиться как можно глубже в землю. При этом, осознавая, что в случае чего и земля не поможет выжить.