Текст книги "Жертвоприношение"

Автор книги: Шэрон Болтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Глава 17

Я пробыла в родильной палате еще пятнадцать минут, чтобы окончательно убедиться, что и с матерью, и с ребенком все в порядке. Потом пришла санитарка, чтобы отвести Мауру в душ, а я быстро обошла палаты, проверяя, как себя чувствуют другие пациентки. Следующие роды ожидались не раньше середины следующей недели, так что, бог даст, эти выходные пройдут спокойно. Закончив обход, я с чувством выполненного долга направилась к выходу.

В дверях я столкнулась с Дженни.

– Мои поздравления, мисс Гамильтон, – сказала акушерка, и я мгновенно ощетинилась, заподозрив издевку.

– Что-то не так?

Мой вопрос озадачил ее.

– Нет, все в порядке. По крайней мере сейчас, – ответила она. – Но до того как вы пришли, мне казалось, что мы потеряем ребенка. А поверьте, у меня такого не было уже много лет.

Неожиданно я почувствовала симпатию к этой женщине. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Дженни наклонилась ко мне и, понизив голос, сказала:

– Я провела четырнадцать мучительных часов с этой дамочкой. Она кричала на меня, ругалась, пиналась и стискивала мою руку с такой силой, что чуть не переломала мне пальцы. А теперь они с мужем расхваливают на все лады вас, а не меня.

Акушерка легонько сжала мою руку. Это было дружеское пожатие.

– Вы просто молодец, дорогая.

Я направилась к лестнице и поднялась на этаж, на котором Располагались кабинеты старшего персонала больницы. Угловой кабинет Гиффорда был самым большим и находился в конце коридора. Я впервые оказалась здесь, и то, что я увидела, стало для меня неожиданностью. Кабинет моего босса напоминал дорогие частные врачебные кабинеты, которые мне доводилось видеть в бытность студенткой: выкрашенные в цвет пахты стены, тяжелые полосатые шторы, коричневые, обитые кожей кресла и массивный рабочий стол из темного дерева – я не могла определить, антиквариат это или подделка, но смотрелся он внушительно. На столе ничего не было, кроме закрытого лэптопа и одной-единственной желто-коричневой папки. Я готова была побиться об заклад, что в ней лежала история болезни Мелиссы Гээр.

Гиффорд стоял спиной к двери. Наклонившись вперед и облокотившись на подоконник, он смотрел через окно на крыши домов и на океан, который виднелся вдали. Дверь была приоткрыта, и я не стала стучать, а просто вошла, бесшумно ступая по толстому узорчатому ковру. Гиффорд обернулся.

– Как дела? – спросил он.

– Здоровая девочка, – ответила я, выходя на середину комнаты.

– Мои поздравления.

Гиффорд стоял и смотрел на меня. Олицетворение самообладания и хладнокровия. Мне показалось, что сейчас он наклонит голову набок и вежливо, но непреклонно скажет: «Надеюсь, теперь вы успокоитесь, мисс Гамильтон?»

Но я не собиралась успокаиваться.

– Я сейчас такая злая, – начала я, – что в любую минуту могу взорваться и учинить самый грандиозный скандал из всех, которые когда-либо случались на этих островах. И знаешь что? Мне кажется, чтоя его все-таки устрою.

– Прошу тебя, не надо! – взмолился Гиффорд, отходя от окна и присаживаясь на краешек стола. – У меня жутко болит голова.

– И поделом. В какие игры вы тут играете с твоим бывшим однокашником и всеми прочими? Вы хоть представляете себе, насколько это серьезно?

Гиффорд вздохнул. Внезапно он показался мне очень уставшим. Раньше я как-то не задумывалась о его возрасте, но теперь мне стало интересно, сколько же ему лет.

– Что ты хочешь знать, Тора?

– Все. Я хочу получить объяснение всей той чертовщине, которая здесь творится.

В ответ Гиффорд устало улыбнулся, покачал головой и издал странный хрюкающий звук. Судя по всему, это был смех, но радости в нем было так же мало, как и искренности.

– Я бы тоже не прочь узнать ответы на все вопросы, – сказал он, растирая ладонями лицо и откидывая волосы со лба. Под мышками у него были влажные темные круги. – Тебя устроит, если я расскажу о том, что произошло, пока ты была в родильной палате?

– Для начала устроит.

– Тогда, может быть, присядешь? – Он кивнул на кресло.

Я села. Честно говоря, это было необходимо. Внезапно я почувствовала упадок сил, как будто мне передалось подавленное состояние Гиффорда. Кресло было мягким и невероятно удобным, а в комнате чересчур жарко. Я заставила себя сесть прямо.

– К нам едет суперинтендант Харрис из Инвернесса. Он лично будет контролировать ситуацию. Двадцать минут назад здесь был Энди Данн. Забрал личные дела двух врачей и трех медсестер, которые занимались лечением миссис Гээр. Трое из пяти уже дают показания в полицейском участке. Одна из медсестер в отпуске, другая уволилась. Сейчас ее разыскивают. Лечащий врач миссис Гээр тоже дает показания.

– А как насчет тебя?

Он сразу понял, что именно я имела в виду, и улыбнулся.

– В конце лета или осенью я часто беру долгосрочный отпуск. Когда миссис Гээр поступила к нам в больницу, я был в Новой Зеландии. К тому времени, как я вернулся, она уже пять дней была мертва.

Его слова заставили меня задуматься. Возможно ли, что в больнице творится черт знает что, а Кенн Гиффорд не имеет к этому никакого отношения?

– Патологоанатом, который проводил вскрытие, сейчас в отпуске по болезни. Он в Эдинбурге и…

– Погоди секундочку, – перебила я. – Ты хочешь сказать, что вскрытие проводил не Стивен Ренни?

Гиффорд отрицательно покачал головой.

– Стивен у нас только восемь месяцев. Он приехал сюда незадолго до тебя. Сейчас он заменяет парня по имени Джонатан Уилер, который работает у нас штатным патологоанатомом уже много лет. На чем я остановился? Да, сержант Таллок вылетела в Эдинбург, чтобы допросить Джонатана. Но у нас есть составленный им акт вскрытия. – Он указал на желто-коричневую папку. – Хочешь посмотреть?

Гиффорд протянул папку, и я взяла ее, но не столько из-за того, что мне действительно хотелось изучить находящийся в ней документ, сколько потому, что мне нужно было время, чтобы подумать. Я быстро просмотрела записи Уилера. Запущенный рак груди, лимфатических узлов и легких. Метастазы в… Ну и так далее.

Отложив папку, я посмотрела на Гиффорда:

– Ее могила… Я имею в виду ее официальную могилу. Где она? Полиция собирается проводить эксгумацию?

– Боюсь, что это невозможно. Миссис Гээр была кремирована. По крайней мере, так считалось до сегодняшнего дня.

– Надо же, как удачно!

– Я не вижу ничего удачного во всей этой неразберихе.

– Тогда, может быть, ты знаешь, как так получилось, что женщина, умершая от рака три года назад, оказалась закопанной на моем лугу?

– Могу изложить версию, которая кажется мне наиболее правдоподобной.

– То есть ты хочешь сказать, что у тебя их несколько? Потрясающе! Я, например, даже приблизительно не догадываюсь, как такое могло произойти.

– Я не утверждаю, что моя гипотеза верна. Вполне возможно, что я просто принимаю желаемое за действительное. Но хочется надеяться, что мы имеем дело с современной версией Берка и Хээра. [8]8
  Берк и Хээр – жители Эдинбурга, которые в начале девятнадцатого века вместе со своими женами убили несколько человек, чтобы продать их тела для медицинских исследований.


[Закрыть]

– Похитители тел?

Он кивнул.

– Некто с неведомой целью – мне не очень хочется знать, с какой именно, но боюсь, что придется это выяснить, – похитил тело Мелиссы Гээр из морга. А сожгли пустой или, скорее всего, утяжеленный чем-то гроб.

Это было просто смешно. Неужели Кенн Гиффорд, один из умнейших людей, которых я встречала в своей жизни, городит всю эту чушь всерьез?

– Но Мелисса не умирала в октябре две тысячи четвертого года, – сказала я. – Согласно заключению патологоанатомов, она умерла почти год спустя.

– Ее закопали в торфянике почти год спустя. А что, если в течение этого времени ее тело держали в морозильной камере?

Я задумалась. Но ненадолго.

– Наша жертва незадолго до смерти родила. Мертвая женщина, тело которой находится в морозильной камере, не может выносить ребенка.

– Согласен. Это слабое место моей теории. Остается только надеяться, что вы со Стивеном Ренни ошиблись.

– Мы не ошиблись, – тихо сказала я, думая о группе экспертов из Инвернесса. Что, они тоже ошиблись?

– Торф – очень странная субстанция. На самом деле мы очень мало о нем знаем. Возможно, он повлиял на процесс разложения сильнее, чем мы думаем.

– Эта женщина родила ребенка, – упрямо повторила я.

– Мелисса Гээр действительнобыла беременна.

– В самом деле?

– Я говорил с ее лечащим врачом. Около сорока минут назад. До того как его отвезли в участок.

– Другими словами, ты его предупредил.

– Тора, прекрати! Я знаю Питера Джоббса с десяти лет. Он добропорядочен до мозга костей.

Я решила не развивать эту тему и спросила:

– Так что он тебе рассказал?

– Мелисса пришла к нему на прием в сентябре две тысячи четвертого года. Ее беспокоило уплотнение в левой груди. Кроме того, она подозревала, что забеременела. Питер договорился о консультации со специалистом в Абердине, но две недели спустя – за три дня до назначенной консультации – ее привезли в больницу с сильными болями.

Гиффорд встал и направился в другой конец комнаты.

– Хочешь кофе? – спросил он.

Я кивнула.

Гиффорд подошел к кофеварке, очень похожей на ту, что стояла в моем кабинете, и налил кофе в две кружки. Протянув одну из них мне, он сел в соседнее кресло. Мне пришлось развернуться, чтобы видеть его. Но он смотрел прямо перед собой, избегая моего взгляда.

– Первый же рентген показал, что опухоль очень обширная. У нас в больнице нет высококвалифицированных специалистов-онкологов, поэтому ее решили перевести в другую клинику. Как только была достигнута договоренность с больницей в Абердине, Мелиссу сразу же отвезли туда. Тамошние хирурги разрезали ее, зашили и отправили обратно. Единственное, что могли сделать для нее наши врачи, – это держать на обезболивающих препаратах до тех пор, пока несколько дней спустя она не умерла.

Разрезали и зашили…Так всегда бывает, когда врачи обнаруживают, что рак находится в неоперабельной стадии. Значит, абердинский хирург разрезал Мелиссу, увидел, что рак слишком распространился, и снова зашил ее. Наверное, он стоял рядом с ней, когда она очнулась после наркоза. «Мне очень жаль, миссис Гээр, но, к сожалению, в вашем случае операция оказалась невозможной…» С тем же успехом он мог надеть черный плащ и взять в руки косу.

– Бедная Мелисса…

Гиффорд кивнул.

– Ей было всего тридцать два.

И в ней зарождалась новая жизнь. О чем она думала, что чувствовала?

Только…

– Да нет же, черт побери! – воскликнула я, вскакивая с кресла. Я не могла поверить, что чуть не купилась на эту туфту. – Мелисса не умирала от рака. Мелисса умерла оттого, что кто-то взял зубило, вогнал его в ее грудную клетку, открыл ее, методично перерезал пять основных артерий и несколько сосудов поменьше, после чего вырвал из груди сердце, которое, возможно, еще билось.

– Тора…

Гиффорд встал и подошел ко мне. Я дышала слишком часто, чувствуя, что начинает кружиться голова.

– Она умерла оттого, что так решил какой-то чертов маньяк. А теперь кучка идиотов громоздит вокруг этого горы лжи. И ты им помогаешь.

Гиффорд положил руки мне на плечи, и по моему телу тотчас же прокатилась мощная теплая волна. Мы посмотрели друг на друга. Синевато-серые… Его глаза были синевато-серого цвета. Он дышал медленно и глубоко, и я почувствовала, как мое собственное учащенное дыхание постепенно замедляется. Вскоре мы дышали в унисон. Головокружение прошло. И тут раздался стук в дверь.

– С вами все в порядке, мистер Гиффорд?

– Да, все нормально, – откликнулся он. – Вы можете зайти через несколько минут?

Шаги удалились по коридору.

– Как самочувствие? – спросил Гиффорд. – Лучше?

Я отрицательно замотала головой, но скорее из упрямства. На самом деле я действительно чувствовала себя лучше, чем несколько минут назад.

Гиффорд поднял руку и погладил меня по затылку.

– И что мне теперь с тобой делать? – сказал он.

Я почувствовала тепло его руки на обнаженной шее, и мне в голову пришло несколько вариантов ответа на этот вопрос – несмотря ни на что, мне очень нравилось стоять рядом с ним в этом странном, необычно обставленном кабинете.

– Терпеть не могу длинноволосых мужчин, – вырвалось у меня.

Я не смогла бы объяснить, откуда взялись эти слова и почему я выбрала именно этот момент, чтобы их произнести.

Гиффорд улыбнулся. Эта искренняя, обезоруживающая улыбка почти до неузнаваемости изменила его лицо, и мне стало непонятно, как я могла считать этого мужчину некрасивым.

– Значит, придется подстричься, – сказал он.

Придвинувшись поближе, я потупилась и начала рассматривать ткань его рубашки, понимая, что ситуация выходит из-под контроля и необходимо как можно скорее стряхнуть с себя это наваждение.

– Тора, – сказал Гиффорд. – Боюсь, я должен сообщить неприятную новость. Она тебе наверняка не понравится.

Резко вскинув голову, я отстранилась от него и даже отступила назад. Неужели он считал, что новости, которые он сообщал мне до сих пор, были приятными?

– С завтрашнего дня ты на две недели отстранена от работы с сохранением заработной платы.

Я попятилась.

– Что это за дурацкие шутки?

Гиффорд молчал. Он не шутил.

– Ты не можешь так поступить со мной! Я не сделала ничего дурного.

Он рассмеялся и снова подошел к окну. Я смотрела на его широкую спину, и мне очень хотелось хорошенько пнуть его. Но я не сдвинулась с места.

– Если уж подходить к этому с формальной точки зрения, – сказал он моему отражению в оконном стекле, – то ты много чего сделала. Ты вмешивалась в полицейское расследование, ты ухитрилась нарушить почти все внутриведомственные правила, наконец, ты проигнорировала мои прямые указания. Ты нарушила право пациента на конфиденциальность и создала массу проблем как руководству больницы, так и членам городского совета. – Гиффорд повернулся ко мне, и я увидела, что он улыбается. – Но от работы я тебя отстраняю не из-за этого.

– А из-за чего?

Он начал загибать пальцы.

– Во-первых, если ты останешься в больнице, то будешь продолжать в том же духе, а я не могу защищать тебя вечно.

– Ничего я не буду продолжать. Пусть этим теперь занимается полиция.

Гиффорд покачал головой.

– Я тебе не верю. Во-вторых, как ты очень образно сказала в стоматологическом отделении, в ближайшие несколько дней дерьмо действительно полезет наружу и у многих сотрудников нашей больницы будут неприятности. Я не хочу, чтобы они видели в тебе средоточие или даже причину своих несчастий.

– Меня совершенно не волнует, что обо мне подумают.

– А должно волновать! Ведь тебе предстоит работать здесь и после того, как эта история закончится. Как ты собираешься это делать, если окружающие будут относиться к тебе с неприязнью?

– Если я уеду, то будет еще хуже. Они подумают, что я избегаю их. Черт возьми, если ты скажешь им, что меня временно отстранили, они могут подумать, что я имею отношение к этому убийству!

– Я скажу им, что ты переутомилась и очень расстроилась из-за последних событий. Это сделает тебя объектом сочувствия, а не раздражения. В-третьих, в ближайшие дни я буду очень занят. Мне предстоит свести к минимуму ущерб, нанесенный репутации больницы, не говоря уже о моей собственной репутации. Нет, Тора, я не желаю ничего слышать! – Заметив, что я собираюсь перебить его, Гиффорд предостерегающе поднял руку. – Я не полицейский. У меня свои приоритеты. Для меня превыше всего интересы больницы. А твое присутствие будет меня отвлекать.

Я не смогла бы с уверенностью сказать, какой подтекст он вложил в свои последние слова, но они вызвали во мне совершенно неуместное в данной ситуации чувство радости.

– В-четвертых, – сказал Гиффорд, и радостное чувство исчезло, уступив место тревоге. Значит, было еще и «в-четвертых»? – Я хочу, чтобы ты как можно скорее оказалась в таком месте, где ты будешь в безопасности.

В пылу безрассудных поисков улик и доказательств я совершенно забыла о том, что, говоря словами героев детективных сериалов, где-то поблизости бродит убийца. А я продолжала повсюду совать свой нос, несмотря на то что, судя по всему, кого-то это сильно раздражало. Причем вполне возможно, что этот кто-то работал рядом со мной в больнице.

Гиффорд подошел и положил руки мне на плечи.

– Тебе необходимо хорошенько отдохнуть, – сказал он. – Ты совершенно измучена. Посмотри на себя. В лице ни кровинки, руки дрожат, а зрачки крохотные, как у наркомана. Любая инфекция мгновенно свалит тебя с ног. Я просто не могу допустить, чтобы ты работала в больнице.

Насчет наркотиков он был прав. Я действительно наглоталась какой-то дряни, хотя и не по собственной воле. Неужели это настолько очевидно? Или просто Кенн знает об этом гораздо больше, чем хочет показать? Я снова задумалась о том, как кто-то смог проникнуть в мой кабинет, несмотря на запертые двери. Накануне утром у Кенна это неплохо получилось. Правда, он сказал, что его впустила уборщица, но…

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался поток прохладного воздуха. Кенн больше не смотрел на меня. Его взгляд был устремлен на человека, который стоял на пороге. Я повернулась, чтобы посмотреть, кто это. Вот теперь можно было считать, что день окончательно удался. В дверях стоял Дункан.

– Убери руки от моей жены, – спокойно сказал он, но я видела, что это спокойствие дается ему нелегко.

Еще какое-то мгновение руки Кенна оставались на моих плечах, но теплота ушла. Я отстранилась от него и направилась к мужу, который, судя по выражению его лица, был не особенно рад нашей встрече.

– Почему ты задержался? – спросил Гиффорд.

– Рейс отложили, – ответил Дункан, глядя на него злым, немигающим взглядом. Потом он зашел в кабинет, огляделся по сторонам и рассмеялся неприятным, недобрым смехом. – Ты что, вообразил себя гинекологом с Харли-стрит?

– Я рад, что тебе понравился мой кабинет, – спокойно парировал Гиффорд. – Но его обставлял мой предшественник.

Дункан вздрогнул, как будто его ударили.

– Я просто никак не могу изыскать средства на ремонт и новую мебель, – продолжал Кенн. – Неужели ты никогда тут не бывал? Он что, ни разу не приглашал тебя?

Я стояла, озадаченно переводя взгляд с мужа на Гиффорда. Дункан был в ярости. Я, естественно, подумала, что он злится на меня, но не могла понять, почему он принимает эту ситуацию так близко к сердцу. Допустим, мы с Гиффордом стояли в позе, которую можно было истолковать по-разному, и вполне объяснимо, что моему мужу это не понравилось, но, в конце концов, он же не застал нас кувыркающимися на диване!

– Может быть, вы объясните, что тут происходит? – спросила я и подумала, что в последнее время слишком часто повторяю эту фразу.

Гиффорд повернулся ко мне:

– Все дело в моем предшественнике. До ухода на пенсию он был главврачом этой больницы в течение пятнадцати лет. Мой наставник, можно сказать. Кстати, передавай ему привет.

Я перевела взгляд на мужа.

– Очнись, Тори, – раздраженно сказал Дункан. – Он говорит о моем отце.

Теперь я вообще ничего не понимала.

– Но ведь твой отец работал в Эдинбурге. Ты сам мне об этом говорил.

Вскоре после нашего знакомства Дункан сообщил мне, что его отец врач, анестезиолог, и я, естественно, заинтересовалась. Тогда Дункан рассказал, что отец работал далеко от дома и он видел его только по выходным. Я всегда думала, что именно этим объясняются специфические взаимоотношения в их семье.

– Он вернулся на острова, – объяснил Дункан. – Приблизительно в то время, когда я поступил в университет и уехал из дому. Где твоя машина?

– Понятия не имею, – ответила я. В последнее время произошло столько событий, и они развивались так быстро, что я за ними не успевала.

– Она припаркована у дома сержанта Таллок, – сказал Гиффорд. – Будем надеяться, что с ней ничего не случилось.

Я заснула почти сразу же после того как Дункан сел за руль и машина тронулась с места. Мне снился какой-то странный, бессвязный сон. Вроде бы я должна была делать операцию, но у меня не было ни моих записей, ни инструментов. На операционном столе лежал отец Дункана, а операционная сестра, которая пристально смотрела на меня поверх маски, оказалась его матерью, Элспет. Мы находились в одном из старых анатомических театров. Операционный стол находился в центре, все расположенные ярусами места были заняты, а аудитория состояла исключительно из людей, которых я знала. Там были Дана, Энди Данн, Стивен Ренни, мои родители, три моих брата, университетские друзья и даже руководительница моей дружины герл-гайдов, девочек-скаутов. Не нужно было быть Зигмундом Фрейдом, чтобы распознать классическое тревожное сновидение. Я проснулась от толчка, когда Дункан резко затормозил, чтобы избежать столкновения с отбившейся от стада овцой. Мы ехали не домой.

– Куда мы направляемся? – поинтересовалась я.

– В Уэстинг, – коротко ответил Дункан. В Уэстинге, на острове Анст, находился дом его родителей. Это было место, где он родился и вырос.

Я немного подумала.

– А кто присмотрит за лошадьми?

– Мери обещала заехать.

Я кивнула. Мери была местной девушкой, которая помогала кормить и выезживать лошадей, когда у меня было много работы. Она хорошо их знала, и они знали ее. Так что за Чарльза и Генри можно не волноваться. Прикрыв слипающиеся глаза, я размышляла над тем, стоит ли рассказывать Дункану о случившемся позапрошлой ночью. Кроме того, мне было интересно узнать, что ему известно о Тронале.

Открыв глаза, я взглянула на мужа. Плотно сжав губы, он смотрел прямо перед собой. Лицо его было напряженным. Казалось, все его внимание сосредоточено на дороге. Но ведь он знал ее как свои пять пальцев, и было еще совсем светло. Правда, мы ехали на большой скорости. Не самое удачное время для серьезной беседы. Возможно, мы сможем поговорить позже. Я снова закрыла глаза и провалилась в сон. Проснулась я уже на пароме, когда мы переправлялись на остров Йелл.

– Тебе позвонил Гиффорд, да? – спросила я. – Он рассказал, что позапрошлой ночью кто-то проник в наш дом?

Дункан кивнул, но даже не взглянул на меня. Я совсем расстроилась. Пускай Гиффорд с Дунканом недолюбливают друг друга, но ведь они оба желают мне добра. Или нет? Может быть, Гиффорд сознательно срежиссировал полуинтимную сцену в своем кабинете, чтобы позлить Дункана? Вполне возможно, что мы были лишь пешками в какой-то его игре.

Мы быстро проехали через Йелл и в девять часов уже преодолевали последний этап своего путешествия.

Мы с Дунканом были знакомы семь лет и пять из них женаты, но если бы меня спросили, знаю ли я его родителей, то я бы честно ответила, что нет. Долгое время мне это казалось странным и даже немного обидным, потому что сама я выросла в большой, шумной семье, у членов которой практически не было секретов друг от друга. Отношения были искренними, разговоры никогда не смолкали, и все интересовались делами друг друга. Но потом я поняла, что даже Дункан толком не знает собственных родителей, и перестала воспринимать их отчужденность как что-то личное.

Дункан был единственным ребенком. Причем он появился на свет, когда его родители были в достаточно солидном возрасте. Обычно к этому времени супруги уже оставляют тщетные надежды и покорно смиряются с тем фактом, что им суждено умереть бездетными. Как правило, родители обожают таких поздних детей, но семья Дункана явно была исключением из правил.

Я видела, что между ним и его родителями нет настоящей близости. Несмотря на то что Элспет, несомненно, любила Дункана, и это было совершенно естественно для пожилой матери единственного сына, в их отношениях не было душевной теплоты. Они почти никогда не обменивались шутками или воспоминаниями о его детских проказах, но ссорились они еще реже. Я бы сказала, что Дункан и его мать относились друг к другу с вежливой предупредительностью, и со стороны могло показаться, что в их отношениях присутствует определенная скованность. В них не было легкости и непринужденности.

Описать взаимоотношения Дункана с отцом было гораздо проще, но тем сложнее было их понять. Я бы назвала их учтивыми, строгими, формальными и, на мой взгляд, более чем прохладными. Не то чтобы они не разговаривали друг с другом. Разговаривали, и довольно много – о работе Дункана, об экономике, о событиях в мире, о жизни на островах. Но в своих разговорах они никогда не касались личных тем. Они никогда не ходили под парусом, не гуляли среди скал, не удирали тайком в местный паб, пока мы с Элспет готовили ужин, не засыпали вместе у телевизора и, что самое странное, они никогда, вообще никогда не ссорились.

Во время пятнадцатиминутного путешествия на пароме от Йелла до Анста я спросила:

– Он давно вышел на пенсию?

Я понятия не имела, сколько лет Ричарду, но выглядел он никак не больше, чем на семьдесят. Тем не менее все те годы, что мы были знакомы, он не работал. Я ни разу не упоминала Ричарда во время нашего путешествия и сейчас тоже не назвала его имени, но Дункан сразу понял, что я имею в виду.

– Десять лет назад, – ответил он, не поворачивая головы.

– Почему? – поинтересовалась я. Если бы за уходом Ричарда на пенсию скрывалась какая-то темная история, тогда, по крайней мере, стало бы понятным его нежелание говорить о своей бывшей работе.

Дункан пожал плечами, по-прежнему не глядя на меня.

– У него появились другие интересы. Кроме того, он подготовил себе преемника.

– Гиффорда?

Дункан промолчал.

– Что вы не поделили? – спросила я.

После этих слов он все же повернул голову и посмотрел на меня.

– Послушай, мы обязательно должны это обсуждать?

– Он сказал, что увел у тебя девушку.

Глаза Дункана как-то сразу потускнели, и на мгновение мне показалось, что я смотрю в лицо совершенно незнакомого человека. Потом он рассмеялся злым, отрывистым смехом:

– Разве что в мечтах.

Паром причалил, и водители еще трех машин, которые тоже возвращались этим поздним рейсом, запустили моторы. Дункан включил зажигание. Когда двигатели парома взревели в последний раз и тяжелый металлический пандус с грохотом опустился вниз, Дункан пробормотал что-то себе под нос, но я не решилась попросить его повторить.