Текст книги "Бунтарка. Берег страсти"

Автор книги: Шерил Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Здесь я провел самые скучные часы своего проклятого существования. Я разобрался в каждом факте и цифре отчетов по имению больше чем за последние десять лет. Если вам так хочется выразить свое мнение о том, как оно управлялось, то вам сначала не мешало бы познакомиться с этими бумагами.

– О Мирандоле я знаю все! – упрямо возразила Вивиан. – С Жаном Любеном я встречалась каждую неделю…

– И он рассказывал вам именно то, что считал нужным. Он знал не хуже меня, что молодая девушка не сумеет управлять таким хозяйством. Но если вы придерживаетесь иного мнения, войдите сюда, мадемуазель, и просветите себя немного в области управления. Вот ключ. Займитесь документами до ужина, а затем я послушаю, что вы скажете.

Дядя был столь резок и грозен, что девушка попятилась в библиотеку и быстро затворила дверь. Онорина примиряюще дотронулась до его руки:

– Жюль, пойми, нельзя так обращаться со своей подопечной.

– Я буду обращаться с ней так, как она того заслуживает. – Его голос дрожал от гнева. – Я никогда не пойду у нее на поводу. Видит Бог, я добьюсь ее уважения.

Онорина покачала головой: мол, он рискует потерять ее доверие, но, бросив на нее еще один мрачный взгляд, Жюль пошел к лестнице. Решив, что Вивиан лучше не беспокоить, Онорина поднялась к себе, чтобы все обдумать. Конфликт в Мирандоле можно разрешить единственным путем – уехать с племянницей в Париж. Невозможно продолжать наблюдать подобные сцены. Онорина считала, что Жюль виноват не меньше, чем Вивиан, и надеялась, что у него хватит ума догадаться об этом. Она разочаровалась в них обоих. Ни тепла, ни спокойствия, которых она так жаждала, в Мирандоле не было. Была атмосфера вражды – и это и раздражало, и беспокоило Онорину.

Вивиан поднялась на высокий холм и посмотрела вниз на Мирандолу. За березовой рощей над длинным полем поднимался дым – сжигали жнивье, и она слышала крики и смех работников, которые следили за кострами. Дым струился среди тополей, росших у реки, где коровы щипали сочную траву. Наверху холма было жарко, и тень под зелеными деревьями у берега реки сейчас манила ее точно так же, как и в детские годы. Еще маленькой она думала, что весь мир должен быть раем, если он похож на Мирандолу.

Теперь опекун превратил этот рай в ад. Если она сидела в библиотеке и дядя входил туда, он давал ей почувствовать, что она мешает ему заниматься столь большим делом, как управление имением. Она вспомнила, что во время первой встречи он назвал ее невоспитанной провинциалкой. Если она играла на фортепиано и Жюль оказывался поблизости, она тут же вставала и уходила. Нигде в своем собственном доме она не находила покоя и счастья.

А теперь еще и тетя встала на его сторону. Сначала Вивиан сносила замечания Онорины по поводу своей прически, одежды или манер. Она понимала, что после смерти матери отец избаловал ее, и поэтому была готова признать, что ее манерам стоит придать немного парижского блеска, тем более что Онорина всегда благожелательно делала свои строгие замечания. Но вот тетя поддержала Жюля в случае с Виктором, и когда Вивиан пыталась доказать ей, что он может использовать семейные деньги в своих целях, та неодобрительно встречала каждое ее слово или меняла тему разговора. Удивительно, как женщина, обладавшая сильным характером, готова пренебрегать столь многим ради сохранения спокойствия в доме. Слишком поздно, слишком поздно! Вивиан никогда не будет чувствовать себя уютно рядом с дядей, он презирал ее, и в своем неприятии друг друга они зашли так далеко, что вряд ли уже удастся что-либо поправить.

Оглядываясь назад, девушка тосковала по своей старой, полной радостей жизни в Мирандоле. Ей было обидно, что все время приходится конфликтовать с дядей, ибо она впервые в своей жизни вызывала такую неприязнь у другого человека. Пора на время отказаться от борьбы и покинуть этот дом. Истосковавшись по дружелюбным лицам, Вивиан написала Луизе и просила подругу сделать так, чтобы ее пригласили в Париж. Она даже пыталась большую часть времени быть послушной Онорине, чтобы тетя могла рекомендовать ее своим друзьям как приятную гостью.

Спускаясь с холма к шато, Вивиан заметила, что у бокового въезда стоит вереница повозок и по мостику через ров несут большие коробки. Сгорая от любопытства, она пустила свою кобылу рысью, но тут вспомнила, что, скорее всего, это привезли остальные вещи дяди…

Сидя в тот злополучный день в библиотеке, девушка внимательно читала отчеты по имению, плакала от злости и разочарования. Она не очень разбиралась в столбиках цифр, но зато увидела данные, внесенные рукой нового управляющего, – те показывали больше денежных поступлений от недавних продаж зерновых. Затем она наткнулась на копию письма, посланного дядей неделю назад, когда Жан Любен еще находился в Лонфере. Новый управляющий сделал эту копию для отчетности и в углу поставил дату.

Письмо озадачило ее. Оно было написано в обычной для Жюля манере, и трудно было решить, правдивы ли содержащиеся в письме обвинения, или же это просто угрозы так называемого джентльмена беззащитному человеку. Любен никак не мог найти нового места без рекомендации, ибо дядя отказал ему в таковой.

Это письмо настолько смутило Вивиан, что она переписала его, собираясь послать копию Виктору и узнать его мнение. В своих объяснениях ей пришлось соблюсти объективность и упомянуть, что перед ужином того вечера, когда произошла ссора, дядя попросил у нее прощения за то, что вышел из себя. Вивиан тоже была готова извиниться, ибо он старался быть вежливым, но стоило ей только заговорить о Жане Любене, как он закрыл глаза и умолял ее больше не упоминать этого имени. И оба пошли на ужин недовольные друг другом.

«Месье,

мне стало известно, что, оставив должность управляющего Мирандолой, вы пожаловались ряду местных торговцев на то, будто вас уволили несправедливо. Те, кто за последние три года покупал у вас зерно, предлагаемое вами в частном порядке за выгодные цены, и платил вам требуемые комиссионные, не удивятся тому, что вас уволили из этого имения, ибо правильно поймут, что ваши сделки стали известны владельцу. Однако другие могут обмануться утверждениями о том, что по отношению к вам была совершена несправедливость. Если вы будете и впредь настаивать на подобных утверждениях, я посчитаю своим долгом предать гласности ваши проделки. Я не сделал этого лишь по той причине, что у меня нет желания рекламировать снисходительность вашего покойного хозяина, а также говорить о неопытности моей племянницы, которую вы столь подло обманывали. Однако, если обстоятельства вынудят меня так поступить, я предам все это гласности, так что держите язык за зубами или же вам придется поплатиться».

В конюшне Вивиан выяснила, что из повозок действительно выгружают имущество ее дяди.

– Мадемуазель, вы не поверите, сколько там коробок с книгами. Извозчики не перестают жаловаться, ведь книги тяжелее всего, – сказал конюх.

– Книги? Подумать только!

– Да, хотя мне кажется, что среди его имущества найдется что добавить и в оружейную комнату.

Вивиан поспешила в шато и сразу направилась в кладовую.

Дядя был там. Держа в руках ломик, он скорее кивнул, чем поклонился, когда заметил ее, и тут же принялся открывать ящик, сбрасывая расщепленные доски на пол. Запустив руку в деревянную стружку, он вытащил два длинных отполированных куска дерева, украшенных растрепанными перьями.

– А, вот они где!

– Это индейские луки? – догадалась девушка.

– Да, из Дакоты.

– В других ящиках тоже луки?

– Нет. Вон там, в длинном, плоском ящике – ружья. В остальных книги и картины, только я не могу точно сказать, в каком из них что.

Один из извозчиков принес последние коробки, после чего граф отправил всех на кухню перекусить.

– Кажется, в этом ящике картины.

Вивиан стояла в стороне и наблюдала, как Жюль снимает крышку, на этот раз более осторожно, затем сметает стружку с большого предмета, который занимал почти все пространство. Увлеченный своим занятием, он снял обертку из тонкой клеенки и подбивку. Если это картина из Канады, то он вот-вот откроет реликвию своих путешествий, битв, прошлого. Ей было интересно узнать, что же он привез домой.

Когда дядя приставил картину к стене, Вивиан замерла. Это был пейзаж невероятной красоты – огромная расщелина между скалами открывала высокий водопад, устремившийся в ущелье, а дальше простиралась залитая солнцем долина, покрытая деревьями и исчезавшая в голубой дымке за горизонтом. На картине не было ни путешественников, ни живописных индейцев, а лишь цветущая земля, испещренная золотистыми бликами лета.

– Вот это да!

Оба долго смотрели на картину. Если не считать первого восторга, выраженного сдавленным голосом, Вивиан больше ничего не могла сказать. Казалось, сама картина говорит таинственным голосом, доносившим до нее, будто свежий горный воздух, слова на языке, который ей никогда не понять.

– Вам знакомо это место?

– Да, я мог бы показать его на карте.

– А художника вы знаете?

– Нет. Я купил эту картину у одного торговца. Много лет назад.

Жюль отвернулся и начал открывать следующий ящик. Тот был полон книг. Он сел боком на ящик, вытянув ногу, перелистал несколько страниц с позолоченным обрезом и начал читать. Дядя вел себя точно так, как и она, когда получала из Парижа книгу: с радостью устраивала паузу посреди любого занятия и наслаждалась несколькими строчками, волнующим абзацем новой книги. Только эти книги явно были его старыми друзьями.

– Куда вы их поставите? – Он не ответил, но на сей раз Вивиан не обиделась, поняв, что дядя не расслышал ее. Пробежав опытным взглядом по квадратным ящикам, она кивнула: – Около двухсот. Место им легко найдется. Я знаю, их можно поставить в библиотеке – в том месте, где я уже не один год собираюсь сделать полки. Я поговорю с Муленом.

Вивиан отправилась отдать указания плотнику, а вернувшись, стала помогать дяде разбирать вещи. Книги были вынуты, вытерты, затем их отнесли в библиотеку, предварительно расстелив на паркетном полу большие куски ткани. Она добровольно вызвалась разворачивать остальные картины, и он с улыбкой согласился, а сам стал заниматься оружием – американским и европейским, которое должны поместить на стенах оружейной комнаты.

Сняв с очередной картины обертку, Вивиан ставила ее к стене и любовалась. Скоро полотна заняли все стены комнаты, и девушка диву давалась, что дядя собрал столько картин, в то время как у него самого много лет не было постоянного жилья.

Наклонив голову, Вивиан рассматривала одну из маленьких картин – это был пейзаж явно с той самой местности, что и на первой большой картине, но на этот раз здесь присутствовали индейцы. Сцена была мирной: возвращается группа охотников, собаки нетерпеливо бегают вокруг вигвамов, женщины выглядывают из них, у горной реки бегают голенькие дети. Лица, одежда и позы индейцев были любовно нарисованы торопливыми, живыми мазками.

– Вот эта мне нравится больше всех, – сказала Вивиан. – Можно подумать, что ее нарисовал один из изображенных на ней людей. Чувствуется, что художник вложил в нее всю свою любовь.

Жюль поднял голову:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это индейцы племени чероки, однако художник не из этого племени. Я встретился с ним и тут же купил эту картину. Бог знает, куда он исчез, иначе я купил бы у него и другие.

Они трудились вместе больше часа, и Вивиан сожалела, что такое согласие с дядей вряд ли продлится долго.

Следующим утром Жюль проснулся с двумя идеями в голове, ибо это был день рождения мадемуазель де Шерси. Многие знакомые ему семейства если и признавали, то лишь дни святых; но они жили в имении Мирандола, где Шерси придерживались твердой традиции – наилучшим образом использовать малейший повод для празднества. Ему с самого утра удалось посовещаться с Онориной, а затем позавтракать вместе с обеими дамами. Обычно он избегал столь сомнительного удовольствия, но сегодня поступил так, чтобы понаблюдать за своей подопечной.

Когда Вивиан села за стол, Жюль с удовлетворением отметил, что она смущена, но явно довольна и встретила его взгляд с искоркой благодарности в глазах. Он встал, поклонился, но, прежде чем успел поздравить племянницу, она сказала:

– Тетя только что пригласила меня поехать вместе с ней в Париж. Думаю, вам уже известно об этом?

Он кивнул, улыбнулся Онорине де Шерси, когда та появилась, и все сели. Его подопечная продолжила:

– Сегодня утром мадам де Шерси преподнесла мне очень красивый веер и лекцию о том, насколько опытнее я должна стать теперь, когда мне исполнилось девятнадцать лет. Но лучше всех подарков – поездка в Париж. Мне не терпится поскорее отправиться туда.

– Надеюсь, ты хорошо проведешь время там. И если окажется, что соскучилась по Мирандоле, пожалуйста, возвращайся в любое время. Мы с твоей тетей уже все обсудили. Решение целиком в твоих руках.

Сказав это, Жюль надеялся, что племяннице не придет в голову, будто он сговорился с Онориной выдворить ее из Мирандолы. Совсем напротив, он страшился утомительных осенних месяцев, которые ему придется провести здесь в одиночестве, даже не имея возможности поссориться с ней или отговаривать Онорину от попыток докучать ему.

Глаза девушки заблестели от радости, и она спросила:

– Месье, а вы сами намерены побывать в Париже?

– Нет. Сентябрь и октябрь самые горячие в имении, вы же знаете.

К тому же ему надо было проводить больше времени с новым управляющим, но он не захотел поднимать этот вопрос за завтраком, особенно в такой момент.

Вивиан была поглощена своими мыслями и не сразу заметила, что на столе, слева от ее тарелки, лежит большой плоский предмет, обернутый коричневой бумагой. Она удивилась, чуть покраснела и украдкой посмотрела на дядю.

– С днем рождения. Откройте его, – сказал он.

Это был тот самый индейский пейзаж, которым она совсем недавно восторгалась. Ее щеки порозовели, и, избегая его взгляда, она пробормотала слова благодарности. Показав картину Онорине, Вивиан наконец осмелилась посмотреть ему в лицо и искренне улыбнулась.

– Я не ожидала, что вы вспомните о моем дне рождения.

– Не вспомню! Я даже помню то место, где находился, когда мне об этом сообщили. Я прочел письмо и обрадовался, узнав, что вы обе в безопасности…

Жюль умолк, так как не мог заставить себя продолжить. В памяти воскресали высокие скалы, его взвод, вытянувшийся позади него, жестокая красота лазурного неба и медленно текущей внизу реки. Он стоял, держась одной рукой за луку седла, а в другой у него было письмо, которое ветер пытался вырвать из пальцев. Виолетта находилась в безопасности дома, у нее родилась дочь! Он же являл собою измученного человека на чужой земле, продуваемой злыми ветрами.

Онорина пришла ему на помощь и поддержала разговор о картине, а он с подопечной всеми силами старались не дать ему угаснуть, несмотря на то что головы у них были заняты своими мыслями.

Вивиан поглядывала на картину и в какое-то мгновение неосторожно сказала:

– Мне хочется поскорее показать ее месье де Луни. – Но, поймав взгляд Онорины, добавила: – Разумеется, если мне будет дозволено увидеться с ним. И хорошо бы сравнить ее с зарисовками из книг путешествий, которые собрал месье де Биянкур. Мадемуазель де Биянкур мне так много рассказывала о них!

Париж

Самое большое удовольствие Луизе де Биянкур доставляли поездки в Булонский лес в тот час, когда туда выезжал парижский бомонд, чтобы пощеголять друг перед другом нарядами и экипажами. В этот солнечный осенний день Луиза надеялась увидеть, как барон де Ронсей выезжает на своем ландо. Вивиан тоже была довольна, ибо наконец уговорила Луизу нанести визит герцогине д’Айен и познакомиться с Лафайетами. После катания по Булонскому лесу Онорина де Шерси высадит их у дверей большого дома на Рю дю Фобур Сент-Оноре и спустя час снова заберет их. Вивиан во время этого визита надеялась сделать три дела: увидеться с Виктором, о чем они шепотом договорились еще неделю назад, обсудить новости из Америки и пробудить в Луизе интерес к Соединенным Штатам.

Вивиан считала, что это гораздо менее опасное увлечение, чем одержимость ее подруги бароном Аленом де Ронсеем. Когда Вивиан представили ему, она нашла его настоящим джентльменом с хорошей внешностью и не удивилась, узнав, что тот вхож в лучшие дома Парижа. Но он показался ей сердцеедом и хищником и вообще не заслуживающим доверия человеком. Он не был льстецом, совсем наоборот: создавалось впечатление, будто у него сонм поклонниц, только и ждущих, как броситься к его ногам (некоторые из дам в тот первый вечер и в самом деле изо всех сил старались подтвердить именно это). Его манера выражаться и оценивающий взгляд оставляли слишком много места для двусмысленностей.

Серьезно опасаясь за свою подругу, Вивиан порасспрашивала о бароне других женщин, но те либо смеялись, делая всякие намеки, либо хмурились и говорили, что глупа любая женщина, которая рискнет разговаривать с ним более пяти минут. Но никто не объяснил ей, с какой стороны ожидать опасности. Она была недовольна тем, что люди в Париже ни о чем не говорили прямиком, и сказала Виктору: «Многие в свете вроде бы говорят очень умно, когда речь идет о придворной политике или последних новостях из Лондона, но стоит лишь задать им вопрос, как выясняется, что они или не имеют ни малейшего понятия о происходящем, или уходят от ответа».

На одном из поворотов образовался затор из карет, и все движение остановилось. По чистой случайности экипаж барона оказался рядом с ними. Он выглянул из окна, снял шляпу и церемонно поздоровался с Онориной де Шерси, и только после этого его взгляд задержался на Вивиан, затем на Луизе.

– Мадемуазель де Биянкур, какой чудесный сюрприз! Должно быть, сама судьба улыбается мне: я постоянно встречаю вас. Наверно, я где-то совершил нечто достойное, если она так благоволит ко мне. Если бы я только мог вспомнить, что же такого я сделал! Мадемуазель де Шерси, надеюсь, Париж милостив к вам? По-моему, осенью Булонский лес особенно красив, не так ли? Честно говоря, я это явно почувствовал лишь сегодня.

Когда барон снова надел шляпу, рука скрыла его профиль от глаз Луизы. Вивиан ничего не ответила, она только смотрела на него и заметила, как его глаза с хитрой веселостью сощурились, будто ее молчание сделало девушку его сообщницей.

– Вижу, впереди путь свободен. Я лучше поеду и освобожу место веренице карет позади. Как и прежде, я ваш покорный слуга.

На Вивиан его самонадеянный взгляд и безразличие к тому, что они могли бы ему сказать, не произвели никакого впечатления. Не было смысла высказывать свое мнение о нем Луизе: во-первых, они не могли открыто говорить в присутствии тети, во-вторых, Вивиан уже попыталась это сделать после приезда в Париж и получила выговор. Луиза негодующе сказала: «Я взяла на себя неслыханный риск, чтобы помочь тебе, покрываю твои интрижки, добросовестно передаю твои письма, а мне говорят, что я веду себя неподобающим образом и лишь потому, что уделяю этому джентльмену некоторое внимание! Вивиан, я могу назвать это лишь неблагодарностью. К тому же я с ним почти не разговариваю. Да будет тебе известно, что иногда матроны лет под тридцать стараются опередить меня и добраться до него».

Карета достигла Рю дю Фобур Сент-Оноре быстрее, чем они ожидали, и Онорина де Шерси предложила им перед визитом заглянуть в магазины. Девушки охотно согласились и, оставив карету в удобном месте, начали изучать дорогие магазины. Мадам де Шерси отстала, и они могли свободно поговорить.

Луиза сказала:

– Знаешь, именно здесь живет барон де Ронсей. У него роскошные апартаменты над магазином шелков и бархата, через дорогу. Мне так нравится ходить по магазинам в этом квартале! – Вивиан ничего не ответила, и Луиза продолжила: – Наверно, ты заметила, как он сегодня смотрел на меня?

«А как он смотрел на меня», – подумала Вивиан, но не произнесла этого вслух.

– Он так очаровательно неуверен! Давай держаться подальше от твоей тети – мне уже несколько дней хочется кое-что сообщить тебе. Помнишь, когда я отправилась к Вовентенам? Там произошло нечто интересное, и мне надо знать, что ты об этом думаешь. Обещаю прислушаться к твоим словам. За ужином меня посадили рядом с бароном, маман ничего не подозревала, потом мы оказались за одним столом во время игры в карты. Когда игра закончилась, он пригласил меня пройти с ним в соседнюю комнату. Я подумала, что там тоже играют в карты, и согласилась. Но мы оказались совсем одни в небольшом помещении.

– Разве это тебя не насторожило?

– Да нет, я совсем не боялась, ибо знала, что стоит мне только повысить голос, и меня тут же услышат. Но я почувствовала себя неловко, так легко оказавшись наедине с ним, и сделала вид, что рассматриваю красивый пейзаж, висевший на стене. Не теряя времени, он приблизился ко мне, и, обернувшись, я обнаружила, что нас разделяют считаные дюймы. Его глаза горели, и он попросил разрешения поцеловать меня! Я едва сообразила, что он говорит, и открыла рот, чтобы возразить, как он тут же поступил так, будто я дала согласие. Знаю, мне следовало сопротивляться, но я не могла ничего поделать с собой. Не торопись осуждать меня, только подожди, и ты убедишься, какой силой обладают мужские губы. Сначала мое сознание заполнила белая вспышка, будто меня поразила молния… – Она поймала насмешливый взгляд Вивиан и продолжила: – Смейся, если хочешь, но я говорю правду. Ты все время утверждаешь, что самое главное – откровенность. Если ты моя подруга, то должна выслушать меня до конца. Пока он целовал меня, я испытала разные ощущения: его уста были то настойчивы, то нежны; он даже засунул кончик языка меж моих губ. – Она покраснела и, взяв Вивиан под руку, притянула к себе и прошептала: – Будь снисходительна к этому порочному признанию. Если я все расскажу тебе, то, возможно, сама пойму, правильно ли я поступила. В тот момент я чуть не лишилась рассудка. Он держал меня за плечи. Затем я почувствовала, как одна его рука опускается ниже и его большой палец застыл вот здесь. – Она положила свободную руку на обнаженную кожу над грудью. – В то же мгновение он отстранил уста, и я затаила дыхание. Его пальцы не опускались ниже, и он пробормотал: «Только не волнуйтесь» – и начал целовать меня в шею. Моя рука оказалась у него под фраком и застыла на его груди. Он сказал: «Вы самая смышленая ученица! Спорю, на каждом уроке вы соображали быстрее всех». При этом не сводил с меня глаз. Затем снова стал целовать меня… Крепко прижал мою руку и вот так водил ею по своему телу… Я вся дрожала, думала, что упаду в обоморок…

Вивиан не выдержала:

– Боже милостивый, Луиза, и ты этим гордишься? Прятаться в темных комнатах вместе с таким мужчиной… – Она пошла быстрее, и Луизе пришлось почти бежать, чтобы идти с ней рядом.

– Я тебя шокирую? Конечно, я чувствовала то же самое. Я отстранилась и начала возражать. Но барон опередил меня: он отпустил мою руку, посмотрел на меня затуманенными глазами и вздохнул: «Видите, сколь я послушен…» – и тут же исчез! Ушел и скрылся в ближайших апартаментах. Прошла целая вечность, прежде чем у меня хватило сил вернуться в гостиную, но никто ничего не заметил. А он так и не вернулся.

– И до сего дня вы больше не виделись?

– Да, и он оставил меня в глубочайшем смятении. Я не могла понять, раздражен ли он мною, разочарован, встревожен, жалеет? Пожалуйста, скажи, что ты об этом думаешь. Я не буду сердиться, что бы ты ни сказала, ибо разговор о нем доставляет мне наслаждение. Видишь, как далеко я зашла…

В это время они вошли в магазин шелковых и парчовых тканей. Вивиан остановилась, чтобы взглянуть на атлас, и думала, как бы не обидеть Луизу. Ситуацию осложняло то обстоятельство, что она сама затеяла интригу с Виктором. Когда она заговорила, то старалась, чтобы голос звучал игриво, и осторожно подбирала слова.

– Я не могу выступать в роли моралиста, поскольку знаю парижский свет не так хорошо, как ты. Ведь я живу в Мирандоле. Однако выскажу свои мысли, и ты должна сдержать свое обещание и не обижаться на меня. – Она вздохнула. – Думаю, месье де Ронсей говорит красиво, но ведет себя грубо. – Ей хватило смелости поднять глаза и встретить тревожный взгляд Луизы. – Он застал тебя врасплох, и все, что он делал, произвело на меня очень плохое впечатление, а то, как он потом улизнул, – вообще плохо. Если бы я больше знала мужчин, думаю, я смогла бы объяснить тебе, почему он так сделал.

Луиза спросила обиженно:

– В чем же тогда можно его обвинять?

– Видно, у него на уме лишь собственные удовольствия. Если он так помешан на них, разве он может угодить тебе? – Похоже, Вивиан не убедила Луизу, но продолжала: – Первый раз, когда мы с Виктором… было точно так, как ты рассказала. Но у нас это было всего один раз, и, по правде говоря, мы с тех пор даже не обнимались. Но мы любим друг друга. О боже, теперь я говорю так чопорно! Я не пытаюсь доказать тебе, как непорочной молодой девушке следует себя вести, ибо не считаю себя такой. Я просто… я не верю, что месье де Ронсей годится тебе в друзья, ухажеры или мужья.

Луиза напряглась, пытаясь понять подругу, затем тихо рассмеялась:

– Я знаю, что ты имеешь в виду, говоря о незапятнанных и непорочных девах. Все эти юные святоши в монастырях всегда были самыми хитрыми созданиями. Но на сей раз я поверю тебе насчет месье де Ронсея. Он действительно немного пугает меня, и думаю, что он не имеет права так поступать, верно? Мне придется вести себя с ним строже. И избегать его какое-то время – это пойдет ему на пользу.

Вивиан пришлось довольствоваться пока этим. Вскоре за ними подъехала Онорина де Шерси и повезла их к герцогине д’Айен.

Девушек встретили тепло, как друзей. Мадам де Лафайет, стройная, светловолосая женщина, очень похожая на Луизу, приняла новую гостью в свой круг. Это предоставило Вивиан удобный случай поговорить с Виктором и Лафайетом сначала под надзором герцогини д’Айен, а в дальнейшем в той части комнаты, где их никто не мог подслушать.

Она с нетерпением спросила маркиза:

– Есть ли новости из Нью-Йорка?

Лафайет покачал головой:

– Ничего с тех пор, как мы виделись последний раз.

Вивиан вздохнула:

– Трудно понять, на что рассчитывает Вашингтон. Большинство его солдат представляют собой милицию, а против них идут регулярные войска – у Уильяма Хоу их тысячи на Стейтен-Айленде.

Виктор сказал:

– Адмирал Хоу достиг уже Сенди-Хука. Из Англии ожидают более чем тридцать тысяч человек.

Лафайет кивнул:

– Мой друг, барон де Калб предоставил мне некоторые цифры о том, сколько наемников приобрела Британия за последнее время. Ландграф Хессе-Касселя лично отправил на войну семнадцать тысяч гессенцев, а Карл Брауншвейгский и другие немецкие князья поставят еще одиннадцать тысяч.

Вивиан задумчиво произнесла:

– Только представьте, какие для этого требуются деньги! Видно, что у Англии они есть, и там считают, что Нью-Йорк стоит этих денег. Если ли надежда послать столько же денег Вашингтону, чтобы поддержать его?

Виктор ответил:

– Все деньги тратятся в Европе, чтобы купить для отправки оружие и продовольствие. – Он увидел, что Лафайет нахмурился, и сказал: – Я без колебаний говорю о подобных фактах в присутствии мадемуазель де Шерси. Она наша самая верная союзница. Вы знаете, что она делает для Сайласа Дина, американского заказчика?

Когда Лафайет вопросительно посмотрел на нее, Вивиан объяснила:

– Мистер Дин раздражен тем, что англичане ведут наблюдение за его жилищем: стоит ему принять хоть одного важного посетителя, как об этом сразу сообщают в Лондон. И, разумеется, за ним следят, если он куда-либо идет. И я нашла для него решение. Моя тетя живет на той же улице, что и мистер Дин. У нас огромная конюшня – два каретных сарая, причем второй пуст и заперт. В него ведут две двери – одна выходит на каретный двор, а другая – прямо на дорожку за углом.

В заранее обусловленное время внешняя дверь оставляется открытой для мистера Дина. Он пересекает эту дорожку всякий раз, когда отправляется на утреннюю прогулку вдоль Сены. Эта регулярность притупила бдительность наблюдателей, и ему ничего не стоит незаметно войти в сарай. Человек, с которым он хочет встретиться, приходит к нам как гость, и после прощания с моей тетей его проводят к карете. Когда он оказывается во дворе, за ним приходит конюх Эдуард. Я знаю, что Эдуарду можно доверять, ибо он… иногда выступает в качестве курьера между месье де Луни и мной. – Она торопливо продолжала: – Так вот, гостя проводят в каретный сарай, где он с глазу на глаз может побеседовать с мистером Дином. Моя тетя ничего не знает об этом; у нее есть более важные дела, чем наблюдать, через какое время карета гостя покинет двор. Слуги не знают, кто там с кем встречается. Они преданны, и им за это хорошо платят.

Маркиз улыбнулся:

– Остроумно! Но что вы будете делать, если все раскроется?

– Ничего. Наверно, мистеру Дину придется найти другое место для встреч, вот и все. А пока я рада, что могу быть ему полезной.

– Ты написала об этом своему опекуну? – спросил Виктор.

– Зачем? Мои письма почтительны, но кратки, а большего он не заслуживает, ибо он не очень-то распространяется об Америке. Думаю, он считает, что такие темы с женщинами не обсуждают, и это приводит меня в ярость. В Мирандоле он целыми вечерами читает книги, которые привез из Канады, но когда я начала задавать вопросы об Америке, он лишь ответил, что всю свою жизнь сражался за территорию, которая никогда не станет снова французской. Он не расположен тратить время на разговоры об этом. Я думаю, что горечь для него естественна, но нет необходимости вести себя так, будто он старик и его жизнь закончилась. Тетя говорила мне совсем недавно, что после Квебека его мучили сильные боли, и он еще страдал от них, когда приехал в Мирандолу.

– Но сейчас Жюль выздоровел, по крайней мере он так говорит, – прервал ее Лафайет. – Я высоко ценю его письма: в них содержатся тысячи вещей, о которых я не могу узнать ни от кого другого. Надеюсь, он не скрывает, что болен чем-то?

– Отнюдь нет. К тому времени, когда я уехала, он был здоров, как сам говорил. С его лица исчезли морщины, и вы бы не дали ему тридцать шесть лет. По моим расчетам, ему именно столько. – Она улыбнулась Виктору: – Я помню, как ты был поражен, что у него тело молодого человека. Наверно, армейская жизнь поддерживает форму.

– Жаль, что я не смогу это выяснить, – тихо сказал Виктор и многозначительно посмотрел на Лафайета. – У тебя точно получится. В последнее время англичане подняли большой шум по поводу твоих планов, но мы их перехитрим.

Юный маркиз нетерпеливо повел плечами под хорошо скроенным фраком.