Текст книги "Язычники (ЛП)"
Автор книги: Шеридан Энн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Рука Джованни обвивается вокруг шеи Маркуса спереди и крепко сжимает ее, в то время как другая рука скользит вниз по груди, останавливаясь только тогда, когда его рука оказывается прямо над заживающими швами. Затем без предупреждения его рука сжимается, сдавливая плоть под ней.
– Это был смелый шаг, – кипит Джованни, в то время как Маркус продолжает пристально смотреть на Романа, даже не вздрагивая, несмотря на ту боль, которую он, должно быть, испытывает.
Мое сердце болит, разбиваясь на миллион крошечных кусочков, когда Дил рычит справа от меня, оскалив зубы в гневе. Джованни бросает взгляд на волка, прежде чем ухмыльнуться и, наконец, отпустить сына, оставив футболку в пятнах крови, но все, что имеет значение, это то, как, черт возьми, он узнал. Парни уж точно ни слова не сказали бы своему отцу о стрельбе, и я знаю, что точно не говорила… Так кто же?
Джованни смеется, оставаясь слишком близко к Маркусу, на мой взгляд.
– Теперь к делу. Где, черт возьми, этот производитель?
– У меня есть вопрос получше, – заявляет Леви, вставая в один рост со своим отцом и наклоняясь вперед, упираясь костяшками пальцев в большой дубовый стол. Он не сводит с отца своего ядовитого взгляда. – Скажи мне еще раз, где моя мать?
Джованни долго смотрит на него, нахмурив брови.
– Она похоронена в фамильной усыпальнице ДеАнджелисов на моей территории, там же, где и была всегда. Почему ты спрашиваешь меня об этом?
– Правда? – спрашивает он. – Мы давно там не были. Возможно, на вашем следующем деловом ужине мы нанесем ей визит. Мне действительно интересно, что мы могли бы там найти.
Я задерживаю дыхание, мой взгляд возвращается к Джованни, который просто смотрит, понимание появляется в его безжизненных глазах.
– Где мой производитель? – требует он, отказываясь комментировать женщину, запертую в морозильной камере на самом верху этого самого замка, женщину, которая должна была быть для него всем, его женой и матерью его детей. Я могу только представить, как она умерла. Бьюсь об заклад, это была не лучшая жизнь, наполненная страданиями от его жестоких рук. Она была бы для него такой же собственностью, какой я должна быть для его сыновей.
Роман стоит рядом с Леви.
– Видишь ли, в этом-то все и дело, – говорит Роман с ухмылкой на губах. – У нас нет твоего производителя.
Джованни выглядит растерянным.
– Что ты только что сказал?
– Ты меня слышал. У нас его нет. Мы не знаем, кто он. Не знаем, где его искать. Если быть до конца честным, нам это даже не интересно.
Джованни хватает нож, который лежит на столе как желанное оружие, и глубоко вонзает его в полированный дуб.
– Я дал тебе неделю, чтобы найти этого ублюдка, а ты говоришь мне, что потерпел неудачу? Какого черта ты делал все это время?
Роман пожимает плечами.
– Был занят, – говорит он. – Мне нужно было свести другие счеты. Вроде как не хватило времени заниматься твоими проблемами.
Джованни выдергивает нож из стола и швыряет его в Романа. Мое сердце колотится в груди, когда его рука взлетает с невозможной скоростью, ловя лезвие между указательным и средним пальцами всего в нескольких дюймах от его глаз.
Из моего горла вырывается вздох, когда Джованни рычит, в то время как его сыновья просто смотрят на него, как на ребенка, у которого началась истерика. Я думаю, это именно то, что происходит, когда они в миллионный раз доказывают, что он потерял над ними всякий контроль. Только он продолжит свои экстравагантные выходки на деловых обедах, потому что, как только остальные члены семьи узнают, что их самое опасное и смертоносное оружие обладает собственным разумом, они все убегут восвояси.
Он возвращается на свое место, но остается стоять, опираясь на стол почти так же, как это делает Леви.
– Что ты знаешь? – выплевывает он, в его глазах ярость, какой я никогда раньше не видела. – Ты сказал, что нашел дилера.
– Совершенно верно, – говорит Роман, слегка кивая. – Дилер, чья преданность своему боссу намного перевесила его страхи перед тобой. Он ничего не сказал, даже не раскаялся.
Джованни качает головой, в его глазах появляется замешательство.
– Это невозможно, даже самые страшные люди ломаются при мысли об имени ДеАнджелис. – Он начинает расхаживать по полу, в то время как Дил становится скучно рядом со мной, и он трусит к своей миске с водой.
Маркус замечает его движение и смотрит вниз на волка, его глаза подозрительно сужаются, прежде чем снова взглянуть на меня.
– Что, черт возьми, ты сделала с их мисками для воды?
Мои глаза вылезают из орбит. Какого хрена, по его мнению, он поднимает этот вопрос и привлекает ко мне внимание подобным образом?
– Это… – Я начинаю, с трудом сглатывая, когда взгляд Джованни поворачивается ко мне, в глубине его глаз читается раздражение из-за того, что я говорю в его присутствии. – Я, эммм… – Черт. Я прерывисто выдыхаю и набираюсь смелости, чтобы обрести дар речи. – С меня было достаточно. Волкам нужны были имена, так что это то, что я сделала.
Маркус, прищурившись, смотрит на меня.
– Дил и Доу?
Я киваю.
– Да, Дил и Доу. Печально известные волки Дил Доу.
Роман уставился на меня, его глаза расширились.
– Ты украла моих гребаных волков у меня из-под носа, а потом имела гребаную наглость назвать их в честь гребаного силиконового члена?
Я пожимаю плечами и оглядываюсь на волков, которые выглядят такими чертовски счастливыми от того, что на них обратили внимание, адский Дил даже поднимает голову и демонстрирует свою невероятную родословную и блестящую шерсть.
– Мне не жаль, – ухмыляюсь я, сдерживая смех. – Тебе следовало назвать их, когда у тебя был шанс. Что сделано, то сделано. Кроме того, это написано фломастером, и им это нравится. Они приняли свои имена, и теперь пути назад нет.
– ХВАТИТ ОБ ЭТИХ ГРЕБАНЫХ ИМЕНАХ, – рычит Джованни. – ПОЧЕМУ ЭТА МАЛЕНЬКАЯ ШЛЮХА ВСЕ ЕЩЕ ОБРАЩАЕТСЯ К ТЕБЕ ТАК, СЛОВНО У НЕЕ ЕСТЬ ПРАВА В ТВОЕМ ДОМЕ?
Маркус встает, уравнивая счет три на три и посылая волну нервозности по охранникам, когда он обращает свой свирепый взгляд на своего отца.
– Потому что она имеет права, и однажды она, блядь, станет править миром, который ты создал. Будь осторожен, дорогой папочка. Шейн – не маленькая сучка, какой ты ее считал. Она – гребаная богиня.
Что ж, блядь.
Джованни оглядывается на меня, и того, что я вижу в глубине его глаз, достаточно, чтобы свести в могилу любого. Он отталкивается от стола и медленно обходит его, преследуя меня, как гребаный хищник, в то время как его сыновьям ничего не остается, кроме как наблюдать. Он встает прямо передо мной, и я не упускаю из виду, как Роман перемещается, незаметно подходя ближе к своему отцу.
– Ты ничто, – выплевывает в меня Джованни, медленно придвигаясь еще ближе, пока я не чувствую его отвратительное дыхание на своей коже. – Я прикончу тебя в один из этих славных дней. Запомни мои слова, девочка. Я уничтожу тебя.
Холодок пробегает по моей спине, и когда он наклоняется еще ближе, а я закрываю глаза, мысленно готовясь к худшему, ровный тон Леви разносится по комнате.
– Это конкурирующая семья, – говорит он, заставляя отца вздрогнуть и обернуться, чтобы взглянуть на сына, удерживая его взгляд и требуя объяснений. – Производитель. Это единственное, что имеет смысл. Это должна быть другая семья, которая переезжает. Иначе с чего бы дилеру бояться сломаться? Он не местный, он не знал.
Джованни отходит от меня, его взгляд устремлен вдаль, он глубоко задумался, а я выдохнула. Роман на мгновение ловит мой взгляд, молча проверяя меня, и я киваю несмотря на то, что на самом деле не уверена.
– Другая семья? – Джованни спрашивает, показывая, что это семя идеально засело в его сознании. – Кто?
Роман качает головой.
– Семья Моретти, – предполагает Роман. – Известно, что в прошлом они уже влезали в наш бизнес. Что мешает им попробовать снова?
– Нет, – говорит Джованни. – Джиа Моретти-гребаная сука, но она не глупа. Она бы не посмела.
Джованни замолкает, обдумывая то, что он только что сказал, и по мере того, как секунды идут, его челюсть сжимается все сильнее.
– ЧЕРТ, – рычит он, его руки сжимаются в кулаки по бокам. Он оглядывается на своих охранников и вот так просто выбегает из столовой, его люди следуют за ним, как дурной запах, и, наконец, прекращают это дерьмовое шоу.
– Итак, – говорит Маркус, его взгляд перемещается на меня, прежде чем опуститься на волков. – Тебе действительно нужно было так их называть?
Я пожимаю плечами. – Либо так, либо Бол и Сак. (Ball Sack-мешочек с яйцами) Выбирать было трудно, но я думаю, что в конце концов приняла правильное решение.
17
Роман тянется через стол, хватает бутылку виски и подносит ее прямо к губам, откидываясь на спинку кресла.
– Черт, я ненавижу этого ублюдка, – говорит он, когда мы слышим знакомые звуки захлопывающейся входной двери за приспешниками его отца. Он делает большой глоток виски, прежде чем опустить бутылку только для того, чтобы швырнуть ее через всю комнату и послушать, как она разбивается о стену.
Леви ворчит, опускаясь обратно на свое место.
– Ну, вот и кончился этот гребаный виски, – говорит он, не имея другого выбора, кроме как потянуться за бутылкой бурбона.
Я вздыхаю и прохожу через комнату, прихватив на ходу несколько салфеток. Я сажаю свою задницу на стол перед Маркусом и свешиваю ноги по обе стороны от него. Его сильные руки сжимают мои бедра, думая, что ему вот-вот повезет, но он только стонет, когда я тянусь к его окровавленной футболке и стягиваю ее через голову.
– Дерьмо, – бормочу я, видя беспорядок, который оставил после себя его отец. Я немедленно принимаюсь за работу, прижимая салфетку к его ране, пытаясь остановить кровотечение. – Я думаю, это придется зашивать заново.
Маркус опускает взгляд и убирает мою руку со своей груди, чтобы увидеть беспорядок внизу.
– Черт возьми, – бормочет он себе под нос, подтверждая мои подозрения и побуждая Леви встать и пройти через комнату. Он проходит на кухню и через мгновение возвращается с небольшой аптечкой первой помощи в руке.
Леви подходит ко мне и хватает стул Маркуса, прежде чем развернуть его лицом к себе.
– Вот, – говорит он, протягивая ему бутылку бурбона. – Тебе это понадобится.
Маркус берет бутылку и подносит ее к губам.
– Как, черт возьми, он узнал? – спрашивает он, его глаза сужаются до щелочек, когда он погружается в свои мысли.
– Я задалась тем же вопросом, – говорю я ему, пока Леви использует стол рядом с моей задницей, чтобы оборудовать хирургическое место. – В этом нет никакого смысла. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из вас, ребята, случайно упомянул об этом вскользь, и я чертовски уверена, что не проболталась об этом. Итак, откуда он мог знать? У него есть камеры? Он что, наблюдает за нами?
Роман качает головой.
– Нет, если бы у этого ублюдка здесь были камеры, он бы нас давно убил.
– Что тогда? – Спрашиваю я, оглядываясь через плечо на Романа, пока Леви принимается за работу, минуя обезболивание.
Губы Романа сжимаются в жесткую линию, и на мгновение его глаза становятся черными как смоль.
– Сучка в капюшоне, – говорит он. – Кто же еще?
Мой взгляд возвращается к Маркусу, и его темные глаза сужаются, он точно знает, что у меня на уме, но прежде, чем у него появляется шанс остановить меня, слова сами срываются с моих губ.
– Маркус думает, что это была Фелисити, но он слишком большая сучка, чтобы сказать тебе.
Рука Леви останавливается на груди Маркуса, а Роман просто смотрит, выглядя гребаным ангелом мщения. Маркус вздыхает, осознав, насколько велика банка фасоли, которую я только что рассыпала по всему полу.
Роман встает, его глаза прикованы к моим, когда яд начинает пульсировать в его венах.
– Что, черт возьми, ты только что сказала?
Я поворачиваюсь на столе, втискиваясь между тремя братьями.
– Перестань вести себя так, будто я сказала это только для того, чтобы поиздеваться над тобой. Ты слышал, что я сказала.
– Фелисити мертва, – говорит он, гнев клокочет в его тоне. – Я видел, как она умирала на моих гребаных глазах. Я держал ее, когда она испускала свой последний вздох, а теперь ты хочешь прийти ко мне с этим дерьмом, пытаясь сказать, что женщина, носящая моего ребенка, – это шлюха, стрелявшая в моего гребаного брата?
Я пожимаю плечами и сжимаю губы в тонкую линию.
– А что, если она не умерла?
– Она была мертва, Шейн. Я убил больше людей, чем ты можешь себе представить. Я знаю гребаную разницу между мертвыми и живыми. Я проигрывал этот момент снова и снова. Она, блядь, мертва.
Я с трудом сглатываю, оглядываясь на Маркуса, который стал ужасно тихим.
– У женщины, которая стреляла в Маркуса, были грязные светлые волосы. Я видела, как они выглядывают из-под капюшона, потому что они были длинными. Она была ниже меня ростом, стройная, и по ее голосу я поняла, что она прошла через какое-то дерьмо. Она называла вас всех ‘моими’, как будто у нее были личные отношения с каждым из вас. Она сказала мне бежать, потому что не хотела, чтобы то, что случилось с ней, случилось и со мной. Просто… ты должен видеть это так, как вижу я. Кто еще это мог быть? Есть ли какая-то другая девушка, которую ты прятал, кто-то еще, о ком ты мне не рассказал?
Леви качает головой.
– Больше никого не было. По крайней мере, никого, с кем мы все были близки. Было много девушек.
– Все они похоронены в лесу, – бормочет Роман, его разум явно переполнен горем.
– Но что, если это так? Что, если она жива все это время?
Роман встает, опираясь на стол и бросая на меня тяжелый взгляд.
– Ты, блядь, меня не слушаешь, – говорит он. – Как это может быть Фелисити? Я видел, как она умирала у меня на руках. Пять гребаных месяцев назад. Она истекла кровью на полу подо мной. Мои колени были пропитаны ее кровью, и я почувствовал тот самый момент, когда она обмякла в моих руках. Она перестала дышать. Ее сердце перестало биться. ОНА. БЛЯДЬ. УМЕРЛА. Это не она.
Я с трудом сглатываю и снова смотрю на Маркуса. Он мог ошибиться. Это могла быть какая-то другая девушка, которая думала, что братья ДеАнджелис поступили с ней неправильно, которая думала, что у нее есть какие-то нелепые права на них, но мое нутро подсказывает мне доверять своим инстинктам, верить в невозможное.
Понимая, что сейчас не время развивать тему, я вздыхаю и оглядываюсь на Леви, наблюдая, как он умело погружает маленькую иглу в грудь Маркуса и без усилий устраняет проблему.
– Кто такая Джиа Моретти? – Спрашиваю я, переводя взгляд обратно на Романа, чтобы убедиться, что с ним все в порядке после того, как я сбросила бомбу. – Я думала, план состоял в том, чтобы свалить все это на Антонио.
– Так и есть, – говорит он мне, не отрывая глаз от того, что делает, пока Маркус осушает бутылку бурбона. – Все дороги в конечном итоге ведут обратно к Антонио, но почему бы нам немного не повеселиться, прежде чем мы туда доберемся?
На моем лице появляется ухмылка, и я качаю головой, веселье слишком настоящее.
– Так кто же она тогда? Жена босса? Похоже, она горячая штучка.
Роман усмехается.
– Джиа-гребаный босс. Она глава семьи Моретти, и не та, кого хочется встретить в темном переулке. По сравнению с ней мы выглядим детской забавой.
Мои глаза вылезают из орбит, и я оглядываюсь на Маркуса, ожидая, что он скажет мне, что Роман издевается надо мной. Но он приподнимает бровь и кивает, и, черт возьми, блеск в его глазах говорит мне, что он не просто впечатлен этой женщиной, но и немного влюблен.
– Вот дерьмо. Разве она не разозлится, что ты свалил вину за это дерьмо на нее?
Роман пожимает плечами.
– Возможно, – говорит он, что-то темное вспыхивает в его глазах, когда он достает из-под стола еще одну бутылку виски, что мгновенно заставляет брови Леви раздраженно опуститься. – Есть две вещи, которые такие люди, как мы, ненавидят. Не быть признанными за наши… достижения и быть обвиненными в чьих-то еще.
– Значит ли это, что тогда она придет за вами?
Маркус усмехается.
– Нет, только не Джиа. Она неравнодушна к нашему отцу, поэтому придет за ним, прежде чем за нами, но ей нравится выжидать. Он будет мертв прежде, чем она получит свой шанс, а мы уже поднимемся. Я не удивлюсь, если она изменит свою позицию. Она умная женщина. Она знает, что для нее хорошо. Она будет держаться от нас подальше, и мы окажем ей честь, держась подальше от нее.
Осмысливая это и желая дать Леви возможность поработать над Маркусом, я соскакиваю с края стола и обхожу Романа, прежде чем опуститься на стул рядом с ним.
Он прищуривается, глядя на меня, когда я протягиваю руку и беру яблоко из корзины с фруктами. Я откусываю большой кусок и, оглядываясь на него, обнаруживаю, что его взгляд все еще прикован ко мне.
– Что ты делаешь? – спрашивает он, больше всего на свете любя уединение.
Проглотив кусочек, я оглядываюсь на Леви и Маркуса и вижу, что они уже погрузились в приватную беседу, вероятно, пытаясь выработать между собой график траха, при котором все участники будут довольны, как никогда.
Поворачиваясь обратно к Роману, я вздыхаю и позволяю себе быть уязвимой всего на мгновение.
– Я, эээм… я не хотела действовать тебе на нервы или будить плохие воспоминания, когда сказала, что Фелисити была единственной, кто… ну, ты понимаешь. Я просто хотела, чтобы ты знал, что у меня на уме, – объясняю я. – Маркус рассказал об этом мне, когда мы вернулись от Антонио, и с тех пор это несколько раз крутилось у меня в голове. Я просто думаю, что если бы она была все еще жива, все стрелки указывали бы на нее.
Роман качает головой.
– Ты же не думаешь, что я провожу каждый гребаный час своей жизни, желая, чтобы она была еще жива? Черт возьми, Шейн. Ты, блядь, понятия не имеешь, да? Выбрось эту идею из головы. Она была хорошей и честной. Последнее, что она когда-либо сделала бы, это причинила бы боль Маркусу. Ты не понимаешь, о чем говоришь.
Я киваю и медленно провожу рукой по столу, пока мой мизинец не прижимается к его, зная, что после того, что он сделал со мной, я не должна чувствовать вину за то, что затронула что-то настолько болезненное, но я чувствую. Это есть, и то, что это причиняет боль, убивает меня.
– Как я уже сказала, в мои намерения не входило поднимать этот вопрос, чтобы причинить тебе боль. Мне просто нужно было высказать свою теорию, потому что я знала, что Маркус не собирается этого делать.
Роман отстраняется от меня, как будто мое прикосновение причиняет ему физическую боль, и все внутри меня обрывается. На прошлой неделе все было наоборот; я вздрагивала каждый раз, когда он приближался ко мне, и, хотя обстоятельства совсем другие, я вроде как это понимаю.
– Я планировал жениться на ней, – говорит он мне, понизив голос. – Маркус сказал тебе об этом? У меня было кольцо и все остальное. Все, что оставалось сделать, это сделать предложение, и она была бы полностью моей. Но я ждал. Я хотел сделать это для нее особенным. Я хотел подождать, пока не смогу вытащить ее из этого гребаного замка, поэтому по глупости пошел к своему отцу, думая, что всего на одну ночь он даст нам пропуск на свободу, чтобы ей не пришлось тайком убегать отсюда, как какой-нибудь заключенной. Я хотел, чтобы это была ночь, которую она не сможет забыть.
Я качаю головой, уже видя боль в его глазах при рассказе этой истории, и учитывая, что его братья не знали, уверена, что это первый раз, когда он заставил себя сказать это вслух.
– Я получил свободу, и кольцо было у меня в кармане. Я подумал, что впервые в жизни что-то идет правильно. В ее утробе рос мой ребенок, и я собирался дать ей все, что она хотела.
Роман тяжело вздыхает, эта история подействовала на него сильнее, чем я ожидала.
– В ту ночь, как раз перед тем, как мы должны были уходить, появился мой отец и привел нас прямо в эту самую комнату. – Он делает паузу, его взгляд опускается на стол, где его руки сжимаются в кулаки. – Она была так чертовски напугана. Она ненавидела его, как и ты, но у нее не хватило мужества противостоять ему. Она восприняла его оскорбления так, как будто заслужила их.
– Что случилось? – бормочу я, мои слова застревают из-за комка в горле, слезы наполняют мои глаза, его невыносимая боль сильнее, чем я могу вынести.
– Он не одобрял ее как жену, не думал, что она достаточно сильна, чтобы быть достойной фамилии ДеАнджелис… и ребенка, – говорит он срывающимся голосом. – Я никогда не хотел ребенка, никогда не думал, что в моем будущем будет ребенок. Мы с братьями заключили соглашение в детстве. Фамилия ДеАнджелис должна была закончиться на нас, но у этого ребенка были другие планы. Это удивило меня до чертиков и открыло мне глаза. Я прошел путь от того, что никогда не хотел ребенка, до того, что жил и дышал только ради этого будущего ребенка. Я собирался уничтожить своего отца только для того, чтобы у этого ребенка было детство, которого у меня никогда не было. Я не мог позволить тому, что случилось со мной и моими братьями, стать его будущим.
– Появление моего отца в ту ночь было худшим, что могло с нами случиться. Он не знал о беременности Фелисити, и план состоял в том, что он никогда не узнает, – говорит он, его темные глаза на мгновение вспыхивают в моих, прежде чем он снова опускает сжатые кулаки. – Мы собирались прятать этого ребенка до того дня, когда сердце моего отца перестанет биться, но, когда он появился и увидел эту крошечную округлость ее живота, он не смог этого вынести.
Роман делает паузу, воспоминания слишком сильны, и именно тогда я замечаю, что Леви и Маркус замолчали. Я оглядываюсь на них и вижу, что они погружены в свои мысли, спокойно слушая рассказ Романа о прошлом, в то время как навязчивые воспоминания проникают в них, как яд в их вены.
По моему лицу скатывается слеза, и я судорожно вздыхаю, чувствуя пальцы Романа на своей щеке.
– Не плачь, Шейн. Уже пролито достаточно слез.
Я с трудом сглатываю и отстраняюсь, вытирая руками лицо и вытирая глаза.
– Он убил ее прямо здесь, у вас на глазах, не так ли?
Роман кивает.
– Он дал мне выбор. Я мог бы либо спасти ее жизнь и жизнь моего ребенка, либо спасти свою собственную, и тебе лучше, черт возьми, поверить, что я сдался быстрее, чем ты могла себе представить. Ничто не могло лишить моего ребенка жизни, и я знал, что мои братья пошли бы до конца. Они воспитали бы моего сына так же, как это сделал бы я. Поэтому мой отец приказал надеть на нас шоковые ошейники, затем встал у меня за спиной и вытащил самый острый кинжал, который у него был.
Роман останавливается, его пальцы нежно касаются красного шрама, который тянется от верхней части брови, через веко и вниз к верхней части скулы.
– Я был готов умереть, но мой отец не оценил, насколько быстро я был готов пожертвовать своей жизнью ради них. Я был его солдатом, – говорит он, подражая тону своего отца. – Он вложил в меня слишком много времени и усилий, а все, что я сделал, это доказал ему, каким слабым я стал. Любить – значит быть слабым. Он бы не стал тратить мое мастерство и свою преданность делу на что-то подобное, на что-то настолько тривиальное. Так что в наказание я получил этот шрам, а она получила пулю прямо в грудь.
Из меня вырывается громкий вздох, и я в ужасе смотрю на него, мои глаза расширяются, а грудь сжимается, когда боль разрывает меня на части.
– Нет, – выдыхаю я, слезы текут по моему лицу. Не раздумывая, я бросаюсь к Роману, широко раскидывая руки, прежде чем обнять его. Моя задница падает к нему на колени, когда я утыкаюсь лицом в изгиб его шеи. – Мне так жаль, – бормочу я, мои слезы пачкают его футболку. – Я понятия не имела, что все так плохо. Мне не следовало поднимать эту тему.
С другого конца комнаты доносится тихое:
– Я предупреждал тебя, – и, если бы я не была так занята, держа Романа так, словно он был моим единственным спасением, я бы отмахнулась от Маркуса.
Роман напрягается подо мной и после короткой паузы расслабляется, его руки обвиваются вокруг моего тела, крепко прижимая меня к своей груди.
– Все в порядке, – бормочет Роман. – Тебе нужно знать, потому что, нравится тебе это или нет, ты можешь столкнуться с такой же ситуацией. Тебе нужно знать, что на самом деле значит быть здесь. Находясь рядом с нами, ты находишься прямо на линии огня. Наш отец сделал бы все, чтобы контролировать нас, держать что-то над нашими головами и заставить нас быть преданными, и когда до этого дойдет, а так и будет, он придет за тобой. Это факт. Здесь нет никаких "если". Ты должна быть готова.
Я отстраняюсь и встречаюсь с ним взглядом, уже смирившись со всем, что он только что сказал.
– Я знаю, – говорю я ему. – Это не игра для меня. Черт возьми, шрамы на моем теле должны были уже сказать тебе это. Я хочу голову вашего отца за тот ужас, который он обрушил на семьи моего города, за все невинные жизни, которым он причинил боль, за тебя и твоих братьев… за меня. Я не хочу быть слабой. Я не хочу, чтобы меня считали посмешищем. Я хочу, чтобы вся семья ДеАнджелис боялась звука моего имени так же, как они боятся вашего. Я хочу быть такой же могущественной, как Джиа Моретти, и ты сделаешь так, чтобы это произошло.
Роман наблюдает за мной, и я не сомневаюсь, что Леви и Маркус тоже внимательно наблюдают.
– Ты уверена насчет этого? – спрашивает он. – Есть большая разница между тем, чтобы быть рядом с кем-то и быть гребаным игроком высшего уровня. Ты больше никогда в жизни не будешь спать спокойно. Ты понимаешь это?
Я киваю, вспоминая тот порыв, который испытала, когда у Антонио отняли жизнь, облегчение, когда парни вышли из тени, чтобы разобраться с Дрейвеном Миллером, и неистовую радость, когда они доминировали в помещении. Я не просто хочу этого, я жажду этого. Мне это нужно. Этот мир собирается развратить меня худшими способами, но я уже слишком глубоко увязла, и теперь пути назад нет.
– Я знаю, во что ввязываюсь, – говорю я ему, прежде чем оглядываюсь на Маркуса и Леви. – Я хочу этого. Я хочу быть прямо там, с вами, ребята. Мне надоело бояться. Я хочу высоко стоять.
– Хорошо, – говорит Роман, крепче обнимая меня за талию и поднимая нас обоих на ноги. – Тогда возвращайся в тренировочный зал. У нас есть работа, которую нужно сделать.
