Текст книги "Когда-то там были волки"

Автор книги: Шарлотта Макконахи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Некоторое время мы молчим, и я размышляю о коварстве ярости, о которой он говорит.

Дункан обводит рукой лесистые холмы.

– Эти деревья происходят напрямую из ледникового периода, – рассказывает он. – Первые сосны появились в Шотландии примерно за семь тысяч лет до нашей эры, и это то, что осталось, неразрывная эволюционная цепочка.

Знаю, думаю я. Потому я и здесь.

– Но тебе ведь это уже известно, правда? – спрашивает он.

– Когда ты привез Стюарта домой в тот вечер после паба, Лэйни была там?

Дункан запинается.

– Значит, вот зачем ты меня позвала?

Я не отвечаю.

Он качает головой.

– Я отправил Лэйни ждать нас на станции. Не хотел, чтобы она присутствовала при драке. Когда все закончилось, я отвез Стюарта на станцию, чтобы она забрала его домой.

Так-так.

– И она отвезла?

Дункан всматривается мне в лицо.

– Что ты хочешь у меня выведать?

– Просто пытаюсь выстроить события по порядку.

– Я не могу распространяться о подробностях рассле…

– Да-да, я знаю.

После тягостного молчания он говорит:

– Я посадил Стюарта к ней в машину, и она повезла его домой.

– Значит, Лэйни последняя его видела? Разве это не делает ее подозреваемой номер один?

– Делает.

– Так. И что же тогда рассказывает она?

Дункан разводит руками.

– Только что она привезла мужа домой и они легли спать, а утром она проснулась и обнаружила, что его нет. Она подумала, что он ушел в конюшню работать, но ни днем, ни вечером он не вернулся.

Черт. Если Лэйни говорит правду, то это все меняет. Выходит, что я по-прежнему не имею ни малейшего представления о том, как, когда и зачем Стюарт пошел той дорогой в лесу.

Лэйни, конечно, может и лгать. Так же как и Дункан. Возможно даже, что они сочинили эту версию вместе.

– Ты еще спишь с ней? – спрашиваю я. Из всех вопросов, которые я задавала, именно на этот я не хочу знать ответа.

Я чувствую, как Дункан напрягся.

– Нет, – говорит он. – Все закончилось еще до тебя.

Я ловлю себя на том, что одновременно хочу и не хочу ему верить, желая найти вескую причину для сомнений вместо этой зияющей бездны неуверенности.

– Ты еще любишь ее? – спрашиваю я, смягчив голос.

– Инти, что…

– Ты ведь когда-то любил ее, верно? В юности. Должно быть, старая любовь не ржавеет, если ты не побоялся скандала и завел роман с замужней женщиной, хотя кругом полно свободных – трахай сколько влезет. – Теперь я веду себя как идиотка и понимаю, что снова злюсь.

– Мне небезразлична ее судьба, – говорит Дункан, обнаруживая большую зрелость, чем я. – Я беспокоюсь о Лэйни. Мне противно то, как Стюарт с ней обращался. Вряд ли у меня остались к ней чувства, давно уже нет. Я потерял способность любить, и это к лучшему. После того, что случилось, она боялась меня. Все боялись. Смерть забирается к тебе под кожу, ты носишь ее с собой. Люди это чувствуют.

Мы уже готовы сдаться. Холодный ветер причитает в ветвях окружающих нас деревьев. Олени уже давно бродят по поляне, обгрызая стебли подроста и съедая побеги растений, лишая их шансов на жизнь. При таких условиях эта поляна никогда снова не станет лесом. Я как раз с раздражением думаю, почему бы волкам не растрясти свои задницы и не выполнить природное предназначение, когда замечаю какое-то движение. Сначала это похоже на игру света, потом между деревьями что-то мелькает.

Я хватаю Дункана за руку, предупреждая его сидеть тихо.

Из тени медленно выползает бледная лапа. Потом морда с черным кончиком. Настороженные уши. Белая волчица.

Я указываю Дункану, куда смотреть.

Затем веду рукой вдоль берега реки, где из-за деревьев также спокойно смотрит бурый волк. Они стоят с подветренной стороны, так, чтобы их нельзя было учуять.

– Они унюхали нас, – шепчу я, – но они раненые и голодные. И кто знает, сколько они будут следить за стадом.

– Они нападут?

– Может быть. Здесь удобное место.

Два волка, которых мы видим, – Пепел и ее новоиспеченный зять, Номер Двенадцать, – стоят неподвижно, наблюдая. Дочь Пепел, Номер Тринадцать, тоже где-то здесь, возможно, потихоньку подбирается с другой стороны, чтобы отрезать оленям пути отхода. А позади нее прячутся шестеро неуклюжих волчат, страстно желающих учиться охоте. Я привела сюда Дункана, чтобы посмотреть на стадо, но не могу поверить, что нам повезло заметить хищников. Олени действительно находятся на территории стаи Абернети, но, несмотря на свое прежнее бахвальство, я редко сталкивалась с волками, за которыми не следила по джипиэс-датчикам или радиосигналам.

Интересно, что видит Дункан, когда смотрит на них? В моих глазах они выглядят грациозно-сильными, бесконечно терпеливыми и самыми красивыми созданиями на свете. И в тот миг, когда я думаю об этом, они обмениваются безмолвными знаками и вырываются из своих укрытий. Ловкие, мощные, великолепные. Олени бегут. Большинство устремляется на север, к горам. Пятьсот голов оленей мчатся стадом, и земля содрогается от могучего грохота, который я чувствую телом, рукой, лежащей в руке Дункана, вибрирует от их дружного топота, вибрация проходит сквозь нас – всего два волка сотрясают мир.

Отколовшаяся от общей толпы группа оленей бросается к реке. Иногда вода может служить хорошим убежищем: вброд волки переправляются намного медленнее, чем олени. Но сегодня это оказывается ошибкой, потому что Номер Тринадцать и молодняк сторожат на противоположном берегу, так что пересекать поток нельзя. Беглецы в панике барахтаются в воде.

Пепел и Номер Двенадцать врезаются в стадо, отделяя оленя, которого уже выбрали. Это маленькая самка. Охотники высматривали ее несколько дней. Пепел гонит ее в реку, где несчастной преграждают дорогу соплеменники. Они суматошно мечутся вверх и вниз по реке, и в этой коловерти Пепел почти не торопясь входит в воду и смыкает свою пасть – и мой рот – на шее у жертвы.

– Боже мой, – выдыхает Дункан.

Олень пытается вырваться, но Пепел только крепче стискивает безжалостные зубы, и мощные челюсти держат бедную самку мертвой хваткой. Она позволяет добыче немного протащить себя вперед, пока олень не спотыкается и не тонет. Оба животных какое-то время совершенно неподвижны. В этой игре на терпение есть что-то интимное. Теперь, когда стая волков их больше не преследует, остальные олени разбегаются. Хищники смотрят, как их вожак, дождавшись последнего дыхания жертвы, тащит ее на траву. Пепел, Двенадцатый и Тринадцатая принимаются пожирать добычу, пачкая кровью шкуру. Молодые волки рыскают вокруг, порой бросаясь попробовать свежего мяса, но знают, что им достанутся лишь объедки.

Мой рот наполняется теплой слюной; я ощущаю волчий голод. Для человека нет ничего проще и определеннее.

Я моргаю в меркнущем свете и только сейчас осознаю, что сгущается темнота. Скоро мы уже не сможем разглядеть пирующих волков, так же как и дорогу домой. И еще я понимаю, что до сих пор держу руку Дункана, и отпускаю ее.

– Нам нужно идти, – говорю я.

Сначала он не отвечает, потом произносит:

– Невероятно… – И медленно качает головой. В сумерках мне кажется, что в глазах у него стоят слезы.

– Да, – ласково говорю я. – Впечатление незабываемое.

Между нами проскальзывает какой-то другой тип понимания, оно словно бы выходит на иной уровень. С самого начала мы ощущали взаимное желание, но теперь появилось нечто новое. В его присутствии я чувствую тишину и спокойствие.

Но слишком быстро мне приходит в голову: я настолько прониклась чувствами волка, что не испытала ощущений оленя. Ни разрываемой плоти, ни ужаса пожираемой жертвы. Только вкус крови. Я отворачиваюсь от Дункана.

Мы долго идем к машинам. Я беспокоюсь из-за ноги Дункана; он хромает теперь гораздо сильнее, и лицо у него бледное как полотно. Я начинаю сомневаться, дойдет ли он до пикапа, и быстро пытаюсь сообразить, что предпринять, если он будет не в состоянии идти дальше. Можно соорудить подобие носилок и тащить его волоком. Можно съездить за помощью. Но он продолжает ковылять, делая один упрямый шаг за другим. Когда мы наконец добираемся до машин, Дункана трясет, а у меня кружится голова и я уверена, что вокруг нас в темноте шевелятся какие-то фигуры.

– Спокойной ночи, – говорит он, и я испытываю облегчение оттого, что мы прощаемся так просто. Но потом он добавляет: – Я понимаю, почему ты никому не доверяешь. Но доверие нужно проявлять изначально, а не ждать, пока люди его заслужат.

Верхушки деревьев медленно раскачиваются на ветру. Я жду воя волчицы, но сегодня она не подает голоса. Занята поглощением пищи.

– В дикой природе нет такого понятия, как доверие, – тихо отвечаю я. – Оно нужно только людям.

20

Мы жили на Аляске уже пять лет. Нам троим по большей части удавалось сосуществовать. Но я заметила перемену в своей сестре. Она больше не светилась изнутри, не радовалась по утрам каждому дню. Давно уже она не придумывала новых знаков для нашего языка близнецов; собственно, я даже не помнила, когда в последний раз она им пользовалась. Эгги преподавала языкознание в Университете Аляски в Анкоридже и по вечерам часто уходила из дома развеяться. Они с Гасом постоянно ругались, устраивали дикие скандалы с громкими воплями. Однако бросать друг друга не собирались; раздоры, казалось, отчаянно сплачивали их, хотя я и не могла представить, как им удается сохранить взаимное уважение, учитывая гадости, которыми сестра с мужем не моргнув глазом осыпали друг друга, или своеобразные соревнования во взаимных унижениях. Я хотела помочь им расстаться, но не знала как и понимала, что только они сами могут с этим справиться, и все же презирала свою позицию стороннего наблюдателя и опасалась, что пожалею о своем бездействии.

Но так уж сложилось, что мне в жизни, как всегда, предназначалась роль молчаливого свидетеля их интимных отношений. Я убеждала себя, что Эгги сильная и понимает, что делает, чего хочет и до какой степени может терпеть, и я не ошибалась – она действительно была очень сильной, но тогда я не знала, что любую силу можно свести на нет достаточным сопротивлением.

Я стала задерживаться на работе допоздна и ночевать на базе. Не могла выносить мысли о том, что пойду домой, где сестра с мужем орут друг на друга или целуются, буду чувствовать украденное ощущение прикосновения его губ к моим и едкий стыд, сопровождающий мое желание. Я скучала по сестре и ненавидела Гаса за то, что он встал между нами, больше всего на свете. Возможно, отчасти я злилась и на Эгги за то, что она позволила ему это.

Как-то в воскресенье вечером, после того как всю неделю ночевала на работе, я наконец поволоклась домой. Океан усталости угрожал утащить меня в глубины забытья, но голоса, доносившиеся из дома, дали мне понять, что спать в ближайшее время не придется. В моей гостиной собралась орава мужиков – коллег Гаса, хирургов. Они вежливо меня поприветствовали и вернулись к просмотру футбольного матча. Я нашла Гаса у холодильника – он вынимал пиво.

– Привет.

– Привет, детка, помоги-ка мне.

Я бросила рюкзак и взяла охапку жестяных банок.

– Я бы пожертвовал одним яйцом ради австралийского пива, – с тоской произнес он, глядя на банки американского напитка в своих руках.

– Где Эгги? – спросила я.

– Ушла, – небрежно бросил Гас и вернулся в гостиную, но плечи выдавали, насколько он напряжен.

Я пошла следом за ним и стала раздавать пиво гостям, которые принимали его без слов благодарности.

– С кем она ушла?

– С коллегами.

– Ладно. Я пойду спать, так что можно не шуметь?

– Само собой, принцесса, мы все равно уже расходимся.

Я поднялась в свою комнату, села на кровать и позвонила Эгги.

Ответил мужской голос:

– Алло?

– Кто это? – спросила я.

– Люк.

Я с облегчением выдохнула, потому что слышала о Люке – они с сестрой вместе работали в университете.

– Люк, можно поговорить с Эгги?

– Она прихворнула. – Я расслышала в его тоне насмешку, и меня охватило раздражение.

– Что это значит?

– Что она перепила и теперь ее выворачивает в туалете.

– Где вы находитесь? Я приеду за ней.

– В этом нет необходимости.

– Нет есть. Назовите ваш адрес.

Видимо, я произнесла это очень убедительно, потому что Люк продиктовал мне адрес. Я схватила ключи и ринулась вниз по лестнице.

– Где пожар, детка? – окликнул меня Гас, перекрывая вопли дружков, когда я неслась к двери.

– Я еду за Эгги.

Под ногами хрустел гравий. Было холодно, я выдыхала облачка пара. Вскоре я услышала хруст еще чьих-то шагов и чье-то дыхание.

– Тебе не обязательно ехать. Я заберу ее, – сказала я, однако он сел в мою машину, и мы молча поехали по ночным улицам Анкориджа. Я плохо знала город, поскольку проводила здесь мало времени, но Гас указывал мне дорогу.

Когда мы подошли к двери, я предупредила:

– Только… не устраивай сцен, ладно? Они просто товарищи по работе.

– Само собой, – ответил он и, надо заметить, действительно выглядел совершенно спокойным.

Когда Люк открыл дверь, Гас со всей дури ударил его кулаком в лицо, опрокинув на пол.

– Твою мать! я опустилась на одно колено, голова кружилась, в глазах мутилось. Твою же мать, как больно. Из глаз лились слезы, в голове горячо пульсировало. Когда ко мне вернулась способность соображать, я стала считать вдохи, преодолевая боль: один, два, три, четыре, пять. Пульсация в носу, глазах, черепе начала притупляться. Моргая, чтобы вернуть ясность зрения, я встала и прошла следом за Гасом в дом, остановившись около Люка. Он стонал и прижимал к разбитому носу руку, и, увидев это, я машинально потянулась к своему – крови не было, но я чувствовала теплую липкую струйку на своем лице, текущую между пальцами, заползающую в рот.

– Извините, – произнесла я. – Вам нужна помощь?

– Просто убирайтесь из моего дома, – пробормотал Люк.

Я нашла Гаса на пороге туалета. Эгги распласталась на кафельном полу в обнимку с унитазом, в котором плавала свежая рвота. Она была почти без сознания, и, глядя на нее, я ощутила слабость и тошноту. Гас же смотрел на жену с поразительным равнодушием.

Я села на пол и прижала сестру к себе, убирая волосы ей с лица. У Гаса, по крайней мере, хватило достоинства смыть воду.

– Эгги, тебе совсем плохо?

Она открыла глаза и, увидев меня, улыбнулась.

– Привет тебе, – сказала она и засмеялась. – Привет мне.

– Ты можешь встать?

– Конечно, – ответила сестра, но сильно преувеличила свои возможности.

Мы с Гасом поддерживали ее, когда она на подкашивающихся, как у новорожденного жеребенка, ногах плелась к машине.

– Дорогой, – обратилась она к мужу, когда тот пытался запихнуть ее на заднее сиденье. – Подожди.

– Садись в машину, Эгги, – велел он.

– Ты злишься на меня, любимый?

– Догадайся, блин.

Она засмеялась.

– Это странно.

– Просто заткнись, – ровным голосом проговорил он, и внутри у меня проснулась настороженность.

– Я не хотела, – сказала она.

– Не ври.

– Как ты не можешь понять, – протянула Эгги, – я не твоя собственность.

Гас засунул ее голову в машину. Она отдернула ее назад, чуть не стукнувшись о проем дверцы. Я потеряла равновесие и покачнулась.

– Эй! – окликнула я Гаса, но он боролся с Эгги, пытаясь пристегнуть ее ремнем безопасности, однако делал это очень грубо, она сопротивлялась, и тогда он что-то зарычал и схватил ее за горло, чтобы утихомирить, и, когда его пальцы пережали мне трахею, я неловко шарахнула его кулаком по затылку, шарахнула себя кулаком по затылку.

Гас резко обернулся, схватившись за голову и глядя на меня одичавшим взглядом.

– Какого черта? Я просто сажал ее в машину!

Я была оглушена собственным ударом, но мне удалось выдавить:

– Нельзя ли с ней поосторожнее?

Он засмеялся.

– Гребать-колотить! Ты понятия не имеешь, что тут происходит, да? Она, блин, обожает трагедии – и создает их. Она получает удовольствие, когда с ней обращаются грубо.

– Прекрати, Гас.

– И не одна она. Тебе, насколько я помню, тоже это нравилось.

Я оттолкнула его и сунула в машину голову, в висках от возбуждения стучала кровь. Эгги перестала сопротивляться и теперь пыталась сама застегнуть ремень безопасности. Я протянула руку, аккуратно защелкнула застежку и сжала сестре руку.

– Все хорошо?

– Конечно, – ответила Эгги, и это прозвучало так устало, словно она больше не могла выносить переутомления. Она медленно провела пальцем от своего лба вниз по щеке – любовный жест, один из знаков нашего тайного языка. – А у тебя, Инти?

– Нормально. Поехали домой.

Когда мы добрались, она спала. Гас отнес ее в дом на руках. Наша горячность прошла. В воздухе больше не носились молнии, чувствовалась только усталость и грусть. Я принесла Эгги стакан воды и анальгин и нашла Гаса на диване в гостиной. Его друзья-хирурги разъехались по домам, и он сидел в темноте один.

Со звоном в ушах, выжатая как лимон, я села рядом с ним и сказала:

– Это уж было слишком. Ты перешел всякие границы.

– Знаю.

– Эгги не сделала ничего плохого.

– Ты считаешь, это нормально, что она напилась в стельку в доме у чужого мужика?

– Они друзья. У нее есть право иметь друзей, так же как и напиваться.

Каменное молчание довольно красноречиво выражало его несогласие.

Я встала. Это бессмысленный разговор.

– Пора повзрослеть, Гас.

– Я не знал, что в тебе это есть, Инти, – сказал он, останавливая меня.

– Что?

– Способность драться. Я думал, ты слишком нежное создание для этого.

Я повернулась, чтобы он мог видеть мое лицо.

– Когда речь идет о моей сестре, я способна на что угодно. Не забывай об этом.

Следующим утром, когда Гас уехал на работу, я пришла в супружескую спальню и присела на кровать с его стороны. Эгги была бледная, глаза пустые, но с улыбкой поблагодарила меня за кофе и приподнялась, чтобы насладиться им.

– К этому времени ты обычно уже уходишь, – заметила она.

– Сегодня опоздаю. Нам надо поговорить.

– Я уже в курсе, что произошло, Инти.

– Я все равно скажу тебе, это нужно мне. – Я облизала губы, глядя в окно на залитую солнцем улицу» – Давно следовало это сказать, но я не хотела… не хотела вмешиваться, однако это пора прекратить. Ты должна бросить Гаса.

– Знаю.

– Он плохой человек.

– Значит, мне он идеально подходит. Я тоже кусок дерьма.

Я удивленно взглянула на сестру.

– Ты меня пугаешь.

– Что я собой представляю, кроме твоей бледной тени? Что еще я делаю, кроме того что всю жизнь таскаюсь за тобой? Без тебя я вообще ничто. У меня отвалилась челюсть.

– А я уверена, что я без тебя ничто.

Эгги испустила смешок.

– Так кто же из нас прав?

– Не знаю.

– Я скучаю по тебе, – сказала я.

– Я тоже по тебе скучаю, – отозвалась она.

– Я соберу вещи. Мы можем сегодня же уехать. Эгги покачала головой, и я поняла: она и думать не захочет об отъезде, пока не случится что-то совершенно ужасное. Потом она ошарашила меня:

– Хотя ты, пожалуй, и правда собери свои вещи. Найдешь где-нибудь жилье, может поближе к работе.

Я потрясенно взглянула на сестру.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе совершенно не нужно мириться с нашей поганой жизнью. Все эти скандалы. Ужас, да и только, я замечаю, как ты ненавидишь появляться здесь.

– Я тебя не брошу.

– Это не значит бросить, – закатив глаза, возразила она. – Не драматизируй. Ты можешь снять квартиру для себя одной. Тебе нужно личное пространство.

Предложение казалось бы разумным, если только не принимать во внимание, что мы никогда не жили отдельно и никогда не хотели этого, и уверенность, что мы всегда были единодушны в этом вопросе, пробудила у меня в душе тревогу. Гас вставал между нами, и Эгги позволяла ему, и в этом что-то сильно настораживало.

И тогда идея начала приобретать форму.

21

Вечер четверга. Я топчусь на холодной улице около магазина пряжи, пытаясь собраться с силами, чтобы войти. Что я делаю? С местными жителями я общаться не хочу, так какой черт принес меня сюда? Наконец я решаюсь и открываю дверь. Над порогом звенит колокольчик, и несколько лиц поворачиваются ко мне.

– А вот и она, – говорит Дуглас. – Входите, милочка.

Старик встает, предлагая мне свой стул, и берет себе другой.

– Спасибо, – благодарю я, садясь рядом с миссис Дойл, которую Дункан навещает почти каждый день и у которой я покупала тест на беременность.

Люди сидят в круг, некоторые лица мне знакомы – Холли и Бонни машут мне, – а остальных, не только женщин, но и пару мужчин, я не узнаю.

Холли, оказавшаяся рядом со мной, передает мне чашку.

– Что это?

– Вино из крапивы, – отвечает она. – Дуглас сам его делает.

– Домашнее? – Я отхлебываю и издаю долгий свист.

– Да, это ракетное топливо, но выбора у нас нет – он заставляет нас пить свое зелье, – улыбается Холли.

– А где же ваше вязанье? – спрашивает меня миссис Дойл, но она говорит с таким сильным шотландским акцентом, что я не понимаю, и ей приходится повторить вопрос.

– У меня его нет. Я никогда раньше не вязала.

– Надо же, – удивляется пожилая дама. – Ну ничего, дорогая, я вас научу. – Это ей тоже приходится повторять, пока она не фыркает от смеха: – А я-то думала, это я глухая тетеря.

Холли переводит эти слова для меня, и мы все вместе смеемся.

Пока миссис Дойл учит меня вязать на огромных спицах, вытягивая нить из толстых мотков шерсти, которые, как я подозреваю, обычно используются, чтобы занять детей, Холли болтает – выясняется, что у них с Амелией есть дочери-двойняшки, которые не перестают их расстраивать. Узнав, что я тоже одна из девочек-близнецов, которые когда-то постоянно огорчали маму, она даже визжит от восторга.

– Помоги мне, Инти, пожалуйста. Они только и делают, что шепчутся друг с другом и потешаются над нами!

Миссис Дойл пытается распустить жалкий результат моих стараний, и оказывается, что даже семидесятитрехлетняя женщина, которая едва шевелит артритными руками, в состоянии сделать несколько рядов вязки, не спутав нитки. Я пожимаю плечами.

Холли я говорю:

– Тебе не понравится то, что я скажу.

– Давай, ошарашь меня.

– Ты никогда не сможешь стать им настолько близкой, как они друг для друга, так что брось пытаться прямо сейчас.

Она откидывается на спинку стула.

– Господи. Она сногсшибательна, а, миссис Дойл?

– Не упоминай имя Господа всуе, дорогая, – не поднимая глаз, отвечает старушка.

– Извините, миссис Дойл.

Затем разговор переходит к питомнику Дан-дрегган, расположенному к западу отсюда, окало озера Лох-Несс, – центру деятельности благотворительной организации «Деревья для жизни», предпринимающей усилия по спасению живой природы. Миссис Дойл, как выясняется, давно работает там волонтером и завтра отправляется туда на очередной этап посадок.

– Сколько вы им помогаете? – спрашиваю я ее.

– Уже много лет. В этих краях большинство людей время от времени сажают деревья. Нужно же заботиться о своем доме, правда?

Она медленно, чтобы я понимала ее, рассказывает мне о четырех тысячах гектаров земли, на которых воссоздан лес, о миллионах посаженных деревьев, а заодно и о проблемах, с которыми сталкиваются защитники природы.

– Березы каждый год разбрасывают огромное количество семян, но олени приходят и поедают молодые деревца, так что после них ничего не растет. Уж сколько десятилетий мы пытаемся уменьшить вред от оленей, это началось еще до вашего рождения, дорогая. Но в тех краях нет волков, которые могли бы сократить популяцию. Так что нам здесь очень повезло.

– Может, волки придут и туда, – шепотом говорю я. – Когда поймут, что там безопасно.

– Ах, как я на это надеюсь. Но пока знаете, что мы делаем, чтобы заставлять оленей менять места выгула?

– Что?

Она показывает на Дугласа и сипло смеется.

– Мистер Макрей иногда ездит туда со мной и вместе с несколькими женщинами помоложе выходит в лес ночью с волынками. Разрази меня гром, если это не самый ужасный звук на земле, но он прогоняет с места наглых вредителей.

Я смеюсь вместе с ней, а Дуглас выпрямляется на стуле.

– Теперь я вижу, что вы не хотели оскорбить мое исполнение, миссис Дойл.

– Вовсе нет, мистер Макрей, учитывая обстоятельства, я была довольно деликатна.

Хохоча, Дуглас держится за живот, и вскоре весь кружок подхватывает наш смех. Мне кажется, два старика слегка флиртуют друг с другом.

– А что еще делается, чтобы возродить шотландскую природу? – спрашиваю я миссис Дойл, желая разговорить ее. Я счастлива найти такого собеседника.

– Ой, много чего, дорогая. Начиналось все, я бы сказала, наперекосяк. Когда мы осознали, что из-за вырубки деревьев у нас остаются только несколько жалких рощиц каледонской сосны, то лесничие, вместо того чтобы сажать исконные растения, зачем-то попытались приживить здесь неродные хвойники! Безумие! Это губительно для местной флоры. Ну вот, и потом здравый смысл возобладал, и мы стали сажать эндемики и возвращать в лес бедных пропавших животных. Для начала бобров. Я слышала, к югу от нас владельцы земли платят за то, чтобы на их территориях водилась живность, так сильно они любят зверюшек. А скоро мы поедем на север, на заболоченные земли.

– А где это?

– На полуострове Амхойн. Там самое большое в мире торфяное болото. Оно хранит неисчерпаемые запасы углерода. Больше, чем любой лес, я полагаю.

– Серьезно?

– И они еще хотят построить там космодром! Не где-нибудь, а именно там! Болваны. Знаете, что происходит с торфом, если на него попадет искра? Он загорится и будет гореть бесконечно, выпуская весь этот углерод в воздух. Такие места требуют бережного отношения, а эти умники решили запускать оттуда ракеты! Видали вы таких кретинов, а?

Я киваю; этот рассказ и правда привел меня в ужас.

– А что вы будете там делать?

– Протестовать, конечно.

Я с восхищением смотрю на собеседницу.

– Надеюсь, вы не обидитесь на мои слова, но я встречала мало людей вашего возраста, которые так приветствуют идею сохранения природы.

– Ой, какая ерунда. Таких, как я, полно среди зеленых бузотеров. Мы еще ого-го!

Я слышу в ее голосе страсть, и душу согревает надежда.

– А знаете, в чем секрет, дорогая?

– В чем же?

– Все очень просто: не обязательно заниматься возрождением в очень больших масштабах. Можно начать с малого, со своего заднего двора. Я много лет выращиваю полевые цветы, и о! – какие только крошечные существа не наведываются ко мне в гости.

– Как чудесно, – с придыханием произношу я. – Можно я тоже как-нибудь наведаюсь к вам?

– Конечно, дорогая, это будет честь для меня, – отвечает миссис Дойл. – Внести свой вклад гораздо проще, чем многие думают, – добавляет она. – Но знаете, перемены многих пугают, – заключает пожилая женщина через некоторое время. – Однако дело в том, что, когда ты распахиваешь сердце для возрождения пейзажа, ты открываешь дорогу и для возрождения самого себя.

Проходит пара часов, и я успеваю поговорить с большинством членов клуба, а Дуглас – рассказать множество совершенно непристойных анекдотов, заставляя нас всех хихикать. Мы угощаемся вкусным сыром; когда я тянусь за мягким бри, миссис Дойл тихо предупреждает: «Не советую вам, дорогая. И только когда мы закругляемся, мне приходит в голову, что это удачная возможность выведать что-нибудь о Дункане.

– Миссис Дойл, – обращаюсь я к старушке, сворачивая оставшуюся шерсть так же, как она.

– Да, милая?

– Я заметила, что Дункан часто вас навещает…

– О, дай Бог ему здоровья. – Она очаровательно улыбается. – Мы все любим нашего Дункана.

Я не знаю, о чем именно собираюсь спросить, и в конце концов просто говорю:

– Он кажется очень добрым.

– О да, Дункан очень добрый. Очень. Вот почему мы все так часто зовем бедного парнишку к себе.

– Что вы имеете в виду?

– Этому мальчику нужна любовь. Семья.

Я с удивлением смотрю на нее. Мне как-то не приходило в голову, что это они о нем заботятся, а не наоборот. Что на самом деле это Дункан одинокий человек, нуждающийся в помощи.

После кружка вязания я еду в «Белого гуся». В переполненном людьми пабе сидит Лэйни. Она пришла со своими братьями и Фергюсом и пьет белое вино. Мне не хочется припирать ее к стенке, но, может быть, на публике она скорее согласится со мной разговаривать. Я направляюсь к ее столу, мужчины приветственно кивают мне, но Лэйни не здоровается. Она смотрит на меня молча, с ожиданием и кажется при этом измученной, усталой не по годам. Теперь она единственная владелица близкой к разорению фермы. Но по крайней мере, она больше не боится за свою жизнь.

– Привет, Инти, – здоровается со мной Фергюс. – Присоединишься к нам?

– Можно я украду у вас Лэйни на пару слов? – спрашиваю я.

Женщина колеблется, потом встает.

– Что вы пьете?

– Шардоне.

Я указываю ей на тихий уголок около камина и направляюсь к бару. Сначала я хочу заказать два бокала вина, но потом передумываю и беру себе минеральную воду.

Я протискиваюсь за каменную стенку и сажусь на диванчик. Здесь можно поговорить с глазу на глаз, никто не подслушает.

– Как у вас дела?

– Нормально, спасибо.

Я с трудом глотаю и признаюсь:

– Я волновалась за вас. Приходила проведать пару раз…

– Спасибо за еду и вино. О чем вы хотели поговорить?

– Сначала я хочу сказать, что мне жаль Стюарта. Сочувствую вашей утрате.

– С чего бы вдруг? Вы достаточно ясно выразили свое отношение к нему.

Правда? А я-то думала, я чертовски смягчила свое мнение.

– Как держится его семья? Родители живут в городе, да?

Она кивает, слегка разжимая стиснутые руки.

– Все время спрашивают, где Стюарт.

– Что вы им отвечаете?

– Что я не знаю.

Я собираюсь посочувствовать ей, когда она добавляет:

– Но это ложь.

Слова замирают у меня на языке.

Лэйни смотрит на меня, изучает мое лицо, а я в ответ разглядываю ее и от неловкости стучу по столу пальцами.

– Что случилось той ночью? – спрашиваю я. – После того как вы забрали его со станции?

– Я отвезла мужа домой, и мы легли спать. А когда проснулась, его не было. Так я всем рассказываю.

– А это правда?

– Стью сильно избили. На груди и на животе были ужасные синяки. Пока мы ехали домой, он сказал, что Дункан набросился на него, как будто с цепи сорвался, и это наводит на размышления. В машине он раскинул мозгами и пришел к выводу, что без серьезного повода никто не станет так кидаться на людей. И спросил меня, был ли у него повод. – Лэйни отхлебывает вина. Она говорит спокойно, размеренно, но я думаю, что вино ей необходимо, чтобы сохранять невозмутимость. – Я ответила «нет», – продолжает она. – Не могла представить, что случится, если муж узнает правду. Я солгала и унесла бы эту тайну с собой в могилу.

Но, полагаю, он все знал. Может, давно уже догадывался. Несмотря на слабость, он все-таки заставил меня свернуть в другую сторону. Куда мы направляемся, не сказал, но как-то притих. Потому я почувствовала неладное: Стью не злился на меня – только закипал. Он явно что-то задумал.

Внезапно я начинаю нервничать. Не знаю, почему она рассказывает мне все это. Я, конечно, хотела услышать ее версию, но не подозревала, что это будет так трудно. В мозгу у меня срабатывает предупреждение об опасности.

– Мы добрались до поворота к дому Дункана, – продолжает Лэйни. – Я остановилась. Стью велел мне ехать дальше, но я не могла. Он вылез из машины и ушел.