Текст книги "Когда-то там были волки"

Автор книги: Шарлотта Макконахи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Эван, я замечаю это, потрясен смертью валков. В самом начале работы я тоже тяжело переживала каждую утрату. В те дни, даже если наши подопечные убивали друг друга в бою или умирали от болезней, горе было всепоглощающим, как если бы какой-то человек застрелил их без всякой необходимости. Поэтому я веду Эвана на прогулку, и мы собираем полевые цветы, которые он любит так же сильно, как животы ых.

– Я никогда к этому не привыкну, – признается он.

– Вполне естественно, что ты не можешь смириться с беспощадностью природы.

– Но мне уже пора бы. Мы видели достаточно таких смертей. Вот потому мы и не даем им имен.

Я пожимаю плечами.

– И все же. Мы вкладываем в этих животных столько любви, что терять их тяжело. Не кори себя за это.

Я присаживаюсь на корточки около маленьких желтых цветков с пятью лепестками, похожих на маргаритки.

– Ranunculus flammulа, лютик жгучий, – говорит Эван, – и немного Filipendula ulmaria, таволги вязолистной.

Он срывает по несколько цветков каждого растения, и мы идем дальше. Перед нами расстилается заболоченное поле, и мы сходим с тропы.

– Ты на этих выходных поедешь в Глазго? – спрашиваю я.

Там живет вся семья Эвана, и, я подозреваю, у него там любовь, поскольку он пытается вырваться при каждой возможности. Родные полностью поддерживают то, чем он занимается; однажды Эван поведал мне, что они при любом удобном случае с удовольствием собираются на митинги в защиту дикой природы и устраивают немыслимо шумные и суматошные выступления.

– Теперь нет, – отвечает он. – Слишком много хлопот с войной двух стай.

– Поезжай, – говорю я. – На выходных твоя помощь не потребуется, а тебе нужно отдохнуть.

– А сама ты примешь собственный совет, начальница?

Я игнорирую его замечание.

– Ты ходишь на опытную делянку? – спрашивает он меня.

Я киваю.

– Я тоже. Постоянно наведываюсь туда. Смотрю на землю, жду, когда появятся ростки, иногда даже кричу на них, как чокнутый.

Я смеюсь.

– Может, они не вылезают, чтобы досадить тебе?

– Может быть. В какой момент мы примем решение, что ничего не выходит?

– До этого еще далеко.

– Знаю. Но есть ли вообще смысл?

Я медленно качаю головой. Для меня – нет. Но для местных жителей – да. Я говорю:

Дай волкам время, Эван. Нужно немного терпения.

– Терпение никогда не было мне свойственно. О-о, смотри-ка, какая красота. Dactylorhiza incamata. Пальчатокоренник мясо-красный. Его еще называют болотной орхидеей.

На заболоченном лугу стоит прямой стебель, на котором растут около тридцати чудесных пятнисто-розовых цветков, по форме действительно напоминающих орхидеи. Они ярче, чем все цвета Вернера, но ближе всего, я думаю, к оттенку шиповника Rosa officinalis и минерала под названием шпинель. Живых существ такого цвета нет, кроме разве что некоторых птичек. Даже странно видеть растение столь насыщенного цвета в этих краях, где преобладают коричневый и серый.

– Великолепное дополнение к твоему букету, – говорю я.

Но Эван выпрямляется, не срывая цветок.

– Давай оставим эту одинокую красавицу. У нее здесь своя роль.

* * *

Я звоню маме и застаю ее рано утром, перед уходом на работу.

– Как там волки? – интересуется она.

На заднем фоне я слышу бульканье кофеварки.

– Убивают друг друга.

– В порядке вещей. А Эгги как?

– Ну… хорошо. – Впервые за долгое время демонстрирует явное улучшение. Утром даже выходила из дома. – Мама, можно тебя спросить кое о чем?

– Я знала, что ты звонишь с вопросом.

– Откуда?

Я почти слышу, как она пожимает плечами.

– Догадалась по твоему тону.

От этого я запинаюсь.

– Ты видишь людей насквозь, да?

– Это и есть твой вопрос?

– Нет. – Она издает смешок и выдыхает. – Что ты делаешь в первую очередь, когда происходит убийство?

Теперь теряется она.

– У тебя ничего не случилось, дорогая?

– Все нормально.

– И ты бы сказала мне, случись что-нибудь, правда?

– А я думала, ты хочешь, чтобы я развивала толстокожесть.

Какое-то время она молчит. Потом:

– Милая, однажды ты поймешь, что больше всего мы склонны заблуждаться, когда пытаемся воспитывать детей.

Это почти признание своих ошибок с ее стороны, думаю я. Так близко к извинениям она еще не подходила.

– Знаешь, ты была права, – резко говорю я. – Мне действительно нужно было приобрести толстокожесть.

И я в этом преуспела, не просто закалилась, но задубела настолько, что теперь представляю собой кусок сморщенной старой подошвы.

Она вздыхает, но не спорит.

– Нужно восстановить хронологию событий, построить временную шкалу, – говорит мама, и меня уносит назад в детство; она уже учила меня таким вещам, но я попыталась их забыть. – Перемещения жертвы, ее привычки, распорядок дня. Составить подробную картину ее жизни, чтобы понять, что выбивается из общего строя. Странности, которые бросаются в глаза, – это твоя первая зацепка. Присмотрись к людям, которых поначалу не подозревала. Поищи мотив. Поищи ложь.

– А как можно распознать ложь?

– Представь, что все известное тебе – ложь, и постарайся доказать правду.

– Это же гигантский труд.

Она смеется.

– Да уж. Я буду воображать, что ты бросила своих волков и занялась написанием детективных романов. Ладно?

– Ладно. Спасибо, мама.

Она ждет, но я не знаю, как выразить словами то, что я хочу сказать.

– Что еще, Инти?

– Почему ты вообще занимаешься этой работой? Я-то ведь знаю: она поглощает тебя целиком и ни на что больше не остается ни сил, ни времени. Странно представить, чтобы в таком унылом положении человек оказался по собственной воле, особенно учитывая твое невысокое мнение о человеческой природе. Поэтому мне интересно: с тобой что-то случилось?

Мама ничего не говорит. Я слышу, как она наливает кофе, добавляет молоко и ставит бутылку назад в холодильник. Дверь отодвигается и задвигается, и до меня доносится чирканье зажигалки. Я представляю себе, как мама сидит на балконе, и рисую в уме волнующийся океан, на который она смотрит, встающее из-за него солнце, обжигающее все вокруг рассветными лучами.

– Твой отец меня не бил, если ты об этом спрашиваешь.

– Нет, – быстро говорю я. Я об этом не спрашивала, по крайней мере напрямую, но с души свалился камень.

– Чтобы сочувствовать людям, необязательно быть жертвой, – продолжает она. – Нужно просто иметь обостренную способность к состраданию.

Я выдыхаю.

– Ясно. Спасибо. Извини за этот вопрос.

И я говорю искренне. Это ее дело. Мне просто хотелось знать, не похожа ли она на Дункана и не проистекает ли ее необходимость защищать других от невозможности защитить себя.

– Это был мой отчим, – внезапно тихо произносит она, выдыхая большое облако дыма.

Я никогда не встречалась с бабушками или дедушками, в том числе и с неродными.

– Ох, – произношу я тоже на долгом выдохе. – Извини. Сколько прошло времени, прежде чем эта рана затянулась, мама?

– О чем ты, дорогая? – говорит она. – Когда я сплю, мертвые женщины смотрят на меня со стен.

Но я не смирюсь. У Эгги все будет иначе. Наверняка есть способ излечиться, и если у нее самой нет для этого воли, значит, я буду сильной и упорной ради нее. Если нужно, она может взять мою душу вместо своей.

19

Несмотря на легкую тошноту, которая не отпускает меня уже несколько недель, я должна попытаться выстроить хронологию передвижений Стюарта в последний вечер. В сиреневатых сумерках я стучу в дверь Рэда Макрея. Открывает его отец.

– Простите за беспокойство. А Рэд дома?

– Он в поле с овцами. Входите. Я вызову его по рации.

Я ступаю в дом и жду около двери, пока старик связывается с сыном по приемнику и объясняет, что «волчья женщина» пришла с ним поговорить.

– Здесь тоже нет телефонной связи? – спрашиваю я, когда он возвращается.

– Ни в каком виде. Входите-входите, невежливо караулить у двери. Я сделаю нам чаю. Или, может, вы хотите кофе?

– Чай вполне подойдет.

– Я не спрашиваю, зачем вы пришли.

– Хорошо.

Каменный дом, уютный и удобный для жизни, наверно, принадлежит семье долгое время.

– Меня зовут Инти, – говорю я. – Давайте я заварю чай.

– Дуглас, – отвечает старик, позволяя мне похозяйничать на кухне.

– Вы тут живете вдвоем?

– Да, с тех пор как умерла Молния.

– А кто это?

– Жена Рэда.

– Ой, извините. – Когда чайник закипает, он указывает мне на шкаф, где лежат чайные пакетики. – Надо же, какое оригинальное имя, Молния. Ну прямо как на Диком Западе.

– Да, и очень ей подходящее.

– В каком смысле?

– Бойкая была и за словом в карман не лезла. Ну до того остра была на язык, – объясняет старик, посмеиваясь, – любого нахала могла урезонить на раз-два.

Я улыбаюсь:

– Какая милая женщина. Вы давно здесь живете?

– Всю жизнь. А до этого здесь жил мой папа, с самого рождения.

– Семейная ферма?

– Верно, и наши предки задолго до нас занимались овцами, по меньшей мере полдюжины поколений. Вам бы, деточка, почаще в город выбираться, познакомиться со здешним народом.

– Правда? Зачем же?

– Вредно проводить все время с животными, это я по опыту знаю. Я, например, каждый четверг хожу в магазин пряжи. Приходите и вы.

– В магазин пряжи? А что вы там делаете?

– Посещаю кружок вязания.

Я поднимаю на него глаза.

– Вы вяжете?

– Вот именно. Это расслабляет. Заглядывайте, ладно? Мы не кусаемся.

– Животные тоже. В большинстве своем.

Он смотрит на меня, пока я наливаю кипяток в кружки.

– Зачем вы здесь, девочка-волчица?

– Я женщина, – говорю я.

Дуглас улыбается, и его лицо собирается в складки.

– Прошу прощения. Женщина-волчица.

Я передаю ему кружку и опираюсь о разделочный стол.

– Не знаю, Дуглас. В самом деле не знаю.

– Вы делаете хорошее дело.

От удивления я раскрываю рот:

– Вы так считаете?

Дуглас кивает.

– Разве вы не беспокоитесь об овцах? Все за них боятся.

– Время овец закончилось, – просто отвечает старик и отхлебывает чай.

Когда приходит Рэд, он отводит меня в маленький захламленный кабинет и усаживает напротив стола, как провинившуюся ученицу, вызванную на ковер к директору.

– Что вам нужно?

Я откидываюсь на спинку стула.

– Ваш отец принял меня теплее.

– Он в маразме.

Я смеюсь, потирая усталые глаза.

– Ясно. Слушайте, я не по поводу волков, или ваших овец, или чего-то в таком роде.

– Что тогда? У меня животные мокнут под дождем.

– Я насчет того вечера, когда пропал Стюарт. Вы стояли с ним около паба.

Брови у Рэда ползут вверх, и, в подражание мне, он откидывается на спинку кресла. Почувствовав свое преимущество, он расслабляется.

– Когда я ушла в паб, Дункан остался с вами. А потом пришел ко мне, с синяком и разбитой губой.

– В чем вопрос?

– Что случилось?

Рэд таращится на меня. Теперь, когда я видела его отца, усы сына уже не кажутся такими впечатляющими.

– Почему это вас интересует? – спрашивает меня Рэд.

– Я пытаюсь восстановить хронологию событий.

Он лыбится.

– Стажируетесь в полиции, что ли?

Я не отвечаю.

– Вы причиняете мне много хлопот, мисс Флинн.

– Каким образом?

– Вы знаете, сколько стоит построить ограду?

– Нет, не знаю.

– Вы знаете, чего стоит человеку не спать всю ночь, охраняя свою стаю?

– Это трудная работа, я себе представляю. И мне искренне жаль, что мы еще больше ее усложнили, но к чему вы клоните, Рэд?

– С чего бы мне помогать вам?

– Потому что вы хороший человек, которому не все равно, что случилось с его другом.

Приходится надеяться, что это правда. Вообще-то страстное желание Рэда избавиться от волков может бросить на него тень подозрения, но мысль о том, что человек убил друга, намереваясь подставить неугодных ему животных, кажется совсем уж нестерпимой.

– А что мне за это будет? – спрашивает Рэд.

Я прищуриваюсь.

– Что вы имеете в виду?

– Откажитесь от обвинений в убийстве волка. Обвинений, которые так и не были выдвинуты из-за трусости Дункана? Я сдерживаю улыбку. Дункан явно не проинформировал Рэда, что решил спустить дело на тормозах. Несколько мгновений я притворяюсь, будто обдумываю это предложение, потом киваю:

– Ладно.

– Стью взбесился как зверь из-за того, что вы ему сказали. А чтобы выпустить пар, выбрал не того человека. Они с Мактавишем и так уже были на ножах. Когда-то они дружили, наверно, потому так люто и расплевались. Оба завелись с пол-оборота и прямо остервенели. Мак пытался урезонить Стью, а потом пустил в ход кулаки, ну и вломил ему по первое число, и видно было, что сводил старые счеты.

У меня перехватывает дыхание.

– А раньше они дрались так сильно?

– С детских лет вроде такого не было.

– Так почему же сцепились в тот вечер?

– Я же вам сказал – вы завели Стью, Инти. Упомянули о том, что он вовсю пытался скрывать. Это еще если признать, что ваши обвинения не липа. У него руки так и чесались приложить кого-нибудь, а тут Дункан подвернулся, а Дункан сам на него давно зуб точил.

Я обдумываю это.

– А потом что? – спрашиваю я, ожидая, что Стюарта, может быть, отправили в больницу.

Но Рэд говорит:

– Отвез его в кутузку на ночь.

И все?

– И все.

Вы точно знаете, что Дункан отвез его в участок?

– А куда же еще?

– И это был последний раз, когда вы видели Стюарта?

Рэд кивает.

Я встаю.

– Тогда спасибо.

– Мисс Флинн. Я не очень-то пылаю любовью к нашему копу после того, как он на моих глазах с катушек сорвался. Но, поверьте, вам не стоит состязаться с Мактавишем. И, честно говоря, вы пытаетесь совать нос повсюду, тогда как у вас самой рыльце в пушку. Поберегитесь. Мы все знаем, что случилось со Стюартом. Эту войну вам не выиграть.

– А вы считаете, это война? – Я, улыбаясь, направляюсь к двери. – Тогда я перехожу к боевым действиям, Рэд, просто чтоб вы знали.

Я останавливаю машину около полицейского участка, чувствуя подступающую тошноту. Опустив стекло, я подставляю лицо прохладному воздуху, который высушивает пот на горячем лбу. Допустим, Дункан тем вечером препроводил окровавленного Стюарта сюда, тогда его заперли бы в камере до утра, скорее всего зарегистрировав задержание в журнале, и освободили бы на следующий день. А значит, среди ночи он не мог быть в лесу и встретить там свою смерть. Напрашивается вывод, что Дункан отвез Стюарта куда-то в другое место, а потом вернулся в паб, где ждала его я. А затем, где-то около половины третьего, снова исчез. Моя временная шкала от этого не становится яснее.

Однако мотив вырисовывается.

Теперь я отлично понимаю, зачем Дункану убивать Стюарта Бернса. Чего я никак не могу взять в толк – если он сделал это, то почему просто бросил тело, чтобы его нашли.

Единственное разумное объяснение, которое приходит мне в голову, – чтобы представить дело так, будто Стюарта загрыз волк.

Может, Дункан и не собирался убивать, но Стюарт умер от ран, полученных во время драки, и полицейский увидел возможность извлечь двойную выгоду: избежать тюремного срока за убийство и создать законный предлог избавиться от волков, чтобы разрядить напряжение среди окрестных фермеров и вернуть жизнь в привычное русло.

Если так, он, должно быть, ломает голову над тем, куда делось тело.

А может, и нет. В любом случае, картина преступления начинает проясняться.

Я отправляюсь к ферме Бернсов. С тех пор как я столкнулась с Лэйни и ее братьями у школы, я избегала приезжать сюда – понятно ведь, что она вовсе не мечтает меня видеть. Но я за нее волнуюсь и хочу ее проведать. Если вдова Стюарта пожелает поговорить со мной о том вечере – и только в этом случае, – возможно, ей удастся пролить свет на произошедшее около паба и рассказать, возил Дункан ее мужа в полицию или нет. Но в первую очередь я еду, чтобы завезти ей испеченный Эгги каравай хлеба и кастрюльку супа, тоже приготовленного моей сестрой, а также бутылку вина.

Жонглируя своими подношениями, я пытаюсь освободить руку, чтобы постучать в дверь. Внутри горит свет, и я вижу, как в окне мелькает лицо Лэйни, а потом шторы задергиваются. Она не открывает.

Вероятно, она винит меня за разыгравшийся в тот вечер конфликт, за драку, которая привела к исчезновению Стюарта. Но не исключено, что она злится на меня просто за то, что я вмешиваюсь. Сказать по правде, я тоже начинаю думать, что мне не следовало соваться в семейные дела. Я пристраиваю еду и вино на пороге и оставляю вдову в покое.

* * *

– Инти Флинн. Чем обязан?

– Хотела пригласить тебя сегодня днем понаблюдать за волками.

Дункан долго молчит. Я слушаю, как он дышит в трубке.

– Это еще зачем?

– Редко удается устроить наблюдательный пункт с таким хорошим видом на волчье логово. Оттуда удобно следить за ними.

– И зачем мне это?

Мало кому в этом мире выпадает возможность посмотреть на волков в живой природе. Это ни с чем не сравнимое зрелище. Я пытаюсь заставить тебя переменить отношение к ним, Дункан.

Я буквально слышу, как он размышляет.

– И когда именно приходить?

Укрытие сделано из бревен и вмещает всего двух-трех человек. Низкое строение с покрытой травой крышей сливается с окружающим пространством, а из узкого смотрового окна во все стороны видна холмистая местность, занимающая часть юго-восточных склонов горного хребта Кернгормс.

Здесь действительно совершенно дикий край.

От необозримой дали захватывает дух. Я чувствую себя песчинкой, отделенной от цивилизации миллионами километров.

Я уже много дней не была на базе, потому что отсюда в бинокль видно, как стая Еленши собирается у логова в ожидании потомства. Мать, Номер Восемь, забилась в нору, которую вырыла вместе со своим партнером, и не выходит оттуда целых шесть суток. Это, скорее всего, значит, что детеныши уже родились и вот-вот вылезут наружу. Остальные четыре волка, включая Номер Десять, возвратившуюся из долгого странствия, держатся поблизости. Все утро я наблюдаю, как двое из них резвятся, одна волчица с восторгом таскает в зубах длинное белое лебединое перо и наступает на него лапой, а самец-вожак без конца носится за тенями от облаков. Самец Номер Четырнадцать, наш самый старый волк, невозмутимо посматривает на них, тогда как бдительная Номер Десять крадучись расхаживает туда-сюда по берегу реки, завороженная чем-то в воде. Наблюдая за ними, я все яснее осознаю, что даже приблизительно никогда не пойму тайн волчьего сознания, и улыбаюсь глупому подростку внутри себя, самонадеянно полагавшему, будто он может раскрыть секреты серых хищников.

Дверь с грохотом распахивается, и я чуть не подпрыгиваю от неожиданности.

– О господи, Дункан.

Чтобы войти в маленькое помещение, он сутулится и выглядит при этом совершенно растерянным – что я здесь делаю?

Надеюсь, он воспринимает приглашение как попытку примирения и не догадывается, что на самом деле это тактический ход.

Дункан неуклюже втискивается внутрь, оставаясь около двери. Садится как можно дальше от меня. Передавая ему второй бинокль и показывая, куда смотреть, я улавливаю, как едва заметно меняется выражение его лица – движение глаз, подергивание губ. Я наблюдаю, как двигаются его руки, как он занимает собой пространство, пытаюсь изучить его, как волки изучают свою жертву, расшифровать его жесты и гримасы. Чего бы мне это ни стоило, я выясню правду о той ночи. Если потребуется к нему подлизываться, что ж, я не гордая.

– Это стая Гленши, – говорю я. – Они ждут, когда размножающаяся самка принесет приплод.

Дункан спокойно наблюдает за ними, глядя то на одного волка, то на другого.

– Только четверо?

– И мать в логове.

– Кто из них вожак?

– Размножающийся самец Номер Семь, вон там подальше слева.

– Что он делает?

Я перевожу бинокль на Седьмого, который, держа палку передними лапами, грызет ее и пытается с ней бороться, и пожимаю плечами.

– Играет.

Дункан хмурится.

– Они не кажутся такими уж страшными. – Он искоса поглядывает на меня. – Но, с другой стороны, ты тоже.

Я не знаю, что на это ответить. Двоим в тесном помещении жарко и душно.

– Кто тебе сказал, что меня следует бояться?

– У меня своя голова на плечах.

Предполагалось, что я должна с ним сблизиться, и вот пожалуйста: я только раздражаюсь.

– Отличное замечание, особенно из твоих уст. – Я смахиваю челку с потного лба. – Я знала, что ты не можешь быть таким милягой, как кажешься. Ангелов не бывает.

– Что с тобой случилось? – спрашивает Дункан.

– Ничего, – со злостью бросаю я и наношу ответный удар: – А что случилось с твоей ногой?

Ответа я не ожидаю, но он объясняет:

– Мой отец хватанул по ней крикетной битой и размозжил мне бедро. Мама не хотела злить его еще больше, отвозя меня в больницу, а потому перевязала сама как могла, и кость срослась неправильно.

Мне становится нечем дышать. Гнев потухает мгновенно до последнего уголька, в горле встают слезы, и мне приходится сдерживаться, чтобы не потянуться к нему.

– Сколько тебе было? – спрашиваю я как можно более ровным тоном.

Он пожимает плечами.

– Не помню. Тринадцать, кажется.

Начинается дождь, о чем тучи предупреждали меня целый день.

– Неумолимая погода, – бормочу я, огорченная и неуверенная, что надо делать, что говорить. Я снова ошиблась в отношении него.

– «Ведь может лето на плато и услаждать, как мед, и лютовать, как кнут», – цитирует Дункан стихотворение Нэн Шеперд.

– Много ли найдется полицейских, которые знают поэзию? – говорю я, смахивая мошку с лица – даже при закрытой двери надоедливые твари умудряются проникнуть внутрь. Кажется, я испытываю облегчение оттого, что мы ушли от темы крикетных бит и сломанных костей, и ненавижу себя за малодушие.

– Думаю, много.

Я качаю головой:

– Я таких не знаю.

– Дай догадаюсь – твой отец коп?

– Мама. И она не из тех, кто читает стихи. Правда? А из каких?

– Из тех, кто, заподозрив неладное, принимает меры, а не кукует всю ночь в машине, дожидаясь, когда в доме произойдет преступление.

В ответ на это следует тишина.

И я понимаю, что, вероятно, больше всего не могу простить ему именно этого: бездействия.

– Она много рассказывает тебе о своей работе? – интересуется Дункан.

Я пожимаю плечами.

– Я к тому, что любому мало-мальски толковому детективу известно: нельзя арестовывать человека, если ты не сможешь засадить его за решетку, если у тебя нет железных доказательств его вины или если после этого он пойдет домой и пуще прежнего выместит злобу на жене. Иногда дело заканчивается убийством.

Я удивленно смотрю на него.

– Так случилось с твоими родителями? Он снова поворачивается к волкам. Кивает.

– А ты пытался защитить мать.

– Нет, – говорит Дункан. – Не пытался. В тот раз нет. В тот день я точно истукан смотрел, как он забивает ее до смерти.

Внутри у меня пробуждается болезненное узнавание.

Дункан продолжает:

– Я убил своего отца, вовсе не защищая себя или кого-то другого, как потом сказали на суде. Защищать было уже некого. Думаю, тебе следует это знать.

– Почему же тогда?

Он дергает челюстью.

– Из мести. Из ненависти. Он уже был мертв, когда я взял ту же самую крикетную биту и размозжил ему череп.

Я с трудом глотаю, щеки горят. Слова слетают с языка без моего согласия:

– А мою сестру искалечил муж.

Дункан резко поворачивает ко мне голову:

– Что?

– У меня есть сестра-близнец.

Он выпускает воздух из легких.

– Извини, – с запинкой произносит он. – Мне очень, очень жаль. Прости меня.

Я испускаю сдавленный смешок.

– За что? Ты же не виноват. – Я поднимаю к глазам дрожащую руку, давя пальцами на веки. Меня снова начинает тошнить. – Это перевернуло всю мою жизнь, – признаюсь я. – Я стала такой, что и представить себе не могла. Я хотела убить его. Ужасно хотела. Словно одичала. Дункан, я… ты не представляешь, каким нежным созданием я была раньше. Я верила, что в мире разлита магия, а сейчас я просто… жесткая злая женщина.

– Ты и сейчас нежная, – отвечает он. – Притворяешься черствой, но все твои поступки выдают доброту.

В конце концов я начинаю плакать.

Мой рука ложится на живот, где уже намечается небольшая выпуклость. Нужно заставить себя убрать ее оттуда, или меня уничтожат.

Может быть, в другой жизни.

Ладонь Дункана, большая и теплая, лежит на моей пояснице, и мне следовало оказать ему такую же поддержку.

– А где сейчас твоя сестра?

Я вытираю глаза.

– Дома.

– В Голубом коттедже? – От растерянности он хмурится. – Я не знал, что ты живешь не одна.

– Она не выходит на улицу. Только в фантазиях. – Я ерзаю, с трудом подбирая слова. – Не знаю… вот что может случиться. С человеком. Его можно просто раздавить. У нас есть способность уничтожать друг друга.

– Ты пробовала помочь ей?

– Да. Устраивала в клинику, где ей могли оказать надлежащую помощь, ну, знаешь, сеансы с психологом, курс медикаментозного лечения и все такое. Но она не выносила жизни там, хотела просто тишины. Хотела одиночества. Вот почему я привезла ее сюда. Думала, в таком тихом месте она пойдет на поправку.

Следует долгое молчание, потом Дункан спрашивает:

– Ты была там, когда это случилось?

Я вглядываюсь в пелену дождя, ища глазами волков, но они исчезли.

– Нет, – отвечаю я.

Проходит время, а дождь все не стихает.

– Пойдем, – говорю я. – Я обещала тебе наблюдение за волками, а здесь мы уже все посмотрели.

– И что?

– Найдем другую стаю, если ты не передумал.

Мы выходим под косо хлещущий дождь, натянув капюшоны. К дороге нужно спускаться по высокому склону, и я вижу вдалеке, где Дункан припарковал свой пикап.

– Моя машина стоит дальше, – говорю я, когда мы приближаемся. – Поезжай за мной.

Мы едем назад в сторону дома, потом сворачиваем на север, к лесу Абернети. Когда мы останавливаемся на опушке, дождь прекращается, и Фингал выпрыгивает из салона пикапа и восторженно лижет мне руки. Привет, приятель.

– Он сможет вести себя тихо или лучше его оставить? – спрашиваю я.

– Он знает, что там нельзя шуметь. Его запах не побеспокоит волков?

– Не больше, чем наш.

Мы втроем двигаемся в путь и вскоре попадаем в объятия деревьев. Мох покрывает землю желто-зеленым ковром. Папоротники достигают в высоту моих плеч. Я касаюсь шершавых стволов и гладких веток, провожу пальцами по нежной листве, колючим иглам хвойных. Подошвы ботинок утопают во влажном грунте. Сквозь лесной полог видно серое небо, падающий сверху свет делает очертания растений четче, а цвета богаче, сочнее. Хотя сейчас лето, здесь холодно и спокойно. Солнце сюда не проникает. Дождь оставил после себя особый, ни на что не похожий запах и блестящие капли на кончиках листьев. Я приноравливаюсь к шагу Дункана, а Фингал радостно носится впереди нас, гоняя кроликов.

– Ему когда-нибудь удавалось поймать хоть одного? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Дункан. – Если бы и удалось, я все равно не знаю, что с ними делать.

Через березовую рощу мы подходим к серебристому озеру, пес терпеливо ждет нас на берегу. Мы останавливаемся и молча любуемся чудесным видом. Большая бело-коричневая хищная птица ныряет вниз и хватает извивающуюся чешуйчатую рыбу, трепыхается над поверхностью брызжущей воды, с трудом поднимает тяжелую форель и даже с увесистым грузом в когтях изящно взмывает вверх на сильных полосатых крыльях.

Когда она улетает, я с восторгом выдыхаю:

– Потрясающе!

– Это скопа, – говорит Дункан, улыбаясь.

– Никогда ничего подобного не видела.

– Значит, она подготовила представление специально для тебя.

– Рыба была вполовину ее размера!

– Я слышал, что скопы способны хватать такую большую добычу, что приходится тащить ее под водой. Когда их когти застревают в рыбе, отпустить ее они уже не могут, и иногда птицы из-за этого даже тонут.

Улыбка сходит с моего лица. И все равно это незабываемое зрелище, настоящий подарок натуралисту. Жаль, что Эгги с нами нет.

Я поворачиваюсь, чтобы изучить землю в поисках следов, помета, сломанных растений. Лес карабкается по склону, и мы следуем за ним.

– Ты знаешь, где волки? – спрашивает через какое-то время Дункан, задыхаясь.

Я замедляю шаг.

– Нет.

– А как же их ошейники – разве по ним нельзя узнать местонахождение?

– Только если настроить на правильную частоту в правильное время, но у меня все равно нет с собой оборудования. – Я искоса бросаю на него взгляд. – Валков очень трудно найти. Если ты не знаешь их, не знаешь их территории, это дело безнадежное. Однажды я познакомилась с группой документалистов, которые десять лет гонялись за волками и только дважды заметили их издали.

– Почему это так сложно?

– Волки пугливы. Они выживают благодаря тому, что остаются незаметными, и поэтому они чуть ли не самые живучие существа в природе.

– Так что же, мы должны думать как волки?

– Нет, это невозможно.

– Как же тогда мы их найдем?

– Ты умеешь хранить секреты, Дункан?

Он печально улыбается.

– Вероятно, к несчастью для себя.

– Пообещай, что будешь использовать то, что я скажу, только для благих целей.

– Обещаю.

Я возвращаю ему улыбку.

– Волков выследить нельзя. Но можно выследить их добычу.

Мы забираемся на высокую скалу, густо поросшую вереском с сиреневыми цветками в виде колокольчиков. Под нами стадо оленей лениво щиплет зелень на поляне, а за ней струится речка, бегущая между холмами. Под ногами я замечаю помет и приседаю, чтобы рассмотреть его.

– Волки? – спрашивает Дункан, и я киваю. – Значит, они были здесь. Тут безопасно?

Я пожимаю плечами, наслаждаясь его замешательством.

– Почему помет белый?

– Вероятно, потому что они грызли кости, – объясняю я.

– Жуть.

Я оглядываюсь на него через плечо:

– Я тебя от них защищу.

Он встречается со мной глазами:

– Точно?

Я выпрямляюсь.

– Я похожа на человека, который позволит волкам загрызть тебя?

– Это я и пытаюсь выяснить, – отвечает он.

Мы садимся на краю скалы, свесив ноги. Дункан расстегивает плащ, демонстрируя замечательный оранжевый джемпер, почти неонового оттенка. Еще одно произведение неизвестной мастерицы, пока мое самое любимое.

– Ух ты. Офигенный джемпер.

Он улыбается.

– Кто тебе вяжет?

– В городе есть кружок вязания.

– Я слышала.

– Его члены не одинаково искусны в этом деле, и потому мои джемперы разного качества. – Он отодвигает воротник плаща, показывая на плече дыры с вытянутыми нитками.

Я улыбаюсь:

– И ты все равно их носишь?

– Конечно.

– Лучше застегнись, а то такой аляповатый цвет может отпугнуть животных.

Он быстро застегивается.

Фингал лежит между нами, часто дыша и вывалив на сторону язык, и внимательно наблюдает за оленями внизу.

– Почему ты выбрала волков? – интересуется Дункан. – Почему посвятила им жизнь?

– Для спасения планеты нужно сохранять виды животных начиная с хищников. Иначе у нас не будет возможности вообще ничего спасти.

Не сразу он снова спрашивает:

– Ясно, но все-таки почему?

– Ну… – Я спотыкаюсь и пытаюсь обдумать ответ. – Я всегда любила волков, без всяких причин. Всегда хотела разгадать их секреты. А потом узнала, что они могут спасти леса… – Я взглядываю на Дункана. – Есть люди, которым в жизни необходима некоторая одичалость.

Он медленно кивает.

– И ты узнала их секреты?

– Конечно, нет.

Мы оба улыбаемся.

– А как насчет тебя? Почему ты стал копом? Из-за того, что произошло с твоими родителями?

– В общем да. Но мне понадобилось время, чтобы заслужить значок полицейского. В юности я был тот еще гаденыш. Провоцировал драки, все время устраивал вокруг себя бедлам. Думаю, меня питала ярость, но я отравлял все вокруг. Я знал, что если покачусь и дальше по той же дорожке, то убью кого-нибудь. Поэтому я принял решение: во что бы то ни стало обратиться к покою и доброте. Мои усилия – капля в море по сравнению с материнской святостью, но я стараюсь, каждый день.