Текст книги "Фантастика 1977"

Автор книги: Север Гансовский

Соавторы: Виталий Мелентьев,Виктор Колупаев,Владимир Щербаков,Дмитрий Де-Спиллер,Игорь Дручин,Олег Алексеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Машина пришла за нами точно в указанное время. Закрывая за собой дверцу, я взглянул на луг и на миг замер, ужаснувшись: откуда это там такой огромный участок поваленной и жестоко смятой травы? Вот ведь, весь луг испортили! Тут до меня дошло: это же я сам… Я как-то опасливо оглянулся.

“Как убийца”, – подумалось вдруг. Алексей с тоской глядел туда же. Я захлопнул дверцу и почувствовал, что мне стыдно до корней волос. Не знаю, перед кем больше: перед Алексеем или… перед лугом. Кажется, я что-то начинал понимать. Ведь Земля тоже космический корабль. Только очень большой.

МАРИЯ МАМОНОВА ВОЗВРАЩЕНИЕ

Мать спросила, глядя в окно: – У вас есть хоть какая-нибудь надежда?…

– Мне трудно сейчас сказать… – пробормотал Руков. – Даже и в наш век очень трудно сказать сразу…

– Простите, – произнесла Лида. – Но вы, конечно, встречали его товарищей… Вы, должно быть, заметили, что Славе намного хуже. – Она посмотрела на Рукова долго и грустно. – Нам нужно знать правду. Все космонавты этой экспедиции больны. Потеря памяти и транс. Никто не понимает, что с ними. Мы расскажем все, что видели и слышали сами… Спасите их!

Зеленеющие ветви стучали в окно и пели песню жизни.

– Я помогу вам… попробую помочь… – неожиданно громко сказал Руков. – Видите ли, я не совсем врач, вернее… совсем не врач. Я… – он помедлил, – ученый… Мы создали установки, принимающие на свои экраны биотоки человеческого мозга. Причем биотоки, идущие из подсознания, из самой тайны.

Он почувствовал себя, как в институте во время экзаменов, когда скованность вдруг исчезала, словно выпрыгивая в окно, едва произносил он первые две-три фразы. Теперь он полностью был тем, кем был.

– Огромное значение это имеет для медицины: пораженного потерей памяти больного можно облучить – и мы узнаем, когда он заболел! Исходя из этого, можно лечить! Можно вылечить! Но… надо знать, в какую минуту или хотя бы в течение какого часа он почувствовал себя нездоровым. Экранизируя подсознательные мысли, которые запечатляют все независимо от болезни, получают целый набор образов и выявляют симптомы заболевания. Ставят диагноз и передают дело машинам. Компьютеры сообщают нужные средства врачам, они начинают систематический курс лечения… И все.

– Но Слава не знает, когда он почувствовал себя плохо! – почти закричала мать.

– Не волнуйтесь, Анна Ивановна! – воскликнула Лида. – Прошу вас…

– Понимаете, когда он был поражен, мы можем определить, спроецировав его болевые ощущения на установку. Но длительное пребывание под лучами усугубит его состояние. Потому я и надеялся узнать у вас о его самочувствии на Земле. Ничего не заметили – уже хуже, значит, глубже корни болезни. Зато искать будем в конкретном слое подсознания! Конечно, риск, но, если удастся…

– А если нет?… – спросила мать. – Вы представляете, что будет, если нет? У него самая тяжелая форма, почему же он, а не одиннадцать, даже двенадцать его товарищей?…

– Одиннадцать. Мианов не болен. Он не спускался на Тривиану, бессменный пилот. С вашего сына нужно начинать, как с возможного разносчика вируса или что там, мы не знаем.

Они помолчали. Ветер насвистывал победный марш. Ближе придвигались тени, стирая грани предметов.

– Сначала все было в порядке, – начала мать. – Их встретили на космодроме, выглядели они утомленно, но, как всегда, этому не придали значения. День дезобактеризации – и по домам. А дома… дома тоже нормально. Всю ночь напролет слушали его рассказы о Тривиане, о полете… И вот… да, сейчас вспоминаю… он иногда хмурился и говорил: “Что-то плохо помню… Ну, столько событий! Слушайте дальше”… Мы и подумали – действительно, так много помнить… Спокойно слушали. Днем… днем как обычно. Съездил по делам, потом с Лидой ходили к товарищам… Ночью вдруг вызвал меня по сигнальной. С ним такое редко случалось, не беспокоил по пустякам…

Я к нему. Смотрит на меня беспомощно, как ребенок, и спрашивает, показывая на стенной шкаф, как называется. Я испугалась, позвала Лиду: она осталась тогда у нас ночевать. Это было ужасно – уже утром он лежал, как сейчас, с открытыми глазами и… молчал, – голос матери прервался. – Потом звонили бесконечно – его друзья теряли память один за другим.

Но те просто лежали и ничего не помнили о полете, у сына гораздо хуже… Зачем он выбрал эту кошмарную профессию?! – она заплакала. – Просила не летать, он каждый раз свое: “Прилечу и останусь”. Вот и прилетел…

В полусумерках комнаты стало болезненно тихо, все словно услышали усиленное тишиной ровное дыхание Ярослава.

– Я постоянно сижу с ним, – заговорила Лида. – Он чтото шепчет, потом вдруг просит меня петь… Я– пою. “Причем именно те песни, что пели перед стартом. Я видела, он старался вспомнить, но не мог. А вы не пробовали искать связь между тем, что Мианов, остававшийся на орбите, здоров?

– Пробовал, – сказал исследователь. – Пробовал. И с ним я говорил. Он за все время возвращения не заметил решительно ничего. Сплошной туман, но я уверен, что связано это с планетой.

Негромко запел визорофон. Лида бросилась в соседнюю комнату. Анна Ивановна и Руков услышали ее свистящий голос: “Что-о?!” Быстрей топот ног, девушка вбежала и замерла у порога.

– Мианов потерял память! – крикнула она.

– Извините, – сказал Руков, вставая, – я еду.

Центральная дверь неслышно закрылась за его спиной.

Протяжно взвыла атомка, стоявшая у подъезда.

Машина неслась по городу, переходя с трассы на трассу.

Деревья, здания, люди стремительно мчались в круговороте скорости, и Руков мог вообразить себя небольшой вселенной, вернее, ее центром, всемогущим и грандиозным. Но его мысли были далеко.

Да, этот космонавт произвел на него несравненно лучшее впечатление, чем остальные. Он тоже лежал. Окруженный послушными увеселительными аппаратами, пытаясь отвлечься.

Да, пытаясь отвлечься, а не вспомнить то, что вырвала у него болезнь.

Руков передернул плечами. Неужели нельзя спасти Ярослава?

Атомка резко затормозила перед высоким угловатым зданием.

Через секунду скоростной вакуум-лифт сорвался с места.

Дверь открыла девочка лет четырнадцати.

– Вы к Саше? – неуверенно спросила она.

– Да, к нему.

Девочка проводила гостя в комнату пилота, оказавшегося ее братом.

Руков отметил про себя, что она ничуть не опечалена его болезнью – в телевизионной раздавались голоса и смех ребят. “Светлана!” – громко позвал кто-то. Как видно, положение Александра было намного легче.

Мианов сидел на диване и что-то диктовал на магнитофон.

В комнате гулял свежий ветер, окна были распахнуты. Заслышав шаги, пилот поднял голову и отложил аппарат.

– Здравствуйте. Ну, – он улыбнулся, – не оправдались ваши надежды. Я слег за компанию с товарищами. Да вы садитесь.

– Рассказывайте, – сев, попросил Руков. – Пока не поздно.

– Вчера я диктовал наши злоключения на Тривиане и забыл, какого числа вышли на стационарную орбиту. Потом выяснилось, что я совершенно не помню, что мы там делали первую неделю. Дальше – больше. Все заплавало, и я вызвал вас.

– Вы так спокойно об этом говорите! – качнул головой Руков.

– А что, плакать? – раздраженно сказал Мианов. – Двенадцать парней лежат, Славка при смерти.или около того. Я во всей ситуации счастливчик!

Он с некоторым сожалением поглядел на Рукова и продолжал:

– Потеря идет очень плавно, я почти ничего не замечаю. Заразу на “Солнечный” все-таки принес Слава. И подобрал он ее на Тривиане, чтоб ей сойти с орбиты!… Он заразил всех наших еще там, а меня позже, уже в корабле. И экранировать Канонова вам нужно где-то со второй недели пребывания. До отлета.

– Значит, девять дней под установкой?

– Да, девять.

– Четырнадцать дней – смертельно. Четырнадцать минус девять – пять в запасе, но он болен. Это невозможно.

– Стройный расчет, – буркнул Мианов. – Плюс еще то, что не знаю ни одной болезни с потерей памяти, которая была бы заразной.

– Ну, здесь вполне пойдет радиация, стирающая верхние слои памяти. Что-то типа лучевого передатчика. Поражает мгновенно. Скажите, вам не приходилось выходить в открытое пространство при возвращении?

– Нет. Это пока помню. Пока. Но ведь тогда нас нужно изолировать! Сегодня я, а завтра – Светланка, Анна Ивановна, Лида, вы! Как до сих пор не сделали такой простой вещи! С ума сойти!

– Излучатель был слаб, болезни хватило только на тринадцать человек и в разной степени.

– Скажите, а разве нельзя прогнать по экрану эти девять дней в ускоренном темпе?

– Можно. Но источник, повторяю, настолько слаб, что вы даже не заметили поражения. Ярослав в том числе. Спасибо, если найдем минуту заражения, не замедляя, а вы хотите ускорять.

– Я уже ничего не хочу, – проворчал Мианов. – И так плохо, и этак невозможно!… Что ж вы желаете делать?

– Придется забирать Канонова в Институт и экранировать с промежутками, – помолчав, ответил Руков.

Глаза Мианова заблестели.

– Ну смотрите, товарищ ученый! Возвращайте нам Славку!…

Исследователь связался с Институтом и попросил привезти в Особую Палату космонавта Шестой Освоительной Ярослава Канонова.

Потом он достал пилюльку концентрата и в раздумье посмотрел на нее. Если бы такой можно было вылечить всех!…

Атомка, неутомимая и исполнительная, взяла курс на Институт. Предстояло настраивать установку.

Через два дня Руков показался в Особой. Он придирчиво оглядел ослепительные стены, белоснежные комбинезоны врачей. К нему подошла Лида, исполнявшая при больном роль сиделки. Руков не хотел брать ее в Институт, но пришлось согласиться: лежа в павильоне, космонавт звал ее сквозь стиснутые зубы, и отвлечь его не было возможности.

– Михаил Константинович, – сказала Лида, заглядывая Рукову в глаза, – ассистенты предлагают по-другому проводить выявление.

– Вот как! – нервно фыркнул Руков. Он сильно переутомился за последнее время, да и сложная настройка аппарата отняла много сил. – Как же, позвольте спросить?

– Не нужно начинать с раннего слоя, – нисколько не смущаясь его тоном, говорила Лида. – Сначала мы зафиксируем самый отлет, затем несколько часов до него и так далее. Всю запись проведем в несколько ускоренном виде, компьютеры будут замедлять уже без участия больного.

Руков молчал, разглядывая листки, покрытые знаками.

– Да, действительно лучше, – пробормотал он. – Хорошо.

Через шесть часов давайте больного в зал.

…Жгуче вспыхнули юпитеры. Вогнутая поверхность чаши с лежащим внутри космонавтом съежилась под пристальными глазами лазеров. Люди в белом провезли по монорельсу главную установку. Голубым светом зажегся стенной экран. Люди, подобно светлячкам, укрылись за переборками, оставив неподвижного космонавта наедине с бесстрастными машинами, решавшими сегодня его судьбу.

– …Три. Два. Один.

– Пуск! – Белый зал словно вспыхнул. Десятки лиц в непроницаемых очках за перегородками вперились в экран. На его шершавой поверхности задвигались тени.

Но лишь постепенно они оформились во что-то многоцветное и рельефное. Щёлкнула кнопка записи.

Холмы поросли густой травой, маленькое солнце карабкалось вверх, багровея от усталости. Вдали воздух становился лиловым и дрожал в рассветном мареве.

– Ну и красота!… – громко прошептал кто-то невидимый.

Как бы в подтверждение этих слов точно три взмаха ножа один за другим вспороли небо, и фиолетовые полосы брызнули на его пыльную гладь. У самого горизонта зареял светолет, играючи выделывая изящные петли.

– Ты знаешь, – опять заговорил тот же голос, – странно, но я совершенно не хочу улетать…

– Зря. В этой планетке есть что-то чертовское – не могут освоить с шестой попытки!

Крупным планом показались спорящие: Ярослав и кибернетик Листов.

– Удивительно… Универсально… – пробормотал Руков. – Показывает себя со стороны!

– У нас такая работа, – засмеялся на экране Ярослав.Сегодня здесь, завтра там, а послезавтра на том свете…

– А ты что, жалеешь?

– Нет! Конечно, нет! Разум в оболочке корабля плюет на вселенную и лезет вперед… Заманчиво!

– Потянуло на символику! – свистнул Листов. – А ведь верно… Пошли на стартовую. Не терплю дожидаться вызова. Летишь в Седьмую?

– Не знаю. Мне бы подальше. Люблю двойные солнца…

– Акиноров тоже рвался за кратными светилами, светлая ему память… – вздохнул Листов.

– Идем, – хмуро оборвал его Ярослав.

– Он не болен, – сказал Руков. – Давайте ускорение передачи.

Космонавты, не говоря ни слова, быстро зашагали прочь.

Их лица были спокойны.

Когда тяжелая створка люка скрыла их в корабле и из сопел вырвался первый сноп огня, Руков задумчиво проговорил:

– Выключайте. Вот вам и пожалуйста, – обернулся он к Лиде. – Буквально самый верхний слой, и ни признаков заболевания, ничего. Даже не надо давать замедленную.

– Значит, теперь можно взять поглубже… – неуверенно сказал кто-то из ассистентов.

– И снова ничего? Нет, теперь начинайте со второй недели.

– Михаил Константинович! – взмолилась Лида. – Попробуйте еще раз!

Помощники одобрительно зашумели.

– Что за бредовая идея! – раздраженно сказал Руков, садясь на место. – Хорошо. Новый, и последний, раз. По местам.

Лицо космонавта в нише было необычайно бледно, глаза совсем стеклянные. Казалось, он перестал дышать.

Руков с тоской посмотрел на него. Как можно вылечить этого уже почти не человека?…

– …Три. Два. Один. Пуск!

Экран вспыхнул мгновенно. Великая мощь подсознания была разбужена.

Ярослав стоял на вершине невысокой горы, внизу плескались пески. Кромка неба на востоке слегка мерцала. Изредка вспыхивали мокрые стебли трав. Небо низко нависло над землей, пытаясь упасть.

– Встречаешь солнышко? – спросил взбиравшийся по склону.

– Да, в последний раз. Привычка.

– Я снова набил полные карманы этими камешками.

Рядом с Ярославом встал навига-тор Карженов.

– Покажи! – с жаром отозвался Ярослав, оторвав глаза от загорающейся полоски.

– Бери. Особенно вот этот, впервые вижу такой здоровый. Похож на призму, да? Знаешь, чего я сюда влез?

– Ну? – Ярослав разглядывал камни. Они были точно сплетены из разноцветной проволоки и даже в сумерках очень красивы.

– Чем сложнее излом кристалла, тем лучше он выглядит на свету. На Земле не тот эффект! Солнце выходит медленно, лучи заполняют пространство постепенно… А здесь… Мы можем взобраться еще выше: светило вымахивает из-за горизонта со своими огненными вихрями, а камни так засияют, что все земные бриллианты станут булыжниками!

– Действительно красиво… Идем!

Рассовав минералы по карманам, они кинулись к соседней гряде. Беспорядочно замелькали трещины, выветрившиеся породы, и вот космонавты стоят на пике. Полоса все раздувалась, солнце рвало свою клетку пламенными когтями.

Ярослав побросал мелкие камешки на зеркальную поверхность уступа, а большой зажал в руке.

– Да не так! Положи на ладонь, освободи побольше граней!

– Что будет! – прошептал Ярослав, разжимая кулак и выставляя камень на вытянутой ладони.

Солнечная корона показалась в далекой расщелине и подмигнула землянам. Ярослав впился глазами в частицу планеты, лежавшую в руке, наклонился вперед… Карженов тоже согнулся.

Удар! Еще! Еще! Небо яростно вскипело, огнедышащий край диска бросился вверх и затрепетал, собирая силы.

Камень, пронзенный насквозь, причудливо, нестерпимо запылал, брызнув на Ярослава и Карженова расплавленным светом.

– Ну что?! – закричал Карженов, как будто вокруг бушевал свинцовый металлопад.

Ярослав не отвечал, широко раскрытыми глазами глядя вниз.

– Никогда не видел… – прошептал он. – Идеальное свечение!

Светило набирало высоту. Камень заметно поблек и словно уменьшился, только в сердцевине его тлели чудесные угольки.

Ярослав неловко повернулся, и обломок породы скользнул с ладони. Карженов вскрикнул. Падая, камень раскололся на миллионы ослепительных шариков и исчез.

Карженов молча покачал головой. Они собрали мелочь и побрели прочь, еще не придя в себя после этого зрелища.

– Достойно костра Метагалактики! – вздохнул навигатор.

– Ты на стартовую? – спросил Ярослав.

– Да, куда ж еще?

– А я понаблюдаю троекратные вспышки. Придет Листов.

– Нашел чем заниматься! Ну, удачи.

Дальше все шло как и в первый раз. Излучатель погас.

– Это дайте в замедленной, – сказал Руков. – Здесь чтото настораживает. И, пожалуй, крупным планом глаза. Они всегда смотрят с земли в небо, иначе говоря, в них отражается все. Настолько тонкое изменение мы не заметим. Нужны глаза.

Ассистенты притихли.

Экран заняли глаза. Огромные, они передавали целый мир.

Параллельно на малый экран проецировалось место действия.

Вот холм, близится рассвет. В глазах спокойствие созерцания, немножко тоски, ощущение отчужденности…

Появляется Карженов. Легкое удивление, потом безразличие.

Навигатор достает камни. Заинтересованность, даже восторг.

Товарищ объясняет суть идеи. Сомнение, неожиданная вера, азарт, предвкушение необыкновенного зрелища.

Бегут по склону. Желание поспеть раньше солнца и тот же азарт. Любопытство.

Камень лежит на ладони. Волнение. Нетерпение.

Солнце выходит. Волнение в квадрате. Восхищение.

И…

Глаза были широко раскрыты. Глаза застыли, холодные и равнодушные ко всему окружающему. В них тлеет мучительное отчаяние. В них умирает крик, не успев родиться. Словно важный сигнал, странно оборвавшийся по дороге из бездны.

– Остановите! – громко закричал Михаил Константинович Руков.

На малом экране лучи солнца, пронзив искрящийся камень, по прямой ударили в голову Ярославу Канонову.

…– Итак, это радиация, – голос Ранчева, старшего ассистента, первым нарушил молчание. – Солнечная вспышка породила в минерале что-то вроде микрореакции, и вместе с видимым светом невидимые лучи, преломившись, поразили оба полушария мозга космонавта. Заметить такую ничтожную перемену было под силу только подсознанию, оно чувствительнее. Сам больной ничего не ощутил. Достигнув кульминационной точки, скопления радиации дали импульс в памятный слой. Как раз на вторую ночь после приземления. С этого все и началось. Думаю, картина ясна.

– А мне вот что неясно, – поднялся Руков. – Кажется, перед нами задача вылечить человека. Как же вы предлагаете лечить почти полную потерю памяти?…

– Может быть… Мне думается, теперь дело за врачами…

– А разве медицина способна восстановить память?

– Это же своеобразный паралич! – закричал Тиверев, ассистент по управлению излучателем.

– Да мы просто не сможем заполнить пустые памятные ячейки без насилия над мозгом! – воскликнула кибернетик Шонова.

Поднялся шум. Ожесточенно жестикулируя и крича, доказывали друг другу каждый свое.

Руков пробрался к оповещающей панели. Мгновенно все смолкли.

– То-то и оно, – слова Рукова отчетливо и гулко юркнули в молчание зала. – Зачем шуметь?… Мы ведь просто не знаем, что делать.

Он оглядел лица. Спокойные, прекрасно понимающие, что он прав.

– И вот что – есть только один выход. Единственный.

Люди выжидающе молчали. Ни шороха в пустоте.

– Уникальный аппарат выделил две сферы – сознание и подсознание. Анализируя эти подразделы, эксперты пришли к выводу, что между ними находится неконтролируемый канал связи. От информации сознания его отделяет пленка. Что же имеем?

Никто не ответил, но он и не ждал ответа.

– Вы только на минуту представьте себе человеческий мозг, ячейки памяти, где миллионы никому не известных, никем не познанных мыслей несутся со скоростями, о которых современная наука и вовсе не имеет понятия! Загадочные отсеки, где – память. Что это такое?… Вы понимаете? Что может быть непостижимей во вселенной, чем разум! А мы уже постигаем его. И вот – канал. Незримый, недоступный человеку, но подвластный нашим приборам. Подсознание, – он взмахнул рукой, – живет! Живет! А сознание – в пучине беспамятства. И мы, когда мы поняли, когда мы осмыслили, когда мы отвоевали принцип памяти, мы разорвем этот канал! Лазерный взрыв – и разум снова вспыхнет всей своей силой. Информация хлынет в памятный слой, но подсознание тоже будет жить, это же… универсально! Информация разлагается на бесчисленное множество копий, которые – уже – в наших руках! Что же имеем? – повторил он, в странном волнении оглядывая зал, словно не группе сотрудников говорил сейчас, а целому миру. – Да ведь только снять радиоактивность мозговых полушарий! А потом – та самая невидимая вспышка, которая перевернет устои природы, перевернет познания о мозге, докажет нашу силу!…

Он хотел что-то прибавить, но вдруг махнул рукой. Сказанное занялo немного времени, но Рукова страшно утомила эта речь: ей предшествовали бессонные ночи в лаборатории, анализы, вычисления…

Он медленно опустился в кресло и закрыл глаза.

…Очнувшись, Руков осмотрелся вокруг. Пели счетчики, лениво ползли показательные кривые. Канонова закрыли сверху второй полусферой, а сотни приборов гигантскими крыльями тыкались в ее белую поверхность. “Три, пять, восемь… – твердил размеренный голос, – слышу вас. Три, пять, восемь, даю контакт… Три…” В неясном рокоте машин бесшумными гномами скользили ассистенты. В кабелях журчали потоки дезактивационной жидкости.

– Что происходит?… – со слабым стоном выдавил Руков. – Что за подготовки?… Без меня!…

Возле него предупредительно выросла фигура в белом.

– Все в полном порядке, – вкрадчиво и мягко прозвучал голос. – С обоих полушарий мозга больного снят радиоактивный слой, применена обычная дезактивация. Излучатель настроен и готов к прорыву памятного канала.

– Сколько прошло минут?! – всполошился Михаил Константинович. – Это невозможно! Такую сложнейшую коррекцию…

– Восемь часов! – бойкий ответ, предполагалось, должен был успокоить собеседника, но расчет не оправдался: Руков рассвирепел.

– Кто давал данные на перевод объектива? – взорвался он.

– Лаборатория Памяти-57. Не беспокойтесь, пуск состоится вот-вот…

– Какое… – Руков задохнулся от негодования.

Человек в шлеме невозмутимо отвел его за отражательные купола; помешать было поздно, но Михаил Константинович продолжал бушевать:

– Это недопустимо! Самовольство, анархия в Институте!… Из 57-й поснимаю всех! Агашева в первую очередь!… Хорошо, что канальный взрыв сто раз проверен, но ведь если…

Договорить он не успел. Внезапно все смолкло, и зазвенело в ушах: так бывает, когда вдруг выключат орущий во всю мощь динамик. Тишина сдавила зал. Медленно поднялась сфера, вновь обнажив нижнюю, с человеком внутри. Сердце неприятно замерло.

…Раздался резкий сухой щелчок, ярче обычного засветили прожекторы. В остальном ни малейшей перемены. Но Руков почти физически ощущал, как страшной энергии лучи пронзают застывшего космонавта.

Сигнала не было. И все же Руков мог уловить момент, когда неслышный говорок излучателя смолк.

В следующую секунду что-то неуловимое пронеслось в воздухе. Лежащий в сфере открыл глаза. По-новому, не так, как прежде. На лице отразились попеременно все оттенки удивления. Космонавт медленно поднял руки и прижал пальцы к вискам.

Зал будто вымер. Михаил Константинович боялся шевельнуться.

Неожиданно звездный летчик качнулся и с резким выкриком спрыгнул вниз.

Ассистенты повскакали с мест.

Космонавт, раскинув руки, рухнул на пол.

…Море набегало на покатый пляж. Прозрачные волны сцеплялись и отлетали назад, сшибаясь с валунами. Сосны кренились на ветру, но им было лень оторваться от теплого песка и лететь в раскрашенное закатом небо. Было свежо и тихо.

На восток под распластанными крыльями чаек торопились барашки.

Михаил Константинович со странным чувством смотрел на разбросанные цепи камней у побережья и маленькую фигурку среди них. Солнечная дорожка плясала, огибая глыбу, а тень человека стлала на нее фантастический отсвет. На том берегу ослепительно полыхал вечерний город.

– Вот и все… – со счастливой улыбкой пробормотал Руков, откидываясь на согретую спинку скамеечки.

Человек запрыгал по валунам к берегу. Побежал по дюнам.

Волосы его трепал бриз, щеки горели.

– А все-таки, Михаил Константинович, огромное спасибо… – проникновенно выговорил он, приблизившись к Рукову и опускаясь на жесткий ежик травы. – За всех нас спасибо…Он вскочил, глаза сияли. – Снова подниматься в небо. Снова любить и искать. Снова покорять чужие солнца. Испытывать корабли. Видеть родину. Это удивительно – снова жить!

Он посмотрел с земли в небо. Пристально и весело. Его звали звезды, чтобы потом тоской земной швырнуть обратно и снова манить в заветные дали.

Где-то на далеком краю мира запела ракета, уносясь в неизвестность.

Он помахал ей рукой.