Текст книги "Фантастика 1977"

Автор книги: Север Гансовский

Соавторы: Виталий Мелентьев,Виктор Колупаев,Владимир Щербаков,Дмитрий Де-Спиллер,Игорь Дручин,Олег Алексеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Ужасавшись, Стван захотел назад, но было поздно. Очередная волна приподняла его легко, как бы одним дыханием, понесла.

…Сумятица движений и контрдвижений, ад бессистемных сил. Десятки ежесекундно меняющихся напоров и течений, рывки, толчки – все внутри шипящей, непроницаемой смеси. Негаданно бьют какие-то острые углы, каменные ребра набрасываются, как звери. Контроля над положением нет, утеряно, где верх, где низ, захлебываешься. На мгновение прижимает к чему-то, хватаешься, но уже рвет назад, увлекает, бьет…

В голове мелькало отчаянными вспышками: “Конец! Конец!” И вдруг грохот стал отдаляться. Животом протащило по грубой гальке, толкнуло, мягко обняло и оставило совсем. Просто лежащим. Над ним отвесная стена, а злобный вал беснуется, уже не угрожая.

Проскочил!

Осторожно, как бы собирая себя по частям, сел. Омыл лицо от крови, поднялся, шатнувшись.

И сразу им овладело неизъяснимое блаженство.

Наконец-то быть на суше, где так легок каждый шаг, Дыщать, не замечая дыхания, – хоть опусти голову, хоть вбок ее, как придется. Стоять на неколебимой поверхности, которая держит, не требуя никакой вaлюты.

Нет, жизнь правильно сделает, когда выберется из моря.

Какие возможности открываются, когда не мокро и не топко.

А сколь приятной была плотность вещества! Берешь камень, и вот он тут, обжатый пальцами, каждый квадратный миллиметр которых ощущает его шероховатую фактуру. И все вокруг на виду, все доступно взгляду в прозрачном, как бы несуществующем эфире.

Ствана мучил голод, он побрел узкой серой лентой пляжа.

Сунулся в воду. Среди каменных глыб расположилась россыпь раковин “колумбела” – он знал их как вкусные.

Наелся, упал, заснул, даже во сне постоянно ощущая, что он на суше, и радуясь. Встал освеженный, пошагал вдоль стены.

Солнце уже покраснело. Нагретый за день камень лучил жару. Неумолчно ревела линия пены.

Стван обогнул скальный выступ и замер. Область абсолютной черноты зияла перед ним.

Конец света?

Потом, сообразив, рассмеялся. Просто тень. Большая, глубокая, от которой он отвык на плоских отмелях. Густая тень от черного выступа на черной же скале.

В тени лежало ущелье, врезавшееся в стену. Царство молчания, тишины.

Ущелье было длинным, а наверху, в узком коридоре вечереющего неба, висело все то же белое пятно. Стван понял, что это не облако, а вершина гигантской горы – может быть, того кратера, откуда излился весь берег. Когда-то, тысячелетия назад, выплеск лавы опустился на море, придавил дно, поддавшееся его неизмеримой тяжести, застыл, а после под действием волн и ветра ровно, отвесно обрезался.

Лава пришла сюда, а вершина кратера осталась на высоте, в холодном одиночестве, оделась снегами и отражает теперь солнечные лучи, меж тем как подножие и середина горы потонули в мареве голубых воздушных масс.

Было очень тепло. Темнело.

Тогда-то Стван взобрался на высокий обломок, сел, глядя в море. Он вспомнил нелегкий путь через воды и гордился решениями, которые привели его сюда: тем, что сказал себе строить пирамиду, потом оставить ее. Тем, как плыл четверо суток, вовсе покинув дно. Он чувствовал, что можно будет много раз черпать из этого источника мужества.

Огненный шар склонился за горизонт, мгновенно потемнели вода и скалы. Стван соскользнул с глыбы, лег и прижался к ней спиной, испытывая острое ощущение безопасности, домашнего очага. Покойно было слышать рокот волн издали – их белые гребни, будто вовсе не связанные с шумом, возникали во мраке.

С края небес медлительным коромыслом заходили звезды.

Стван заснул и во сне очутился в человеческом будущем…

Раннее утро, он выходит из квартиры в небоскребе и тут же окунается в плотный людской поток. Воздушка – лифты, воздушка – лифты, еще раз воздушка. Сжатый в толпе, плывешь по переходам, желая, чтоб это скорее кончилось. Тысячи прикосновений, и от этого воспринимаешь людей только в качестве досадно мешающих объектов… Сошел на уровне третьего километра, стал на конвейер, перепрыгнул на второй. Там и здесь обрывками доносятся радионовости. Поток людей постепенно редеет. И вот Стван на пустынной улице, где слева деревья парка, справа море воздуха, а далеко внизу зелень леса.

Парк огорожен древней литой решеткой, под ногами крытая булыжником мостовая. Запустенье, одиночество, тишина – один из тех уголков мегаполиса, который минуют текущие на работу человеческие реки. Улица поворачивает, переходит в крытую террасу в старом итальянском стиле. Невысокий борт из дикого камня, над головой свешиваются виноградные лозы… Мраморная скамья. Стван садится и знает, что через час на телеэкранах Земли появится изображение этого места, дикторы передадут новость о преступлении.

– Не надо! – крикнул он и проснулся.

Светила полная луна, вода приливом приблизилась к нему.

У Ствана на глазах стояли слезы. Он отер их.

– Реакция, наверное. От усталости.

Нет желтого, а только синее и черное. Постоянный напор ветра. Волны скорые, с пеной… И всего получалось: черная стена, синее море, синее небо, резво бегущие пенные валы. Что-то смелое, решительное, не как на песчаных отмелях.

Но не было выхода.

Ловушка!

Утром он беззаботно побрел на восход, интересуясь, как он будет отсюда выбираться. И через пять минут уперся. Стена скал отвесно обрывалась в море, в нагроможденье камня, где ревела сумятица водных ударов.

Еще не беспокоясь, пошел в обратную сторону и уперся опять. Здесь откос был даже нависающим.

Оставалось еще ущелье – может быть, там пологий путь наверх?

Оскользаясь на подводных камнях и частью вплавь, Стван пробрался в глубь длинной трещины. Но чем дальше он проникал, тем уже сходились стены. В какой-то момент они коснулись его плеч, и дальше не было пути.

Итого: впереди мельница прибоя, впереди и с боков – обрыв высотой с добрый десятиэтажный блок в городе. Получалось, что на всем бесконечном просторе планеты он выбрал клетку.

Провалился в колодец, где и должен провести остаток жизни.

А как с пищей?

За какой-нибудь час облазил весь пляж и убедился, что колония колумбелы единственная. А больше ничего живого, никакого намека на щедрое, беспутное изобилие тех мест, где строилась пирамида.

Четыре десятка раковин, которыми можно поддерживаться месяц. Может быть, больше, так как к концу этого срока мелкие подросли бы.

Но даже если б их хватило на многие годы? Разве затем он плыл через океан, чтобы попасть в яму?

На мгновенье сердце сжало тоской – быть бы сейчас на ласковой безбрежности отмелей!

Задрал голову туда, где на страшной высоте кромкой отрезался край обрыва. Хочешь не хочешь, а здесь все равно надо уметь лазить по скалам. Наверняка вся местность такая же.

Пять дней Стван ждал, пока выболят до конца ушибы, растворятся под кожей кровоподтеки. Валялся на гальке, рассматривал в разных местах каменную стену и, отходя, успокоительно вздыхал: “Не сегодня”. А скальная тюрьма уже давила теснотой. На шестое утро он подсчитал раковины. Странным образом их оставалось только на две недели.

Пора!

Подошел к стене, там, где она была слегка пологой. Первые метры одолелись незамеченными: было где поставить ногу, схватиться рукой. Стван карабкался нагнувшись, как бы по наклонной лестнице. Но подъем делался круче, пришлось прилечь грудью к камню. Затем скала стала совсем отвесной, и Стван потратил полчаса, осторожно двигаясь вбок, где приметил покатость. Случайно глянул назад вниз и сразу зарекся. Всего покрыло потом – такой жуткой оказалась бездна за спиной.

Теперь кверху шло несколько метров покатости. Он поднялся медленно. Отдохнул на уступе стоя, упершись взглядом в слоистые трещинки у самого носа. Вверх опять простерлась крутизна. Приникнув к скале щекой, грудью, бедрами, слепо нащупывал наверху очередную неровность, подтаскивал тело выше.

Не приходилось выбирать направления, а просто куда можно.

Выкарабкался еще на одну площадочку, сумел выпрямиться. Едва не потеряв равновесия, пошарил руками наверху, с боков и убедился, что все гладко. Вот это номер! Он стоял, не смея шевельнуться, ощущая, как легкий ветерок сзади холодит икры. Шум прибоя едва доносился.

Раз невозможно дальше, надо бы назад. Но как согнуться, присесть, если нет пространства, если на уступе не полностью помещаются ступни? Необходимо отклониться от скалы, а ему, балансирующему на самой грани, и голову страшно откинуть.

Oн устает все больше, Отдохнуть?… Но с каждой секундой потому что стоит на носочках.

А трпдцатиметровая пропасть манила, сосала!

Автоматически Стван слегка пригнул колонн, прыгнул. Правая рука скользнула по ровному, левой он попал наверху в ямочку с закраиной. Чудо, случай!… Подтянулся на левой, отчаянно шаря правой, зацепился ногтями за трещинку. Еще несколько конвульсивных движений, он чуть не сорвался, почти сорвался. Серия дерганий, рывков, и Стван оказался на узком косом выступе. Все тело дрожало – все-таки нет ничего более бездушно-жестокого, чем высота.

Облизал губы.

– Тише! Не надо ничего говорить.

Полдень застал его в сорока метрах над морем, прицепившегося, как насекомое, к обрыву. Цель исчезла – только беспощадная стена, и он сам, висящий на ней. Был убежден, что погиб, подготовился в надсадный вопль вогнать свой ужас, когда будет падать, задевая беззащитной плотью глухие выступы.

Одно утешало – что кратко.

Еще несколько усилий – не потому, что хотел лезть выше, а оттого, что не мог стоять. Вдруг стало светлее, открылся смутно колеблющийся горизонт.

Он лежал грудью на самом плато. Тихо. Шум прибоя не в силах был сюда подняться.

Добрался. Влез!

Не поднимая головы, ни одного взгляда вдаль себе не позволив, пролежал ничком с полчаса, дыша в горячий камень. И начал спускаться.

Опять была бесконечность пути, непредсказуемые рывки.

Но удалось как бы отъединиться от самого себя. Это не он как личность на стене, просто тело мучается, готовое упасть, а сознание-то свободно витает рядом. И если тело рухнет, сознание спокойно проводит его до самого конца, до груды окровавленного мяса на гальке.

– Поднимался на отчаянии, слезу на безразличии.

А тело кое-как спускалось. Опять попало на площадочку, где не согнешься. Одна нога сделала пируэт, другая сломилась в колене, корпус ринулся вниз.

– Э-э-х!

И пальцы зацепились за камень.

Солнце упало за горизонт, когда Стван почувствовал под ступней обкатанные кругляши пляжа. Без мыслей прибрел к прибою, долго пил прямо ртом, слыша, как глотки толчками поднимаются вдоль горла. Начал засыпать и застонал вдруг, подумав, какой страшный вызов предъявил ему этот берег.

Но отказываться не приходилось. Утром он опять был на стене, равнодушный, отключившийся. Добрался до верха и, не подняв головы, спустился. Так продолжалось неделю, и, посмотрев однажды на свое отражение в воде, он увидел, что иссох наполовину. На лице резко проступили кости черепа, только глаза смотрели фанатично.

Но дальше пошло обратным ходом. Перестали кпог.пть пальцы, взялась наращиваться тугая округлость щек. Ствап начал находить удовольствие в лазании, превращался на стене во что-то вроде хамелеона, способного зацепиться за любую мельчайшую неровность.

И наконец настал такой день, когда, нырнув глубоко, Стван достал со дна последнюю раковину. Поел, прошелся неторопливо узким пляжем. Ловушка перестала быть ловушкой, приветливым и ласковым все было здесь. Шагнул к стене и, не заметив даже как, очутился над бездной, куда не доходил грохот волн.

Стван преодолел его, встал, осмотрелся. Он был очень рад, что не соблазнился окинуть взглядом этот мир еще раньше, когда впечатление испортил бы страх перед скалами.

Гранитное плато лежало перед ним, полого снижаясь. Вдали слева возвышалось образование вроде половинки яйца, поставленного торчком, светлое, почти белое. Справа камень продавился гигантской чашей. Затем полоска голубого моря, через нее перешеек, ведущий на другую равнину, а над той – снеговое облако-вершина в чистой небесной синеве.

И все. Яйцо, чаша, перешеек. В одном куске, монолите, неразломанное. Из-за этой цельности ансамбль можно было бы считать и маленьким, не теряйся безжизненная пустыня далеко в мареве эфира.

Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые…

Стван постоял некоторое время – музыка звучала в ушах.

– Пойду, не боящийся скал, в глубь кембрийского материка!

Камень, черный под ногой, впереди неуловимыми переходами менял оттенки, краснел, растекался розовыми озерами, разливался коричневыми лугами. Здесь и там на темном возвышались белые округлые глыбы.

Ни песчинки, ни отломанного кусочка. Хочешь что-нибудь поднять – бери все плато разом.

Чем дальше Стван уходил от моря, тем жарче делалось. Пустыня постепенно превращалась в печь, лишь отросшая на ступнях толстенная кожа-подошва спасала Ствана от ожога.

Сильно хотелось пить. Горячий воздух охватывал волнами. Подумалось, что, если упадешь, вскочишь сразу с волдырями.

Он остановился, и тотчас все вокруг заволокло туманом, контуры местности потерялись. Дернул головой, пелена рассеялась и сразу сошлась снова. Пошагал дальше. Туман разошелся, однако тотчас надвинулся на глаза, когда Стван стал.

Сам он создает туман, что ли?

Прыгнул в сторону, оглянулся и на том месте, где только что был, успел увидеть собственный зыбкий, с одного бока разорванный контур, который миг просуществовал и растаял.

Сделал несколько прыжков, на полсекунды всякий раз останавливаясь, и сумел наставить целых три себя. Три призрачные фигуры, одна за другой растворившиеся.

– Значит, истаиваю я.

А жара обжигала снизу пальцы ног, икры, даже колени.

Стван попытался плюнуть – зашипит ли слюна. Но рот пересох.

Сдавливало виски, в ушах начинался колокольный звон.

– Бежать? Но куда?… Лучше вперед, к другому краю пустыни.

Пустился бегом, однако воздух яростно ударил в грудь тысячью раскаленных игл… Ладно, пойдем шагом.

Приближался наплывной вал, окаймляющий чашу-стадион.

Но Стван не решился свернуть со своего пути. Местность то закрывалась туманом, то возникала.

Впереди была белая глыба. Стван поднялся на нее и почувствовал, что сразу расслабились сложившиеся в страдальческую гримасу мышцы лица. Здесь, в метре над горячей плитой, господствовал другой климат.

Когда Стван, спустившись к морю, прыгнул в волны, он подумал, что вода вокруг закипит. Однако целебный первобытный океан знал свое дело – через час про ожоги забылось.

В мелкой заводи галька была истерта в крупный песок, прибой колебал кромку планктона. Сытый, отлежавшийся на волнах, Стван к вечеру опять взобрался наверх. Радостно было чувствовать, сколь вольным сделала его способность лазить.

Ветер с моря нес прохладу, близилось время заката. Перешеек вблизи лежал мостом к новому, более обширному плато.

И там у самого горизонта высились четыре одинаковых прямоугольных горы – будто вагоны огромного поезда.

Удастся ли туда дойти? Пылающий материк не место для долгих путешествий. Туда не углубишься в жесткую пустыню, не доберешься, оторвавшись от моря, до тех мест, где в будущем станут Париж или Заир.

Белый холм и отсюда напоминал по форме яйцо. Чаша была, пожалуй, жерлом потухшего вулкана – наверное, дополнительным кратером того, что вознесся за облака. Какой рев катился над водами, когда все создавалось тут! Какой огонь дохнул в небо, как страшно, гибельно растекался в светлой высоте кромешный дым!

Пройдут эпохи, если этим скалам не погрузиться в океан, они разрушатся в песок. Жизнь покроет дюны травой, будут вырастать и падать деревья, потом придут люди, испещрят местность своими сооружениями, станет дробным, мелким, запутанным.

Стван лег на теплую скалу у самого обрыва.

Опускался к волнам шар солнца. Вот он, первобытный мир.

Безмерность неба, земли. Немой голос гранитной тверди, тишина, которая будто что-то говорит. Торжественное величие самого обнаженного существования. Кажется, еще миг, и поймешь, зачем материя, время, вселенная, познаешь истины, не выражаемые словами, доступные, быть может, безъязыкой мудрости инстинкта.

Стван прижался грудью к шершавому камню, обнял его.

– Я вник. Принадлежу и слился. И если крикну от боли, мой вопль расколет плато пополам.

Но почему “от боли”?

Удивленный, встревоженный, он сел. Какая боль, откуда она взялась?… Что-то происходило в его внутреннем мире. Пришел к какому-то концу… или к началу.

Поднявшись на ноги, в волнении заходил взад-вперед.

– Ерунда! Отлично выдержу здесь… Хотя при чем тут “выдержать”, когда я наслаждаюсь? Что может быть лучше одиночества под голубыми небесами?… Есть чем заняться. Удивителен мир поды, великолепна твердь. Завтра двину в глубь материка.

Едва слышным голосом внизу соглашались волны.

Но Стван пошел только на третий день. Готовился. Высушенными водорослями оплел пустую раковину-рог, наполнил водой, сверху замазал подсыхающим планктоном, сделал лямки. Решил еще до жары осмотреть ближний кратер, подойти к четырем горам – может быть, там река. Если так, тогда можно далеко забраться внутрь континента.

Ночью он влез на плато и с первым лучом восхода подошел к кратеру.

Гигантская лавовая чаша еще тонула в тени. Стены полого сходились книзу, и там в центре зияло черное пятно колодца.

– Может быть, подземные залы, лабиринт? Вход в тайное тайных, самое чрево планеты.

Стван перепрыгнул через невысокий вал, сел на склон и вдруг немножко съехал вниз.

Черт возьми! Камень здесь был как бы отшлифован, полит лаком. Темно-коричневая, слегка взрябленная поверхность, которую именно рябь делала неудержимо скользкой.

Всего лишь сантиметров на тридцать его утянуло; еще не понимая, что происходит, повернулся, чтобы схватиться рукой за вал. Но это движение еще увело его вниз. Плавно, как по воздуху.

Теперь несчастных нескольких сантиметров не хватало, чтобы вытянутой рукой достать край склона. Стван лежал на боку в беспомощной позе. Раковина с водой мешала. Он осмотрелся, выискивая поблизости шершавое место. Но не было. Укрытый от ветра и воды склон застыл, как стекло.

Стван стал осторожно освобождаться от лямок своей фляги, снял ее и, будучи совершенно не в силах помешать этому, скатился еще на метр. Затаил дыхание, простертый на спине. Быстро-быстро становилось жарко. Он почувствовал, что потеет спина, и, как только подумал об этом, ощутил, что едет. Спустился еще на какое-то расстояние, пока не вытерся пот. Попробовал сесть, упираясь ладонями. Они тоже были мокрыми, и новое движение спустило его дальше вниз.

Вот и все. Так просто и без трагедий. А казалось, будущее сулит ему долгую жизнь.

Внизу ждала черная яма колодца. Какова его глубина?

Метр, пять метров, пятьдесят – на мгновенную смерть или на муки?

Он подумал, что теперь нужно быстро обозлиться на что-нибудь. Вытеснить ужас злобой.

– Ловко вы меня прикончили, – сказал он, глядя в небо. – Никакое это не правосудие, взяли да убили по-бандитски. Ну пусть, я не жалею. Тут я хоть сильным стал, смелым.

Стван снова вспотел, поехал и остановился. Туманом заволокло глаза, в ушах накатывал и наступал колокольный звон.

– Цивилизация дала людям достаток и безопасность. Но почему же они завидуют отчаянию Ван Гога, нищете Бальзака, зачем им снятся трудности и лишения?

Рот пересох. Колокол в мозгу как вколачивал что-то.

Стван заторопился.

– Эй вы, судьи, слушайте! И я тоже мечтал о борьбе. Причем лично – я да враг, и кто кого. Слышите, вы меня обманули. Не было никакого “отвечая желанию”. Мне противника недоставало, здесь, в кембрии, как и в том торгашеском обществе, откуда меня выкинули.

Близился провал колодца. Белое утреннее небо над головой резко контрастировало с темной стеной чаши. Жутко неправдоподобным показалось Ствану, что вот он, совсем одинокий, завис на пустой планете на таком склоне, откуда не выберешься.

Закрыл глаза и пролежал на спине не зная сколько. Потом лоб и щеки охватило жаром, веки сделались ярко-красными.

Он открыл глаза и увидел ставшее над самым обрезом кратера слепящее око солнца. Пристально, строго смотрело оно.

– Скажи, для чего живут люди? О го-гo! Вот это да!

Чудище высунуло морду над поверхностью, с шумом выдохнуло – недолгий овал серебряной пыли около пасти. Зверь вставал, и было похоже, что вспучивается само дно. Вода скатывалась с плеч водопадами, обнажая коричнево-зеленоватое тело.

На высоту пяти-шести этажей вознеслась голова, и тогда только над скатертью реки показался нижний край брюха. Рождая водовороты, переступила одна ножища, другая… Зверь жрал. Хватал траву целыми снопами, выдергивал. Морда напоминала лошадиную, но с невыразительным маленьким глазом.

Приближалась гроза. Шквал пробежал, пригибая кустарник. Что-то лопнуло в небе, мощно раскатился гром. Один просверк, еще один… Ослепительные зигзаги торчком вонзались в землю.

Ударило так близко, что Стван, отшатнувшись, упал.

А животное продолжало жевать. Словно вылет подъемного крана, поднималась и клонилась шея, вытягивались черные резинчатые губы.

– Что за дьявольщина?

Молния стукнула чудище в самый хребет, но оно не обратило внимания. Все так же ходила шея, взлетали растрепанные снопы. И только минут через пять, когда на спине зверя поднялся полуметровый желвак, голова приостановилась на высоте, глаз равнодушно глянул. А потом все пошло прежним порядком.

– Нелепо! Совсем нечеловеческий масштаб.

Гроза удалялась стремительно. Сизая туча уже не была тучей, распадалась на белые облака. Открылся кусок голубизны, проглянуло солнце.

Стван облегченно вздохнул, переставая дрожать.

Он был здесь больше недели и все это время мучился от холода. Вернее, в тот первый миг, когда, очнувшись, увидел кустарники и пальмы, он бросился обниматься с шершавыми стволами. Даже испугался силы этого чувства, подумал, что сходит с ума. Заставил себя успокоиться и сразу стал мерзнуть. Покрылся пупырышками, посинел. То есть умом было понятно, что тепла не меньше двадцати градусов, но это понимание не грело его, привыкшего к тридцати на горячем море палеозоя. Бегать было невозможно в густой, по грудь траве, пища – он ел улиток – не согревала. Утешительным было лишь, что все живое вокруг тоже застыло оцепенелым. День за днем над вершинами деревьев лежала облачная пелена, не шевелились листы, дремала огромная черепаха, висел неподвижно темный мешок, прицепившийся к ветви пальмы, – Стван подозревал, что это летающий яшер. Тишина господствовала почти кембрийская, но дважды по ночам Ствана будил отдаленный могучий рокот, будто готовился стать на дыбы весь материк. Из-за тумана нельзя было осмотреться, Стван так и не сходил с того клочка берега, где очнулся среди мешанины гниющих трав и каменных глыб.

Только с последнего вечера сделалось теплее, а утром после грозы освещенный солнцем мир стал пробуждаться. Черепаха упятилась в воду, то, что Стван принимал за скалу, оказалось гигантским голодным животным. Со всех сторон доносились плюханье, бульканье, треск, лай.

Стван взобрался на невысокий холмик. Было похоже, что он находится примерно там же, где чуть не погиб в кембрии.

Но, конечно, через миллионы, через сотни миллионов лет. И все равно казалось, что пейзаж можно кое-как узнать. Высокое плато опустилось, разрушившись, разрез ущелья превратился в устье широкой медлительной реки. Малый зловещий кратер со скользкими стенами уже не существовал, но дальний, некогда увенчанный снежной короной, сохранился. Только стал мельче, ниже и пробудился, сделавшись действующим вулканом. Увидев клуб черного дыма, Стван сообразил, что вулкан-то и есть виновник ночного рева.

Справа и слева от конической вершины тянулась цепь голых возвышенностей, а все пространство между рекой и горами было затоплено массой зелени. Разнообразными растениями, теснившимися неправдоподобно густо, как ворсинки в шетке.

Зачарованный, Стван уставился на изумрудный океан. Такова, значит, Земля в эпоху пресмыкающихся.

Синева неба, горячий солнечный луч, тысячи оттенков зеленого, желто-оранжевые холмы на горизонте, темнота речной воды и голубая поверхность моря, пальмы, стоящие корнями в грязевой жиже… Чья-то черная башка высунулась из болота, а вот и еще – они тут просто кишат, ящеры. Но самое главное – зелень: трава, кусты, деревья. Наконец-то голые материки оделись. Да еще как! Мать-звезда из бездны космоса щедро льет энергию, и планета принимает ее, вспучиваясь жизнью так, как, может быть, никогда ни до, ни после.

Столб дыма стоял над огнедышащей горой, огромный сам по себе и вместе с тем маленький по сравнению с необъятной чашей небес. Еще одна темная полоска прочерчивала синеву, начинаясь в середине зеленого ковра, истаивая над морем… Ладно, он еще узнает, что это такое…