Текст книги "Фантастика 1977"

Автор книги: Север Гансовский

Соавторы: Виталий Мелентьев,Виктор Колупаев,Владимир Щербаков,Дмитрий Де-Спиллер,Игорь Дручин,Олег Алексеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Василий откинулся на спинку кресла и теперь с интересом глядел на Михаила. Он усмехнулся и покачал головой.

– Если говорить о естественном отборе, – сказал он с сомнением, – то самка должна была привести к гибели своего рахитичного отпрыска, а не крепкого и сообразительного самца.

– Это другая тема. Я тебе мог бы показать, как самка бегает из угла в угол по пещере с больным детенышем, не выпуская его из рук, вместо того чтобы бросить его ненадолго и сбегать за водой. Природа и здесь снабдила самку достаточно мощным оружием – слепой безумной любовью к детенышу. Сейчас я специально взял такую модель, чтобы показать отношение самки к самцу. Это для тебя, как ты, наверное, догадываешься. Ладно, современный самец, пошли допивать кофе. Каждое явление должно иметь свое название. Я предлагаю открытый нами эффект назвать “парадоксом тещи”. Хорошо звучит, не правда ли?

– Звучит прекрасно, – Василий натянуто улыбнулся. – Только при чем здесь теща? Ты вроде печешься не о теще, а о жене.

Михаил разлил кофе по чашкам, намазал маслом ломоть черного хлеба, бросил на него большой кусок колбасы. Он с аппетитом откусил почти четверть бутерброда и принялся за кофе. Василий на этот раз тоже стал есть, хотя действовал он не так энергично, как его приятель.

– Известен один парадокс, – заговорил наконец Михаил, – который имеет прямое отношение к рассматриваемой нами проблеме. Мамы, у которых есть дочки, страшно хотят выдать их замуж. Причем для этой цели они всегда находят кандидатуры. А вот мамы, у которых имеются сынки, всегда недовольны невестками. Но вот наконец наступает долгожданный момент, и молодые, к радости первой мамаши и к огорчению второй, связывают себя соответствующими узами. Казалось бы, при таком раскладе молодая обречена на вечное давление со стороны свекрови, а юному супругу, наоборот, ничего не угрожает. И тут на свет неожиданно появляется знаменитая и перепетая по всех анекдотах теща. Заметь, не свекровь, которая видеть не хотела свою невестку до брака, а именно теща, которая прямо молилась на своего будущего зягя. Ты никогда не думал, почему это происходит?

Михаил залился веселым смехом.

– Вот только что мне все стало ясно. Это результат того же самого генетического пережитка. Самка обязана была, совершая цепь мелких ошибок в рассуждениях, в оценке ситуации, в выводах, держать в постоянном генетическом напряжении самцов. Ведь именно от их выносливости, силы, ума зависело будущее всей популяции.

– Значит, ты полагаешь, что Татьяна…

– Конечно… Она ведь Женщина. Женщина с большой буквы. Но не только в ней дело. Дело еще и в тебе. Ты всегда был гипертрофированно самолюбив. Вместо того чтобы снисходительно взирать на небольшие промахи своей половины, ты занялся психоанализом и сам себе доказал, что тебя перестали любить, что о тебе не думают.

– Может быть, в том, что ты говоришь, есть доля истины. Но ведь бывали случаи, когда Таня меня ставила в положение того зверя, которого чуть не слопал хищник.

– Не преувеличивай. Мы живем в цивилизованном мире, и самое большее, ты можешь из-за ошибки жены схлопотать какую-нибудь неприятность. Главное же, что такие, как ты, неверно истолковывают поведение женщин. Может быть, знаменитый тезис о таинственности женской психологии и заключается в том, что мы, мужчины, не можем понять простую истину, женщина ошибается там, где мы действуем безошибочно, и, наоборот, она безошибочна там, где мы выглядим чистыми олухами. Понимаешь, разные области с большими вероятностями неправильного решения. Только и всего. А из-за того, что эта простая истина оставалась неизвестной, типы вроде тебя ходят по инстанциям и пишут всевозможные исковые заявления. Завалили суды работой. Хоть ставь туда электронно-вычислительные Фемиды.

Неожиданно Василий аккуратно отложил в сторону бутерброд, отодвинул недопитую чашку и поднялся над столом. Видно было, что его осенила какая-то невероятная мысль.

– Ты чего на меня уставился? – спросил Михаил настороженно.

– А ты чего это мне морочишь голову? На ходу сочиняешь всякие теории. Татьяну выгораживаешь? – В голосе Василия слышалось раздражение.

– И на этого балбеса я потратил целую ночь. – Михаил всплеснул руками. – Да с чего ты взял, что я тебя разыгрываю?

– А этот твой Сережа…

– Какой Сережа?

– Из вычислительного центра. Я вспомнил ваш разговор. Сперва не обратил внимания, а сейчас вдруг вспомнил. О модели, которую ты прокручивал на телике. “Это, – спросил он, – ту модель, что вы с режиссером?…” Не с биологом ты делал эту модель, а с режиссером. Значит, ты мне показал кусок из будущего кинофильма. И никакая это не биологическая модель. Просто все остальное ты изобрел на ходу.

Михаил поднялся и забегал по кухне.

– Ах, какая прозорливость, – вопил он. – Ах, какая тонкая сообразительность. Не могу. Убери кофейник со стола, а то я сейчас опрокину его тебе на голову. Ну ладно, пусть я все выдумал. Теперь ты все равно мне не поверишь. Пусть выдумал. Разве сейчас в этом дело? Ты лучше подумай, правильно все это или нет. Ведь Таня твоя действительно из-за дурацких ошибок все это… Она не может по-другому. Да не только она. Это же правда во всех женщинах есть. А ты мужчина. Где твоя снисходительность? Где умение правильно понять действительность?

– Ладно, успокойся, – примирительно сказал Василий. – Может, ты действительно прав, хотя все сочинил. Импровизация получилась на редкость удачной.

– Мерси. Комплимент необыкновенно тонкий. Еще парочка таких же, и я тебя выставлю за дверь. Поэтому давай прекратим: нашу беееду и немного соснем. Может, к утру ты станешь соображать чуточку бодрее.

Михаил разделся и залез под одеяло. Василий снял пиджак и, укрывшись пледом, разместился в кресле.

– Спокойной ночи, – проговорил Михаил. – И пусть тебе приснится страшный сон о том, как тебя разводят с достойной и любящей тебя женщиной.

Василий долго не мог устроиться удобно, хотя кресло было просторным и мягким. Наконец он повернулся на бок, положил голову на подлокотник и стал засыпать.

…Он стоял перед “Фемидой” один и не мигая смотрел на завораживающую пляску многочисленных сигнальных огней.

В ушах его еще звучали заключительные слова непонятной речи защитника. Тот взывал к электронно-вычислительной машине и настойчиво просил о чем-то неведомом. Каждое слово его, взятое отдельно, было понятным и ясным. Но слова эти, составленные в: витиеватые фразы, таинственным образом утрачивали смысл и проскакивали мимо сознания, не оставляя заметного следа.

– Повторите кратко основную причину развода, – раздраженно приказала машина.

– На нее нельзя полагаться, и она может подвести…

– Может, может, – неожиданно прервала его машина визгливым голосом. – Она не может, она должна подводить систематически. В этом суть генетической защиты популяции.

“Откуда машина про это знает, – подумал он. – Я же ей ничего не говорил”.

И вдруг он с ужасом догадался, что “Фемида” – это и есть та самая машина, которой распоряжается неведомый Сережа и которая подключена к пульту управления в комнате Михаила.

Он понял, что обречен, и опустил голову.

– Считаете ли вы брак в принципе неприемлемым? – спросила машина.

– Нет, отчего же, – пролепетал он. – Если жена…

– Считаете ли вы неприемлемыми любые отношения с женщиной? – загрохотала “Фемида”.

– Нет, отчего же. Если женщина…

– Все ясно, – пророкотал мощный динамик. – Ввод информации закончен. Сейчас все блоки машины будут изолированы на две тысячных доли секунды от притока новой информации и возможного давления со стороны других электронных устройств. Это обеспечит вынесение объективного и справедливого решения.

Две тысячных доли секунды тянулись необыкновенно долго.

Сперва он заметил, как один за другим стали гаснуть огоньки, потом машина на мгновение застыла в неподвижности и вдруг мелко задрожала от усиленной внутренней работы. Потом она облегченно застыла, и огоньки вновь засверкали на ее панели.

– Суд оглашает справедливое и окончательное решение, не подлежащее обжалованию и опротестовыванию. Внимание! Суд оглашает решение.

Последовала короткая торжественная пауза, и затем, четко разделяя слова, “Фемида” провозгласила: – Развод бесполезен. Претензии истца необоснованны и вредны.

Он хотел возразить, но понял, что это ничего не изменит.

Тогда он демонстративно сел прямо на пол, показывая свое несогласие с мнением электронного судьи. “Фемида” на мгновение замешкалась. Через многочисленные щели было видно, как в ее недрах проскакивали искры, и неожиданно машина шипящим извиняющимся шепотом стала объяснять причину своего решения.

– Борьба со способностью женщин ошибаться во имя сохранения популяции невозможна. А уход от женщины ошибочен. Ошибочность же в ликвидации ошибки может привести к безошибочности, что само по себе содержит ошибку, которая, в свою очередь, недопустима из-за безошибочного воздействия на ошибоч…

Она что-то бормотала совершенно невразумительное, а искры в ее чреве полыхали сплошным огнем. И вдруг машина спокойным голосом Михаила потребовала: – Вставай, вставай, вставай…

Он открыл глаза и увидел Михаила. Тот тряс его за плечо и улыбался.

– Вставай. Там за тобой Татьяна пришла.

МИХАИЛ ГРЕШНОВ НАДЕЖДА

Увлекательная работа – придумывать географические названия: Мыс Рассвета, Озеро Солнечных Бликов… Мы только и делали, что придумывали, придумывали. Не только мы – Северная станция тоже. Вся планета была в распоряжении землян – в нашем распоряжении.

– Ребята! – кричала с энтузиазмом Майя Забелина. – Холмы Ожидания – хорошо?

– Река Раздумий?

– Ущелье Молчания?…

– Хорошо, – говорили мы. Подхваливали сами себя: работа нам нравилась, планета нравилась. Нравились наши молодость и находчивость. Давали названия даже оврагам: Тенистый, Задумчивый.

Геннадий Фаготин, начальник станции и нашей картографической группы, осаживал нас: – Как бы не выдохнуться…

– Старик, – отвечали ему, – на что голова на плечах?…

Геннадий был лет на пять старше любого из нас, но и ему не было тридцати. Картография – наука молодости и молодежи.

Нравилось нам и название планеты – Надежда.

Название придумали не мы – открыватели. Планету нашла экспедиция Жарского. Это была удача. Сотню лет корабли летают за пределами солнечной. Ищут планету земного типа.

Звезд много, и планет много. Ищут сестру Земли. А повезло Жарскому. И, как ни странно, у синей звезды. Предполагали, что планеты земного типа могут быть только у желтых солнц.

И вдруг – у синей звезды…

Это была шестая и последняя планета у солнца-карлика.

Пять, ближайшие к звезде, испепелены и расплавлены. Шестая – райские кущи: реки, озера – девичьи голубые глаза!…

Кислорода двадцать один процент, азота семьдесят восемь…

Правда, в воздухе много природного электричества – рождала сверхкорона звезды. Зато ни заводов, ни городов. Необитаемая планета!

– Как назове – Находка, Жемчужина?… – спрашивали у Жарского.

Командир корабля молчал.

Восемьдесят девять планет с органической жизнью насчитывал каталог открытий. Даже с разумной жизнью. Пусть неизмеримо ниже земной, необычной и непривычной. Но планеты заселены. Щедрая земля, расстилавшаяся под звездолетом, не только привлекала – настораживала: для кого эта щедрость?

Были планеты-трясины, без клочка твердой земли. Планеты-фугасы: стоило опуститься – почва взрывалась. Планетытайны, покрытые паутиной – капиллярами, по которым струится лимфа. Паутина живет, мыслит…

Отличные названия Находка, Жемчужина. Но всякая находка предполагает, что ее кто-то потерял и хозяин может найтись. Жемчужина? Кто не польстится на ее красоту?…

На позывные по всем диапазонам шкалы ответа не было.

– Находка, Роберт Андреевич?…

– Надежда, – ответил Жарский, ступив на зеленую земную траву.

С ним согласились. Можно было надеяться, что планета станет землянам второй родиной.

Океан занимал семьдесят процентов поверхности. Два материка тянулись в долготном направлении по обе стороны от экватора. Само их расположение определило название: Северный, Южный. Между материками по океану брошено, словно горсть изумрудов, множество островов – то-то придется поработать картографам!… Посетить и осмотреть все возможности, конечно, не было. На пятнадцатый день Жарский послал телеграмму Земле: открыта планета-двойник, необитаемая, если не считать насекомых на суше и моллюсков на прибрежных отмелях шельфа. Просил утвердить название планеты – Надежда.

На Земле утвердили. Послали картографов – две группы.

Потому две, что были утверждены две исследовательские станции – Северная и Южная, на обоих материках планеты. Южной станцией руководит Фаготин, северной – Виктор Серенга.

Связь держат при помощи спутников, сброшенных кораблем-маткой “Юноной”. Корабль улетел дальше, группам было дано времени год.

Работы проводились съемочным способом. Со спутников сфотографировали материки, нанесли на карту. Уточнения и обработка деталей предоставлялись картографам. У каждой группы по три авиетки. Машины поднимались над местностью и клетка за клеткой фотографировали квадраты шесть на шесть километров. Детали поверхности схватывались рельефно, переносились на карту. Оставалось только придумать названия.

В случае необходимости авиетку можно было опустить в квадрате, осмотреть все на месте, ощупать руками– самый древний и самый действенный способ исследования.

Так был найден первый кристалл – ощупью. На него наткнулась Иванна Скар. Кристалл не давал ни тени, ни отблеска, был невидим.

Иванна фотографировала свою параллель. Щелчок – на пленке квадрат. Через минуту опять щелчок и опять щелчок.

Внизу перелески, болото. На болоте – “пятачок” леса. Чем заинтересовал “пятачок” Иванну, она не знает. И сейчас не знает, после стольких событий. Опустила авиетку на пологий откос и пошла исследовать чащу.

Продралась сквозь подлесок на крохотную поляну, стала пересекать ее и наткнулась на что-то твердое. Зашибла колено, руку, остановилась. Перед ней была ямка глубиной в несколько дециметров. Зато руки ощупали холодную полированную грань камня. Да, это был камень или хрусталь, граненый, стоящий торцом вверх. Иванна провела по торцу ладонью, нащупала правильный шестиугольник-кристалл. Камень был высотою по грудь, холодный, прозрачный, сквозь него виднелась росшая на земле трава. Иванна постояла минуту: откуда здесь камень? – и, когда боль в ушибленном колене утихла, обогнула камень и пошла дальше. Запомнилось ей углубление в почве: камень был врыт в землю или продавил верхний слой собственной тяжестью. Больше на островке ничего не было, Иванна обогнула его южным берегом, села в авиетку и поднялась.

В лагере она рассказала о невидимом камне, но каждый день приносил группе массу впечатлений, на рассказ Иванны не обратили внимания. Девушка перенесла остров на карту, назвала его Кристаллом и карту сдала в общий атлас.

На второй камень наткнулся Игорь Бланн в горах и тоже случайно. Камень был полузанесен песком, стоял над обрывом.

Игорь не заметил бы его, если бы не странная конфигурация наноса: песок словно вскарабкался на стену и застыл, вздыбившись. Кристалл был в рост человека и до того прозрачен, что каждая песчинка за ним выделялась отчетливо.

– Я не видел такой прозрачности, – говорил Игорь. – И тоже полированный шестигранник!

– Ну и что? – возразили ему. – Василий нашел жилу самородного золота.

– Самдар – алмазы.

– Еще какие – с орех! – кивнул Самдар.

– Находкам на планете не будет конца.

Поговорили и успокоились.

Третий камень нашел Василий Финн – тот, что открыл золотую жилу.

– Ребята! – крикнул он, возвратясь на базу. – Есть на что посмотреть!

Все, кто мог, на трех авиетках полетели с Василием.

Камень стоял в лесу, на прогалине, был вровень с вершинами крупных деревьев. Ночью пронеслась буря, сорвала с деревьев листья, они налипли на грани, и только поэтому прозрачный столб оказался видимым.

– Силы небесные! – обмерил столб Самдар. – Четыре обхвата!

– Сколько он весит?

– Кто его здесь поставил?…

Впервые пришла мысль об искусственном происхождении камня. Камней. Это был третий.

– Бросьте! – сказал Берни Скатт. – Кто его здесь может поставить?

– Однако?…

Вечером в рабочем зале станции состоялась дискуссия. Камень Иванны, как наиболее транспортабельный, к этому времени привезли и установили в центре зала. За ним слетали Иванна, Самдар и Василий Финн. Часть камня окрасили из распылителя в синий цвет, казалось, что расплывчатое пятно висит в воздухе без опоры.

– Что все это значит? – Самдар постучал ногтем – камень звенел.

Был час отдыха, вокруг камня столпились обитатели станции.

– Высказывайтесь, – предложил Самдар. – Кто что думает?

–Естественное это образование, – поддержала его Иванна, – или искусственное?

– Если естественное, – предположил Берни, – скажем, горный хрусталь, натуральнее было бы встретить его в горах, на месте рождения. Один мы нашли в горах, но другие – в лесу, даже в болоте. Горный хрусталь вырасти здесь не мог.

– Почему не мог?

– Потому что само название – горный – говорит само за себя.

– Но здесь другая планета!

– Вот именно… – согласились Иванна, Самдар.

– Может быть, камень рожден в горах, но перемещен в леса?

– Кем?

Трудный вопрос. Переместить кристалл мог кто-то. “Кого-то” на планете не было.

– Если предположить, что камень создан искусственно, то что он – маяк?

– Аккумулятор энергии?

– Памятник?… – посыпались вопросы со всех сторон.

– Погодите, – сказал Самдар, – это уже фантазия.

– Ты сам говорил, – возразила Симона Ронге, – кто что думает.

– Новый мир, – заметил Фаготин. – Здесь все возможно.

От этой мысли кое у кого по спине прошел холод.

– Планета имеет хозяев?…

– Бросьте! – возразил любимым словечком Берни. – Какие хозяева? Работаем четвертый месяц и никого не встретили.

Это звучало успокоительно, а может, хотелось отгородиться от загадки щитом, – все начали искать естественные причины для объяснения.

– Встречаются же на Земле изумруды, исландский шпат. Даже в крупных кристаллах!…

– Крупнее – выращивают искусственно.

Опять вернулись к тому же – к искусственному происхождению камня. Тайной веяло от кристалла, стоявшего в зале.

– Вспоминаю, – заговорил Фаготин, – тайну каменных шаров Бразилии, Коста-Рики. Шары идеально выточены, от нескольких сантиметров до четырех метров диаметром. И тоже в сельве, в болотах. Кто и зачем их сделал? Или они образовались сами?…

Фаготина слушали. Геннадий мог преподнести изюминку в рассуждениях.

– Существовал принцип средневекового монаха Оккама, – продолжал Геннадий. – “Не умножай число сущностей сверх необходимого”. Может быть, принцип хорош для средневековья, но и в двадцатом веке им пользовались при столкновении с труднообъяснимыми фактами. Дали ему название – “Бритва Оккама”. Больше: “бритвой” пользовались с энергией перевыполнявших план дровосеков.

На секунду Геннадий остановился – положить карандаш, который вертел в руках. Положил.

– Как всякий принцип, – продолжал он, – принцип Оккама односторонен: во что бы то ни стало непонятный факт объяснить естественными причинами… Так и насчет шаров. Вулканический пепел во время извержений скатывался по склонам гор. Кристаллизовался вокруг песчинок, образуя монолитные каменные шары. Их обволакивала порода, консервировала внутри себя, а когда время и непогоды размывали футляр, шары появлялись наружу в готовом виде. Не верите? – Геннадий заметил иронические улыбки. – Я тоже не совсем верю. Шары с вишню величиной – допустим. Но с двухэтажный дом… Принцип Оккама предлагал и другое объяснение: шары высечены человеком в доисторическую эпоху. Каменными рубилами. Идеально. С точностью радиуса до микрона.

Кто-то из картографов засмеялся. Геннадий пожал плечами: – Принципом Оккама можно объяснить все: взлетные полосы в долине Наска в Андах, парящие фигуры космонавтов на скалах Тассили…

– Такой успокоительный принцип, – не выдержала Иванна. – Баальбек – каменными рубилами, я об этом читала.

– Не будем осуждать двадцатый век… – примирительно сказала Симона.

– Но “бритва”, – воскликнул Финн, – не слишком тонкий хирургический инструмент! “Бритвой” можно зарезать!

– Резали, – ответил Геннадий. – Сверхточный календарь майя, Антарктиду на древних картах с ее хребтами под километровым льдом – все объясняли, исходя из принципа монаха Оккама…

– С позиций камнерубильной техники, – добавил Финн.

– Вот и кристалл, – кивнул на его реплику Геннадий. – Предположим, что он вырос сам или его создала молния, выплавив из породы. Объяснение? Объяснение. Примите и успокойтесь… Вижу, что не хотите успокаиваться, – Геннадий жестом предотвратил готовые возражения. – Я не кончил! Есть иллюстрация к сказанному. К счастью, современная. Мы пришли в болота Альдеры – планета с аборигенами, эпохой палеолита, с пещерным свирепым укладом. Построили космодром из плит, больших, чем в Баальбеке. И, не скроем греха, ушли оттуда. Альды каменными рубилами – совпадение?… – до сих пор крушат покинутый космодром. Надстройки разнесены в прах… Через сто тысяч лет у альдов появятся свой Ньютон и свой Оккам. Останутся плиты в основании космодрома. Кто-то будет пытаться разгадать происхождение плит, увидит на них следы каменных топоров. И “Бритва Оккама” срежет всякую мысль о появлении здесь инопланетных разведчиков. К чему я веду? – закончил Геннадий. – Кристалл мне напоминает атомную решетку. Точки пересечения граней – узлы взаимодействия электронов. Похоже на атом. Похоже на символ. Безумная идея, скажете? Может быть, ее – бритвой?…

Охотников выступить с бритвой не находилось. Если на Земле еще остались загадки – те же каменные шары, – что можно ожидать на неизвестной планете?

Поговорили еще, пока Фаготин не предложил: – Кончаем дискуссию. Завтра работа. И послезавтра работа.

Кристалл оставили в зале, на подставке, как он стоял. Только подставку придвинули к окну, освободив середину зала.

Работа продолжалась. Все было просто и повседневно: пленки поступали одна за другой, переснимались на крупный план. Люди давали названия горам и долинам, завершая работу над картами, оживляя незнакомую землю своей фантазией, теплотой.

Названия записывались счетными машинами, передавались с одной станции на другую, чтобы не было дублирования.

Но дублирование возникало.

Симона Ронге озеро в хребтах южного полушария назвала Утренним. Счетная машина замигала желтыми лампами: такое название есть у Галлы Синозы в северной группе.

Симона вызывает Галлу по видео: – Уступи мне название.

– Не подумаю! – отвечает Галла.

– Оно мне нравится, – говорит Симона.

– Мне тоже нравится.

Симона изобретает уловку: – Я придумала его раньше тебя.

– Когда? – спрашивает Галла. В глазах у нее искорки смеха.

– В семь часов.

– А я без пяти семь! – возражает Галла.

– Галла… – Симоне хочется оставить название за собой.

– Не проси! – Глаза у Галлы большие, синие. Красивые глаза. Симона смотрит в них, любуется девушкой. Галла моложе всех в экспедиции, почти девочка. Название доставляет ей удовольствие. Галла даже краснеет, что приходится спорить с Симоной.

– Ладно, – уступает Симона. – В следующий раз…

– Уступлю! – Галла радостно трясет головой.

Симона готова выключить видео, но подходит Фаготин.

– Серенгу, – кивает Галле.

Галла кричит: – Виктор Андреевич!

В рамке появляется Виктор.

– Здравствуй, – приветствует его Геннадий. – Какие новости?

– Нормально, – отвечает Виктор. – Работаем.

– Я спрашиваю новости, – уточняет Геннадий.

– А… – Виктор перемещает рамку видео на тумбочку в углу комнаты. – Четыре вот такие призмы, – слышится его голос. – Одна величиной с бочку. В лесу.

– Дискутировали? – спрашивает Геннадий, показывая свою призму на столике у окна.

– Было, – отвечает Серенга.

– К чему пришли?

– Непонятные вещи.

– У тебя двое химиков, – напоминает Геннадий.

– Говорят, что стекло. Похоже на органическое.

– Искусственное?…

– Проводит электричество, как металл. Ребята еще возятся в лаборатории. Что будет интересное – сообщу.

– Сообщи.

Две-три недели прошли спокойно. Были найдены еще призмы, никто уже не удивлялся их прозрачности, месту находок – в ущельях и на равнинах.

Зато, как предвидел Фаготин,.фантазия у картографов начала истощаться. Раньше, отметил Геннадий, чем следовало, – впереди полгода работы. Люди стали задумываться, повторяться, пришла апатия.

– Мыс Гаттерас, – предложил название Берни.

– Есть на Земле.

– Ну и что? – начинался спор. – Взяли же полуостров Рыбачий.

– И заменили.

– Да, заменили.

Однажды в такой вот час Симона сказала: – Реку в квадрате семьсот девять дробь девятьсот я назвала Аунауна.

Все повернули к ней лица.

– Аунауна, – повторила она.

– Ни на что не похоже, – запротестовал Игорь.

– Непохоже, – согласилась Симона. – Зато звучит.

– Ничего не звучит! – возразила Майя. – Аунауна…

– Не по-нашему как-то, – поднялся со своего места Самдар.

– Долго ты думала? – спросила Майя Симону.

– Думала… – неопределенно сказала Симона… – Не то что думала, звучит в ушах и звучит. Словно кто-то нашептывает.

– И у меня странные названия получаются, – вмешалась в разговор Иванна. – Я вот отдельно выписала: Зуулу, Роа…

К ней подошли.

– Зеее… – продолжала Иванна.

– Откуда ты их взяла?

– С потолка! – рассердилась Иванна. – Откуда мы все берем?

Тут же одумалась и сказала спокойно: – Сами появляются. Лезут в голову.

– Есть! – крикнул Берни, который за минуту до этого предлагал мысу название Гаттерас. – Мыс Моо!

– Ребята, и мне… – отозвался Василий Финн. – Какой-то гавайский язык: река Пееке…

У Берни уже стояло на карте: мыс Моо.

– Нет, хватит! – возразила Иванна и написала вдоль хребта, над которым сидела с полчаса: Зуулу.

Бросила карандаш: – Не могу!

– И я не могу! – Берни отодвинул прочь карту. – Наваждение!

– В уши так и дудит!…

Побросали карандаши. Происходило что-то странное, и все это чувствовали.

– Перерыв! – объявил Геннадий.

Когда все вышли на воздух, Геннадий запросил Северную.

В рамке стоял-Серенга, глаза его блестели от возбуждения.

– Что у вас? – спросил Геннадий.

– Паника, – ответил Серенга.

– С названиями?…

– С названиями.

Вечером разразилась гроза.

Грозы на планете бывали и раньше. Радовали обитателей станции: молнии, гром были как на Земле.

– Смотрите, смотрите! – вскрикивал кто-нибудь. – Какая резкая молния!

Ветвистый огонь обнимал небо, все вспыхивало синим или оранжевым.

– А вон шаровая!

– Еще, еще!…

Шаровые молнии появлялись в каждой грозе. Плыли над лесом, над станцией, вызывая общий восторг: – Чудо!…

Сейчас в воздухе кружились хороводы шаровых молний, гирлянды. Никто не кричал: “Смотрите!” В пляске шаров можно было увидеть закономерность. Появляясь из туч – гроза была сухой, ни капли дождя, – шары падали на здание станции, казалось, вот-вот коснутся крыш. Но крыш они не касались. Взмывали свечой, кружились цепочкой вокруг построек, даже перегоняли друг друга.

Обитатели станции толпились у окон. Удары грома сотрясали воздух и станцию. Ветвистые молнии были выше туч, били почти беспрерывно; сполохи белого и фиолетового огня проглядывали сквозь тучи, охватывая их с одного, с другого конца, словно грозя поджечь.

– Выключите свет! – распорядился Геннадий.

Электричество выключили. Тьма вошла в залу, сполохи бились за стеклами.

– Все вокруг станции… – сказал кто-то.

– Кажется.

– Нет, не кажется! Станция в центре грозы.

В ряду противоположных окон вспыхивали те же молнии, сыпались огненные шары.

– Несдобровать нам сегодня, – мрачно бросил Василий.

– Ну, ну… – возразили ему, но в голосах звучала тревога.

Между тем пляска шаров становилась неистовой.

– Видео… – попросил Геннадий в надежде связаться с Серенгой.

Видео не работало.

– Защитное поле!

Голубая завеса не вспыхнула. Самдар включал и выключал рубильники: – Нет тока…

– Зашторить окна!

Заслонки не опустились. Геннадий забыл, что нет тока.

– Волнуешься, командир? – спросил Василий.

Геннадий пожал плечами. Люди перед стихией были полностью беззащитными.

Круговерть огненных шаров вдруг замедлилась.

– Смотрите!…

В ответ раздался звон лопнувшего стекла. Осколки посыпались на подоконник, люди шарахнулись от окна.

Шар величиной с арбуз втиснулся в разбитую шибку, секунду поколебался на месте, словно отряхиваясь, не зацепил ли пылинки с металлической рамы?…

– Стойте не шевелясь! – сказал Геннадий.

Шар покружился под потолком, спустился к столу. Задержался над картой Симоцы – карта была почти заполнена, – неторопливо двинулся к сейфу. Вел себя как обычная шаровая молния, которая может обойти комнату, покачаться над металлическими предметами и выйти в то же разбитое окно, в какое влетела. Главное в этих случаях – не шевелиться, не создавать тока воздуха, чтобы не привлечь к себе молнию.

Геннадий повтори еще раз: – Не шевелитесь!

Над сейфом шар задержался, проделывая круговые и в то же время колебательные движения. В комнате почувствовался запах горного снега, озона.

– Долго это будет? – спросил Самдар.

– Тише! – сказала Симона.

Шар продолжал колебаться над сейфом.

– Что его привлекло? – спросила шепотом Майя.

– Тише…

Шар оторвался от сейфа, поплыл к окну.

– Так-то лучше… – сказал кто-то с иронией.

Страха у людей не было – присмотрелись, Да и ни к кому из людей шар не приближался.

– Поди, поди прочь, – приговаривал Берни. – Чего тебе здесь?

Шар пересек комнату, был у окна.

– Ну вот, – сказал тот же Берни. – До свиданья.

Шар не ушел на волю. Приблизился к призме, коснулся ее верхней плоскости. Будет взрыв – шар впервые задел предмет!… Но взрыва не последовало. Призма вспыхнула изнутри, ее пронизали искры, покружились и застыли горсткой смородины или крупной рыбьей икры.

– Аккумулятор! – сказал Самдар, – Инкубатор… – поправила его Симона.

Шар еще раз коснулся поверхности, и еще горсть искр застыла в призме.

– Симона права! – сказал Геннадий.

Шар поднялся к выбитой шибке, задержался, словно прощаясь или желая что-то сказать. “Кажется, усмехнулся”, – заметит после Самдар. После – когда все станет ясным.

Сейчас все следили за молнией и хотели лишь одного: уйди.

Шар ушел, словно растворился в воздухе.

Зажегся свет.

– Пронесло! – вздохнули картографы.

Заговорили наперебой: – Что это было?

– Празднество?…

– Ничего подобного не видела в жизни, – говорила Симона. – Ничего подобного!

Наклонилась над картой.

– Ребята!… – отшатнулась, лицо ее побелело.

– Что с тобой? – кинулись к ней.

– Карта… – шепотом произнесла Симона, опустилась на стул.

Карта была другой. Названия, придуманные горам, холмам, были другими, горы вместо Алмазных назывались Тахее, холмы из Пологих превратились в Баата. То же самое с ручьями, лесом. Только река со странным названием Аунауна так и осталась – Аунауна…

– Это сделал шар?…

Люди, не дыша, сгрудились вокруг карты.