Текст книги "Любовь напротив"

Автор книги: Серж Резвани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Она и в самом деле приходила. Ее одежда валялась повсюду, начиная от входной двери. Можно было подумать, что она переодевалась на бегу. Ушла она совсем недавно – недокуренная сигарета со следами губной помады еще догорала в вазочке с косточками от винограда, полураздавленная гроздь которого лежала на ковре. Решив принять душ, я отправился в ванную комнату и, стоя в ванне, долго намыливал все тело, рассматривая в параллельных зеркалах свое многократное, уходящее в бесконечность отражение с неожиданно восставшим членом, что в некотором смысле отвечало тайному желанию дона Жуана, поиметь всех женщин разом. Наконец, немного успокоившись, я тщательно оделся и, удовлетворенный надменной красотой того, кто смотрел на меня из зеркала в прихожей, вышел из дома, надеясь отыскать Мари где-нибудь в городе.

Я объехал все рестораны и прочие заведения, в которых рассчитывал найти ее; я следовал за ней буквально по пятам и едва не настиг сначала на одном берегу Сены, затем на другом. В конце концов, я решил бросить поиски и вернуться домой. Мари была там… и не одна. Опасаясь оказаться со мной наедине, она притащила с собой несколько актеров и актрис, занятых в новом фильме, в том числе Джека П. «Американца» и, разумеется, Верне, который тут же заключил меня в преувеличенно дружеские объятия и заявил, что все они искренне сожалеют о том, что я не смог присоединиться к ним этим вечером. Они приехали с вечеринки, устроенной в честь Джека П. по случаю его дня рождения. Прежде чем разъехаться по домам, они проводили Маридону, которая пригласила их зайти и выпить по последнему стаканчику.

Жак Верне придвинулся ко мне вплотную и тихо спросил, нарочито грубо подмигивая:

– Ну, как? Дело движется? У меня сложилось впечатление, что вы трое стали неразлучны, верно?

Я хотел было отстраниться, но он положил руку мне на плечо. От него разило, как от пивной бочки.

– Постой, постой… Очень важно… Сюрприз… Видишь на диване блондинку, между Джеком и моим ассистентом? Так вот, это жена Шама… Да, его первая жена, Сара Марс. У нее роль в моем фильме.

Догадываясь, что мы говорим о ней, Сара Марс издалека ответила нам улыбкой. Возможно ли, подумал я, чтобы Шам был женат на девушке, которая представляет собой едва ли не полную противоположность Алекс? Голубые глаза, крашеная блондинка и сексапильность, свойственная актерской профессии. Тут я должен признаться, что в то время принадлежал к числу тех, кто считал совершенно пошлыми манеры крошки Мэрилин Монро, которая, взобравшись на танк, так вульгарно рисовалась в окружении мальчиков, воевавших в Корее. У меня вызывало отвращение то, что она подражала Джейн Мэнсфилд^[27] – «плотской мечте», как ее называли в Голливуде. Но и Мэнсфилд не была оригинальной, она копировала Харлоу^[28] или Тельму^[29], или же перекрашенную в блондинку пышку Уэст^[30]. Вполне достаточно, не так ли? Ни одна из этих блондинок, отштампованных по единому образцу на голливудских фабриках грез, не заслуживает того, чтобы ее считали актрисой. Разве что женщиной! И хотя Мэрилин стала секс-символом середины нашего века, я продолжаю считать ее бесполым созданием, отмеченным печатью совершеннейшей невинности. Примерно то же самое можно было сказать и о Саре Марс, которая в этот момент поправляла свои чересчур светлые локоны, слегка потряхивая головой, как это делала Джин Харлоу. Я направился к ней. Вблизи она выглядела несколько иначе, от ее лица исходило впечатление какой-то странной текучести, словно две непохожие картинки, наложенные одна на другую, никак не складывались в единый образ. Кстати, это проблема всех крашеных блондинок: перекись водорода не только искажает их внешность, но и обесцвечивает саму личность, а уж это я воспринимаю крайне болезненно, вплоть до того, что просто зверею. Сара Марс не только перекрасилась в блондинку, вдобавок она еще сделала себе операцию по изменению формы носа. Вообще, когда девушка отказывается от самой себя, так страстно стремясь к своей противоположности, это значит, что она либо глупа, как пробка, либо находится в перманентном суицидальном состоянии. Что касается Сары Марс, то ее трагический конец, к несчастью, подтвердил правоту последнего наблюдения, что же до первого, то она могла быть кем угодно, но дурой я бы ее не назвал.

– Дени Денан, муж Маридоны, – представил меня Верне и после короткой паузы сообщил со свойственной ему бестактностью: – А это наша малышка Марс… – он снова помолчал, потом с понимающим видом добавил: – бывшая супруга нашего друга Шамириана. А ты в курсе, Сара, что Дени недавно купил несколько полотен Шама? У него внезапно прорезалась сумасшедшая любовь к творчеству твоего бывшего мужа.

– Ну, довольно, Верне! Ты говоришь, как лавочник!

Я бы с удовольствием прикрыл ему рот, а еще лучше – придушил бы.

Верне положил свою тяжелую руку на хрупкие плечи Сары и, прижав ее к себе, продолжал нести какую-то чушь. Сара Марс лишь улыбалась, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Несколько раз она пыталась выскользнуть из его объятий, но Верне силой удерживал ее. Со стороны могло показаться, будто она принадлежит ему. Он нанял ее не только как актрису для съемок в своем фильме, но и как красивую белокурую куколку, лишенную права протестовать в том случае, если бы он позволил себе некоторые вольности. Она склоняла голову и улыбалась мне с грустным и даже униженным выражением на лице, словно извинялась за то, что закрывает глаза на выходки Верне, который неторопливо лапал ее за бедра, бесцеремонно сунув руку ей под платье. Нет, у меня никак не укладывалось в голове, что Шам мог жить с подобным объектом сексуальных притязаний!

– Так вы действительно были замужем за Шамом?

– А что, это вас удивляет?

– Да… Не представляю вас живущей с ним.

– О, вы знаете, наш брак длился совсем недолго, – она лукаво смотрела на меня. – А вы с Маридоной, это тоже ошибка?

Верне оставил нас и устремился в сторону ванной комнаты вслед за одной из старлеток его съемочной группы.

– Да, – признал я, – почти ошибка.

– Мари – бесподобная актриса. Я просто без ума от нее.

Последние слова она произнесла с поистине детской восторженностью, которая заставила меня улыбнуться.

– А вы знаете, я только что приехал от Шама и Алекс. Я провел с ними весь этот день, – и, глядя ей прямо в глаза, я откровенно добавил: – Я хочу переспать с Алекс. Как вы считаете, у меня есть шансы?

Она склонила голову и пристально посмотрела на меня большими васильковыми глазами, влажными и печальными. Неожиданно она с удивительным воодушевлением воскликнула, уклоняясь от ответа на мой вопрос:

– Она чудесная девушка!

– Вы ее хорошо знаете?

– Ну… Скажем так, я знаю ее достаточно, чтобы утверждать, что Шам встретил ту девушку, которая была ему нужна. До развода мы виделись довольно часто. Нам обоим пришлось сделать шаг навстречу друг другу. Мы хорошо провели время, если так можно выразиться… Между нами никогда не возникало трений, мы устилали себе путь камелиями и лилиями. Шам человек слишком… как бы это сказать… стеснительный… закомплексованный… чтобы самостоятельно выпутаться из бумажной волокиты…

В этот самый момент позади дивана, на котором мы сидели, проходила Мари. Она потрепала меня по щеке и манерным голосом заявила:

– Обожаю камелии… обожаю орхидеи!.. – и со смехом скрылась в соседней комнате, увлекаемая обнимавшим ее Джеком П.

– Давайте уйдем отсюда, – предложил я Саре.

Она без колебаний последовала за мной. Когда «Бьюик» уже тронулся с места, она сказала:

– Я обожаю автомобили, особенно с откидным верхом.

Сара потянулась, как в плохом фильме, вытянула ноги и откинула свою хорошенькую, белокурую кукольную головку на спинку сиденья. Внезапно я почувствовал к ней отвращение за то, что она сидит там, где мне хотелось бы видеть Алекс. Я спросил грубо и без обиняков:

– Зачем ты сделала пластику?

Она резко повернулась ко мне. Даже в темноте салона я заметил, как застыло ее красивое личико. Она молчала. Я продолжал настаивать:

– Что заставляет вас всех так безжалостно кромсать себя?

Она прикоснулась к моему колену и тихо произнесла:

– Если вы пригласили меня только для этого, то лучше высадите меня на первой же стоянке такси.

– Извини, – сказал я, – мне очень жаль… Но, согласись, это же глупо – всем стремиться быть похожими друг на друга. – Не скрывая раздражения, я добавил: – Я презираю Мэрилин, эту маленькую еврейку, которая стыдится своих корней. Почему вы все так легко опустились на дно помойки, которая называется американской мечтой?

– Я тоже еврейка, но не стыжусь этого.

– Но тогда почему вы все хотите быть похожими на… ну, не знаю… на голландок или шведок? Эти ваши обесцвеченные волосы…

Я гнал машину все быстрее и быстрее, не обращая внимания на сигналы светофоров. «Успокойся, – приказал я самому себе, – ты ведешь себя, как последняя сволочь».

– А вот и такси! Остановите!

Голос Сары прозвучал твердо и уверенно; в ней не осталось и следа слабости.

– Послушайте, – сказал я, смущенный ее неожиданным отпором, – не сердитесь на меня… сейчас в наших отношениях с Мари возникли ужасные проблемы.

– И вы оскорбляете меня по той причине, что у вас проблемы с женой? Остановите, я выхожу здесь!

Просто невероятно, до чего может доходить моя, как бы поточнее выразиться, отчаянная и почти торжествующая озлобленность по отношению к женщинам! Это черта характера… или, возможно, признак отсутствия характера, как представляется мне теперь, по прошествии времени, когда знаю все свои слабости. Но в те годы, когда жизнь казалась мне враждебной стихией, я был убежден, что наделен абсолютной бесчувственностью и, стало быть, способностью осуществить свой любой замысел. Да, именно так, железной бесчувственностью. «Ничто не возбуждает меня больше, чем процедура доведения женщины до самого края ее собственной бездны, – утверждал я, упиваясь словами, которые мог изрекать лишь этакий „железный“ человек. – Вы когда-нибудь пробовали подвести женщину к границе абсолютной пустоты? – говорил я актерам, с которыми мне доводилось выпивать после спектакля. – Я имею в виду не слезы и истерику, а ту последнюю черту, за которой начинается пропасть безумия. – Мне нравился такой прием в стиле патетики Арто^[31]. – Вот тогда-то самое нежное, самое восхитительное существо мироздания – ибо для меня Женщина именно такова – вдруг преображается и выпускает свои знаменитые коготки… а иногда – со мной такое случалось – достает из сумочки дамский револьвер. – Смех среди моих приятелей актеров. – Скажите-ка мне, вы хоть раз в жизни видели перед собой шипящую кобру с раздутым капюшоном, которая стоит на хвосте, изготовившись к смертельному броску? И я не видел. Зато видел кое-что похуже. Мне случалось играть на нервах некоторых особ, доводя их до того самого крайнего предела. Вам приходилось спать с одержимой женщиной? Вам приходилось спать с демоном? А вот мне приходилось! И не раз! Иногда могут потребоваться годы, чтобы уничтожить женщину. Это зависит от внутренней силы каждой. Для некоторых достаточно всего нескольких минут, и вот они уже на краю пропасти. С другими придется повозиться, и тогда вы познаете всю глубину ужаса. Объяснить это невозможно. Вот так! Когда женщина отличается особой закалкой, я это сразу чувствую. Тогда я не тороплю события; я оттачиваю свое оружие и с наслаждением отыскиваю слабые места в ее защите. И напротив, когда попадаются простенькие дурочки, я трахаю их, так сказать, походя, между делом. Но разве для дона Жуана смысл заключен в траханье? Дон Жуан не трахает, дон Жуан проходит сквозь женщин, чтобы совокупиться с Люцифером. Вы скажете: вот еще одна бредовая идея о доне Жуане. И вы будете правы!..» И дальше в том же духе. Как все слабаки, еще не познавшие себя, в те годы я мог нести подобную чушь ночи напролет.

– Высадите меня! Высадите меня здесь, немедленно! – кричала крошка Марс. Она приоткрыла дверцу, и я понял, что, если тут же не приторможу, она без всяких колебаний на ходу выскочит из машины. Ее решимость произвела на меня впечатление, и я даже слегка оробел:

– Сара, извините меня. Я просто схожу с ума от одиночества.

Резко свернув в какой-то скудно освещенный переулок, я остановил машину. Мои слова поколебали решимость Сары немедленно выйти из «Бьюика» и я, воспользовавшись этим, положил руку ей на колено, но не для того, чтобы удержать ее, – вовсе нет! – а для того, чтобы успокоить.

– Ах, Сара, если бы ты знала! – вздохнул я, убирая руку.

В полутемном салоне повисла тишина. Я все еще ощущал скользкость и тепло капрона на ее ноге; и вдруг, без какого бы то ни было участия с моей стороны, ее шелковое платье в цветочки, словно живое, начало задираться вверх, скользя по капрону и собираясь складками почти у самого паха молодой женщины. Над кружевной отделкой чулок в темноте засветились «молочной» белизной, – как это принято писать, – голые бедра, на которых выделялись более темные кружевные подвязки, выглядевшие на грани пристойности и вместе с тем так женственно, и в то же время навевавшие мысль о сбруе горячих скаковых кобылиц. Об этих предметах нижнего белья, которые носили женщины пятидесятых годов и которые, подчеркивая их нежность и уязвимость, открывались нескромному взору при неловком движении руки, зацепившей подол платья, или от внезапного порыва шаловливого ветерка, мне следовало бы написать сегодня более подробно, хотя бы для того, чтобы окунуться в атмосферу тех далеких лет. Пусть это вызовет улыбку молодых читателей третьего тысячелетия, – на которых особо и не рассчитаны мои хроники, я не испытываю зависти к юности, – это совершенно естественно, поскольку подобные аксессуары стали излишними и, следовательно, приобрели исключительно фетишистский характер наравне с каблуками-шпильками или незаменимыми швами, которые, как ни крути, придавали чулкам смысл, ибо стройность ног была непременным и доминирующим элементом эротического языка улицы. Все это трудно вернуть в сегодняшний день, поскольку все то, что сейчас считается не более чем фетишизмом или порнографическим душком низкопробных фильмов, в свое время было не только привлекательным, но и обязательным… как и необходимость показывать женщину всегда вызывающе одетой, чтобы под платьем зритель представлял ее соблазнительно полуобнаженной, а не откровенно и глупо голой. Мое желание осветить… или, скорее, просветить внешний вид женщин пятидесятых годов кому-то покажется навязчивой идеей с моей стороны, тогда как на самом деле я хотел бы передать тем, кто не представляет себе крайне эротизированной атмосферы улицы в те далекие годы, некое ощущение постоянной взведенности при виде всех без исключения женщин, отдающих на откуп ветру или собственной рассеянности – то ли мнимой, то ли истинной – заботу о демонстрации того, что скрывалось ими до подходящего момента. Что касается тех, кто не может вообразить себе той постоянной сексуальной напряженности, которую подпитывали – делая вид, что действуют непреднамеренно, – женщины пятидесятых годов, несшие на себе «розово-черный отсвет», что так волновал и обострял желания, то их я отсылаю к конкретным эпизодам фильмов – конечно же, черно-белых – того периода.

– Подождите, Сара, – умолял я, думая про себя: «подожди, детка, ты же ничего от этого не теряешь», – Сара, я сожалею, поверьте! – и, разыгрывая отчаяние, повторил: – Я так страдаю, я ужасно страдаю от одиночества!

Какая женщина устоит перед мольбой мужчины, не боящегося проявить свою слабость, отчаявшегося и готового излить душу первой встречной, с которой ему удалось уединиться в салоне «прекрасной американки»? Тем более, когда этот человек обаятелен, известный актер, почти знаменитость, а его супруга – модная кинозвезда. Разве хватит духа у какой-то крошки Сары Марс бросить его одного в престижной голливудской тачке? Не останавливаясь подробно на описании ласк и действий, которые обычно практикуются в салонах просторных автомобилей, произведенных американским пуританизмом, скажу только, что крошка Марс не собиралась отказывать мне ни в чем… она лишь умоляла: «Нет, нет, только не здесь!» «Тогда где, Сара, где?» – настаивал я. В результате мы оказались в хорошенькой, со вкусом обставленной квартирке в частном особняке в шестом округе, которую оплачивал ее давний любовник. По некоторым признакам я понял, что адресок этот был известен едва ли не каждому литератору, актеру и даже политику. Сара входила в число тех волнующих блондинистых крошек Мэрилин, которые утешают, «отдаваясь» с истинной покорностью и преклонением перед мало-мальской известностью тех, кто желает «увидеть небо в алмазах». Извиняюсь, что наводнил свой рассказ подобными банальностями; я бы обошелся без них, если б только крошке Марс нечего было рассказать мне о Шаме и, особенно, об Алекс, которую она не ревновала и даже искренне любила, восхищаясь ее исключительной красотой и умом, о чем сказала мне с удивительной теплотой и благожелательностью.

Время перевалило за полночь, до утра, когда я смогу нагрянуть к Алекс и Шаму, было еще долго. И это вынуждало меня оставаться у крошки Сары. С точки зрения стереотипа, упомянутого мной выше, она обладала привлекательностью, трудно поддающейся определению. Я заметил, что эта странная особенность происходила из своеобразного расхождения между ее действиями и их конечной целью. Складывалось впечатление, что за ослепительным в своей молодости и совершенстве телом, – которым она пользовалась в любовных играх с подозрительным, я бы сказал, искусством, – скрывалась неопытная, встревоженная, одним словом, «некрасивая» женщина, какой она считала себя до преображения в объект своих мечтаний. Я заметил, что Сара осознавала существование этого несколько размытого расхождения, и любые ее действия выглядели так, будто она поступала вопреки своему желанию, и, значит, носили заметно преувеличенный характер. Уже потом я понял, что на самом деле она была слишком умна, чтобы быть той, за кого старалась себя выдавать, и потому ей постоянно приходилось вести себя вопреки своей истинной натуре. В полной мере я осознал это лишь после того, как истощил все ресурсы ее тела; собственно, она сама эксплуатировала его с неистовой страстью до полного изнеможения, подстегивая желание партнера пользоваться этим объектом наслаждения, пока хватит сил. Несоответствие между этим безумством плоти и странной степенностью, исходившей от «внутренней» женщины, которой временами удавалось прорваться наружу, было совершенно очевидным. Теперь я понимал, что в ней могло привлекать и какое-то время удерживать Шама. Изнуренные любовью, мы лежали с переплетенными ногами в объятиях друг друга – блестящих нейлоновых чулок она так и не сняла, – и я расспрашивал Сару про Алекс, лаская ее безупречную грудь, выскочившую из кружевных чашечек лифчика. К моему удивлению, она отвечала на все вопросы с простодушием, граничившим с наивностью.

– Ты и в самом деле никогда не ревновала ее? Скажи откровенно, Сара.

– Нет, я тебя уверяю, честное слово.

И, демонстрируя нежелание продолжать разговор об Алекс, она склонилась надо мной, пытаясь своими очаровательными губками реанимировать мое притомившееся достоинство.

– Погоди, погоди… минуточку, Сара… Скажи мне, вы с Шамом часто занимались любовью? Так, как мы делали это сейчас?

Она привстала, собрала растрепавшиеся, чересчур высветленные волосы и отбросила их назад, открыв небольшой, но неожиданно энергичный лоб.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Мне нужно знать.

Расслабленно вытянувшись, я лежал рядом с ее роскошным телом – его наготу подчеркивали нейлоновые чулки и несколько черных кружевных полосок – и думал, что этим телом Шам обладал до встречи с Алекс. И вот теперь, по чистой случайности, через Сару мне представилась возможность приподнять завесу над тайной жизнью Шама. Да, проникнуть на секретную территорию его сексуальной жизни… на территорию, преддверием которой можно было считать Сару. Чего не досталось ей из того, что он давал Алекс? Что получал он от Алекс из того, чего не требовал от Сары? И, возбужденный мыслью о том, что эта «передняя», ведущая в настоящий альков, – туда, где Шам держал Алекс на положении своеобразной пленницы, – доступна мне без всяких ограничений, я снова вошел в нее и устроился там как можно глубже, наполняя Сару своим присутствием, но не двигаясь, словно бы для того, чтоб лучше держать ее под собой, обузданную, обездвиженную и покорную. Я приподнялся над ней на вытянутых руках и, в этой гротескной позе похожий больше на тюленя, чем на человека, осмелился задать отвратительный в своей пошлости вопрос:

– Он трахал тебя так же хорошо, как и я?

Она засмеялась, но ее смех постепенно перешел в стоны и, к моему удовлетворению, она не смогла ответить. Я чувствовал, что заполняю ее так, как до этого никогда не удавалось ни одному мужчине. Вжимая ее в постель всем своим весом, впиваясь пальцами в ее податливое тело, я продолжал задавать вопросы, которые странным образом возбуждали не только меня, но невероятно заводили и ее саму, словно упоминание о Шаме пробуждало в ней чувства, до сих пор остававшиеся скрытыми в глубине ее естества. Мог ли я оставаться безмолвным и расслабленным после полета к небесам, когда случай давал мне возможность преодолеть то состояние оглушенности и эйфории, что охватывает вас, опустошенного и измочаленного, лежащего бок о бок с женщиной, с которой вы больше не в силах заниматься любовью? И я чувствовал себя ненасытным и неутомимым самцом с обновленными и обостренными чувствами. Своеобразная животная признательность делала меня как никогда сильным и выносливым, способным принять вызов этой талантливой дарительницы наслаждений – одной из немногих женщин, умеющих поддерживать огонь желания на протяжении многих раундов любовной игры; она могла в любой момент заставить бурлить кровь, ведя к полному изнеможению, как некоторые продажные молодые девушки, которых пожилые любовники стараются приучить к своим потребностям, прекрасно понимая, что им все равно придется делиться содержанками – обогатившимися фантазиями угасающих чувств своих папиков – с многочисленными молодыми самцами, постоянно рыщущими вокруг красивых женщин с репутацией опытных и доступных. Вот поэтому я не засыпал рядом с Сарой… и не собирался покидать ее слишком быстро – было почти четыре часа утра. Не имея возможности «спать» в эту минуту с Алекс, я воображал, что почти неистощимое наслаждение, которое дарила Сара, неуклонно приближало меня к истинной цели. В какой-то момент, когда я в очередной раз возносился на вершину оргазма, мне почудилось даже, что я произнес, если не прокричал, имя Алекс. Хотя я в этом не уверен. Если же так случилось на самом деле, то будем признательны Саре за то, что она оказалась достаточно тактичной, чтобы не обидеться на меня… или, по меньшей мере, не подать вида. Чуть позже, когда она заснула рядом со мной, слегка раздвинув ноги и открыв взгляду гладко выбритые складки своего лона, мне в голову пришла любопытная мысль: уж не воображаемому ли Шаму отдавалась она с такой бешеной страстью, когда я, занимаясь с ней любовью, получал наслаждение от воображаемой Алекс?

Наступило утро, пора было возвращаться домой, чтобы застать Мари, пока она не укатила на съемки. Как я и полагал, она была уже готова и ожидала машину с киностудии. Едва завидев меня, она тут же пошла в атаку:

– Ну что? Как тебе крошка Марс?

– Потрясающе.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что она – извини за грубое слово – трахается просто божественно… и превращает своего партнера в неутомимого пахаря своей нивы.

– А та, другая? Алекс? Как обстоят дела с ней?

Вместо ответа я предложил отвезти ее на студию, поскольку машина стояла внизу, у входа. Она согласилась почти с радостью, словно ей хотелось, чтобы ее провожатым хоть один раз оказался я. Разве у нас не все хорошо? Я вел машину, не поворачиваясь к ней, Мари сидела рядом, чопорно выпрямив спину и не скрывая своего напряжения. Наконец она спросила:

– Ты был у них вчера весь день?

– Да.

– Ты сердишься на меня за то, что я не сказала тебе, куда мы едем на съемки?

– Нет, мне на это наплевать.

– Тогда чего ты был такой злой вчера?

И тут произошло нечто совершенно неожиданное и смешное. Я и сейчас не могу вспоминать об этом без улыбки. Внезапно я понял, что говорил об Алекс и Шаме с серьезностью, которая в общем-то была не свойственна мне. Действительно, вместо того, чтобы смаковать подробности ночи, проведенной с Сарой, – что гораздо больше походило бы на меня, – или задавать вопросы по поводу Джека П., я принялся превозносить любовь Алекс и Шама, желая уязвить Мари ее тягой к дешевой роскоши и неожиданным успехом, который я просто ненавидел. Да, я сваливал в одну кучу всякую банальщину о любви и бедности. Я дошел даже до того, что начал расхваливать прелести жизни на мансарде, утверждая, что при красоте Алекс бедность, как любовный выбор, может быть своеобразным проявлением высшей формы дендизма. Желая показать, насколько смешными и нелепыми кажутся ей мои излияния, Мари опустила противосолнечный щиток и, не обращая ни малейшего внимания на мои слова, начала строить забавные рожицы перед небольшим зеркальцем, вделанным в его тыльную сторону. Она откидывала волосы то вправо, то влево, крутила головой и слишком уж выгибала шею, чтобы разозлить меня. Я давил на газ и ехал довольно рискованно, а один раз едва не зацепил чью-то машину. Словно в ответ на мои действия, Мари вдруг повернулась ко мне и закричала:

– Послушай, мой милый Дени, если она тебе нравится, то я рада за тебя! Но прошу лишь об одном: не отправь нас на тот свет только потому, что ей плевать на тебя. В конце концов, соблазни ее и переспи с ней! – После короткой паузы она добавила: – Или же купи! – Снова молчание, потом: – Сколько?

Не веря своим ушам, я повернулся к ней, рискуя врезаться во встречную машину:

– Как это – сколько?

– Да… Сколько?

– Дело как раз в том, – раздраженно бросил я, – что ни о каком «сколько» не может быть и речи! Она привлекает и волнует меня как раз потому, что этот вопрос в данном случае совершенно неуместен, к тому же она без ума от своего парня и не помышляет ни о ком другом. Она словно околдована какой-то темной и непостижимой магией, которая завладела ее душой…

– Ах, вот как? Душой, значит? Как, ты произнес это слово? Мой милый Дени, уверяю тебя, во всем мире нет ни одной женщины, которая в глубине души согласилась бы – физиологически – удовлетвориться только одним мужчиной. Ты прекрасно знаешь, что «верности» нет, как нет и «единственной» любви, что «быть без ума от своего парня», как ты выразился, совершенно не свойственно настоящей женщине. В любом случае она будет твоей! Разве их пришлось уговаривать принять твои… мои деньги? Что скажешь?

Мари прикурила сигарету и сунула ее мне в рот, второй затянулась сама. Она потрепала меня по щеке и насмешливо пустила в мою сторону струю дыма. Наши роли поменялись: та, с которой я до сих пор обращался, как с женщиной-ребенком, теперь говорила со мной «по-мужски».

– Так вот, – продолжила она, – купить можно все… начиная с того, что ты называешь душой. Что касается красоты, то об этом даже не стоит и говорить. Иногда она стоит дороже, только и всего. Что такое красивая женщина? Товар и ничего больше. Продаются все женщины без исключения… даже я. Просто у каждой есть своя цена.

– Я хочу не купить, а победить ее… точнее, заставить ее признать поражение. Этой ночью, трахая Сару, я представлял на ее месте Алекс, ну, ты понимаешь… потому что как с одной, так и со второй мне поневоле придется следовать за Шамом. Не то чтобы я хотел… уверяю тебя, я не знаю, что это, но это нечто такое, что у них есть… но вот что именно?

– Ну, и в чем тут проблема? Разве не всегда твоя нелепая модель дона Жуана идет за кем-то, поскольку его задача как раз и состоит в том, чтобы выведать нечто такое, чего он не знает… то самое нечто, о котором ты говоришь?

– Ты права, Мари, именно поэтому просто переспать с Алекс – не совсем то, что мне нужно; я чувствую между ними нечто другое, то, что представляется мне чертовски привлекательным и желанным.

– Нельзя ли поконкретнее?

– Это нечто происходит у них на мансарде, и я никак не могу уловить, что же это такое. Я рассчитывал подобраться к их секрету через малышку Марс, но на сей раз она отказалась откровенничать со мной. Но я заставлю ее расколоться. Что касается моей, как ты выразилась, «нелепой модели», то тут ты права: смысл ее существования оправдывается лишь тогда, когда удается изловить и уничтожить это бесформенное и бесплотное нечто.

Иногда нам с Мари удавалось вести себя как людям вполне интеллигентным… или, по меньшей мере, создавать такое впечатление. Ах, как нам нравилось представлять собой циничную чету, достойную «Опасных связей» Шодерло де Лакло!

«Почему бы Мари не стать моей сообщницей? – приободрившись, думал я. – Кто как не женщина, особенно если это ваша собственная жена, может понять мужчину, под кажущимися сексуальными влечениями которого скрываются ощущения непонятной для него тревоги?» Я почувствовал какое-то странное облегчение, обнаружив у Мариетты эту новую, незнакомую для меня и даже приятно подавляющую силу. Я не заметил, как ее внезапный успех породил рядом со мной нового человека, уверенность которого в себе непроизвольно вызывала чувство робости. И эта уверенность в себе странным образом успокаивала меня. Внешне оставаясь очень женственной, она, бесспорно, заняла в нашей семье место мужчины. И я признаю, что ее новый образ не только не унизил меня, но напротив, заставил меня казаться более мужественным, чем когда-либо ранее.

– Желаю приятно провести время, мой милый Дени, – прощебетала Мари, прежде чем мы расстались у дверей студии. – Не беспокойся, ты очень красив, перед тобой не устоит ни одна женщина.

Чуть поколебавшись, она потащила меня в свою гримерку и, усадив рядом с собой на небольшой, покрытый мехом диванчик, сказала:

– Послушай, Дени… Довольно спеси, довольно злости. Давай заключим сделку. Ты оставляешь меня в покое, и я оставляю тебя в покое. Я делаю все, что мне нравится, ты тоже делаешь все, что тебе нравится. Короче говоря, я прошу тебя обращаться со мной так, как с некоторых пор я обращаюсь с тобой. По-дружески! Ты знаешь, Дени, как я нуждаюсь в тебе… Помни об этом. И я всегда буду помнить…

Она обняла меня, и, несмотря на изматывающие ночные кувыркания с Сарой, мы занялись любовью на шатком диванчике, не думая о том, что в любой момент нас кто-то мог застать врасплох. Когда все закончилось, я знал совершенно точно, что больше никогда не буду мужем Мари. Застегивая ремень, я сказал с вымученной улыбкой: