Текст книги "Преподобный Амвросий (СИ)"
Автор книги: Сергий Протоиерей Четвериков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Глава I. ВЕЧНАЯ ПРАВДА ПРАВОСЛАВИЯ
Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют Ей
(Мф. 16, 18)
Величайшая святыня русского народа, основание всей его духовной и государственной жизни есть православие. На заре своего исторического существования русский народ в лице своего великого и святого князя Владимира равноапостольного и его бабки Ольги стал под святое знамя православной веры. В удельно-вечевой период Христова вера смягчала вражду князей и полагала начало их объединению под властью единого великого князя. Монастыри, их основатели-подвижники, каковы преп. Антоний, преп. Феодосий и преп. Сергий, самоотверженные проповедники веры среди язычников, каковы св. Исаия, св. Леонтий и св. Стефан своими трудами, слезами и молитвами глубоко закладывали в сердцах русских людей заветы и идеалы истинно-христианской жизни. Христова вера помогла пережить невыносимое иго татарское. Православие одушевило, и Православная Церковь благословила свергнуть это иго. В смутные годы Россия спаслась, объединившись под знаменем православия, поднятым Троице-Сергиевой Лаврой. Вера Христова помогала народу переносить тяжесть крепостного состояния. Словом, куда мы ни оглянемся, куда ни посмотрим, всюду видим, что христианство, в его чистейшем выражении ― православии, ― составляет самую душу жизни русского народа. Однако никогда еще, кажется, православие и Русская Православная Церковь не подвергались столь многим и столь ожесточенным нападкам, как в настоящее время.
Не разбирая подробно всех этих обвинений, мы скажем только, что во всех них заключается одно основное заблуждение ― из-за частных, временных и внешних сторон и условий церковной жизни обвинители Церкви не замечают самого содержания этой жизни, той животворной силы благодати Божией, которая неизменно пребывает в Церкви Православной, и в частности в Церкви Русской, и которая и составляет самое драгоценнейшее для членов Церкви ее достояние.
Что эта животворная и спасительная сила благодати Божией пребывает неизменно в Церкви, в этом нельзя сомневаться уже по тому одному, что Церковь, основанная на земле Господом Иисусом Христом, призвана совершать на земле не свое дело, а дело Божие. Она предназначена быть хранительницей на земле спасительной истины Божией, совершительницей нравственного обновления и духовного роста людей. Допустить, что Церковь изменила своему предназначению, что погас на земле светильник истины и святости, возженный не человеческой, а Божественной рукой ― не значит ли это усомниться в силе Божией, отречься от веры во Христа Сына Божия? Если Церковь утратила доверенную ей истину, если она заблудилась на распутиях жизни и потеряла верный путь ко Христу, то не являются ли пустым звуком слова Спасителя «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют Ей» (Мф. 16, 18)?
Итак, уже вследствие одного Божественного происхождения Церкви и предназначенной ей свыше задачи, Христос не может оставить ее, но как в первые времена христианства, так и теперь неизменно светит в ней своим тихим небесным светом, и этот внутренний в Церкви свет видят те, кто имеет очи, чтобы видеть.
Что это действительно так, об этом можно судить и по плодам жизни церковной. Не может древо добро плоды злы творити, ни древо зло плоды добры творити…Темже убо от плод их познаете их (Мф. 7, 18, 20). Плоды Вселенской Церкви следующие ― мученики, святители, преподобные, бессребреники и другие, о подвигах которых повествует история Вселенской Церкви, и которые, как яркие звезды, светят своей внутренней нравственной красотой всему человечеству.
Такие же точно плоды приносит и наша Русская Церковь. Достаточно вспомнить имена святых ― князя Владимира, Антония и Феодосия Печерских, Александра Невского, Сергия Радонежского, Исаии и Леонтия Ростовских, Евфросинии Полоцкой, Стефана Пермского, Зосимы и Савватия Соловецких, Петра, Алексия, Ионы и Филиппа Московских, Димитрия Ростовского, Тихона Задонского, Серафима Саровского, приснопамятных: Филарета Московского, Филарета Киевского, Иоанна Кронштадтского, Амвросия Оптинского и многих других, чтобы увидеть это. На протяжении целого тысячелетия Русская Церковь воспитывает в недрах своих сонмы святых, т. е. людей, исполненных духа Христова. Откуда же она почерпает силу для этого, если с ней не пребывает Христос, если сила благодати Божией не почивает в ней, не одушевляет ее? Эту пребывающую в Русской Церкви силу благодати Божией, действующую в ней во все времена ― и во времена митрополитов, и во времена патриархов, и в синодальный период, ― чувствовали наши предки, чувствуем все мы ― верные чада Церкви, ибо и мы все ею освящаемся.
А если так, если плоды, приносимые Русскою Церковью одинаковы с плодами Церкви Вселенской, если Русская Церковь сообщает своим членам благодатную жизнь так же, как и Церковь Вселенская, то очевидно, что ни Русская, ни Вселенская Церковь не омертвели, что дух и жизнь не отлетели от них, несмотря на те или другие, по-видимому, неблагоприятные условия их внешнего положения.
Одним из главных центров, где сосредоточивается жизнь Церкви, где идет упорная борьба за сохранение живой веры в Бога и за согласование с этою верою всей жизни или, иначе сказать, где упорно борются с грехом во имя святости и чистоты жизни, являются православные монастыри. На них-то с особенною силою и обрушивается злоба отрицающего Церковь неверия. Защитить от несправедливых обвинений церкви и монастыри, открыть очи слепым и уши глухим нельзя одними словами, одними возражениями. Лучшим средством показать обществу правду Церкви должно считать ознакомление общества с живыми плодами истинной церковной жизни, по слову Евангелия, «прииди и виждь» (Ин. 1, 46), виждь, что дает Церковь обществу, виждь ее неоценимое значение для него!
Одним из таких зрелых плодов жизни церковной является оптинский старец иеросхимонах Амвросий, скончавшийся 20 лет тому назад, коего биографический очерк и предлагается нами вниманию читателей.
Пусть предлагаемое нами жизнеописание этого замечательного старца не только доставит утешение людям верующим, но и покажет неверующим, что все богатство своего духа, всю силу своего милосердия и любви, всю проницательность своего разума этот дивный старец развил из недр Русской Церкви, вселенского православия, древнего и русского монашества, коим он принадлежал всем своим существом и под воздействием которых он возрос и воспитался, и пусть, видя это, и они почувствуют истину и силу православия, почувствуют правду и красоту Русской Церкви, ощутят в ней силу благодати Божией, и с радостью в сердце увидят в Церкви оплот истины Божией на земле, сокровищницу высоких благодатных дарований и путь к небесному блаженству.
Глава II. ОБЩИЕ ЧЕPТЫ ДУХОВНОГО ОБЛИКА СТАPЦА О. ИЕPОСХИМОНАХА АМВPОСИЯ
Не тесно вмещаетеся в нас
(2 Кор. 6. 12)
Недалеко от уездного города Козельска, в трех верстах, в Оптиной пустыни, есть заветная, дорогая для православного русского сердца могила ― старца иеросхимонаха Амвросия, «батюшки Абросима», как называл и называет его простой народ. Эта могила находится по правую сторону от главного монастырского храма Введения во храм Пресвятой Богородицы. Над могилою приветливо белеет небольшая часовенка, внутри которой с левой стороны помещается белый мраморный надгробный памятник с трогательной надписью, точно определяющей значение личности и жизни старца: «Бых немощным яко немощен, да немощныя приобрящу. Всем бых вся, да всяко некия спасу» (1 Кор. 9, 22).
По стенам часовни висят святые иконы: Воскресения Христова, Казанской Божией Матери, особенно чтимой старцем, и св. Амвросия, епископа Медиоланского, его небесного покровителя. Пред иконами теплятся неугасимые лампады. Тихим покоем, благоговейной молитвой веет и в самой часовне и вокруг нее. Богомольцы любят посещать это место, служить на могиле панихиды по старце и изливают ему, как живому, свои многочисленные скорби и нужды.
Много лет прошло со дня кончины о. Амвросия, а народная тропа к его могилке не зарастает травою, и благоговейная память о нем и искренняя вера в него, как в небесного покровителя и помощника, не только не ослабевают в обители и в народе, но по видимому все более и более распространяются и крепнут.
Чем же так привлек и привлекает к себе сердца людей о. Амвросий? На старце Амвросии, очевидно для всех, почивала великая сила благодати Божией, наполнявшая сердце его неисчерпаемой радостью и любовью, а ум ― премудростью и прозорливостью, делавшая его в истинном смысле христианским мудрецом, умевшим разъяснить самые запутанные и мучительные загадки жизни, выводит из самых затруднительных и, по видимому, безысходных нравственных и материальных запутанных обстоятельств. В продолжение более тридцати лет он был заботливою, любящею матерью страждущего человечества: к нему ежедневно приходили десятки и сотни людей самого разнообразного звания и состояния, каждый со своим недоумением, со своею просьбою, со своею скорбью, и никто не был им отринут, никто не уходил от него необласканным, неутешенным, неуспокоенным. В его маленькой келлии и вокруг нее толпились монахини, монахи, крестьяне, купцы, помещики, священники, студенты университета и духовных академий, гимназисты, гимназистки, курсистки, врачи, писатели, сановники… Его беседы искали епископы, великие князья! И каждому у него находилось соответствующее «слово на пользу»! Со всеми он был одинаково обходителен, прост, вразумителен! И все чувствовали себя перед ним, как дети пред опытным, добрым, мудрым отцом!
Все свои отношения к людям он устанавливал исключительно на интересах совести приходивших к нему, ему было дорого, прежде всего, вечное спасение той души, которая вверяла себя его попечению! Оттого-то все его отношения к людям были так святы, просты, бескорыстны и значительны! Оттого-то так и льнули к нему души, так и стремились открыться пред ним до самого дна! А если кто и не умел этого сделать, то сам старец помогал ему, ибо он имел удивительный дар проникать во внутренний мир людей, читать в сердцах их, как в раскрытой книге, и разъяснять им то, чего они сами в себе не понимали и даже не замечали!
Разносторонность и богатство его духа были необычайны. Он совмещал в себе и живую веру, и деятельную жизнь, и строгость, и ласку, и серьезность, и шутливость, и собранность духа, и разговорчивость, и уединенность, и общительность, и величие духа, и простоту, и обширные теоретические познания, и житейскую опытность, и всецелую жизнь в Боге, и хозяйственную практичность!
Старец Амвросий был мудрец, ― но его мудрость не была простым многознанием или богословской начитанностью: это была громадная опытность ума и сердца в глубочайших переживаниях христианских чувствований и уменье пользоваться этой опытностью применительно к данным людям и к данным обстоятельствам. В своих советах он обыкновенно не бывал многословен, но он умел одним метким словом, шуткою, одним движением, поговоркою попадать в самое больное место вопрошавшего, ободрять его, утешать и указывать ему жизненный выход.
И настолько была велика жизненная мудрость о. Амвросия, столько в нем было отзывчивой теплоты чувства, так умел он понять каждого человека и подойти к его душевным ранам, что не только простой народ, искони льнущий к монастырям и старцам, но и сама наша интеллигенция, столь нередко слабая в вере, измученная сомнениями, малодушная, ропщущая, самолюбивая, нетерпеливая, а иногда и враждебная к Церкви и всему церковному, заметила его, оценила его и потянулась к нему, чтобы отогреться у его нежного, любящего сердца и поучиться у него мудрости христианской! И отогревалась, и научалась!
Таким образом, о. Амвросий явился во 2-й половине девятнадцатого столетия тем связующим звеном между образованным обществом, народом и Церковью, необходимость которого давно уже ощущается в нашей русской общественной жизни и которым до известной степени являлась и сама Оптина пустынь еще в первой половине девятнадцатого столетия, когда под ее сенью объединялись с одной стороны ― старцы Леонид, Макарий, Моисей и Антоний, с другой стороны ― братья Киреевские, Гоголь, Шевырев и другие представители русской интеллигенции того времени.
И в этом обстоятельстве заключается новая особая заслуга старца Амвросия пред русским народом, пред русской историей, заслуга, в которой он никем другим еще не был превзойден.
Обрисовав в общих чертах нравственный облик старца о. Амвросия и указав его значение для русского народа, обратимся теперь к более подробному и последовательному изображению его жизни и личности.
Глава III. ЮНЫЕ ГОДЫ О. АМВPОСИЯ В ДОМЕ И В ШКОЛЕ
Таковых бо есть царствие Божие
(Мк. 10, 14)
Отец Амвросий, в мире Александр Михайлович Гренков, был сыном пономаря села Большой Липовицы Тамбовской губернии Михаила Феодоровича и его жены Марфы Николаевны, имевших многочисленную семью и живших в доме своего отца, священника того же села и благочинного Феодора Егоровича. 23 ноября 1812 года в доме о. Феодора по случаю какого-то семейного торжества было большое собрание гостей. И вот ― в этот-то именно день и родился Александр Михайлович.
Рассказывая впоследствии об этом, о. Амвросий любил пошутить: «На людях я родился, на людях и живу».
Родители старца были людьми глубоко благочестивыми.
О своей матери Марфе Николаевне он отзывался впоследствии так: «Она жила благочестиво, спасалась по-своему». Строй семейной жизни, по обычаю духовенства того времени, был простой, строгий, церковно-православный. О раннем детстве Александра Михайловича сохранилось немного сведений. Рос он мальчиком живым, веселым, резвым, непосидчивым. Заставит его, например, мать качать колыбель младшего брата, а ему скучно. Вот он выждет минуту, когда мать выйдет из комнаты, выпрыгнет в окошко и убежит играть с товарищами. Саша любил приятелей, лошадок, голубей, сельское приволье, любил возиться с братьями и сестрами.
Его резвость и непосидчивость не нравились, однако, строгим старшим членам семьи, и ему неоднократно приходилось выслушивать укоризны и от матери, и от бабки, а дед иногда дирал его и за вихор. Саше казалось, что его не любят родные, он завидовал своим братьям и сестрам, но он ошибался: его любили, только держали построже других. Строгий уклад жизни священнического дома старого времени был несомненно полезен для живого мальчика ― он умерял его шаловливые порывы и напечатлевал в его душе сознание важности и серьезности жизни.
Когда Саша подрос, его, помолясь Богу, стали учить грамоте. Учили, как было принято, по церковнославянскому букварю, Часослову и Псалтири, и вдохновенные песни царя Давида, с самого раннего возраста стали оглашать слух и западать в сердце будущего великого старца. Каждый праздник, а то и чаще, отец брал Сашу с собою в храм Божий, и он скоро научился там петь и читать на клиросе. Пришло время отдавать Сашу и в школу. Школьное учение мальчика началось сравнительно поздно. Ему было уже 12 лет, когда его отвезли в 1-й класс Тамбовского духовного училища. Там уже учился в это время его старший брат, которому училищное начальство дало фамилию «Гренков». Эта фамилия утвердилась и за Сашей. Бедна, сурова, неприглядна была старая бурса! Но это не помешало Саше сохранить и здесь свою природную веселость и живость характера и учиться с большим успехом. Темные стороны жизни бурсы, печальное зрелище бедности и забитости многих товарищей и их родителей только сильнее разожгли в мальчике свойственное ему от природы чувство сострадания и жалости ко всем скорбящим и обремененным! Он и сам умел ценить оказываемую ему ласку, каковой, по всей вероятности, бывало немного в тогдашней школе. «Когда я был мальчиком, ― рассказывал он о себе впоследствии, ― был у нас общий портной. Я был высокенький, и он меня все Сашей звал; других же моих товарищей так ласково не называл; признаюсь, меня это очень трогало». Этот, по видимому, маловажный случай много говорит и о чутком сердце мальчика, жаждавшем ласки и любви, и о способности его уже в эти детские годы внушать к себе любовь со стороны окружающих. Сашу любили и товарищи за его веселость и доброту. На праздники Рождества Христова и Пасхи Саша вместе со старшим братом приезжал домой в родное село, где другой их брат, бывший уже причетником, катал их на лошади по селу и доставлял им другие незатейливые сельские развлечения.
Будучи сыном небогатого и многосемейного причетника, Саша пользовался в училище полуказенным содержанием. Учился же он так хорошо, что из 148 своих товарищей по классу окончил курс духовного училища первым по списку.
18-ти лет Александр Гренков поступил в Тамбовскую духовную семинарию. И здесь он учился очень хорошо благодаря своим прекрасным способностям. Его товарищ по семинарии рассказывал: «Бывало, на последние копейки купишь свечку, твердишь-твердишь заданные уроки; он же и мало занимается, а придет в классы станет отвечать наставнику, как по писанному, лучше всех!» И в семинарии Гренков всегда был душою товарищеского кружка. Но, любя общество, будучи веселым, жизнерадостным и остроумным юношей, он всегда сохранял нравственную чистоту и скромность, внутреннюю строгость духа и глубокое, искреннее религиозное чувство, что, может быть, и привлекало к нему особенно сердца всех. Уже будучи старцем, он живо припоминал и интересно рассказывал многие случаи из своей семинарской жизни, причем метко характеризовал некоторых из своих ректоров и наставников. Между прочим о. Амвросий рассказывал и о том, как он пробовал, будучи в семинарии, писать стихи. «Признаюсь вам, ― говорил он, ― пробовал я раз писать стихи, полагая, что это легко. Выбрал хорошее местечко, где были долины и горы, и расположился там писать. Долго-долго сидел я и думал, что и как писать, да так ничего и не написал. Это похоже на то, как рассказывали мне про одного лаврского монаха, на которого, вероятно, сочинили академики, что он, пробуя тоже писать стихи, написал так:
Тече, тече Днепер тихий.
Писал сии стихи монах Исихий».
Не сделавшись поэтом, он, однако, будучи уже старцем, любил по временам говорить своим слушателям наставления в рифму для того, по всей вероятности, чтобы грубая правда в его устах не казалась столь тяжкой для самолюбивых сердец и, растворенная шуткой и складной формой, охотнее ими воспринималась и крепче запоминалась.
Глава IV. ЗОВ БОЖИЙ
Многи мысли в сердцы мужа: совет же Господень во век пребывает.
(Притч. 19, 21)
От Господа стопы человеку исправляются.
(Пс. 36. 23)
Имея от природы веселый и живой характер, любя общество людей, увлекаясь пением и музыкой и даже одно время мечтая о поступлении в военную службу, Александр Михайлович и не думал быть монахом. Но, видно, мысли наши ― не мысли Божии, и пути наши ― не пути Божии. «В монастырь я не думал никогда идти, говорил впоследствии сам старец, ― впрочем, другие почему-то предрекали мне, что я буду в монастыре». То обстоятельство, что другие провидели в Александре Михайловиче будущего инока, очень замечательно: оно показывает, что несмотря на свою веселость и общительность, Александр Михайлович был и казался другим человеком, «не от мира сего». Это значит, что уже в годы своей ранней молодости он, заметно для всех, не имел действительной, внутренней привязанности ни к чему мирскому, был настолько чист сердцем, настолько внутренне был с Богом, что ему и люди не могли предназначать иного пути жизни, как путь всецелого посвящения себя Богу в монашестве.
И хотя сам Александр Михайлович и не отдавал еще себе ясного отчета в своем жизненном призвании, но бывали моменты, когда это призвание неожиданно и властно заявляло само о себе в его душе.
Так за год до окончания курса в семинарии Александр Михайлович заболел очень серьезно. Надежды на выздоровление почти не было.
«Все отчаялись в моем выздоровлении, ― рассказывал о. Амвросий, ― мало надеялся на него и я сам. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: „Прощай, Божий свет!“ И тут же дал обещание Господу, что если Он воздвигнет меня здравым от одра болезни, то я непременно пойду в монастырь».
Не думавший, как он сам говорил, никогда о монастыре, Александр Михайлович вдруг дает обет сделаться монахом. Не ясно ли из этого, что этот обет, неведомо для него самого, давно уже сложился и жил в глубине его сердца, уже был там крепко напечатлен всеми предшествующими обстоятельствами его жизни и чертами его личного характера, и что только недоставало подходящего случая для того, чтобы он ясно вспыхнул в сознании благочестивого юноши?
Таким образом, уже в 1835 году, будучи 23-х лет от роду, Александр Михайлович пред лицом угрожавшей ему смерти определил себе свой жизненный путь. Но этот путь вместе с тем и испугал его. Испугала его та великая ответственность, которую он готовился принять на себя пред лицом Бога и людей, страшил его и разрыв со светлыми сторонами жизни в миру. В душе его началась жестокая внутренняя борьба между принятым решением и невольными сомнениями.
Пригоден ли он для избираемого пути? Серьезно ли принятое им решение? Не берет ли он на себя легкомысленно непосильное бремя? Не впадает ли в самообольщение? Такие и подобные вопросы не могли не приходить ему в голову, не могли не смущать его духа. Четыре года провел он в этой тяжелой внутренней борьбе, тщательно скрывая от всех свое душевное состояние и ожидая определенного указания свыше, от Господа.
Конечно, пока он еще находился в семинарии, он не мог серьезно думать о приведении своего обета в исполнение: надо было сначала закончить свое образование. Но когда семинарский курс был окончен, для Александра Михайловича явилась необходимость определить свой дальнейший жизненный путь! Не чувствуя еще в себе решимости принять монашество, он хотел избрать для себя такое общественное положение, которое давало бы ему возможность во всякий данный момент свернуть с него туда, куда влекло его чувство долга, но к чему он еще не чувствовал себя достаточно созревшим. Поэтому он не пошел ни в духовную академию, которая связала бы его свободу снова на несколько лет, не пошел он тем более и во священники… Он с радостью принял предложение одного помещика быть домашним учителем его детей. В этой должности он пробыл более года. И уже здесь стало в нем заметно обнаруживаться его удивительное знание людей и умение обращаться с ними, направляя их в добрую сторону. «Бывало, ― рассказывал он впоследствии, ― размолвят муж с женою, и оба обращаются ко мне с жалобами друг на друга. Думаю себе: как тут быть? Они хотя и поразмолвили, а через час или два опять помирятся. А мне, если хоть раз принять одну чью-либо сторону, нужно через это вооружить против себя другую. Так, бывало, слушаю только их жалобы, а сам посматриваю на них да молча улыбаюсь. Вскоре хозяева мои, конечно, мирились, и я был с обоими ими в хороших отношениях». Из этого рассказа видно, что уже в то время, когда А. М. было всего 25 лет, окружающие его люди, подчиняясь его влиянию, сами определяли ему особое место в своем кругу, делая его судьею интимных случаев своей жизни. В Александре Михайловиче определялся уже понемногу будущий старец с его участливостью к людям и уменьем вывести их из затруднительного положения. Живя в семье помещика, Александр Михайлович впервые близко познакомился со светским обществом, что принесло ему большую пользу, расширив его жизненный опыт.
Между тем в Липецком духовном училище открылась вакансия преподавателя. Александр Михайлович выразил желание занять эту должность и был определен к ней 7 марта 1838 года.
Как преподаватель духовного училища Александр Михайлович оставил по себе светлую память. Умный, вдумчивый, наблюдательный, живой, веселый, чрезвычайно добрый и вместе с тем строгий тем особым видом строгости, который вырабатывается в человеке высоким понятием о чести и обязанностях человека, он был незаменимым воспитателем юных душ и прекрасным членом училищной корпорации. Казалось бы, ему теперь предстояла ровная, безмятежная жизнь за любимым делом в кругу искренно расположенных к нему сослуживцев. Но на самом деле было не так. Неотступная дума о монашестве, о принятом обете не покидала его сердца. Переходы от внешней многопопечительной деятельности и от светских развлечений в кругу молодежи ко внутренним уединенным беседам со своею совестью становились все острее, все мучительнее. Совесть неумолимо казнила его за неисполнение данного обета, за пустое времяпрепровождение. Глубоко верующий Александр Михайлович искал тогда утешения и успокоения в пламенной молитве. Ночью, когда его товарищи по службе, с которыми он жил на одной общей казенной квартире, засыпали, он становился перед иконою Царицы Небесной, именуемой «Тамбовскою», своим родительским благословением, и долго-долго, незримо и неслышимо для людей, молил Божию Матерь управить путь его. Однако об этих его ночных молитвах скоро узнали товарищи, и некоторые из них даже позволили себе неуместные над ним насмешки. Тогда А. М. стал прятаться на чердак и там продолжал изливать свои молитвенные чувства к заступнице рода христианского. Уединенная пламенная молитва, а отчасти и переносимые из-за нее насмешки со стороны товарищей, все более и более закрепляли в душе молодого человека чувство серьезной и глубокой любви к Богу. Мысль о Боге все более и более овладевала его сердцем, становилась для него все сладостнее, все ближе. Чтобы полнее и беспрепятственнее отдаваться этому растущему чувству богообщения ― Александр Михайлович стал уходить за город. Вблизи Липецка, по ту сторону реки Воронежа, виднеется и теперь огромный казенный лес, напоминающий оптинские леса. Туда нередко, в свободное от занятий время, любил уходить Александр Михайлович для уединенной прогулки и богомыслия. Однажды во время такой прогулки он случайно подошел к протекавшему ручейку и стал прислушиваться к его журчанью. В этом журчании ручейка ему ясно стали слышаться слова: «Хвалите Бога, храните Бога!» «Долго стоял я, слушая этот таинственный голос природы, и очень удивлялся», ― рассказывал впоследствии старец. Сердце его еще живее ощутило близость Бога, еще горячее зажглась в нем пламенная молитва, еще решительнее потянуло его из мира, под сень уединенной, тихой иноческой обители.
Сознавая всю великую важность складывавшегося в душе его жизненного решения, Александр Михайлович страшился принять его на свою единоличную ответственность. Ему хотелось найти для себя нравственную опору в другой сильной и святой воле, которая благословила бы его на избранный путь и освободила бы его душу от мучительного чувства одиночества при принятии столь решительного шага.
Наступило лето 1839 года. Экзамены в духовном училище окончились, и школьники разбрелись по родительским домам. Наступил отдых и для преподавателей. Александр Михайлович проводил лето у своего друга, сына священника села Сланского, Павла Степановича Покровского. Недалеко от с. Сланского жил в то время знаменитый Троекуровский затворник о. Иларион, к которому многие обращались за советами и лично, и письменно. Задумали побывать у затворника и наши друзья, чтобы испросить у него совета и благословения на дальнейший образ жизни.
Отдохнув некоторое время в Сланском, молодые люди отправились пешком в Троекурово, находившееся от Сланского в 30 верстах. Отец Иларион принял их ласково. Глубоко трепетало сердце Александра Михайловича, когда, изложив старцу свои думы и чувства, он услышал от него слова: «Иди в Оптину! Можно бы и в Саров пойти, но там уже нет теперь таких старцев, как прежде». При этом, как передают некоторые, о. Иларион прибавил: «Ты в Оптиной нужен!»
Итак, жребий, казалось, был брошен. Но благоразумный и осторожный Александр Михайлович все еще не спешил осуществить желание своего сердца ― он хотел получить еще одно благословение, благословение великого игумена всея России, преподобного Сергия, Радонежского Чудотворца, основателя монашеской жизни в северных пределах нашего отечества. Так как времени до начала учебных занятий в училище оставалось еще не мало, то он уговорил своего друга предпринять новое путешествие в Троице-Сергиеву Лавру.
Павел Степанович, сам чувствовавший влечение к монашеству и любивший посещать святые обители, с радостью согласился. Начались сборы. Александр Михайлович своими руками гнул из молодых веток дуги, прикреплял их к задней части простой деревенской телеги и укрывал их войлоком и рогожами, чтобы иметь защиту от дождя и солнечного зноя. Священник Стефан Покровский, отец Павла Степановича, сочувствовавший поездке молодых людей, дал им с радостью, несмотря на рабочую пору, собственную лошадь. Наконец все было готово для пути. Погода благоприятствовала, и юные друзья двинулись в дорогу, бодрые и веселые, напутствуемые благословениями и благожеланиями родных и знакомых.
Как легко и радостно стало на душе их, когда широкий простор полей, освежаемых легким ветерком, и беспредельная глубина синего неба охватили их со всех сторон! Души их, казалось, погружались в бездну беспредельности, соприкасались иным мирам и ощущали на себе живое прикосновение Всемогущего Бога! В общении с природой, в общении с людьми ― незаметно проходили для них день за днем, и наконец, миновав шумную Москву, прибыли они в Троице-Сергиеву Лавру.
По установившемуся обычаю побывали они и в Хотьковском женском монастыре, где поклонились могилам родителей преп. Сергия, Кирилла и Марии. Там же А. М. долго беседовал наедине с затворницей Марфой, но что они говорили, осталось тайной.
Неизъяснимое чувство умиления охватило здесь душу Александра Михайловича! Он увидел пред собою те холмы, которые, будучи некогда покрыты дремучим лесом, были свидетелями уединенных молитвенных подвигов юного Сергия! Как эти подвиги были понятны, были пленительны для его собственного благоговейного сердца! Вот источник, проистекший по молитве преподобного! Вот та дивная келлия, ныне обращенная в часовню, где в продолжение всей ночи возносились пламенные молитвы преп. Сергия, через порог которой однажды переступили стопы Богоматери, где и ныне так дивно совершается «утру глубоку» каждую субботу умилительный параклисис в память этого чудесного посещения! А вот и самый храм, где нетленно почивают святые мощи великого угодника Божия! Сколько мыслей, сколько великих воспоминаний, сколько глубоких и сладостных чувств нахлынуло в юную, чистую, чуткую душу Александра Михайловича, когда он припал к земле у гробницы великого молитвенника земли русской, испрашивая себе благословения, помощи, укрепления на избираемый путь жизни! И молитва его, конечно, не была тщетна. Глубокий внутренний мир и спокойная решимость снизошли в душу его в этом священном месте. Юные богомольцы поговели здесь, исповедались и причастились Св. Христовых Таин. Наконец дни богомоления окончились. Наступило время отправляться в обратный путь. С грустным, но и с благодарным чувством, полные пережитых высоких впечатлений, покинули наши паломники святую обитель. Незаметно совершили они свою обратную дорогу, а по окончании каникул возвратились в Липецк.
