Текст книги "Преподобный Амвросий (СИ)"

Автор книги: Сергий Протоиерей Четвериков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Выйдя из ограды, я обратил внимание на какое-то особое движение в группе женщин. Любопытствуя узнать, в чем дело, я приблизился к ним. Какая-то довольно пожилая женщина, с болезненным лицом, сидя на пне, рассказывала, что она шла с больными ногами пешком из Воронежа, надеясь, что старец Амвросий исцелит ее, что, пройдя пчельник, в семи верстах от монастыря, она заблудилась, выбилась из сил, попав на занесенные снегом тропинки, и в слезах упала на сваленное бревно; но что к ней подошел какой-то старичок в подряснике и скуфейке, спросил о причине ее слез и указал ей клюкой направление дороги. Она пошла в указанную сторону и, повернув за кусты, тотчас увидала монастырь. Все решили, что это монастырский лесник или кто-либо из келейников; как вдруг на крылечко вышел уже знакомый мне служка и громко спросил: „Где тут Авдотья из Воронежа?“ Все молчали, переглядываясь. Служка повторил свой вопрос громче, прибавив, что ее зовет батюшка. ― „Голубушки мои! Да ведь Авдотья из Воронежа я самая и есть!“ ― воскликнула только что пришедшая рассказчица с больными ногами, приподымаясь с пня. Все молча расступились, и странница, проковыляв до крылечка, скрылась в его дверях. Мне показалось странным, как успел о. Амвросий узнать так быстро об этой страннице и откуда она пришла. Я решился дождаться ее возвращения. Минут через пятнадцать она вышла из домика вся в слезах и, на посыпавшиеся на нее вопросы, чуть не рыдая, отвечала, что старичок, указавший ей дорогу в лесу, был не кто иной, как сам о. Амвросий, или кто-либо уж очень похожий на него. В большом раздумье вернулся я в гостиницу. Что же это такое, думалось мне. Положим, сходство; но, во-первых, в монастыре нет никого похожего на о. Амвросия, а во-вторых, два таких странных совпадения: о. Амвросий, как всем известно было, по болезненности в зимнее время до теплых летних дней не мог выходить из келлии, а тут вдруг в холодное время явился в лесу указателем дороги страннице, и затем, через какие-нибудь полчаса, почти в минуту ее прихода к его „хибарке“ он уже знает о ней подробно. Я решился исполнить обряд моего короткого говенья по всем правилам религии: выдержал пост по-монастырски и все церковные службы также. В среду вечером, после вечерни, я прямо из церкви отправился в скит. Старец принял меня только через полчаса после моего прихода. Войдя в каморку, я застал его в том же положении, как и в первый раз и, став на колени, принял благословение. „Ну, теперь я могу поговорить с тобою подолее, подвинься сюда поближе“, ― сказал мне ласково старец. Я предполагал, что мне порядком достанется на исповеди, ибо не говел целых шесть лет, и приготовился вынести грозу. Отец Амвросий начал меня расспрашивать о моем детстве, воспитании, службе, более замечательных лицах, с которыми мне приходилось сталкиваться в жизни, о моем несчастном браке, о Сербии, Болгарии и Турции, пересыпая завязавшийся разговор замечаниями и улыбками. Я, который и в церкви-то не мог стоять на коленях от боли в ногах, не заметил, что наш разговор продолжался час и семь минут, ― до того разговор старца был мил, увлекателен и разумно-наставителен! С каждой его фразой мне казалось, что я более и более сродняюсь с ним и душою и сердцем.

„Передай мне епитрахиль и крест“, ― сказал мне вдруг о. Амвросий, помолчав минуты две. Я подал то и другое. Надев на себя епитрахиль, он приказал мне нагнуться и, накрыв епитрахилью, начал читать разрешительную молитву. Я живо выдернул голову из-под епитрахили и воскликнул: „Батюшка! А исповедь? Ведь я грешник великий!“ Старец взглянул на меня, если можно так выразиться, ласково-строгим взглядом, накрыл опять епитрахилью и, докончив молитву, дал поцеловать крест. „Можешь идти теперь, сын мой! Завтра, после литургии, зайди ко мне!“ И ласково отпустил меня.

Никогда в жизни не совершал я такой чудной прогулки, как в этот раз, от скита до монастыря. Точно какое-то громадное облегчение чувствовалось во всем существе моем; а вокруг меня лучи полного месяца так и играли мириадами алмазных искр по снегу полян и фантастическим хлопьям, причудливо лепившимся кой-где по ветвям оголенных деревьев. Я и не заметил, как дошел до своего номера и как затем заснул.

На следующий день, приобщившись Св. Таин, после литургии, я отправился к моему новому духовному отцу. Старец ласково встретил меня, благословил просфорою и подарил получасовою беседою, в которой высказал мне несколько наставлений и указаний в пути моей жизни, которых я никогда не забуду и которые поныне служат часто мне и утешением, и поддержкой в трудные минуты. Прощаясь, он опять благословил и поцеловал меня, и дал завернутую в бумагу просфору для передачи его духовной дочери…

Вернувшись в гостиницу, я застал приготовленный для меня прекрасный грибной обед. Распорядившись относительно лошадей, я потрапезовал в обществе о. гостиника и, отслушав вечерню, помчался на почтовой тройке по направлению к Калуге, унося с собой самое лучшее воспоминание о приветливой Оптиной пустыни, а в сердце своем ― любовь и уважение к старцу о. Амвросию, этому великому наставнику и целителю душ и сердец человеческих».

Вот еще пример замечательного влияния личности старца. Отец одной шамординской монахини, по ее собственным словам, был человеком неверующим. Приехав в Оптину и остановившись в гостинице, он вдруг почувствовал в душе такую тревогу и противление против о. Амвросия, что решил сейчас же вернуться обратно. За поздним временем гостиник уговорил его подождать до утра, обещая послать за лошадьми. Утром приезжий, находясь в том же раздраженном настроении, торопился уезжать, а опытный в подобных случаях гостиник предложил ему, в ожидании лошадей, осмотреть монастырь и скит. От нетерпения гость согласился. В скиту гостиник, между прочим, предложил ему заглянуть в хибарку старца, но господин решительно запротестовал, говоря, что он старца видеть не желает. «Да я вас не зову к старцу, а только предлагаю вам взглянуть на его келлию, обстановку», ― ответил гостиник… Вошли в приемную; там вошедший случайно разговорился с одним посетителем, а в это время старец вышел на общее благословение. Все присутствующие приблизились к старцу, но приезжий, застигнутый врасплох, намеренно отошел в противоположный угол и неприязненно посматривал на старца. Между тем прозорливый старец, минуя всех остальных, прямо подошел к нему и молча положил ему на голову свою руку. «Я ничего не могу сказать и объяснить, как и почему это случилось, но знаю только одно, что я опустился перед старцем на колени, ― рассказывал он потом, ― затем батюшка, взяв меня за руку, повел в свою келлию и, сев на кровать, спросил меня, говею ли я. Я ответил, что ни во что не верю, и потому говеть считаю лишним. После этого совершилось чудо, от которого у меня, как говорится, волос дыбом стал. Старец начал задавать мне вопросы, проходя, таким образом, последовательно шаг за шагом всю мою жизнь, вникая и открывая со властию все тайники моего сердца, обнаруживая все, что было известно только мне одному. Исповедь эта была настолько своеобразна, что она потрясла меня до глубины. Окончив ее, старец благословил меня и велел идти домой; вечером того же дня я уже сам пошел к о. Амвросию и сказал ему, что я хочу веровать и хочу говеть». Два месяца отпуска, взятые им для поправления здоровья, он провел безвыездно в Оптиной, посещая все службы и подолгу беседуя со старцем. С тех пор он сделался глубоко верующим христианином, до конца питая благоговейную любовь к старцу, и умер мирной христианской кончиной.

Сильное впечатление произвел о. Амвросий и на графа Л. Н. Толстого, о приезде которого в Оптину пустынь сказано нами выше.

Свое впечатление от разговора со старцем Толстой передавал так: «Этот о. Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним, и как-то легко стало и отрадно у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». Это было сказано графом Толстым в 1881 г. А в 1890 г., выйдя от старца, он сказал окружающим его лицам: «Я растроган, растроган».

И не только при жизни, но и по смерти старца ― его личность производила неотразимое впечатление на многих.

Одна молодая девушка, очень религиозная и серьезная, стремилась всей душой в монастырь. По окончании гимназии она сделалась учительницей, а сама между тем стала присматриваться и прочитывать всевозможные описания разных женских обителей, но никак не могла остановиться в выборе. Много прочла она очень пространных и интересных описаний монастырей и их основательниц, но все что-то говорило ей, что это не ее место, что не здесь ей быть, а где ― она не могла дать себе ясного отчета. В 1891 г., перелистывая полученный журнал «Нива», она увидела портрет о. Амвросия Оптинского и очень коротенькую при нем заметку о том, что старец этот скончался в устроенной им Казанской женской общине. Несмотря на то, что изображение старца Амвросия в журнале было довольно плохое, оно поразило молодую девушку. Взгляд его проницательных и вместе бесконечно добрых глаз даже с картинки проник прямо ей в душу и она тут же почувствовала, что должна быть в обители, основанной этим старцем. В журнальной заметке ни о самом старце, ни об обители ничего особенного сказано не было, но в душе ее уже сложилось твердое решение. Вскоре она тайно от матери уехала в Оптину пустынь, а оттуда в Шамордино, где и осталась навсегда.

Обращение о. Амвросия со всеми приходившими к нему было, как мы уже показали, самое приветливое. Но каждому он давал то и столько, что и сколько каждый мог вместить по своему душевному устроению. Люди, которые не нуждались в его духовных советах, а должны были видеть его по какому-либо делу, отзывались о нем: «Очень умный человек!» Старец мог говорить о всяком вопросе, поддерживал беседу столько времени, сколько требовало приличие, и расставался с такими посетителями. Тут он был очень выдержан, в высшей степени вежлив, и только… Зато с преданными ему людьми батюшка был совершенно другим. Он всегда оставался добрым и ласковым, но в такие отношения влагал самую искреннюю задушевность. Старец не имел обыкновения прямо и резко обличать кого-либо пред людьми; но так искусно обличал, что обличение его, несмотря на присутствие множества народа, понятно было только одному тому, к кому оно относилось. И не столько угрозою, сколько любовию умел батюшка вести людей к исправлению, вселяя в души их веру, что не все потеряно, и можно, при помощи Божией, одолеть врага. До конца старец сохранил свою природную живость, которая была выражением разносторонности, доброты и заботливости его характера. Когда люди, знавшие батюшку, входили к нему со своими скорбями и невзгодами, душам их становилось вдруг легко и свободно. Все как-то прояснялось и было невыразимо утешительно. Ничто не могло сравниться с тем счастьем, какое испытывали духовные дети старца при свидании с ним после долгой разлуки. Это одни из тех минут, которых описать нельзя, а нужно пережить. Скажем еще несколько слов о внешности о. Амвросия.

Это был благообразный старец, немного выше среднего роста и несколько от старости сутуловат. Будучи смолоду очень красивым, как передавали знавшие его в то время лично, он и в старости не потерял приятности в своем лице, несмотря на его бледность и худобу. На голове спереди имел небольшую лысину, которая, впрочем, нисколько его не безобразила и даже как будто шла к его лицу, а сзади несколько прядей коротких, темно-русых, с проседью волос; на лбу две-три морщины, которые при случае совершенно сглаживались; глаза светло-карие, живые, проницательные, видящие душу насквозь; губы обыкновенные; борода довольно длинная, редкая, седая, в конце раздвоенная.

От живости батюшки выражение лица его постоянно менялось. То он с лаской глядел на вас, то смеялся с вами молодым одушевленным смехом, то радостно сочувствовал, если вы были довольны, то тихо склонял голову, если вы рассказывали ему что-нибудь печальное, то на минуту погружался в размышление, когда вы хотели, чтобы он сказал вам, как поступить в каком-либо деле, то решительно принимался качать головой, когда отсоветовал какую-нибудь вещь, то разумно и подробно, глядя на вас, все ли вы понимаете, начинал объяснять, как надо устроить ваше дело.

И вы чувствовали, что эти глаза видят все, что в вас есть дурного и хорошего; и вас радовало, что это так, и что в вас не может быть для него никакой тайны.

Глава IX. ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ ЛЮБВИ СТАРЦА О. АМВPОСИЯ ― УЧРЕЖДЕНИЕ ШАМОРДИНСКОЙ КАЗАНСКОЙ ЖЕНСКОЙ ОБЩИНЫ И ЗАБОТА О НЕЙ

Аще бо и многи пестуны имате о Христе, но не многи отцы: о Христе бо Иисусе благовествованием аз вы родих. Молю же вас: подобни мне бывайте, якоже аз Христу.

(1 Кор. 4, 15, 16)

Всех нас заступи, о Госпоже, Царице и Владычице!

(Тропарь Богородице. 22 октября)

Какую, думаешь ты, может получить мзду тот, кто ста девам, собравшимся в обитель для служения Богу, даст возможность не рассеяться по разным местам или обратиться в мир? Хорошо помочь и погоревшим, но тут одна лишь скорбь, по большей части приносящая пользу людям, для какой причины пожар и попускается от Провидения свыше; но стократно выше то, если сохранить или дать возможность сохраниться многим от явного душевного вреда…» Так писал о. Амвросий одной своей духовной дочери, убеждая ее не отказываться пожертвовать некоторую сумму на устройство одной женской обители, и в этих своих кратких словах указал высокий жизненный и духовный смысл подобной жертвы[63]63
  Кстати, приведем здесь отрывок из недавно найденного и нигде еще не напечатанного письма старца к К. Н. Леонтьеву, в котором он высказывает свое суждение о монашестве по поводу появившихся тогда в печати нападков на это древнее учреждение.
  …Мнение, что в монастырях монах и иеромонах должны быть образованные, имело бы некоторую вероятность, если бы двенадцать избранных учеников Христа Спасителя были образованные. Но Господь, чтобы посрамить гордость и надменность человеческую, избрал Себе учеников простых рыбарей, которые просто и скоро уверовали в его учение. А чтобы обратить и привести к вере образованного Савла, нужно было его прежде наказать слепотою. Потому что образованные неудобно веруют и нелегко смиряются, надымаясь научным знанием.
  Правда, что и в монастырях бывают плохие личности. Но зло всегда и везде мешалось с добром и как бы еще забегало всегда вперед. Каин родился прежде Авеля, Исав прежде Иакова. Между тремя сыновьями Ноя, видевшими потоп, явился опять ненавистный Хам. Между избранными учениками Христа Спасителя оказался Иуда предатель. Злые всегда гнали добрых, но не одолевали, а всегда были постыждены и уничижены. Всего хуже, если злые из образованных, каковы, например, еретики ариане. Сколько они сделали зла и оскорблений правоверующим христианам и вообще Церкви Христовой.
  Если бы велеречивый проповедник против монашества хоть месяца три пожил бы в каком-либо пустынном монастыре и походил бы на все церковные службы, вставая ежедневно утром в два часа и ранее, тогда бы он опытом узнал, как монахи в монастырях ничего не делают.
  Как ни плохо монашество, а лукавому сатане всячески желается уничтожить и плохое монашество. Видно, оно солоно ему и много препятствует его козням и злоухищрениям. Потому он покорных себе образованников и возбуждает против монашествующих.
  Монахи, по слову св. Димитрия Ростовского, сухие колья, которыми поддерживается виноград Церкви Христовой. Виноград, не поддерживаемый кольями, не может приносить плодов, будучи заглушаем травами снизу.
  Велеречивые толкуны толкуют, что в монастыре ничего не делают, а даром хлеб едят. Однако никто из них не изъявляет охоты и усердия поступить в монастырь на даровой хлеб. Многие лучше желают побираться по миру, нежели поступить в монастырь. Есть анекдот про цыгана, которому пришлось пожить в монастыре на первой неделе Великого поста. Откуда он тайно бежал и, увидевши мужика, который вел в лес собаку удавить, сказал ему: «Отведи в монастырь, и так околеет».
  Во всяком обществе потребны люди образованные, средние и простые. Если бы все были образованные, то кто бы исполнял дела меньшие…


[Закрыть].

Со всех концов России прибегали к старцу Амвросию за советами и письменно, и словесно и монашествующие, и миряне. Кто искал духовного утешения, кто просил разрешения сомнений в вере; кто ― наставления, как вести жизнь. Желающие посвятить себя иноческой жизни просили у старца благословения, в какую обитель поступить, и как там жить, как относиться к родным, и как устроить домашние свои дела. Но в особенности много было забот у старца о женщинах ― вдовах, бедных девицах и детях сиротах. Ибо очень-очень много было таких женщин и девиц, которые, желая проводить благочестивую жизнь, не имели средств поступить в женскую обитель и не знали, где главу приклонить.

Почти все женские монастыри в России принимают в число сестер только таких, которые в состоянии купить для себя келлию, сделать хотя небольшой взнос в обитель и содержать себя своими средствами или трудами, так как монастыри эти не имеют возможности доставлять полное содержание монашествующим. И редко-редко где примут в монастырь женщину без взноса денег, рассчитывая на одну ее телесную силу и здоровье, как могущую исполнять тяжелые монастырские послушания. Поэтому многие из женщин, не имеющих возможности попасть в монастырь, живут в селах по келлиям и трудятся, чтобы только пропитать себя, а успевшие поместиться в обители живут в беспрерывных трудах. Для здоровых, впрочем, такая жизнь еще не очень обременительна; да и сами они твердо убеждены, что Бог труды любит, и что их труды исходатайствуют им вечное спасение. Иное дело ― женщина с плохим здоровьем. Ее нигде в женском монастыре не примут, ― даже если бы она и средства небольшие имела, из опасения, что в случае продолжительной болезни и неспособности к трудам она может обременить монастырь. Вот таких-то бедных и обездоленных старец Амвросий и принимал на свое попечение, стараясь как-нибудь их пристроить.

Для этого он склонял некоторых благочестивых состоятельных людей к устроению женских общин, и сам, сколько мог, содействовал этому святому делу. По его совету и указаниям устроена была в 1879 году Предтеченская женская община в г. Кромы Орловской губернии. Особенно много забот употреблял он в 70-х годах на устройство Ахтырской Гусевской женской общины в Саратовской губернии. По его же благословению устроялись благотворителями ― Козельщанская община в Полтавской губернии, Николо-Тихвинская в Воронежской. Старцу приходилось не только рассматривать планы, давать советы и благословлять людей на дело, но и защищать как благотворителей, так и насельниц общин от различных злоключений и препятствий со стороны некоторых недоброжелательных мирян. По этому случаю входил он иногда даже в переписку с епархиальными архиереями и членами Св. Синода.

Но во всех этих случаях старец только других благословлял на дело, только другими руководил при устройстве общин, сам же не принимал в этом деле непосредственного участия.

Настало время, когда, по особым путям Промысла Божия, ему самому пришлось принять на себя близкое его сердцу дело попечения о бесприютных в материальном и духовном смысле лицах женского пола, желавших проводить благочестивую жизнь и искавших его помощи и поддержки. Обстоятельства этого дела складывались медленно и постепенно. Все шло как будто бы случайно.

Началось с того, что один состоятельный петербургский господин просил старца купить для него неподалеку от Оптиной пустыни небольшую дачку, чтобы ему можно было там проживать со своим семейством. Верстах в двенадцати от Оптиной, по большой Калужской дороге, несколько влево стоит деревня Шамордино. В некотором расстоянии от деревни жил старичок помещик, некто Калыгин, вдвоем со своею женою старушкою. При личном свидании с Калыгиным (посещавшим иногда скит), о. Амвросий среди разговора спросил его, не продаст ли он свое имение. Калыгин согласился с тем условием, если ему с женою позволят дожить остаток жизни в Оптиной пустыни, на гостинице. Однако петербургский господин вскоре, по каким-то своим соображениям, отказался от покупки Калыгинского имения; тогда его с радостью оставила за собой духовная дочь старца г-жа Ключарева, в монашестве м. Амвросия, также желавшая приобрести имение поблизости от Оптиной. Старец сказал ей при этом: «Вот, мать, жребий выпадает тебе взять это имение для себя. Будешь жить там, как на даче, со своими внучками, а мы будем ездить к тебе в гости». Нужно заметить, что у Ключаревой был единственный сын, первая жена которого, родивши двух дочерей близнят, вскоре после этого скончалась. Отец их женился на другой, а эти полусироты остались на попечении бабушки и жили вместе с ней. Крестным отцом их, по желанию бабушки, был отец Амвросий, который о них чрезвычайно заботился. В будущее обеспечение этих внучек Ключарева и купила Калыгинское имение.

Покупка Калыгинского имения совершена была осенью 1875 года. Замечательно, что за год до продажи имения старику Калыгину было особое видение, ― ему представлялась в его имении церковь в облаках. Имение Калыгина состояло из пятидесяти десятин земли. Наверху крутой высокой горы стоял более чем скромный одноэтажный деревянный дом Калыгиных, в 26 аршин длины и 12 аршин ширины. Одну половину дома занимали старики хозяева, другая же часть без пола служила вместо амбара. Крыша на доме соломенная от времени почернела, углы кое-где посгнили… Зато вид отсюда на окрестности был прекрасный.

Весь огромный склон горы покрыт густым лиственным лесом. А там глубоко-глубоко, у подошвы горы в ложбине, среди изумрудной зелени, серебряной лентой изгибается небольшая речка Серена. За нею луга, а далее вправо ― к юго-западу ― холмистая местность, сливающаяся с голубым небом. Все это летом зеленеет и пестреет от множества мелких цветов, рассыпанных щедрою рукою Творца. Левее, на юго-восток, глаз любопытного наблюдателя, чрез крестьянские поля, засеянные разным зерновым хлебом, пробегает пространство верст в десять, если не более. И там, в конечной дали, виднеется Оптинский хутор над р. Жиздрою, а за ним вековой бор, отуманенный прозрачною воздушною синевою.

В первое же лето после покупки имения, в июле 1876 года, старец о. Амвросий приехал в Шамордино посмотреть местность. При входе в дом он сказал присутствующим: «Мир имейте и святыню со всеми, кроме же сих никтоже узрит Господа». Осматривая место, он благословил построить здесь для матери Амвросии и ее внучек новый дом, как раз на том месте, над которым, как передают, Калыгин когда-то видел церковь в облаках и сказал при этом: «У нас здесь будет монастырь!» Дом этот был окончен в следующем году, и сам старец окропил его святою водою.

Замечательно, что в доме большой зал, по указанию старца, занимал восточную часть, а комнаты внучек Ключаревой приходились на север, несмотря на то, что такое расположение дома самой Ключаревой и не нравилось. Не раз после батюшка вспоминал об этом, говоря: «Она строила детям дом, а нам нужна была церковь». В приготовленный таким образом дом Ключарева поместила на жительство своих внучек, а с ними вместе и сестер, послушниц (бывших ее крепостных), которые ей долго служили. К этим женщинам по времени стали присоединяться их родственницы, даже и молодые, искавшие тишины и молитвы, потому что благочестивое настроение самой Ключаревой отражалось на всем, что было к ней близко. В новом имении и тогда уже текла жизнь, близкая к монашеской. Сама же Ключарева продолжала жить по-прежнему на гостином дворе при Оптиной пустыни, впрочем так, что со своими внучками она была почти неразлучна; то сама подолгу гостила в имении, то их брала к себе. Заботясь об обеспечении своих внучек, Ключарева, по благословению о. Амвросия, приобрела поблизости к Калыгинскому имению еще дачу ― Руднево, а также определила на внучек и часть своего капитала с тем условием, что, в случае неожиданной их кончины, в Калыгинском имении будет устроена женская община; а купленная поблизости дача и капитал пойдут на ее обеспечение. Хорошо было жить обитательницам Калыгинского дома в тишине и молитве. Одного недоставало ― храма Божия, так как сельская церковь была далеко от Шамордина. И вот по благословению старца м. Амвросия стала хлопотать о разрешении ей выстроить у себя в доме церковь. Это было в 1881 году. Архиепископ Григорий сочувственно отнесся к просьбе Ключаревой, но наступившие события ― мученическая кончина императора Александра II и последовавшая вскоре за тем смерть самого архиепископа Григория ― помешали осуществлению этой просьбы. Между тем заболела и сама Ключарева и, проболев все лето, скончалась 23 августа 1881 года.

Внучки Ключаревой со своими нянями и воспитательницами продолжали некоторое время жить в Шамордине, где главною распорядительницею по смерти м. Амвросии стала, по благословению старца, одна из ближайших к ней сотрудниц, старушка монахиня Алипия. Но здесь они жили недолго. По благословению батюшки они были помещены в орловский пансион, состоявший в ведении одной духовной дочери старца, где и оставались до 1883 года. В этом году, весною, по окончании учебных занятий, девочки приехали в Оптину пустынь для свидания со старцем Амвросием, которого горячо любили, и здесь вдруг обе заболели дифтеритом в один и тот же день ― 31 мая. Девочек разъединили. Болезнь их быстро развивалась. Их напутствовали исповедию и причастием Св. Христовых Таин. Пока они были в силах, они постоянно писали батюшке записочки, прося его св. молитв и благословения. 4 июня скончалась одна из них ― Вера. Ходившие за больными послушницы не сказали об этом оставшейся в живых Любови, чтобы не растревожить ее. Но бывшая в дремоте больная, вдруг очнувшись, спросила сидевшую подле нее сестру: «Вера умерла?» Та начала было говорить, что жива, но она быстро возразила: «Как жива? Мне сейчас няня сказала, что умерла». А няни тут вовсе и не было. 8 июня скончалась и Любовь. Обе сестры, нежно любившие друг друга, погребены рядом на Оптинском кладбище около могилы их бабушки, м. Амвросии, и недалеко от того места, где был погребен впоследствии старец Амвросий. Замечательна жизнь и судьба этих девочек. Родившись в один день, получив имена Вера и Любовь, они всю свою краткую жизнь жили верою и любовию. Тихие и кроткие, они горячо были привязаны друг к другу и никогда не разлучались; никогда не шалили; одевались просто; любили выслушивать долгие монастырские богослужения, любили тихую, уединенную жизнь иноческую. Смерти они не боялись. Не раз они говорили окружающим: «Мы не хотим жить дольше 12-ти лет; что хорошего в этой жизни». И действительно, смерть постигла их в 12-летнем возрасте, и как вместе они вошли в жизнь, так вместе и ушли из нее, в светлом ореоле детской чистоты, нежной взаимной любви и глубокой веры[64]64
  Для характеристики одной из этих девочек, Любови, приведен следующий рассказ ее няни, ныне живущей в богадельне Шамординского монастыря, 80-летней старушки Александры: «Когда Любе было еще четыре года, однажды, на Страстной неделе, в среду, когда в монастыре еще не отошла Литургия Преждеосвященных даров (жили тогда при Оптиной пустыни), захотелось мне попить кофейку (а обычно мы до окончания литургии ничего не ели и не пили чаю). Стала я варить себе кофе, приготовила чашку. Люба сидит и смотрит, ничего не говорит. Сварила я кофе, стала наливать, а Люба вдруг и говорит: „Нянечка, а ведь грех“. Так у меня и руки опустились».


[Закрыть].

По смерти девочек Ключаревых, согласно духовному завещанию м. Амвросии, в бывшем Калыгинском имении должна была возникнуть женская община. Тотчас по кончине детей-наследниц, еще до открытия общины, в имении закипела работа, и старцем снова было возбуждено ходатайство о разрешении построить в Ключаревском имении церковь, а также и об открытии женской общины. Ходатайство было удовлетворено. Для устройства церкви потребовалось сделать немного. К большому залу, обращенному на восток, пристроен был алтарь; а иконостас поновлен был старый из Оптинской церкви во имя праведной Анны и преп. Марии Египетской, где о. Амвросием устроен был новый иконостас.

Когда в половине семидесятых годов о. Амвросий в первый раз вошел в новоотстроенный Ключаревский дом, он увидел в зале большую Казанскую икону Божией Матери; остановившись перед нею, он долго на нее смотрел и наконец сказал: «Ваша Казанская икона Божией Матери несомненно чудотворная: молитесь ей и храните ее». Во имя этой-то святой иконы и была освящена первая домовая церковь в Ключаревском доме; потому и открытая здесь женская община стала называться Казанскою.

Незадолго перед тем, именно в 1882 году, приехала к старцу тульская помещица, вдова средних лет Софья Михайловна Янькова, урожденная Болотова, вступившая вскоре затем, по благословению старца, во второй брак с жившим вблизи Оптиной пустыни пожилым помещиком Николаем Ивановичем Астафьевым, тоже вдовцом. Астафьев скоро после брака заболел, а потом через год с двумя месяцами и скончался. Софья Михайловна, видя в этом указание Божие, с этих пор всецело посвятила себя на служение Богу, сделавшись во всем преданною послушницею старца Амвросия. Ее-то, как женщину умную, способную, имевшую прекрасный дар слова, о. Амвросий всюду посылал с поручениями по делам открывающейся общины, она-то назначена была потом и первою ее настоятельницею. Освящение храма и открытие общины совершены были 1 октября 1884 года Калужским преосвященным Владимиром.

Старец на весь этот день затворился в своей келлии и молился.

Мать София была незаменимой помощницей старца по устроению юной обители, его, что называется, правой рукой. К сожалению, ее управление продолжалось недолго. Разумная, хорошо понимавшая и жизнь духовную, и дела хозяйственные, всею душою преданная старцу, она, под его непосредственным руководством, вступив на путь иноческой жизни и приняв самое тяжелое в обители послушание начальницы, стала подвизаться с великою ревностью. С малолетства жившая всегда в неге и вовсе не знакомая с телесными трудами, она теперь неустанно трудилась и совсем не жалела себя. В мокрую, холодную осеннюю погоду, случалось по целому дню, с утра до вечера, ходила она сама по всей обители, следя за всеми монастырскими работами, и уже к ночи возвращалась в свою келлию, вся промокшая и прозябшая. Эти труды и заботы, в соединении со строгою подвижническою жизнью, вскоре сломили ее крепкое здоровье. Она постепенно стала чахнуть и мало-помалу таяла, как свеча; наконец, 24 января 1888 года уснула вечным сном праведницы, получив от Господа воздаяние, соответствующее ее великой святой ревности и трудам. Впоследствии старец Амвросий, при воспоминании о ней, говаривал нередко с особенным чувством умиления: «Ах, мать! Обрела милость у Бога».

По кончине матушки Софии, по указанию старца Амвросия, начальницею в Шамординской общине была назначена монахиня Белевского монастыря м. Евфросиния (Розова), бывшая с 1860 года и до самой кончины старца его преданной и искренней ученицей и помощницей.

Избирая начальницами Шамординской общины ревностных и опытных подвижниц и своих преданных духовных дочерей, о. Амвросий не переставал быть главным руководителем и вдохновителем всей жизни юной обители. Он изыскивал средства для ее существования, что было не легко, при громадном числе принятых им сестер; без его совета и благословения ничего не предпринималось в обители, по его указанию принимались сестры… Вследствие громадного стечения сестер, он, правда, не имел возможности быть духовным отцом каждой из них и потому передал их в руки одного из своих ближайших учеников, скитоначальника о. иеросхимонаха Анатолия, который относился к ним с самою заботливою отеческою любовью, как это видно и из его «Писем к монахиням».

Между тем в новой общине строились корпус за корпусом. Но желавших поступить в открывающуюся общину столько вдруг нахлынуло, что едва построят дом, как уже вдвое более ждут нового помещения. А кого старец принимал и помещал в устрояемую им общину? Большею частью находившихся в крайней бедности, вдов и сирот, а еще слепых, хромых, болезненных и вообще самых обездоленных судьбою женщин и девиц. Приходит, например, к батюшке молодая женщина, оставшаяся больною вдовою в чужой семье. Свекровь ее гонит и говорит: «Ты бы, горемычная, хоть удавилась, ― тебе не грешно». Старец внимательно выслушивает ее, всматривается и наконец говорит: «Ступай в Шамордино». Или вот пример. Рассказывал бывший благочинный Оптиной пустыни иеросхимонах Иларион: «Замужняя моя сестра подверглась тяжкому недугу, и муж оставил ее на произвол судьбы. Привезли ее, больную, в Оптину к старцу. Было лето. Батюшка вышел к больной; посмотрел на нее и, благословив, шутливо промолвил мне: „Ну этот хлам-то у нас сойдет; отвезти ее в Шамордино!“ Около десяти лет прожила она там в богадельне и скончалась, быв пострижена пред кончиною келейно в схиму». ― Или еще. Приходит один бедняк из Сибири и отдает батюшке свою малолетнюю дочку. ― «Возьмите, ― говорит он, ― у нее нет матери, ― что я с ней буду делать?» Старец и эту отправляет в Шамордино. Из таких-то девочек-сирот образовался там детский приют. Среди приютянок была одна, принятая старцем с двух лет. Батюшка тогда спросил ее: «Кем ты будешь?» Ребенок, еле умевший говорить, ясно произнес: «Истинной монашкой». ― «Смотри не обмани», ― заключил батюшка. Из убогих же девиц и женщин образовалась богадельня человек на пятнадцать. А сколько таких было по келлиям, сколько еще по дачам общины! ― «Батюшка, у вас именно, что монастырь», ― говорил иногда старцу его духовник о. Феодор. ― «А что?» ― «Да в какую келлию не войдешь ― там слепая, там хромая, а тут и вовсе без ног, ― поневоле все уединенные»[65]65
  Монах ― значит уединенный, один.


[Закрыть]. Кстати сказать, у старца Амвросия и в Козельске был особый дом для призрения тех из женского пола, которые не имели полного рассудка.