Текст книги "Преподобный Амвросий (СИ)"
Автор книги: Сергий Протоиерей Четвериков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Батюшка говорил: «Кто праздники не почитает, тому нет удачи».
Еще говорил батюшка: «Григорий Двоеслов пишет о том, какою ценою приобретается Царствие Небесное. Для него не существует цены определенной. Всякий человек должен отдать за него все, что имеет. Апостол Петр отдал сети и получил Царство Небесное, вдовица отдала две лепты; у кого миллионы, пусть даст их; а у кого ничего нет, пусть отдаст произволение».
«Если не хочется молиться, надо понуждать себя, ― говорил старец; ― святые отцы говорят, что молитва с понуждением выше произвольной молитвы. Не хочется, но понуждай себя: нудится бо Царствие Небесное».
На книге преп. Варсонофия Великого и Иоанна Пророка батюшка написал: «Кто хочет себе внимать, тот должен книгу сию внимательнее читать, побольше дома сидеть, поменьше по сторонам глядеть, по келлиям не ходить и к себе гостей не водить; других не осуждать, а о своих грехах ко Господу Богу воздыхать, дабы получить милость Божию».
О любви старец говорил: «Любовь, по слову апостола, все прощает, долготерпит, не осуждает, ничего чужого не желает, не завидует».
«Любовь покрывает все. И если кто делает ближним добро по влечению сердца, а не движимый только долгом, то таковому диавол мешать не может; а где только по долгу, там он все-таки старается помешать тем или другим».
«Трудящемуся Бог посылает милость, а любящему утешение».
«Любовь, конечно, выше всего. Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, то делай дела любви, хотя сначала без любви. Господь увидит твое желание и старание и вложит в сердце твое любовь. А главное, когда заметишь, что погрешила против любви, сейчас же исповедуй это старцу. Это может быть иногда от дурного сердца, а иногда и от врага. Сама ты не можешь этого разобрать; а когда исповедуешь, враг и отойдет».
«Всегда лучше уступать, ― говорил батюшка, ― если будешь настаивать справедливо ― это все равно, что рубль ассигнацией, а если уступишь ― рубль серебром».
«Кто имеет дурное сердце, не должен отчаиваться; потому что с Божиею помощию человек может исправить свое сердце. Нужно только внимательно следить за собою и не упускать случая быть полезным ближним, часто открываться старцу и творить посильную милостыню. Этого, конечно, нельзя сделать вдруг, но Господь долготерпит. Он тогда только прекращает жизнь человека, когда видит его готовым к переходу в вечность или же когда не видит никакой надежды на его исправление».
«Если будешь принимать людей Бога ради, то, поверь, все будут к тебе хороши».
«Чтобы человеку исправить себя, не надо вдруг налегать, а как тянут барку: тяни-тяни-тяни, ― отдай-отдай! ― Не все вдруг, а понемногу. Знаешь рожон на корабле? Это такой шест, к которому привязаны все веревки корабля; и если тянуть за него, то потихоньку и все тянется; а если взять сразу, то все испортишь от потрясения».
«Бесстрастными ведь не сейчас можно сделаться; а всякий раз, чувствуя свою греховность, говори: „Господи, прости мне!“ Господь один силен вложить в сердце человека любовь».
О милостыне старец Амвросий говорил: «Св. Димитрий Ростовский пишет: „Если приедет к тебе человек на коне и будет у тебя просить, подай ему. Как он употребит твою милостыню, ты за это не отвечаешь“».
Еще: «Св. Иоанн Златоуст говорит: „Начни отдавать неимущим, что тебе ненужно, что у тебя валяется; потом будешь в состоянии давать и больше и даже с лишением себя, а, наконец, уже готов будешь отдать и все, что имеешь“».
«Безбожникам, ― говорил старец, ― нет оправдания. Ведь всем, всем решительно, и язычникам, проповедуется Евангелие; наконец, по природе всем нам от рождения вложено чувство познания Бога; стало быть, сами виноваты. Ты спрашиваешь, можно ли за таких молиться. Конечно, молиться за всех можно».
«Батюшка, ― спросил кто-то, ― ведь не может ощущать в будущей жизни полного блаженства тот, которого близкие родные будут мучиться в аду?» Старец ответил: «Нет, там этого чувства уже не будет; про всех тогда забудешь. Это все равно, как на экзамене. Когда идешь на экзамен, еще страшно, и толпятся разнородные мысли; а пришла ― взяла билет, про все забыла».
О лености и унынии старец говорил: «Скука унынию внука, а лености дочь. Чтобы отогнать ее прочь, в деле потрудись, в молитве не ленись, тогда и скука пройдет, и усердие придет. А если к сему терпения и смирения прибавишь, то от многих зол себя избавишь».
О нечувствии и бесстрашии батюшка сказал:
«Смерть-то не за горами, а за плечами; а нам хоть кол на голове теши».
«Если на одном конце деревни будут вешать, на другом конце не перестанут грешить, говоря: до нас еще не скоро дойдут».
Пришел к старцу один господин, не верующий в бесов. Старец ему рассказал: «Приехал в одну деревню барин в гости к своим знакомым и выбрал сам себе комнату для ночлега. Ему говорят: „Не ложитесь тут, ― в этой комнате неблагополучно“. Но он не поверил и только над этим посмеялся. Лег. Но вдруг слышит ночью, что кто-то дует ему прямо в лысину. Он укрылся с головою одеялом. Тогда этот кто-то перешел к его ногам и сел на постели. Гость испугался и со всех ног бросился бежать оттуда, уверившись собственным опытом в существовании темной силы». Выслушав рассказ старца, господин сказал: «Воля ваша, батюшка, я даже не понимаю, что это за бесы». На это старец ответил: «Да ведь и математику не все понимают, однако она существует. Как же бесы не существуют, когда знаем из Евангелия, что Сам Господь велел бесам войти в стадо свиней?» Господин возразил: «Но ведь это иносказательно?» ― «Стало быть, ― ответил старец, ― и свиньи иносказательны, и свиней не существует? А если существуют свиньи, значит, существуют и бесы».
Обличая ложный стыд и малодушие в вере, старец рассказал: «Один так-то не верил в Бога. А когда, во время войны на Кавказе, пришлось ему драться, он в самый разгар сражения, когда летели мимо него пули, пригнулся, обняв свою лошадь, и все время читал: „Пресвятая Богородица, спаси нас!“ ― А потом, когда, вспоминая об этом, товарищи смеялись над ним, он отрекся от своих слов». Сказав это, старец прибавил: «Лицемерие хуже неверия».
О покаянии старец говорил: «Какое ныне настало время! Бывало, если кто искренно раскается во грехах, то уже и переменяет свою греховную жизнь на добрую; а теперь часто бывает так: человек и расскажет на исповеди все свои грехи в подробности, а потом опять за свое принимается».
«Один раз сидел бес в образе человека и болтал ногами. Видевший это духовными очами спросил его: „Что же ты ничего не делаешь?“ Бес отвечал: „Да мне ничего теперь не остается делать, как только ногами болтать; люди все делают лучше меня“».
О силе покаяния старец так говорил: «Один все грешил и каялся, ― и так всю жизнь. Наконец, покаялся и умер. Злой дух пришел за его душой и говорит: „Он мой“. Господь же говорит: „Нет, он каялся“. ― „Да ведь хоть каялся и опять согрешал“, ― продолжал диавол. Тогда Господь ему сказал: „Если ты, будучи зол, принимал его опять к себе после того, как он Мне каялся, то как же Мне не принять его после того, как он, согрешив, опять обращался ко Мне с покаянием? Ты забываешь, что ты зол, а Я благ“».
Спросили у батюшки: «Что значит плач?» Батюшка отвечал: «Плач ― значить сетование; неплач бывает от слез, а слезы от плача».
«Грехи, как грецкие орехи, ― скорлупу расколешь, а зерно выковырять трудно».
«Три степени для спасения. Сказано у св. Иоанна Златоуста: а) не грешить, б) согрешивши каяться, в) кто плохо кается, тому терпеть находящие скорби».
«Бывает, что хотя грехи наши через покаяние и прощаются нам, но совесть все не перестает упрекать нас. Покойный старец о. Макарий для сравнения показывал иногда свой палец, который давно когда-то был порезан; боль давно прошла, а шрам остался. Так точно и после прощения грехов остаются шрамы, т. е. упреки совести».
«Креста для человека Бог не творит. И как ни тяжел бывает у иного человека крест, который несет он в жизни, а все же дерево, из которого он сделан, всегда вырастает на почве его сердца».
«Вот я, например, всегда был болтуном, любил с людьми поговорить, поразвлечься; Господь и устроил так, что пришлось мне всю жизнь свою толковать с народом. Теперь и рад бы помолчать, да не приходится».
«Когда человек идет прямым путем, для него и креста нет. Но когда отступит от него и начнет бросаться то в ту, то в другую сторону, вот тогда являются разные обстоятельства, которые и толкают его опять на прямой путь. Эти толчки и составляют для человека крест. Они бывают, конечно, разные, кому какие нужны».
«Человека постоянно смущают греховные помыслы; но если он не соизволяет им, то не бывает в них виновен».
«Одна подвижница долгое время обуреваема была нечистыми помыслами. Когда же явившийся ей Господь отогнал их от нее, она воззвала к Нему: „Где Ты был доселе, о сладкий мой Иисусе?“ Господь ответил: „Был в твоем сердце“. Она же сказала: „Как же это могло быть? Ведь сердце мое было исполнено нечистых помыслов“. И сказал ей Господь: „Потому разумей, что Я был в твоем сердце, что ты никакого расположения не имела к нечистым мыслям, а более старалась избавиться от них, но не имея возможности, болезновала о сем, ― и этим уготовила Мне место в сердце твоем“». «Иногда посылаются человеку скорби безвинно для того, чтобы он, по примеру Христа, страдал за других. Сам Спаситель прежде пострадал за людей. Апостолы Его также мучились за Церковь и за людей. Иметь совершенную любовь и значит страдать за ближних».
«Отчего люди грешат? ― задавал иногда старец вопрос, и сам же решал его. ― Или оттого, что не знают, что должно делать и чего избегать, или, если знают то забывают; если же не забывают, то ленятся, унывают… Это три исполина, ― уныние или леность, забвение и неведение, ― от которых связан весь род человеческий нерешимыми узами. А за тем уже следует нерадение со всем сонмищем злых страстей. Потому мы и молимся Царице Небесной: „Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от меня смиренного и окаянного раба Твоего уныние, забвение, неразумие, нерадение и вся скверная, лукавая и хульная помышления“, и прочее».
Многим о. Амвросий советовал, и в письмах, и устно, не оставлять краткой молитвы Иисусовой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного».
Батюшка о. Амвросий советовал при кознях человеческих и вражеских прибегать к псалмам св. пророка Давида, которыми молился он, когда был в гонении от врагов, а именно читать псалмы: 3-й, 53-й, 58-й, 142-й. Выбирать из этих псалмов стихи, приличные к скорби, и почасту прочитывать их, обращаясь к Богу с верою и смирением. А когда будет бороть уныние или томить душу безотчетная скорбь ― прочитывать 101-й псалом, 36-й (Не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие), затем псалом 26-й (Господь просвещение мое) и псалом 90-й (Живый в помощи Вышнего). Ежели во имя Св. Троицы исправно читать эти псалмы ежедневно по три раза со смирением и усердием, предавая себя всеблагому Промыслу Божию, тогда изведет Господь яко свет правду твою и судьбу твою яко полудне, точию повинися Господеви и умоли Его.
Полезно также читать псалом 39-й (Терпя потерпех Господа, и внят ми).
Указывая, что человеку нечем гордиться, старец прибавлял: «Да и чем в самом деле человеку тут возноситься? ― Оборванный, ощипанный просит милостыни: „Помилуй, помилуй!“ ― А подастся ли милость, это еще кто знает».
Когда старцу жаловались, что посторонние мысли мешают молиться, он сказал: «Ехал мужик по базару; вокруг него толпа народу, говор, шум; а он все на свою лошадку: „Но-но! но-но!“ ― так помаленьку, помаленьку и проехал весь базар. Так и ты, что бы ни говорили помыслы, все свое дело делай ― молись!»
Чтобы люди не оставались в беспечности и не возлагали всю свою надежду на постороннюю молитвенную помощь, старец повторял обычную народную поговорку: «Боже-то поможи, ― да и сам мужик не лежи». И прибавлял: «Вспомни, двенадцать апостолов просили Спасителя за жену хананеянку, но Он не услышал их; а сама стала просить ― упросила».
Чтобы показать, что Бог главным образом смотрит на внутреннее молитвенное расположение человека, о. Амвросий говорил: «Пришел как-то к о. игумену Антонию один больной ногами и говорит: „Батюшка, у меня ноги болят, ― не могу класть поклоны, и это меня смущает“. Отец Антоний ответил ему: „Но ведь в Писании сказано: сыне, даждь ми сердце, а не ноги“».
Одна монахиня сказала старцу, что видела во сне икону Божией Матери и услышала от Нее: «Принеси жертву». Батюшка спросил: «Что же, ты принесла жертву?» Та ответила: «Что же я принесу? У меня ничего нет». Тогда батюшка сказал: «В псалмах написано: жертва хвалы прославит мя».
При разговоре о Дарьюшке-страннице старец, вздохнув, сказал: «Да, Господь почивает в простых сердцах. Золото везде видно, и везде проглянет, несмотря даже на угловатость; а другой, как ни кудрявься, все золотом не будет». На замечание, что Дарьюшка хорошо умерла, батюшка сказал: «Оттого и кончина была хорошая, что жила хорошо. Как поживешь, так и умрешь».
О том, как трудно искореняются греховные навыки в человеке и как много значит пример других, старец говорил: «Как на пойманную в табуне одичалую лошадь, когда накинут аркан и поведут, она все упирается и сначала идет боком; а потом, когда присмотрится, что прочие лошади идут спокойно, и сама пойдет в ряд; так и человек».
О сетях диавольских о. Амвросий говорил: «Паук ленивый сидит на одном месте, выпустив ниточку и ждет ― как только попадется муха, сейчас и голову ей долой! А муха-то жужжит». При этом батюшка многозначительно прибавил: «Зажужжим! ― Так и враг всегда протягивает сети; как кто попадется, сейчас ему и голову долой». Затем старец обратился к кому-то и говорит: «Смотри, ― не будь мухой, а то так же жужжишь».
Сама жизнь нередко направляет человека на истинный путь. «Какой-то отец послал своего сына в лес за делом; а сын и говорит: „Батюшка, как же я там буду один? Я ничего не знаю“. ― „Ничего, ступай, ― говорит ему отец, ― нужда всему научит“. Он поехал; но вот в лесу сломались у него сани. Вспомнил он слова отца, ― „нужда всему научит“, ― и давай кричать: „Нужда-а!“ ― А она отвечает ему: „А-а!“ Ждал-ждал он, кричал-кричал, никто не пришел к нему на помощь. Тогда он слез, сам кое-как поправил сани, приехал к отцу и говорит: „Обманул ты меня, батюшка ― ведь нужда-то не пришла ко мне на помощь“. ― „Да как же ты справился?“ ― „Да так уж, кое-как“. ― Вот это-то самое, что ты кое-как справился, и показывает, что нужда тебе помогла“».
Батюшка любил иногда в рифму именам или фамилиям своих собеседников делать шутливые замечания, в которых под внешнею шуткою скрывался глубокий внутренний смысл и серьезное наставление. «Смотри, Мелитона, ― говорил он одной монахине, предостерегая ее от высокомерия, ― держись среднего тона; возьмешь высоко, будет нелегко, возьмешь низко, будет склизко; а ты, Мелитона, держись среднего тона».
«Вера, будь верой твердой, не будь верой слабой». «Надежда ― да не душ наших».
«Любовь терпит и до-олго терпит, а если немного не дотерпит ― ничего не будет ― претерпевый бо до конца, ― той спасен будет».
«Катя! Назад не пяти». Или: «А что Катя назад не пятит?» Еще: «Катиш! Смотри, куда катишь. Кати туда, где тишь, да гладь, да Божья благодать».
«Лизок! Смотри внизок, там находится смиренье и обретается терпенье».
«Груша просится тпруши, а мы ее притянем за уши».
«Маня! Мани, мани, да не обмани!» Еще: «Если Маня себя не обманя ― будет очень, очень хорошо».
«Наш Нил всем мил, а иногда бывает и гнил».
«Будь Анна, а не Аннетта ― в Аннеттах проку нету». «Мать Евмения! Собери свое разумение». Или: «Мать Евмения растеряла свое разумение».
Одной особе по фамилии Блохиной: «Когда же блохи бывают плохи?» Или: «Времена стали плохи: блохи и те испускают неправильные вздохи». (Замечательно, что когда она была еще молоденькой девочкой, сестра ее, относившаяся всегда к батюшке, раз высказала ему свое огорчение по поводу того, что, как ни уговаривала она сестру поехать с нею к старцу, она никак не соглашается. Батюшка сказал: «Когда ее блоха укусит, тогда и она к нам приедет». Она слово „блоха“ приняла просто за насекомое кусающееся, но оказалось, что слово это имело иное значение. Она вышла замуж за Блохина, и, когда в их жизни начались неприятности, она и приехала к батюшке.)
Одному скитскому послушнику Максиму батюшка при каждом почти свидании повторял: «В Коломне на кладбище есть такого рода надпись: „Под камнем сим лежит Максим. Им бы жить да веселиться, а они изволили на тот свет переселиться“». Вскоре Максим внезапно скончался.
Маленькой девочке Марфе: «Марфа печется на солнце, а вырастет ― будет и других припекать».
Свою любовь к людям и заботливость о них о. Амвросий проявлял всеми возможными способами ― и материальною помощью, и духовным руководством. Приносимые ему вещи он раздавал через келейников нуждающимся монашествующим; присылаемые же деньги делил на три части, ― одну часть отсылал скитоначальнику на нужды скита и на помин благодетелей, другую часть определял на бедных и, наконец, третью, самую малую часть, отделял на лампадное масло и восковые свечи для отправления своих келейных бдений и других молитвословий. Милостыня всем ежедневно приходившим к нему бедным подавалась им также через келейников. В исключительных случаях подавал старец и сам. Раз как-то он поспешно выходит из хибарки в келлию и тут же, мимоходом, обращается к своему писарю: «Вот там пришла женщина с сиротами, ― мал мала меньше. Всех сирот человек пять, а есть нечего. Сама горько плачет и просит о помощи. А самый маленький ничего не говорит, а только смотрит мне в глаза, подняв ручки грабельками. Как же не дать ему!» Старец стал доставать деньги. Руки от волнения дрожат, слезы против воли просятся из глаз.
Ежегодно к великим праздникам Рождества Христова и Св. Пасхи рассылалось старцем по нескольку десятков денежных писем в разные места к не могущим явиться к нему за милостынею лично. Посылалось рубля по три, по пяти и более. К концу жизни старца число таких рассылавшихся к великим праздникам денежных писем возросло до двухсот. Бывали, хотя редко, случаи, когда о. Амвросий посылал одному лицу рублей по сто и более. Некоторые бедные монахини почти, можно сказать, содержались на его счет. Многим он помогал и целые семьи поддерживал материально при содействии относившихся к нему с доверием богатых людей.
Наконец, многолюдная Шамординская обитель, со множеством бедных, больных, сирот, калек и бесприютных, получала свое содержание от старца или ради него.
Любовь и сострадание старца к людям были таковы, что он не оставлял без внимания, участия и помощи самого, по-видимому, маловажного их горя, которое в глазах других людей казалось смешным и не заслуживающим никакого внимания. Однажды остановила его крестьянка, которая была нанята помещицей пасти индюшек. Индюшки у нее не жили, и барыня хотела ее рассчесть. «Батюшка, ― кричала в слезах баба, ― хоть ты помоги мне. Сил моих нет. Сама над ними не доедаю, пуще глаз берегу, а колеют они. Согнать меня барыня хочет. Пожалей, родимый!» Присутствовавшие тут смеялись над ее глупостью, зачем она с такими пустяками идет к старцу. А старец ласково расспросил ее, как она их кормит, и дал советы как их содержать иначе, благословил ее и простился. Тем же, которые смеялись над крестьянкой, он заметил, что в этих индюшках вся ее жизнь. Индюшки у бабы перестали колеть.
Когда Шамордино только что устраивалось и сестер было мало, у батюшки попросилась в новый монастырь одна пожилая, но здоровая женщина. Батюшка принял ее и отправил на Рудновский хутор ходить за скотом. С усердием принялась она за свое послушание и трудилась исправно, но затем, мало-помалу, стала тяготиться тем, что живет она не в монастыре, от церкви далеко и молиться некогда, все только о коровах да о свиньях думать надо. Уныние овладело ею настолько, что она стала роптать и на старца, говоря: „Я просилась у батюшки в монастырь, а он меня послал к свиньям“ ― и, наконец, решила уйти совсем куда-нибудь в другой монастырь, но ни старцу и никому об этом не сказала. В это время случилось, что батюшка приехал в Рудново, и следом за ним, по обыкновению, наехало много мирских, между которыми было несколько видных лиц. Батюшка принял всех на общее благословение, и приезжие стали просить старца принять их отдельно, но батюшка ответил: «Вы люди свободные, а я сюда приехал, чтобы заняться со здешними сестрами, которые постоянно трудятся и редко меня видят». С этими словами он проводил всех из своей келлии, а к себе позвал унывающую старушку-скотницу. «Дурень ― сказал ей ласково батюшка, ― что же ты скорбишь, что ты мне не нужна, и уходить собираешься; я всех приезжих оставил, а тебя принял. Ну, рассказывай мне, как поживают твои телята и поросята». Этих коротких, но согретых отеческой любовью слов было достаточно, чтобы всякая мысль не только об уходе, но и о каком бы то ни было недовольстве совершенно исчезла без следа. Не только в то время, но и впоследствии, когда уже и старца не стало, в минуты, когда ослабевало терпение, эти слова служили ей одушевлением и ободрением.
Один современный писатель, вообще не расположенный к монашеству но очень благоволящий к старцу Амвросию, сообщает следующие случаи любвеобильной попечительности старца.
«Дочь одного именитого купца, девушка образованная, но скромная, увлеченная одним молодым профессором, сделалась матерью.
Разъяренный купец выгнал ее из дому ни с чем, ― на все четыре стороны. Переправилась она в соседний городок, передала ребенка какой-то мещанке, обещаясь платить, а затем, как и все в этих губерниях, т. е. Калужской и соседних с нею, растерянные люди, направилась в Оптину пустынь к старцу Амвросию „за прощением и советом“. К посетителям, которых собирались большие толпы, старец выходил в четырехугольник, обнесенный жердями; пришедшие стояли около них, дожидаясь очереди, когда он каждого позовет, а старец ходил внутри ограды, то погруженный в задумчивость, то заговаривая с тем или другим, то вызывая к себе внутрь ограды. В эту толпу вмешалась и молодая женщина. Она готовилась к тяжелой, стыдливой исповеди. Каково же было ее недоумение и смущение, когда, минуя ближних, он позвал ее издали; и едва она к нему подошла и привычно поклонилась до земли, как он ласково и участливо спросил ее, где она оставила рожденного ею младенца. Она все рассказала в слезах. Тогда он ей указал немедленно вернуться назад, взять от женщины ребенка, вернуться в отцовский город, „а деньги на пропитание Бог пошлет“… Она так и поступила.
До сих пор я передаю слышанное, а остальное уже видел своими глазами.
Во втором классе гимназии учился высокий, худенький и необыкновенно оживленный мальчик; вечные шалости, но необыкновенно наивные, невинные, так что без его шалостей было бы и скучнее в классе. И все шалости были деликатными, тихими, скорее остроумными. Он был очень пуглив, впечатлителен, а вместе ― открыт. В нем не было вовсе того маленького нахальства и назойливости, без которых, к сожалению, почти не встречается русских детей в возрасте 13-ти лет. Ставлю я раз ему балл в журнальчике и вижу, что за предыдущую неделю „свидетельство в просмотре баллов“ подписано фамилией не его, а другою. „Отчего же ты родителям не дал подписать?“ ― спросил я машинально. ― „Это подпись мамы“. ― „Как мамы?“ И я указал на разность фамилий. У него выразилось в лице удивление: очевидно, этого никогда ему в голову не приходило. „Верно, твоя мама второй раз замужем и по второму мужу и носит эту (не сходную с фамилией мальчика) фамилию?“ ― „Нет, я верно знаю, что моя мама не второй раз замужем“. Тут только я стал догадываться, что в семейном положении ученика есть ненормальность. Выставив ему балл и посадив на место, я потом, пользуясь веселостью и открытостью ученика и, как часто имел привычку делать почти со всеми учениками, стал его расспрашивать, где же и как, и чем он с родителями живет. Все ответы его были, так сказать, удивляющи, а вместе составили продолжение приведенного мною выше рассказа, слышанного мною как раз незадолго до случая с этим мальчиком. „Мама моя рисует, только образа пишет и больше ничего; вам она образа не напишет, потому что на посторонних людей не делает, а как напишет, отвозит к батюшке“. ― „Какому?“ ― „Батюшке Амвросию, в Оптину пустынь“. ― „Как же она его знает?“ ― „Мы с ним давно знакомы. Он такой добрый, как никто“. ― „И ты его видел?“ ― „Меня-то он особенно и любит.
Мы в год раза два к нему бываем. И всякий раз он поведет к себе в келлию и ласкает, ласкает меня и всегда мне дает гостинцев. И веселый он, превеселый, постоянно шутит и смеется, мне же позволяет все делать у себя, и я у него как у себя в доме“. Между тем из других рассказов мне было известно, что о. Амвросий бывает серьезен, наставителен, а временами даже суров… Очевидно, здесь была связь исключительная. Старец спас своим советом молодую женщину, спас и мальчика; и возлюбил их особенною любовью, как свое творенье, усыновил их себе; а благодарная женщина вся отдалась именно благодарному религиозному чувству, выразившемуся в писании икон.
Как я расспросил и узнал, суровый отец ей выдавал немного денег на содержание, но в дом ее не впускал, и сам, и семья его сношений с нею не имели»[61]61
О том, с какою любовью старец относился к детям, рассказывают еще, что в Оптиной пустыни, в его время, по летам проживала иногда одна семья, в которой были маленькие дети. Чтобы дети не скучали, по приказанию старца был устроен для них маленький домик, где они могли играть. Сами дети так были расположены к старцу, что, рисуя свои картинки, отдавали их ему на сохранение. И старец заботливо берег их. Когда эти дети уже выросли и совершенно забыли о своих рисунках, старец однажды показал им их, спрашивая, что с ними делать? Так свято хранил он все порученное ему даже детьми.
[Закрыть] .
Одной овдовевшей женщине, оставшейся с дочерью и внучкой и вовсе без всяких средств, без пенсии и помощи, но имевшей дом, старец сказал: «Дом и думать не смей продавать». За дом можно было получить тысячи две и начать перебиваться; на первое бы время хватило. Но старец рассчитал не первое время, а именно далекое. Запрет его был равен закону. Жили три сироты в холодном и голодном доме; но помогли на первые месяцы родные, а затем нашелся жилец, стал «на хозяйский харч», и семья перебивалась десятый уже год, с трудом, но не впав в разорение и нищенство, которых бы без дома не избежать.
Еще случай: «Взрослый сын, уже учительствовавший в городской школе, пропадал от пьянства. Пьянство это было так неудержимо и вместе для всех несносно, что отец и вся родня давно не хотели ни видеть молодого человека, ни даже впускать его в чистый и благообразный дом. Только одна мать от него не отступалась. За выгоном из дома он уже ночевал на огороде, в бане, находили его пьяным на улице, и вообще сраму было много. Между тем в редкие трезвые минуты несчастный был разумен, приветливого со всеми обращения, застенчивый и скромный. Пить его приучили в юности худые товарищи по семинарии. Приходившая в отчаяние его мать возила его несколько раз к „батюшке Амвросию“, ― и вот ее-то, эту заботливейшую и неистощимую в терпении мать, он и стукал посохом по спине (как сказано, знак особого старческого благоволения, а иногда и особый вид строго-воспитательного воздействия); с пьянчужкою же обращался непрерывно ласково „и удостоивал слова“. Думали сына уже в солдаты сдать, что можно было и по кроткому его характеру, и потому, что пьянство было очевидной неисправимой болезнью. Но это запретил старец, а матери он указал неизменно беречь его, о нем же самом „предсказал дивную судьбу, что он священником станет возносить молитву перед Престолом Божиим“. Таковое предсказание даже расхолодило желание обращаться дальше к нему за советами: пивший молодой человек не был даже посвящен хотя бы в псаломщики, а проходил учительскую службу, главное же, был в таком безобразном виде. Но по-прежнему ходила за ним мать, а там женила; а там жена свезла пьяного мужа к какому-то лекарю… Дальше открылось после смерти отца диаконское место, он посвятился и, наконец, стал священником, а рассказывавшая этот случай мать жила у него в дому и распоряжалась всем обильным хозяйством и нянчила сыновей и дочь».
Под любящим и заботливым руководством о. Амвросия иногда коренным образом изменялось направление жизни людей, как это можно видеть из следующего рассказа монахини N. «Я поступила в монастырь по благословению батюшки Амвросия, а ранее мое устроение было совсем не монастырское, хотя я и получила воспитание и образование в духовном училище. Рядом с нашим училищем был женский монастырь. Мы часто посещали его, знакомились таким образом с жизнью монашеской, и она нам не нравилась, так что мы, сверстницы, давали слово никогда не поступать в монастырь. По окончании курса я поступила домашнею учительницею в светские дома и, живя так шесть лет, еще более втянулась в светскую жизнь.
О монастыре и помину не было. Но Промысл Божий, имиже весть судьбами, устраивает наше спасение. Один из моих братьев, священник, проживши два года с женою, овдовел, остался одиноким и просил меня приехать к нему. Я оставила свое учительство и поселилась у брата. Нужно сказать, что брат мой был духовного устроения и, еще будучи семинаристом, стремился в монастырь, но батюшка Амвросий, с которым он вел об этом переписку, велел ему сначала окончить курс учения. По окончании курса брат мой должен был помогать матери и поддерживать младших братьев и потому сначала сделался учителем, а потом, по желанию матери, и священником. Господь видел его духовное устроение и послал ему жену больную, которая скоро и умерла. Во время ее болезни брат через странника, к которому питал большое доверие, обращался к батюшке Амвросию, прося его помолиться о болящей, и получил такой ответ: „Пусть бдит, насаждает сад, чаще поливает, плодов будет много. Июль месяц будет для него скорбен“.
Действительно, в июле жена его умерла. И вот собрались мы к нему: я, сестра и мать. И задумал он кого-либо из нас устроить на свое место, а за решением кого ― отправились мы с матерью вдвоем в Оптину, к батюшке Амвросию, который на общем благословении, ударив меня по голове, сказал: „А в монастырь не хочешь?“
Я смутилась и не нашлась, что ответить. Он взял мать, беседовал с нею и велел через год опять явиться к нему; ни той, ни другой сестре не благословил выходить замуж, а о младшей сказал даже, что она больная, куда ей замуж, хотя не видел ее ни разу. Пустынная жизнь отшельников и пустынное пение произвели на меня глубокое впечатление, а проницательный взор старца, его горячая отеческая любовь ко всем скорбящим и страждущим пересоздали меня совсем, и я стала помышлять о монастыре, оставила наряды, увеселения, выезды, пищу употребляла только молочную; так провела год и снова явилась к старцу. Этот раз беседовала с ним, исповедовалась и получила благословение поступать в монастырь. Еще через год я совсем приехала, хотя и трудно было преодолеть все препятствия. Проживя год в монастыре, получаю известие, что брат заболел горловою чахоткою, и что московские доктора признали его безнадежным. Я приехала с этою скорбью к батюшке, а он сказал: „Ему надо в монастырь, а мать держит; поезжай, скажи матери, что ей легче ― чтобы он умер или чтобы пошел в монастырь?“ Приехав домой, я передала эти слова матери. Мать заплакала и сказала: „Бог благословит! Пусть едет!“ Наутро началась распродажа имущества. Дом батюшка благословил забить, а покупателей не дожидаться.
