Текст книги "Амулет (Потревоженное проклятие)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Борис сунул окурок под струйку воды, вечно текущей из неисправного крана над раковиной, кинул мокрый фильтр в мусорное ведро:

– Серега, я спать!.. Завтра, вернее уже сегодня, вечерком поеду домой. Хватит, навоевались…

Борис ушел, я услышал скрип пружин и спустя минуту – его похрапывание. Мне спать не хотелось. Только что на моих глазах убили человека. Хорошего, наверняка, человека, у которого был дом, жена, дети, внуки, все они любили его, наверняка и сейчас жена не спит, волнуется, ждет… Она еще не знает, что ее муж, Алексей Алексеевич Леднев, убит на грязном пустыре в одном из спальных районов Москвы своим учеником, и его окровавленное тело трясется в гэбэшном микроавтобусе, наверняка будет сдано в какой-нибудь ведомственный морг… Тьфу, черт, ахинея какая лезет в голову! Эх, выпить бы и забыться. Надо будет спонталычить Витьку, давануть пузырек. Сейчас еще рано, сколько там?.. Пять сорок две. Покурить, что ли? Две сигареты осталось. Откуда этот майор знает Паганеля? Интересно, меня или Бориса будут вызывать на допрос? Или обоих…

Мое личное ближайшие будущее вообще беспросветно – ну, обещал Виталик устроить на работу, ну и что? Не от него одного там все зависит… От Николенькиных денег осталось тысяч триста в рублях, если экономить, можно месяц продержаться. Хорошая дочка у Паганеля, только имя подкачало – не люблю Зой, Зин, Оксан – что-то хищное, с клювом и когтями… Когти, синие птичьи лапы в ведре. Здорово мы вмочили этим бомжам. Одежду надо почистить. Часов в десять пойду к Витьке, купим с ним вина, крепленку какую-нибудь, бутылок пять! Помянем Николеньку, Алексея Алексеевича… Как он его – из трости лезвием, прямо в горло! А ведь мог и в меня… Уроды, поперлись ловить, не знали, с кем связались… Вечер, холодно что-то к вечеру… Дует…

Я рывком проснулся и обнаружил, что сижу за столом, уронив голову на столешницу, под потолком горит лампочка, а из-под одеяла на окне пробивается дневной свет.

«Черт! Сколько же я проспал?», – я глянул на часы. Ого! Одиннадцатый час! Я встал, заглянул в комнату – Борис спал богатырским сном, разметавшись по кровати. Неожиданно задребезжал телефон.

Звонил Паганель. Узнав, что мы тут, сказал, что через час будет, и повесил трубку.

Я растолкал Бориса, мы попили пустой чай – хлеб и молоко, купленные мною несколько дней назад, испортились и в пищу не годились.

Паганель приехал почти в половине двенадцатого. Выглядел он не важно смерть Леднева и последующие события здорово выбили всегда бодрого искателя из колеи.

Он сгорбился, навис над столом, вяло отхлебнул чаю и лишенным интонаций, каким-то бесцветным голосом начал рассказывать о произошедшем сегодняшним утром.

Алексея Алексеевича отвезли в Лефортовский морг, оповестили семью. Дежурный врач дал заключение о смерти, милиция зафиксировала заявление Паганеля. Затем поехали на Лубянку…

Майор Слепцов занимался Судаковым уже несколько лет. Дважды опергруппы практически настигали преступника, за которым числилось множество громких дел, но всякий раз Судаков ускользал. Наконец агенту Слепцова удалось под видом перекупщика ценностей, представляющего интересы крупных иностранных коллекционеров, познакомиться с Судаковым, войти к нему в доверие и договориться о сделке – Судаков собирался продать что-то необычное и очень дорогое, видимо, наш амулет. Сегодня в двенадцать дня должна была состояться встреча, во время которой Слепцов планировал взять Судакова с поличным. Наше вмешательство наверняка спугнуло «мистера Рыбу», и в ФСБ практически не надеются на то, что Судаков на встречу придет. На всякий случай к нему на снимаемую квартиру отправлена засада. Паганель рассказал Слепцову о тайнике – оказалось, что гэбэшники прекрасно знают и о нем, и о наших приключениях в овраге – за тайником велось скрытое наблюдение…

– Вот козлы! – не вытерпел Борис: – Нас там чуть не замочили, а они «вели наблюдение»!

Но самая главная новость – к семи часам в кабинет Слепцова, где уже сидел Паганель, привезли практически всех влиятельных «поисковиков», и майор в ультимативной форме предложил «Поиску» прекратить свое существование добровольно в обмен на его, Слепцова, обещание забыть о всех членах группы и их не вполне законной деятельности – ведь все предметы материальной культуры, представляющие художественную и историческую ценность, найденные на территории России, подлежат сдаче государству… Тут же некоторым искателям была предложена работа в качестве экспертов в отделе Слепцова. Что интересно – не согласился ни один!

– Мы слишком мешали Слепцовскому отделу работать! – пояснил разгон «Поиска» Паганель, невесело усмехнувшись: – Так что, Борис, теперь мы безработные…

Помолчали. Мне было как-то не ловко – в душе я почему-то чувствовал себя виновным во всем случившемся. Похоже, и Борис, и Паганель испытывали те же чувства…

Прошло полчаса. Паганель уехал, пообещав держать нас в курсе – Слепцов должен был сообщить ему, что и как с Судаковым.

Мы с Борисом сходили в магазин, поели, и несколько воспряли духом жизнь продолжалась, не смотря ни на что. Наконец, уже в третьем часу, раздался телефонный звонок. Я снял трубку:

– Алло! Сергей? Это Максим Кузьмич! Звонил Слепцов: Судаков на встречу не явился, зато приехал к себе на квартиру. Но радоваться рано – взять его не удалось, и мало того, он умудрился уйти от погони, сбил ФСБ со следа и бежал из Москвы на машине своей сожительницы, кстати, известной журналистки. Машину нашли брошенной на дороге возле станции Силикатной, недалеко от Подольска. Конечно, эти «скорохваты» объявили тревогу, передали всем постам, но поздно… В общем он ушел! Слепцов уверен, что Судаков вообще уедет за границу через Белоруссию или Украину.

Звонила Надежда Михайловна – Профессор уже в Москве, пришел в себя, но вот с головой плохо – частичная амнезия… Собираюсь к нему в больницу. Вот, вкратце, и все новости…

Я спросил:

– Максим Кузьмич! А нам-то теперь что делать? Вдруг этот Судаков все же вернется?

– Не уверен… Да, забыл вам сказать, и передайте Борису – я послезавтра вечером, после похорон Алексея Алексеевича, улетаю в Германию, на конференцию по греческой керамике…

Мы обменялись еще несколькими малозначимыми фразами и попрощались. У меня остался какой-то неприятный осадок от всего этого разговора, который прямолинейный Борис озвучил весьма точно. Он выслушал меня, ухмыльнулся и сказал:

– Затряслись поджилки у интеллигенции! Для хохмы обзвонить сейчас всех наших – все куда-нибудь собрались, или уже уехали… Всегда не любил этих интеллектуалов в седьмом поколении – о высоких материях поговорить все мастера, а в морду дать какому-нибудь подонку – кишка тонка!

Я осторожно возразил:

– Но ведь Паганель вроде не такой – он же с нами…

– «Он же, он же…»! – передразнил меня Борис и скривился: – Ты квартиру у него видел? Ты думаешь, он из высоких побуждений с тобой по оврагам лазил? Амулет его интересовал, амулет и больше ничего! Паганель крутой археолог, тут и разговору нет. Но в общем-то он у нас в основном был «менеджер по сбыту», так сказать… Он последние два года и в поле-то ездить перестал, все больше по заграницам мотается…

Я посмотрел на распалившегося искателя и спросил:

– А ты?

– Что я?

– Ты со мной в овраг зачем полез?

– Зачем, зачем… – Борис встал и подошел к окну: – Затем, что хотел в глаза посмотреть этой гниде, которая из-за побрякушки Николеньку на тот свет отправила… Посмотреть этой твари в глаза, а потом вырвать их! Нет, я не сразу так разозлился, сперва просто не верил, что это все связано острога, Судаков, амулет… А как все прояснилось, так захотелось свернуть его рыбью башку! Да что теперь говорить…

Борис махнул рукой, закурил, и посмотрел на меня:

– Ты лучше скажи, что делать дальше собираешься? Я так понимаю, ни работы, ни денег, ни семьи у тебя. Спится не боишься?

Я кивнул:

– Боюсь… А что делать? Идти в палатку водкой торговать? Так там я сопьюсь еще быстрее. По моей специальности работы у нас в стране не будет еще лет десять…

– А ты чем вообще занимался?

– Проектирование радиотехники…

Борис неожиданно улыбнулся:

– Ну? Магнитофоны с телевизорами?

Я молча кивнул, мол, и этим занимались. Искатель задумчиво пожевал спичку, перебрасывая ее из одного уголка рта в другой:

– Да-а… Теперь-то этого добра импортного столько, что не десять лет пятьдесят у тебя работы не будет! Не позавидуешь!

Я улыбнулся:

– А ты сам-то… Себя пожалей – у тебя работы вроде тоже нет?

Он беспечно махнул рукой:

– Я не пропаду – у нас в городке два комбината – деревообрабатывающий и кожевенный. И там, и сям знакомых до черта, помогут, устроят… Да и «Поиск», я думаю, не так просто разогнать – мы еще повоюем! Это ладно… Серега! Ты вот что, приезжай ко мне в гости, на выходные – у нас рыбалка знаешь какая! Лес, речка! Фигня, что осень, потеплее оденемся, шашлычок организуем… Посидим, помозгуем, может, что-нибудь вместе придумаем. Приедешь?

Я снова кивнул. Помолчали. Борис глянул на часы и засобирался на электричку – следующая была аж через три часа, после пересменки.

Мы попрощались в дверях, пообещали друг другу приехать, навестить, и Борис ушел. Я закрыл за ним дверь, вернулся в комнату. За окном шел снег крупные белые хлопья медленно падали на мокрую землю и тут же таяли… Я вдруг почувствовал, что какой-то важный период в моей жизни закончился, что-то изменилось, словно я ступеньку перешагнул…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Неисповедимы пути твои, Господи!..»

Без комментариев

Еще раз я увиделся с искателями на похоронах Леднева. Конечно, я мог бы и не ходить туда, но то, что, видимо, и зовется совестью, заставило меня позвонить Паганелю и узнать точную дату и время.

Проводить Алексея Алексеевича в последний путь пришло множество народа, старый археолого оставил о себе хорошую память в этом мире. Я стоял не далеко от свежевырытой могилы, под стылым октябрьским дождиком, вокруг стояли другие люди, я их не знал, и в то же время мы были здесь по одной и той же трагической надобности – и это объединяло нас. На меня вдруг накатили воспоминания – маленькое кладбище нашего городка, такая же глинистая яма, вокруг – человек десять, в том числе и я. Николенькина мама целует холодный цинк запаянного гроба, отворачивается, машет рукой. Мы, пятеро одноклассников, все, кого удалось собрать, на веревках опускаем тяжеленный гроб в яму. Гулко стучит земля по металлу…

От видений недавнего прошлого меня отвлек тот же ужасный звук глухой, рассыпающийся стук земли о крышку гроба. Все, нет человека…

Домой я приехал ближе к вечеру, сразу завернул к Витьке, мы сбегали «на точку», взяли четыре «огнетушителя» крепленой «Изабеллы» и уже через полчаса все стало в порядке. Сидели в комнате, куда перенесли стол по причине разбитости кухонного окна, и разговаривали «за жись».

– Серега! Ты вот ученый! Ну, с образованием, в натуре! – Витька все пытался на своем примере доказать мне, что учение ни к чему хорошему не приводит, а так, только время тратит и голову засоряет: – А я простой советский рабочий, работяга! И сидим мы с тобой за одним столом, и пьем одну дрянь, и даже стаканы у нас одинаковые!

Я медленно отходил от той внутренней напряженности, которая охватила меня на кладбище, Витьку слушал в полуха, и жалел, что у меня нет телевизора – почему-то до смерти захотелось посмотреть телевизор!

Мы выпивали не торопясь, обстоятельно, закусывая колбасой и помидорами, курили, и Витька между тем продолжал свои рассуждения и добрался лично до меня:

– Вот ты сколько лет уже у нас во дворе живешь? Семь! Видал, блин, почти что как я! А пацанов со двора никого не знаешь! Ты же за братву держаться должен! Не, ну че ты лыбишся, Серега?! Я, в натуре, тебе говорю ты пацан правильный, хотя и с образованием. От своих нельзя отрываться, своя братва всегда поможет, понял?

Я вспомнил «свою братву» – они обычно с утра ошивались у магазина на углу, человек пять сильно помятых «вечных мальчиков», одетых в вещи конца семидесятых и неизменные трико с оттянутыми коленками. Мне опять стало смешно, но тут я попал – Витька рассказывал какой-то похабный анекдот, и я засмеялся вовремя.

После третьей бутылки окружающие предметы утратили четкость, в голове зазвенело, и Витька заявил, что «хорошо сидим, но скучно». Он сбегал к себе и приволок раздолбанный кассетник, из динамика захрипел Шафутиныч, проникновенно поведав нам про митяевскую соседку с ненаточенными ножами. Витька кому-то звонил по телефону, и спустя минут пять в дверь позвонили пришел какой-то Толясик, принес еще вина, мы снова выпили, потом еще и еще…

Я еще пару раз выныривал из алкогольного омута, с кем-то знакомился, пил на брудершафт с какой-то накрашенной блондинкой, плясал, хватаясь за мебель. Еще помню – в комнате полно народу, ревет музыка, на столе, сшибая каблуками бутылки, стаканы и консервные банки, скачет здоровенная грудастая деваха с задранной юбкой, машет жирными ногами в черных прозрачных чулках с затяжками и орет: «От Москвы и до Находки «Омса» – лучшие колготки!». И все – туман…

…Пробуждение напоминало умирание. Жутко болела голова, тошнило, во рту ощущался привкус какой-то дряни – наверное, такой вкус у куриного помета… Ох, мамочка моя! Что ж так плохо-то!..

Я медленно разлепил тяжеленные веки – лучше бы я этого не делала! В комнате был жуткий бардак. Стол стоял криво, заставленный банками, тарелками, заваленный окурками, залитый всякой дурнопахнущей жидкостью. Повсюду стояли, лежали, рассыпались кучками битого стекла пустые бутылки, просто чудовищное количество пустых бутылок! Чего тут только не было! Вино, водка, пиво, даже шампанское! В довершении всего этого разгрома на противоположной стене, прямо на обоях я увидел размашистую надпись чем-то красным, скорее всего губной помадой, но может быть и томатным соусом: «Серега плюс Надек равняется трах-трах-тарх!!!».

Пришлось снова закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого разгрома. И вдруг откуда-то всплыло недавние воспоминание: Борис достает из бокса амулет, покачивается серебряный кружок на цепочки, бегут по кругу фигурки людей, животных, изгибает веки бирюзовый глаз. Но теперь мне кажется, что нет злости в его взоре – он лукаво щурится, словно говорит: «Что, человек, плохо? А будет еще хуже!».

Я с великим трудом сел на кровати, помотал головой, отгоняя видение, и обнаружил, что практически голый. Но самое ужасное – рядом со мной, бесстыдно раскинувшись, чуть прикрытая простыней, сладко похрапывала какая-то женщина со смазанным пухлогубым ртом и огромными, дряблыми грудями!

Минуту я просидел, как буддийский божок, тупо таращась на мою сокоешницу, наконец в голову пришли более-менее здравые мысли, я осторожно встал, нашел одежду, сходил в туалет, но унитаз оказался здорово загажен, и его вид настолько возмутил мой похмельный организм, что меня вывернуло. Потом, правда, стало легче, я умылся, даже почистил зубы, поглядел на себя в мутное зеркало – и не узнал! Весь в пластырях, опухший, обвисший… Как будь-то про меня сказано:

 
«Шире карты Мордовии в зеркале рожа,
Глаз не видна, сплошная опухшая кожа.
Это кто? Это я? Я вот этот бульдог?
Ой, что было вчера! Но я вспомнить не смог…»
 

Я пошел на кухню ставить чайник – и тут проснулась «царевна Будур».

Видимо, подругой она была опытной – когда я услышал шум в комнате и вошел, моя нечаянная гостья, абсолютно голая, сидела на корточках на полу и сливала в грязный стакан из уцелевших бутылок остатки вина, водки и пива. Мутной жидкости набралось практически полстакана. Женщина равнодушно глянула на меня пустыми, как у куклы, белесыми глазами и одним протяжным глотком выпило содержимое стакана. Меня снова замутило…

С трудом втолковав захмелевшей диве, что продолжения банкета не будет, я кое-как заставил ее одеться и проводил до дверей. Честно говоря, меня мучил один вопрос – было у нас что-нибудь или нет, но спросить я постеснялся, а по другому определить не мог – я абсолютно, катастрофически ничего не помнил!

В дверях моя визави обернулась и потянулась поцеловать меня мокрым ртом. От нее пахнуло таким перегарищем, что я довольно грубо оттолкнул женщину. Она уничижительно посмотрела на меня, усмехнулась: «Козел! Импотентная рожа!», плюнула на пол и пошла вниз по лестнице, виляя бедрами и спотыкаясь на каждой ступеньке. Ее фраза, как не странно, меня утешила, я закрыл дверь и пошел наводить порядок…

Я еще не успел собрать всех бутылок, как в дверь позвонили. Сильно подозревая, что это вернулась мадам, забывшая что-то из своего гардероба (причем я сразу увидел, что – на разосланной кровати валялись голубенькие трусы пятьдесят шестого размера!), я поплелся в прихожую.

Но это была не она! На пороге, возвышаясь во весь свой могучий рост, бугрясь мышцами, обтянутыми камуфляжем, стоял Виталик, Катькин «двоюродный кузен». Был Виталик свеж, подтянут и весел. В руках его блямкала чем-то стеклянным спортивная сумка, а на красном чистовыбритом лице застыла улыбка:

– Привет, родственничек! Бухаешь? – голос Виталика, очень тонкий, как у ребенка, совершенно не подходил к его бравой внешности «качака». Я застенчиво улыбнулся:

– С чего ты взял? Так, посидели вчера маленько…

– Ни хрена себе маленько! – Виталик прошел в комнату, окинул ее орлиным взором, посмотрел на меня: – Пропадаешь?

Я молча кивнул – с утра пораньше, а было всего девять, картина моего морального падения столь меня напугала, что в голове уже созрел план сходить, закодироваться.

Виталик между тем уселся на разосланную кровать, подстелил под задницу покрывало, еще раз оглядел стол и спросил:

– Врачебная помощь требуется?

– В смысле? – не понял я.

– В смысле лечения головки! – и Виталик извлек из своей сумки две бутылки «Жигулевского»!

– Ух ты! Спаситель! Айболит! Виталик, ты просто гений, Чип и Дейл, един в одном лице! А как ты догадался? – я засуетился, выискивая на столе более-менее чистые стаканы.

– Да ты что, совсем? Что, ничего не помнишь? Как мы вчера по телефону разговаривали? Как ты мне какую-то хреновину нес – про амулеты, археологов, ФСБ? Ни-че-го?

Я отрицательно помотал головой. Я действительно не помнил нашего вчерашнего телефонного разговора, если на то пошло, я вообще ничего не помнил!

Виталик улыбнулся:

– Ладно, понято… На, держи, лечись! – и швырнул мне бутылку пива. Все, что я смог сделать – это увернуться. Кто же заставляет человека с похмелья ловить такие вещи! Бутылка, блеснув зеленым боком, врезалась в стену и гулко разлетелась, зашипев вспеневшимся пивом! Я вскрикнул.

– Ну ты, чувак, совсем! – покачал головой Виталик, достал из сумки еще бутылку и бережно передал в мои протянутые руки. Я черенком вилки кое-как отковырял пробку, и присосался к горлышку, забыв про стакан. В горле забулькало, пиво шибануло в нос, но я не отрываясь, пил и пил, чувствуя, как мой организм буквально наполняется жизнью.

Виталик с усмешкой ловко вскрыл свою бутылку обручальным кольцом, глотнул пару раз, и решительно объявил:

– Значит так! Повторяю свои вчерашние слова: я договорился с шефом, в четверг тебе надо будет приехать к нам в главный офис, на собеседование, в десять тридцать. Вот адрес. Постарайся выглядеть солидно, захвати всякие бумажки – диплом там, грамоты какие-нибудь спортивные… Если понравишься, считай, тебя взяли. Сначала будешь работать на автостоянке, типа испытательного срока, сутки через двое, тристо баксов в месяц. Устраивает?

Я кивнул, не отрываясь от бутылки.

– Ну тогда все! Больше сегодня не пей, лучше поспи, а то рожа у тебя… Да, все пластыри свои поотлепи – шеф этого не любит! Так и иди с побитой рожей – синяки украшают мужчину! Ну все, я поскакал, пока!

Виталик ушел. Я, окрыленный перспективой получения работы, а больше всего, наверное, выпитым пивом, с утроенной силой взялся за уборку.

Провозился я почти час. Когда, наконец, квартира приобрела более-менее божеский вид, в дверь снова позвонили.

Пришел Витька. Он не ночевал дома – его утащила к себе та самая блондинка, с которой я пил на брудершафт. Выглядел мой сосед помято, но бодро – успел похмелиться, и теперь пришел похмелять меня. Великих трудов мне стоило отказаться от заманчивого предложения: «Серега! Всего по пятьдесят грамм, здоровья, в натуре, ради!» и спровадить Витьку домой, спать.

В холодильнике я неожиданно обнаружил две пачки «Бирюлевских» пельменей, поел, принял душ и почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы поспать.

Около восьми вечера меня разбудил дверной звонок. Я, взлохмаченный и помятый со сна, открыл дверь. На пороге стоял высокий, широкоплечий чернявый парень в джинсовой куртке на меху. Круглые, совиные глаза его некоторое время блуждали по моему лицу, словно оценивая, наконец, он нетрезвым голосом сипло сказал:

– Братан, водички попить не будет?

Сбитый с толку, до конца не проснувшийся, я машинально кивнул, прошел на кухню, налил в чайную чашку воды из остывшего чайника, и вернулся к двери.

Мой визитер стоял, покачиваясь, уже в прихожей. Он принял чашку, глотнул, и спросил, плохо выговаривая слова:

– Один живешь?

– А что? – я уже тысячу раз пожалел, что связался с этим «фанфуриком», недоброе предчувствие овладело моей душой, да и держался гость странно, явно не вода привела его в мой дом.

– Тебя ведь Серега зовут? Мне про тебя Гоша говорил! – парень держал теперь чашку чуть на отлете, криво, и вода проливалась на пол.

– Ты пей, раз просил! – сказал я, и почему-то испугался.

– Мы тут, у тебя, забухаем с пацанами! – не обращая внимания на мои слова, не то спросил, не то объявил мне парень, сунул мне чашку, и сделал движение, намереваясь снять куртку.

– Нет! У меня вы пить не будете! – решительно сказал я, поставил чашку на тумбочку, и твердо сказал: – Все, уходи, у меня не блат-хата! Пока!

– Ты че, козел? – с обидой спросил парень, наливаясь пьяным бешенством: – Да кто тебя, волка тряпочного, спрашивать будет? Да я тебе…

Он приоткрыл дверь и крикнул в тьму подъезда:

– Братва, заходи, мы тут сення бухаем!

– Ты что, охренел? – крикнул я, бросаясь к нему: – Пошел ты…

Он резко обернулся и не сильно, коряво размахнувшись, засветил мне кулаком в правый глаз:

– Сучок! Да я таких, как ты…

Бам! Я отмахнулся, врезав парню в челюсть, но удар пришелся всколзь, и он устоял на ногах.

«Сейчас сюда вломиться братва, а завтра в «Дорожном патруле» появиться сообщение: «В своей квартире, на такой-то улице обнаружен труп молодого мужчины с признаками насильственной смерти. Тело погибшего изуродовано до неузнаваемости, в квартире следы погрома…», ну и так далее…».

Все это пронеслось в моей голове меньше чем за одну секунду, во время которой из подъезда в открытую дверь заходил второй из незваных гостей.

«Их много!», – в панике подумал я, бросился в комнату, сунул руку под матрас, нашарил рукоять и вытащил наружу нож, который купил года два назад специально для таких вот случаев.

Нож мой, изготовленный народными умельцами одного из московских заводов из раскованной клапанной стали, с ручкой из оленьего рога, широким блестящим лезвием, «акулим зубом» на обухе, и глубокой канавкой кровостока, выглядел очень и очень даже устрашающе. От знакомых я знал, что такие ножи милицией почитаются за холодное оружие, и за их хранение дают год, поэтому и прятал тесак от посторонних взглядов.

Я решительно сжал пальцами костяную рукоять, и двинулся к двери, но тут мне на встречу из прихожей шагнул второй «братвец» – белобрысый, в кожаной куртке, с какими-то свинячьими глазками на пухлом лице.

Увидев у меня нож, он побледнел, поднял в испуге руки, словно отталкивая:

– Братан, все! Не надо, только не убивай ни кого! Мы уходим! Все нормально!

– Порежу! – истошно заорал я, размахивая длинным, широким, сверкающим ножом, как мечом. Белобрысый в ужасе шарахнулся в прихожую, я было сунулся за ним, но тут из кухни появился чернявый, с горящими злобой глазами, и с табуреткой в руке.

– Убью! – он замахнулся и швырнул табуретку, целясь мне в голову. Я успел нырнуть обратно, в комнату, и меня не задело. Табуретка с грохотом ударилась о притолоку, посыпалась штукатурка.

«Их всего двое!», – понял я, повеселел, и выставив нож перед собой, шагнул в прихожую:

– Убирайтесь, суки! Порежу!

– Да че ты, гнида! – чернявый, пьяно куражась, двинулся на меня, но второй парень, более трезвый, перехватил его:

– Куда ты, дурак! Он же тебя…

И мне:

– Братан, извини! Мы уходим, все нормально!

– Ни хрена себе – нормально! – присвистнул я, опуская нож.

– Ты, сука, убери нож, и я тебя сделаю! – заорал чернявый, забился в руках своего друга, намереваясь вырваться.

– Я у себя дома! – сказал я ему в ответ: – Хочу, нож возьму, хочу топор!

При упоминании топора белобрысый опять побледнел, и потащил чернявого из квартиры, не переставая извиняться. Захлопнулась дверь, и я остался один.

Поставив табуретку посредине прихожей на ножки, я сел на нее и закурил. Меня трясло – нервы, расшатанные алкоголем, плохо вынесли визит «братвы».

А из подъезда тем временем слышались удаляющиеся вопли чернявого:

– Да я его сделаю, козла! Он, ссыкун, всю жизнь работать на аптеку будет! С ножом вылез! Тьфу!

И примирительный басок белобрысого:

– Да ладно, Колян! Он же прав – он у себя дома! Он же нас не звал! Это Гоша, козел, натрендел: «Там все бухают! Там всегда шалман!»

Голоса удалялись. Я посмотрел на нож, все еще зажатый в моей руке, и с обреченностью осужденного на казнь подумал: «С тех пор, как началась вся эта заваруха с амулетом, мое существование превратилось в какой-то нескончаемый боевик! Как хорошо было раньше! Размеренная, спокойная жизнь! Работа, дом, телевизор. Жена, друзья, уют и порядок. Субботние поездки в гости, рыбалка на Клязьме, пикники на природе. Футбол, кино… Куда все ушло? Словно и не было ничего! Проклятый амулет!».

Вдруг то, что называется «внутренним голосом», сказало мне: «Все началось гораздо раньше! Не обманывай себя! Вспомни, как ты жил еще год назад? Тебя, как комнатное растение в горшке, поливали, удобряли, давали тебе свет… Все в мире подчинено закону равновесия! Если где-то что-то убыло, значит где-то что-то прибыло! Сейчас ты расплачиваешься за растительное существование последних пяти лет! И Катя покинула тебя по этому же!».

Невеселые мысли давили на меня, спать расхотелось, нервная дрожь унялась. Я спрятал нож на прежнее место, подмел мусор в прихожей, прислушался к звукам в подъезде – не захотели ли мои визитеры вернуться?

Все было тихо. Плюхнувшись в комнате на кровать, и опять пожалев об отсутствии телевизора, я выудил из-под кровати чемодан с книгами, которые Катерина оставила, заявив, что: «Они слишком обтрепанные!», порылся и неожиданно наткнулся на тонкую брошюру «Как выжить в этом мире?», написанную неким Юрьевым.

Следующие два часа я читал эту на удивление увлекательную книжку, содержащую массу советов на все случаи жизни – от рекомендаций, как укрыться от дождя в чистом поле, до наставлений, как себя вести в случае нападения насильника.

В одиннадцатом часу зазвонил телефон. Я снял трубку и буркнул:

– Да! – ожидая услышать Витьку или еще кого-нибудь из вчерашней гоп-компании. Но я ошибся – в трубке секунду помолчали, а затем приятный женский голос осторожно произнес:

– Алло! Будьте добры Сергея!

– Он у телефона! – уже полюбезнее ответил я, заинтригованный.

– Ой, Сережа, здравствуйте! Это Зоя, дочь Максима Кузьмича! Сережа! Я понимаю, что уже поздно, но у нас тут… В общем, папа уехал в Германию, а полчаса назад в дверь стали ломиться какие-то типы! Я спрашиваю: «Кто там?», а они не отвечают! И опять стучат! Потом ушли, а потом опять пришли и снова стучат! Мне страшно, Сережа! Я не знаю, что мне делать, нашла у папы в кабинете на столе ваш телефон и позвонила… Может быть, милицию вызвать? Ой, опять стучат!

– Зоинька, не волнуйтесь! – я лихорадочно соображал, что бы посоветовать напуганой девушке: – Это какая-нибудь шпана, хулиганы малолетние! Если станут ломать дверь, вызывайте милицию! А так – ждите меня, я сейчас приеду!

Решение созрело у меня само собой – не бросать же человека в беде! Конечно, где-то глубоко в душе я очень хотел повидаться с Зоей, и упускать такой шанс было глупо!

Мы попрощались, я, как ураган, пронесся по квартире, оделся, побрызгался одеколоном в ванне, захватил в карман тяжелый медный пестик от давным-давно расколовшейся ступки – так, на всякий случай, у дверей, достав ключи, подмигнул косоглазому японскому богу, покачивающемуся на цепочке, и вышел из квартиры.

Спустя сорок минут я осторожно вошел в подъезд дома на Бережковской набережной, и прислушался. В темной лифтовой шахте слышались какие-то отдаленные шумы, крики, грохот. Я секунду помедлил, сжал пестик в кармане пальто и решительно зашагал вверх по лестнице…

На площадке перед дверью Паганелевой квартиры горел самый настоящий костер! Человек шесть полупьяных подростков и одна хихикающая девица с зелеными волосами жгли газеты. Тут же стояла початая бутылка «Абсолюта», валялись пласмассовые стаканчики, окурки, мусор. Вся компания, гогоча и толкаясь, из балончиков с краской разрисовывала дверь Паганелевой квартиры разными немудреными картинками, какие обычно рисуют на заборах. Меня увлеченные граффити подонки не заметили.

– Эй! – негромко сказал я, набравшись смелости – все же нет ничего опаснее пьяных подростков: – Что, делать нечего?

Они разом обернулись, продолжая хихикать, и один, самый наглый, спросил:

– Это что за хер? Ты че, козел, в репу захотел?

Я надеялся, что молодежь испугается одного моего вида – взрослый мужик, не хиляк, застал их за таким безобразием… Но они и не думали пугаться! Наоборот, сгрудившись вокруг своего вожака, эти довольно громоздские «детишки» уверенно двинулись на меня, стоявшего у самого края лестницы. И тут я вспомнил только что прочитанного Юрьева: «Если вы подверглись нападению подростков, прежде всего отбросте всякую жалость! Забудьте, что перед вами дети, старайтесь действовать жестко, даже жестоко – ваша мягкость может стоить вам жизни! Первым делом попытайтесь «выключить» вожака – обычно на нем замыкается вся инициатива нападающих…»

Они с криком бросились на меня, навалились, пытаясь сбить с ног, но я действовал быстро и четко. Пестиком врезал кому-то по голове, ударил вожака ногой в пах, левой рукой сгреб сразу двоих и швырнул их вниз по лестнице!

На этом, собственно, вся потасовка и закончилось. Скрюченный главарь тихонько скулил на полу, рядом сидел и держался за голову еще один парень, разбросав ноги в грубых армейских ботинках. Двое внизу с кряхтением поднимались со ступенек, а крашенная девица и щуплый прыщавый белобрысый пацан пятились от меня в угол.

– Ну что, шакалье? А теперь пошли вон отсюда! – я безжалостно, за шкирку поволок, вожака к лестнице, отвесив ему на прощание хорошего пинка: