Текст книги "Амулет (Потревоженное проклятие)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«…В черной чернильнице черные чернила черным черны…»

По-моему, скороговорка

Я не заметил, как задремал, привалившись спиной к холодной двери. Мне снилось, как в стенах моей тюрьмы, в полной темноте и тишине открываются провалы нор и логовищ, и оттуда начинают выползать черные, поблескивающие зелеными холодными глазами, кольчатые твари, волочащие свои раздутые, жирные животы по осклизлой, мокрой земле. Они подбираются ко мне, зловеще шипя, не мигая смотрят на меня, перебирая короткими, когтистыми лапами, и я словно слышу их алчные, черные мысли. Они чуют меня, я для них – добыча, законная, обреченная жертва, оставленная тут им на сьедение. Твари, которым на человеческом языке даже нет названия, ползут, открывая широкие пасти, усеянные острыми, словно иглы, зубами. Ими движет голод, и у них одно только желание – разтерзать, заглотить, и переваривать теплую плоть, ворочая измазанными в дымящейся крови тупыми, чешуйчатыми мордами…

Вот самая большая гадина подползает к моей руке, вот ее пасть открывается, чтобы сомкнуться на моем пальце!

И в ту же секунду резкая, режущая боль пронзила мою руку! Я закричал, вскочил, дрожащей рукой нашарил в кармане зажигалку и зажег ее. Свет больно резанул по глазам, привыкшим к темноте, я на секунду словно ослеп, но все же успел заметить серые, хищные тени, метнувшиеся к стене! Крысы! Большие, жирные крысы!

Я поднял зажигалку повыше, отошел от двери. Крысы мгновенно скрылись в узких, темных щелях между стеной и полом, только один, здоровенный, сантиметров тридцать в длину, крыс замер у норы, злобно глядя на меня красными, острыми глазками.

– Пошел отсюда! – рявкнул я, шагнув к нему, и топая ногой – и тут же сам присел от неожиданности, так меня напугал звук собственного голоса! Зажигалка погасла, я снова зажег ее – крыс не было!

Кое-как я замуровал щели и норы обломками гнилых досок, отлично понимая, что эта преграда не надолго задержит серых тварей. Болел укушенный палец, кровь ужн запеклась, и на коже четко выделялись следы от крысиных зубов. Намочив платок в собственной слюне, я протер место укуса, вспомнив о собаках и других зверях, зализывающих раны. Потом я вернулся к двери, сел, достал предпоследнюю сигарету, прикурил и задумался…

Наверное, прошло часов двенадцать моего заточения. Судить я мог только по собственным, внутренним часам, и предпологал, что сейчас часов семь утра восьмого ноября. Безумно хотелось пить. Голод еще не стал острым – просто слегка сосало в желудке, но вот жажда была совершенно не выносимой. Я грыз кончик воротника бушлата, и пытался представить, что будет, если эта сволочь Паганель не придет сегодня. «А вдруг он вообще не придет!», закралась в мозг непрошенная мысль, но я погнал ее прочь – не хватало только впасть в панику!

Время тянулось и тянулось. В крысином углу время от времени возникали какие-то шорохи, тогда я громко топал ногой, вскрикивал – и возня прекращалась.

Я попытался представить, где я нахожусь, старательно вспоминая все повороты и спуски, которые мы проделали, прежде чем я оказался в этой камере. Получалось, что надо мною метров пятнадцать-двадцать земли, и Донское кладбище…

Честно говоря, от такого открытия мне стало совсем не по себе – я представил толщу земли, а в ней мертвецов, истлевшие кости и черепа тех, кто когда-то был жив, ходил, ел, пил, любил, смеялся – и умер, как умру и я в этой безмолвной могиле! Меня охватило беспросветное отчаяние, на глазах сами собой навернулись слезы. Я уткнулся лбом в колени и затих, закрыв глаза…

* * *

Очнулся я от того, что что-то пробежало по моим ногам. Опять крысы! Я вскочил, закричал и затопал, почувствовал под ногой с хряском давящуюся живую, упругую плоть – и мерзкий визг, резанувший по ушам! Я раздавил крысу! Тьфу ты, гадость какая!

Визг удалялся – пострадавший зверек уползал к норе, возникло какое-то движение, что-то завозилось, забилось в темноте, и вдруг раненая крыса умолкла, коротко вякнув на последок, и сразу же послышался множественный звук чавкающих челюстей!

«Они сожрали ее!», – понял я, и мне стало дурно. Мучительные спазмы сдавили желудок, но в нем не было ни капли влаги, и я, ухватившись за дверь, напрасно пытался унять судороги, сотрясавшие мои внутренности. Пить! Дайте воды!

Наконец, отдышавшись, я кое-как скрючился на полу, держась руками за живот. Тупое безразличие ко всему на свете овладело мной, я мог думать только про воду. Я видел реки, озера, моря чистой, позрачной, удивительно вкусной воды. Вот я припадаю губами к незамутненной поверхности, окунаю лицо в воду, и пью, пью, пью…

Видимо, я снова уснул. Мне снился только одни сон – вода! А может быть, я и не спал, а грезил наяву – в темноте было совершенно все равно, закрыты у меня глаза или нет. Тянулись минуты, сплетаясь в часы, время словно остановилось, я представлял его себе в виде серого дыма, клубящегося вокруг меня, и ни куда не исчезающего…

Не знаю, сколько я так просидел, но вдруг какой-то далекий шум привлек мое внимание! Шаги! Точно, кто-то двигался по коридору за дверью темницы! Человек!

Я вскочил, и что есть силы забарабанил в дверь, захрипел пересохшими губами:

– На помощь! Помогите! Я тут! Спасите меня!

Мне откликнулись! Чей-то голос что-то говорил, но было далеко, а гулкое эхо мешало разобрать слова. Но это не важно! Меня услышали! Меня найдут! Меня вытащат из этой мышеловки! Я закричал с удвоенной силой, стуча в дверь тяжелым башмаком! Скорее, люди! Скорее!

Неожиданно сквозь шум шагов послышалось мое имя. Я затих, вслушиваясь в слова, и вдруг с ужасом и ненавистью понял, что это Паганель!

И точно – по стенам коридора запрыгал луч фонарика, видимый мне в окошечко двери, шаги стали громче, а слова – яснее:

– Иду, иду! Сережа! Как твои дела? Надеюсь, я не долго отсутствовал? голос Пагнеля вновь сочился самодовольной пренебрежительностью. Луч фонарика брызнул мне в лицо, и я оскочил от окошечка, зажмурившись, ослепленный. Сволочь!

– Чего же ты молчишь? – продолжал Паганель, светя фонариком внутрь камеры: – Тебе за двое суток так понравилось молчать, что ты вообще не будешь больше разговаривать?

Двое суток! Значит, сейчас вечер девятого числа! Я должен прибыть из командировки! Пелеванный наверняка уже звонил мне, и сейчас ломает голову, что ему делать! А Паганель ждет прибытия своего ценного груза, который лежит у меня дома. А Борис? Что сейчас делает он?

– Ну-у! Так не хорошо! Я принес тебе кое-что, надеясь, что ты будешь рад нашей встрече, а ты даже не соизволишь поздороваться! – бормотал тем временем Паганель, шурша пакетом за дверью.

«Нет!», – подумал я: «Этому гаду я все равно ничего не скажу!»! Я упрямо стиснул зубы, собирая во рту слюну – хоть плунуть как следует в рожу этой скотине!

– Вообщем, так! – голос Паганеля посуровел: – Мне некогда, я спешу, жду очень важное известие! Вот тебе гостинец… – в окошечко просунулась пластиковая полутора литровая бутылка воды «Святой источник», – …А вот…

Но я уже не слушал моего тюремщика. Вода! Вода!!! Я дрожащими руками схватил бутылку, свернул пробку, и припал к горлышку. Вода! Кто не страдал от жажды, тот не поймет, какое это счастье – напиться, залить божественной влагой сухость во рту, протолкнуть через сухое горло первый, освежающий глоток, почувствовать, как он прокатиться по пищеводу, и разольется маленьким озерцом жизни в желудке!

Я пил, пил, пил, пока не ополовинил бутылку. Все это время Паганель что-то говорил, но я не слушал его, наслаждаясь долгожданным счастьем водой!

Наконец я напился, утер рукавом губы, поставил бутылку в угол, и повернулся к двери.

– …Сейчас я уйду… – обрел смысл голос Паганеля: – …А попозже вернусь, и тогда мы поговорим – как, что и почему ты, человек, которому я не сделал ничего дурного, вошел в сговор с ФСБ, пытаясь подставить меня! Кстати, что бы ты знал – Слепцов, а с ним еще трое погибли в завале, а еще двое его людей в реанимации, их откопали только через сутки, и они врядли выживут! Ну, до скорого свидания! Вот тебе еда, что бы не скучал!

В дверь просунулся темный, продолговатый предмет, я не успел его подхватить, и он шлепнулся на пол. Батон! Еще теплый, свежий батон с хрустящей корочкой! Я впился зубами в душистую мякоть, а Паганель, наблюдавший за мной сквозь окошечко, усмехнулся. Потом он ушел, а в сыром воздухе надолго завис запах дыма из его трубки…

Насытившись хлебом, я еще раз глотнул воды, засунул остатки батона за пазуху, сел на свое обычное место – спиной к двери, и только тут до меня дошел страшный смысл Паганелевых слов. Слепцов погиб! Вместе с ним погибли молодые, наверняка хорошие ребята! Да тот же Леонид, что был у меня седьмого, вполне мог оказаться под этим завалом! Я представил его простое, совсем юное лицо, вдавленные очки, землю в волосах – и мне стало плохо! А все из-за этих проклятых сокровищь! Что там болтал Паганель про важную весть? Хрена он дождется! Никто не приедет сегодня к его дому, никто не притащит ему пахнущие мертвечиной золотые побрякушки! Тю-тю, мон шер!

Я злорадно улыбнулся, достал из пачки заботливо заныканый окурок половину последней сигареты, прикурил, сделал три глубокие затяжки, и снова «забычковал», отложив до следующего раза – кто знает, может быть это моя последняя в жизни сигарета?

Я представлял Паганеля, который где-то, в каком-нибудь условленном месте ждет машину с Судаковым, потом звонит в «Залп», узнает, что «Камаз» вернулся пустым, без Судакова, и без охранника, фамилия которого, кстати, Воронцов, сопостовляет факты и… Эх, Саня Пеклеванный, рыжий черт, как бы тебе не досталось в этой заварухе!

Ну, допустим, не сегодня, так завтра Паганель действительно сообразит, что к чему, узнает, что Судаков заболел, поймет, что потерял подельничка, допустим, даже узнает, что груз тайно выгружен у меня на квартире! Значит, он наведается ко мне, – а там Борис! Или нет, Борис наверняка уже все рассказал ФСБ, сдал им находки, и Паганеля возьмут при попытке взлома моей квартиры!

Я прикидывал и так, и эдак – в любом случае сидеть мне осталось ну максимум еще сутки-двое! С водой и остатками батона я надеялся продержаться, конечно, если только все пойдет так, как я себе представил! Ну, время, ну тянись быстрее!

Утолив жажду и голод, я воспрял духом, пару раз с улюлюканьем гонял крыс в темноте, стараясь пинками отшвыривать тварей к норам, где на покалеченных зверьков сразу набрасывались их же сотоварищи…

Так прошло много времени, наконец я утомился, и устроился отдыхать. Сон сморил меня, но ничего ужасного мне не приснилось – спал я удивительно спокойно…

* * *

Проснувшись, я доел хлеб, сделал несколько глотков из бутылки – воду надо было экономить. Неожиданно за дверью снова послышались шаги. На этот раз я не стал колотиться в холодное железо и кричать, а молча вслушивался. Сомнений быть не могло – это Паганель. Меня прошиб холодный пот – он избежал всех представленных моим воображением ловушек, и теперь идет, чтобы убить меня! Ну что же, иди, иди, сука! Мы еще посмотрим, кто кого! Я притаился в углу, справа от двери, намереваясь молчать до тех пор, пока Паганель не войдет в камеру. Тут-то я и брошусь на него!

За дверью слышалась какая-то возня – словно по полу тянули что-то длинное. На этот раз Паганель не рассыпался в притворных любезностях загремел ключ в двери, луч фонарика через окошко обшарил камеру, дверь распахнулась, и прежде чем я прыгнул, мне в лицо грохнул выстрел из выставленного из-за косяка пистолета!

Вонючий газ тугой струей ударил мне по глазам, сразу стало нечем дышать, шею словно сдавили холодные жесткие руки, колючий шар застрял в горле. Я дернулся, взмахнул руками, падая вперед, и потерял сознание…

Черные и красные полосы плыли перед моими глазами, свивались в кольца, переплетались, скручивались – и вдруг я увидел амулет! Глаз в его центре налился кровью, он горел с такой торжествующей, мстительной злобой, с таким выражением мрачного восторга, что я невольно отшатнулся, но уперся затылком в стену, и понял, что бежать некуда. Не в силах закрыть глаза, да и не глазами я видел в тот момент, я смотрел и чувствовал, как ледяные щупальца смерти обвивают мои руки, выламывают их, тянут куда-то – к скорой, неминуемой смерти…

* * *

Очнулся я от холода и боли в вывернутых руках. Я висел на противоположной от двери стене, по пояс голый, распятый, словно Христос, а заключенные в наручники запястья растянутых рук были прикованы к железным крючьям, вбитым в стену. Ноги мои, связанные проводом, тоже были привязаны к крюку, так что я только слегка касался пола носками ботинок.

Прямо мне в глаза бил свет десятка расставленных на полу свечей, из темного провала двери по полу змеился белый провод удлинителя, а посреди камеры лежал на полу включенный обыкновенный, тривиальный паяльник с деревянной ручкой, зловеще краснея кривым, изогнутым жалом.

Послышались шаги, и в дверь, согнувшись, протиснулся Паганель. Ни малейшего следа благодушия не осталось на его землистом в свете свечей лице! Глаза запали, под ними залегли глубокие тени, лоб выпукло блестел в темноте, губы кривились, и в помине не было никаких усов и бородки…

«Маскируется, гад!», – подумал я со злорадством: «Видать, все же прищучили!».

Паганель взял в руки паяльник, плюнул на жало – раздалось шипение, брызнули дымящиеся капли.

– Где груз, который вы привезли с Тобола? – сухо спросил Паганель, подтаскивая провод удлинителя и поднимая паяльник на уровень моей груди.

– Какой груз? – валял я ваньку, кряхтя от боли – запястья ломило, словно их выкручивали чудовищно сильные руки.

– Я повторяю свой вопрос! – загремел Паганель, вплотную подходя ко мне: – Где груз? И где Судаков?!

– Где-где – везде! Повсюду, то есть… – я ухмыльнулся, и тут же дикая боль пронзила все тело, в грудь как-будто воткнули раскаленную спицу, да собственно, так оно и было, только не спицу, а паяльник! Я заорал, забился головой о мокрые кирпичи, запахло паленым, но тут Паганель отвел паяльник в сторону, и я, сразу покрывшись потом от боли, повис на наручниках, исподлобья глядя на своего мучителя. Грудь болела неимоверно, ее жгло и стягивало, по-моему, на живот стекала струйка крови…

Пагнель с минуту разглядывал меня. Я собрался с силами и плюнул, целясь в голову, но не попал. Он отошел подальше, ехидно усмехнулся:

– Что, не сладко? Где сокровища кургана? Я знаю, что вы вместе с этим придурком, водителем, выгрузили их у тебя дома! Куда ты дел их потом?

«Ага! Значит Борис все же не просто сиднем сидел!», – обрадовался я: «По крайней мере, все вывез – хоть этому шакалу не достанется, и то хорошо!».

А вслух сказал:

– Пошел ты, мразь…

Ответом была новая вспышка боли – на этот раз правее и гораздо сильнее первой. Я корчился, извивался, кричал, видя перед собой только искаженное гримасой мстительной злобы лицо Паганеля.

Наверное, я на миг потерял сознание от боли, провалившись в спасительное небытие. Но когда очнулся, все повторилось – вопрос, моя ругань – и боль, боль, боль…

* * *

В следующий раз я очнулся в полной темноте и одиночестве. Вокруг возились крысы, ужасно болела голова, было холодно – я лежал на спине посредине камеры, по прежнему по пояс голый, и все мое тело ломала дикая боль.

Осторожно, медленно-медленно – каждое движение отдавалось такой дикой, режущей вспышкой мучений, что у меня все плыло перед глазами, я сел. И удивительное дело – стало чуть-чуть полегче. Шаря вокруг себя руками, словно слепой, я на ощупь нашел в углу свой бушлат, натянул его на себя, дважды теряя сознание от боли, наконец нашарил в кармане зажигалку и в колеблющемся ее свете осмотрелся.

Крысы врассыпную брызнули от света, оставив свечи, от которых остались одни огрызки. Кое-как я насобирал стеариновых обломков, слепил из них подобие свечи вокруг уцелевшего фитиля, и поджег свое творение. Б тусклом, мечущимся свете я осторожно опустил голову, стараясь подбородком не коснуться груди, и скосил глаза на свое тело. Всю грудь и живот покрывали ужасные, багрово-красные, кровоточащие рубцы, оставленные паяльником. Я шепотом выругался и беззвучно заплакал – на большее у меня просто не хватило сил…

Боль то уходила, и несколько минут я отдыхал, тяжело дыша открытым ртом, то вновь вцеплялась в меня, вонзая острые когти, и тогда я проваливался куда-то, словно падал в аспидно-черную, бездонную пропасть.

В какой-то момент мне стало полегче, и я дополз до бутылки с водой, долго и с наслаждением пил, потом нащупал рядом железную миску, придавленную какой-то ржавой плоской железякой. В миске оказались холодные магазинные пельмени. Я набросился на еду и моментально съел все, после чего почувствовал себя получше. Я даже достал из кармана свой окурок, прикурил, но после первой же затяжки почувствовал дурноту и отбросил бычок в сторону, проследив глазами за вспыхнувшим фонтанчиком искорок. Надо было что-то делать. Паганель придет снова, иначе он бы не оставлял мне еду. В следующий раз, или потом, позднее, но он все равно убьет меня, это ясно! Но как, как мне выбраться отсюда?!

В углу снова завозились крысы, я взялся пальцами за край ржавой железки и швырнул ее туда, откуда слышался шум. Резкая боль полоснула меня, скрутила тело, ударила в голову. Я со стоном повалился на бок. Сука! Длинная гнусная сука! Я убью тебя, Паганель, убью, чего бы мне это не стоило!

Отлежавшись, я потихоньку, по стеночке, встал, и для начала попробовал расшатать хотя бы один из крючьев, вбитых в стены. Наконец, мне удалось чуть-чуть пошевелить плоский железный дрын, и я принялся, буквально повиснув на железке, раскачиваться туда-сюда, постепенно увеличивая амплитуду. Крюк медленно поддавался, миллиметр за миллиметром вытягиваясь из стены. Ну, давай же! Давай, сволочь! Вытаскивайся! Ну!!!

Один раз мои пальцы сорвались с ржавого железа, и я рухнул, потеряв сознание от боли. Не знаю, сколько я пролежал в забытье, но когда очнулся, мне стало хуже…

Я еще два раза вставал, хватался за крюк, раскачивал, расшатывал его, уже понимая, что вряд ли успею вытащить железку до прихода своего мучителя. Слишком слабым я стал после пыток, слишком быстро таяли и без того скудные силы…

* * *

Словно волнами, временами на меня накатывало отчаяние. Ну зачем, ну ради чего я терплю все эти мучения? Ради денег, которые можно выручить, продав предметы из кургана? Да пропади пропадом так достающиеся деньги! Ради мести Паганелю? Тоже нет – если уж мстить, то надо было сразу застрелить этого гада, как и предлагал Борис! Причем сечас я сделал бы это, ни на секунду не задумываясь!

Вообще, если бы ящики с сокровищами кургана по прежнему лежали у меня дома, я наверное не стал бы молчать. Но я не мог предать Бориса, не мог сказать Паганелю о том, что искатель вывез груз – во-первых, тогда опасность угрожает жизни Бориса, а во-вторых – Паганель, взяв новый след, либо бросит меня подыхать здесь, либо умертвит, чтобы не рисковать, оставляя в живых свидетеля…

Как я не прокручивал в голове возможные варианты событий, по любому выходила: пока я молчу, я жив – Пагнель не даст мне умереть, и унести с собой на тот свет тайну так манящих его сокровищ! Что же! Будем молчать!

Я лежал на спине, раскинув руки – в таком положении меньше всего болела изуродаванная грудь. Мысли мои, уносящиеся в даль, виделись мне во мраке разноцветными искрами, светящимися стрелами, пронзающими тьму. Временами мне начинало казаться, что я сошел с ума, что все, что происходит со мной – лишь ночной кошмар, страшный сон, и сейчас я проснусь у себя дома или в кабине «Камаза», а веселый Саня Пеклеванный подмигнет мне и выдаст какую-нибудь жутко неприличную, но очень смешную хохму…

А потом начались видения…

Во мраке перед моим взором стали разворачиваться фантастические картины. Словно со стороны, с высоты птичьего полета, я видел огромные пространства – леса, равнины, покрытые озерами, горы, на вершинах которых лежал ослепительно блистающий снег, широкие, полноводные реки, вздувшиеся, как-будто после долгих дождей, и несущие в своих мутных водах тысячи сломанных, вырванных с корнем деревьев, трупы каких-то неведомых мне животных, покрытых бурой, грязной шерстью…

А потом я увидел Ледник! Небо на севере неожиданно прояснилось, и в разрывах облаков открылась зеленовато-белая, расколотая исполинскими трещинами стена льда, высота которой превышала все мыслимые представления это было ужасно! Горы на фоне Ледника казались цепочкой жалких холмов, деревья – щеточкой мха, плесенью, сразу и не заметной. Большая река, словно весенний ручей, вытекала из-под ледяного полуторакилометрового панциря. И тут я заметил людей…

По бесплодной, заболоченной равнине вдоль реки шли люди. Множество людей – мужчин, женщин, стариков, детей. Высокие, светловолосые, в причудливых одеждах, расшитых металлическими пластинками, многие вели в поводу низких, мохнатых лошадей с навьюченными на спины тюками. Потом появились телеги на огромных, в человеческий рост, колесах, которые толкали, налегая широкой, одетой в кожаные фартуки, грудью, огромные криворогие быки. На телегах лежали какие-то мешки, стояли островерхие разноцветные кибитки, сидели люди… Шум шагов от тысячи ног, копыт, скрип колес заполонил речную долину, слышались гортанные возгласы погонщиков, детский плач, ржание коней. Вдруг, перекрывая все звуки, над человеческим скопищем пронесся резкий, высокий, режущий крик, почти визг – и тотчас люди бросились друг на друга, блеснули клинки мечей, наконечники копий. Миг – и множество человеческих тел упала под ноги идущим, остальные продолжили путь, топча поверженных соплеменников.

И тут я увидел того, кто подал сигнал к братоубийству – на холме, чуть в стороне от реки возвышался на коне огромный, длиннобородый человек в кожаном шлеме, с диковенным серпообразным оружием в руках. Кожаный плащ распахнуло порывом ветра, и на груди, среди множества всяких украшений я разглядел так знакомый мне амулет со злобно сверкающим глазом посредине…

Перед моим взором поплзли белые, рваные клочья облаков, небо затягивалось тучами, где-то загрохотал гром. Иссиня-черная, гигантская, похожая на огромные крылья исполинской птицы туча медленно выползла из-за Ледника, настигая людскую орду. Послышались крики, тревожно замычали быки, ускоряя шаг, человек с амулетом поднял свой серп, что-то закричал, и в ту же секунду длинная, ослепительно-яркая молния сорвалась с небес и ударила в него, осветив все вокруг! Люди застыли, пораженные ужасом, многи упали на землю, закрывая головы руками – и тут хлынул ливень…

Я пошевелился, открывая глаза – темнота… В звенящей тишине отчетливо раздался звук упавшей в коридоре, за дверью капли. Я вновь закрыл глаза и спустя минуту опять провалился в сон…

Теперь я увидел уже другую картину. Берега какой-то удивительно знакомой реки. Мрачные островерхие ели окружают длинную приречную поляну. Вдоль берега на коленях стоят люди – сотни людей, одетых в грязную одежду из плоховыделанных шкур. Над каждым застыло по высокому, светловолосому воину с занесенным для удара узким полукруглым топором на длинной рукояти.

Рядом, на вершине невысокого, разрытого холма замерло несколько человек в плащах. Посредине их на высоком черном троне сидит труп серпоносца, обоженное небесным огнем, черное лицо скалит жуткие белые зубы, в провалах глазниц – мрак.

Один из стоящих поднимает руку, вновь звучит знакомый визг – и сотни топоров, блеснув в лучах заходящего солнца, падают на головы обреченных. Воины берут отрубленные головы за волосы, и несут к кургану, складывая из них страшную, кровоточащую кучу. Несколько человек подтаскивают громадные долбленые колоды и поливают жуткий холм желтой, вязкой жидкостью. Опять визжащий приказ, и на кучу голов падает факел. Вспыхнувшее пламя так яростно пожирает человеческую плоть, что кажется – это не пламя, а какой-то дикий, огненный зверь набросился на добычу.

Трон с мертвецом подтаскивают ближе к костру, и ставят его так, чтобы дым обволакивал сидящую фигуру. Вокруг в почтительном молчании застыли воины, склонив головы в островерхих кожаных шлемах…

Наконец костер догорел, оставив после себя лишь пепел и прах. Трон торжественно опускают в могилу, укладывают поверх ямы огромные плахи из целых лиственничных стволов. Затем каждый из воинов, проходя мимо кургана, бросает горсть щебня на дерево. Идущие следом женщины кидают белый, сыпучий песок, а дети, после них – землю. Лишь старики неподвижно застыли в отдалении, но вот приходит и их черед. С трудом сгибая больные спины, узловатыми пальцами черпают они пепел, оставшийся после костра, и посыпают им свежую могилу…

Все, церемония завершена! Звучит приказ – и люди вновь устремляются вперед, на юг, убегая от ползущего по их пятам Ледника. На берегу реки остается свеженасыпанный курган и множество обезглавленных тел, кровь стекает на камни, смешиваясь с чистой водой реки, и уноситься прочь…

Не знаю, мой ли разум, измученный болью и темнотой, родил в своей глубине эти видения, или это были болезненные галлюцинации – но когда я проснулся, совершенно разбитый, сотрясающийся от озноба, я помнил все в мельчайших подробностях. Значит, вот как погиб тот, чью могилу нашли Николенька и Профессор! Но что за народ привиделся мне? Народ, убивавший сам себя, чтобы избавиться от лишних ртов на долгом и трудном пути. Высокий предводитель, владелец амулета, отдавал приказы, по которым брат убивал брата! Что-то было в этом высоком знакомое… На кого-то он походил, это убитый молнией вождь или жрец… Но на кого?

Я, не смотря на дрожь, сотрясавшую мое тело, на ломоту в суставах, все же чувствовал себя после сна получше. По крайней мере, мне хотелось есть, а это – хороший признак, значит умирать еще рано!

Поднявшись, я глотнул воды – в бутылке осталось на самом дне, ощупью отыскал крюк, который терзал до того, как уснул, и вновь принялся за работу, терпеливо расшатывая холодный железный брусок.

Время не существовало, мысли исчезли, я, словно механизм, совершал только одно, бесконечно повторяющееся движение – вправо-влево, вправо-влево…

Иногда мне казалось, что за моей работой кто-то наблюдает – я поворачивал голову и мне мерещился исчезающий во тьме глаз амулета, злобный и алчный до человеческой крови.

– Смотри, смотри, проклятый! – шептал я запекшимися, обметанными жаром губами: – Твоего первого владельца покарало само небо, а твоего нынешнего хозяина убью я, убью, чего бы мне это ни стоило!

В какой-то момент я замер, бессильно повиснув на крюке, потом в отчаянии дернул его – и полетел на пол, крича от боли, вновь полоснувшей по с хрустом раскрывающимся струпьям. Что-то сильно ударило меня по голове, загремев рядом. Победа! Я вырвал-таки этот крюк! Теперь у меня есть какое-никакое оружие!

Отлежавшись, я медленно встал на четвереньки, отыскал железяку, зажег зажигалку, в которой уже почти не осталось газа, и осмотрел свое приобретение.

Был крюк, а скорее не крюк, а слегка гнутый ломик, сильно ржавым, сантиметров сорок в длинну, плоским, и грубо заостренным с одного конца. Я попробывал заточить свое оружие о кирпичи, но быстро сдался, поняв, что на это уйдут месяцы тупого, механического труда – мягкий красный кирпич крошился, почти не оставляя следов на железе.

Доковыляв до двери, я попытался подковырнуть ее, действуя дрыном, как монтировкой, но дверь стояла крепче монолита. Наконец, я сел на пол, обессиленый и раздавленный собственной немощью. Все! Все кончено! У меня не хватит сил свалить здоровенного Паганеля с одного удара, а второй он вряд ли даст мне нанести! Я снова проиграл! Хотя, почему – снова? Крюк был моей последней надеждой, и она оказалась призрачной…

Сидя на полу, я от обреченности и отчаяния начал шепотом коряво, как придется, молиться, взывая к Богу, как к самой последней инстанции:

– Господи всемогущий! Я не верил в тебя, прости меня, недостойного раба своего, за это! Только вытащи меня отсюда, только спаси, и я на всегда уверую в тебя, единственого и всемогущего! Господи! Я много грешил, но это были грехи не со зла, помоги мне, и до самой смерти я останусь твоим верным рабом, прахом у твоих ног! Господи! Ну что тебе стоит! Ведь ты же покарал того, древнего вождя с амулетом! Это ты сделал, я знаю, я видел, как небесное электричество упало на его голову…

«Стоп!», – вдруг раздался в моей голове голос «внутреннего меня»: «Электричество! Что ты распустил нюни, сидя на полу?! К Богу будешь взывать, когда придет время умирать, а сейчас надо бороться, бороться до конца! Вспомни, над дверью проходит свежий шов, как-будто в кирпичах выдолбили канавку, положили в нее электрический провод, а потом замазали! Давай, действуй – это твой последний шанс!».

Я вскочил, если можно так назвать мой способ вставания – сперва на четвереньки, потом на колени, потом медленно, держась за дверь, выпрямился, и осветил кусок стены над дверь. Точно, шов свежий, и очень похож на те, которые делают, замазывая уложенный кабель! Но что мне это дает? Разве только – расковырять кабель, добраться до проводов внутри и относительно быстро и легко покончить с собой?

И тут я вспомнил – еще в детстве кто-то рассказывал мне про своего знакомого, который, сойдя с ума, заперся в квартире, присоединив провода от блока высокого напряжения в телевизоре к ручке входной двери. Когда за помешаным приехала псих-бригада, первый же из санитаров, взявшийся за ручку, погиб на месте!

И еще я вспомнил, что во время жизни в общаге как-то зимой из-за аварии у нас отключили отопление, и один парень, приехавший с БАМа, научил нас, как сделать простейший обогреватель – нужно только взять двухметровый кусок девятимиллиметровой стальной проволоки, согнуть его пополам, а потом присоединить к концам два провода – и воткнуть в разетку. Не знаю, что там твориться с сопротивлением проволоки, но короткого замыкания не происходит, зато сама проволочная сосиска раскаляется до красна, и пышит жаром, что твой калорифер! Легко представить, что будет с тем, кто коснеться этого «обогревателя»!

«Черт его знает, какое может быть сопротивление у этой двери! Вроде и физику знал в свое время неплохо, а ничегошеньки не помню – как, что, куда… ", – размышлял я, разглядывая шов: «Но и по этому кабелю наверняка течет ток не в двести двадцать вольт! Если вытянуть кабель из стены и присоеденить его к двери в тот момент, когда пришедший Паганель отомкнет замок и начнет открывать дверь, по крайней мере есть шанс, что его от удара током парализует на некоторое время!».

И я принялся за работу. Шов был расположен довольно высоко, мне пришлось с великим трудом залезть на дверь, одной ногой опершись на скобу ручки, а другую вставив в окошечко. Пальцами левой руки я вцепился в бетонную притолоку, я правой, зажав в ней железный крюк, принялся аккуратно долбить мокрый мягкий цемент шва.