Текст книги "Амулет (Потревоженное проклятие)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

«…И нищий дух его стенал, влача уныло бремя плоти…»

Данте, из ненаписанного

Налегая на обледеневшие весла, я греб, стараясь взять как можно левее, чтобы течение с середины реки само вынесло меня к «Камазу». На корме возвышались ящики, закрывая от меня курган, в котором упокоился Судаков, вокруг расстилалась абсолютно черная, неживая какая-то вода Тобола. Изредка в волнах мелькали отражения далеких звезд, словно проскакивали серебренные искорки, но мне почему-то казалось, что искорки эти кроваво-красные.

В голове моей было звеняще-пусто. Все закончилось, все разрешилось там же, где и началось – на заснеженном берегу Тобола, за две с лишним тысячи километров от Москвы.

Я на секунду бросил весла, выбросил за борт лом и лопаты, вытащил наган, выщелкнул стрелянные гильзы из барабана, и тоже бросил их в Тобол. Лодку за это время успело развернуть по течению, и мне стоило не малых трудов вернуться на то же место, где я утопил лопаты.

Продолжая грести, я попытался сосредоточиться. Ну мужик я или не мужик, из конца-то в конец! Борис вон с самого начала говорил: «Такому жить не зачем!», а я распустил нюни!

Тут в мои размышления влез внутренний голос, который выдвинул простой, но весомый аргумент: «Ну чего ты трясешься?! Ты же отомстил за смерть друга! Это же святое дело! Осталось только правильно замести следы – и все!».

Я отпустил левое весло, зачерпнул пригорошню ледяной тобольской водицы и бросил ее себе в пылающее лицо. Не знаю, что меня вернуло к действительности, встряхнуло, вывело из транса – «внутренний я», или речная вода, но я вдруг словно посмотрел на все другими глазами. В голове заметались мысли: «Ящики выгрузить у Паганеля, войти с ним в долю, и Пеклеванного с собой взять – он деньги любит, будет молчать! Если у нас в «Залпе» спросят про Смирнова, сказать, что неожиданно с полдороги заболел и вернулся домой, в свой Ряжск!».

Я греб, рассуждая сам с собой – даже азарт какой-то появился! Изредка я оглядывался, проверяя правильность направления, а так в основном смотрел на воду вокруг лодки, на пляшущие в ней звездные серебряные черточки. И вдруг совершенно отчетливо черточки эти поползли друг к другу, сливаясь в линии, завертелись колесом – вот уже смотрит на меня из аспидно-черной воды глумливый глаз, колышется, словно подмигивает, словно хочет сказать: «Ничего не закончилось, человек! Я слежу за тобой, я здесь, я рядом!».

С глухим ударом лодка врезалась в прибрежные камни, меня по инерции сильно качнуло вперед, опрокидывая на спину. Наваждение исчезло, а из темноты вынырнул испуганный Пеклеванный:

– Серега, ты че?! А где Николаич?!

Я с трудом поднялся, вылез из лодки, сел на борт и начал:

– Два месяца назад, в субботу, рано утром ко мне заехал мой друг детства, Николай, Николенька…

Когда я закончил свой рассказ, Пеклеванный только развел руками:

– Е-мое! Ну бывает же такое! Чего делать-то теперь? Мокруха получилась, если че – имей в виду, я ни че незнаю! Николаич заболел и свалил в Куртамыше, больше я его не видал! Слушай, а много денег будет, когда вы эти… ну, побрякушки старинные продадите?

Я пожал плечами:

– Наверное, много… Паганель говорил – это миллионы стоит…

– Ну гляди, Серега! Миллионы не миллионы, но тыщь на пятьдесят баксов я рассчитываю! Все, не хер сидеть! Давай, ящики грузим и валим отсюдава!

Я поднялся, мы вытащили груз на берег, оттолкнули уже примерзшую лодку, течение подхватило ее и спустя минуту она скрылась во мраке…

Загрузили «Камаз». Пеклеванный запер кунг, мы залезли в холодную кабину, и тут мне на глаза попался портфель Судакова, лежащий на сидении.

– А ну, включи-ка свет! – скомандовал я водителю, отщелкнул замок и вывалил содержимое портфеля на разосланное на сидении одеяло.

Вещи, еда, полотенце… Рыба, купленная в Переволоках… Несколько печатей, подушечка для них, связка ключей, в одном я безошибочно узнал ключ от своей квартиры, и бумаги – три пластиковые папки с синим обрезом. Все, больше в портфеле ничего не было.

Я наугад вытащил из одной папки несколько листков – учредительные документы какого-то АОЗТ «Максуд», бланки, накладные, чековая книжка. В другой папке лежала та самая, уже знакомая мне карта, распечатанное на принтере описание кургана, сделанное Профессором, и деньги, доллары, тысяч пятнадцать, наверняка те самые, Николенькины…

Третья папка содержала одну-единственную бумагу, «Договор №…». Я вчитался в текст: «Данный договор, заключенный между охранной фирмой «Залп» с одной стороны, и АОЗТ «Максуд» с другой, о том, что…».

Вообщем, «Максуд» арендовал у «Залпа» машину, наш «Камаз», с водителем и охранником, для перевозки сельхозпродукции, на десять дней, и уплатил за это двадцать миллионов рублей. От «Залпа» договор подписал Гречников, от «Максуда» – какой-то Логинов М.К…

Я сложил все Судаковские вещи назад, оставив только уже проштампованную накладную, в которой надо было лишь проставить число, договор, и деньги.

– Делить будем? – тревожно спросил водитель, жадно поглядывая на пачку долларов у меня в руках. Я молча отсчитал семь с половиной тысяч, протянул Пеклеванному, вылез из машины, сунул в портфель пару тяжелых голышей, раскрутил его, и уже собирался метнуть в реку, как сзади раздался голос водителя:

– Стой! Лучше сожги!

Я повернулся. Он подбежал ко мне, запыхавшись:

– Вдруг случайно кто выловит! А после огня один пепел остается! Давай, я солярочки плескану!

Мы сожгли портфель со всем содержимым, Пеклеванный ногой разметал пепел и золу, а металлические застежки портфеля запиннул в воду.

– Все, теперь ништяк! Ну, поехали, что ли?

Мы залезли в кабину, а я все думал – уж очень знакомая фамилия Логинов!

Стоп! Логинов… Логинов! М. К. – Максим Кузьмич! Это же Паганель!

Я окончательно запутался. Пеклеванный, с тревогой глядевший на меня, вопросительно мотнул головой, мол, чего ты?

– Получается, что машину у «Залпа» арендовал Паганель… – вслух сказал я, закурил, и начал рассуждать дальше: – Мы забираем в Ряжске сотрудника этого АОЗТ, который оказывается Судаковым, и едем за сокровищами, оставшимися в кургане… То есть Паганель отправляет Судакова за ними! Выходит, с самого начала за всем этим стоял Паганель, который был в сговоре с убийцей Судаковым! А «Максуд» – это Максим и Судаков!

Я почувствовал себя очень плохо – добряк археолог, нелепый, неуклюжий, всегда бодрый и веселый Паганель – главарь мафии, убивающей археологов и присваивающей их находки! Как-то не вязалось все это – ведь он лазил с нами в овраг, отсасывал яд из раны у Бориса, а как искренне он переживал смерть Леднева и увечье Профессора! Неужели все – игра, заранее разработанный план, гарантирующий стопроцентное алиби?!

И если так, выходит, что у них все бы и получилось, не окажись случайно нанятым охранником я! Или не случайно?

Пеклеванный завел двигатель, прогрел его, мы развернулись и поехали назад, к Куртамышу, а я все думал, размышлял, прикидывал и так, и эдак, невольно проникаясь опасливым уважением к замыслам Паганеля. Такой бы ум да на хорошие дела!

* * *

Пеклеванный гнал «Камаз» всю ночь, и лишь доехав до Челябинска, остановился поесть и поспать. Дорогой мы почти не разговаривали – я, механически глядя на летящую за окном тайгу, все вспоминал, взвешивал, раскладывал по полочкам события двухмесячной давности, а Пеклеванный, по моему, просто боялся лишний раз заговорить с «мокрушником».

Проспали мы до двенадцати дня, вернее, спал только водитель – я как не старался, но уснуть так и не смог – меня страшила даже сама мысль о том, что я во сне нечаянно смогу положить руку или ногу на то место, где в течении двух с лишним суток сидел Судаков…

Было мне очень скверно – я как-будьто заболел, а может так оно и было, меня знобило, то ли от холода, то ли еще от чего…

Когда тронулись дальше, Пеклеванный, с тревогой посматривающий на меня, вдруг протянул руку и потрогал мой лоб:

– Серега! Да ты горишь весь! Ты че, в натуре, заболел?

Я пожал плечами.

– Ты давай эта… Долбани водяры, закутайся – и спать! Носки шерстяные взял в запас? Ну, вот, разуйся, одень носки – и давай, отбой!

Я вытащил из сумки водку, одеяло и носки, связанные мне мамой – белые, с коричневой коемочкой. Почему-то вид этих носков совсем выбил меня из колеи – знала бы мама, когда вязала, что ее сынок оденет носки через двенадцать часов после того, как совершит убийство!

Я и вправду весь горел, поэтому мысли мои, что называется, «… и путались, и рвались.». Выпив грамм сто пятьдесят водки из пахнущего пласмассой термосного стаканчика, я завернулся в одеяло, скрючился на сидении и спустя пять минут ухнул в черную яму сна…

* * *

Совершенно не помню, как я спал, но проснувшись уже за Уфой, под вечер, я сразу почувствовал, что заболел. Правда, алкоголь убил основную массу бактерий и температура спала, но все равно – болела башка, нос был напрочь забит, а горло ссаднило.

– Ну че? – повернулся ко мне Пеклеванный: – Оклемался маленько? Нас тут останавливали, под Уфой, я думал – все, капсздец! А ни че, бумаги проканали за настоящие, даже кунг не просили открыть!

Мне было плохо, да вдобавок испытывалось сильное давление на мочевой пузырь.

– Останови… – попросил я, и не услышал собственного голоса, а гортань отзывалась вспышкой боли.

– Че, совсем плохо, да? – участливо покивал головой Саня. Я только утвердительно наклонил голову, поморщившись.

Мы остановились, сбегали в кустики, причем меня ощутимо пошатывало упадок сил!

– Серега! Я гляжу, ты ваще скис! У меня тут, в Октябрьском, подруга живет! Давай-ка зарулим, подлечишься! – Пеклеванный с явной тревогой смотрел на меня, скорчившегося на сидении.

– Саня, водку я больше пить не буду!

– Дурак, при чем здесь водка! Гулька медсестрой в поликлинике работает! Она тебя в момент на ноги поставит!

Октябрьск, небольшой, уютный, зеленый городишко, чем-то неуловимо похожий на мой родной город, открылся нам часа через два.

– Только бы мужик у нее свалил! – вдруг сказал Пеклеванный, что-то подсчитывающий в уме.

– Так твоя медсестра замужем? – усмехнувшись, хрипло спросил я.

– Ну да! – беззаботно кивнул водитель: – Мужик ее по месяцу на полуостров Ямал летает, нефтяник он, вахтовик! Ну, я как эти места проезжаю, обычно в курсе, на севере он или нет – считать-то легко, месяц четный, месяц не четный… А тут, летом, он отпуск брал, а у них, вахтовиков, которые в Заполярье летают, отпуска не нормальные какие-то месяца по три! Ну, весь график мой и сбился! Поэтому, если что, то просто дальше поедем, нефтяники, Серега, они – народ горячий!

По чудному городу Октябрьску наш «Камаз» довольно долго выписывал кренделя – улицы тут кольцами расходились от центральной площади, и попасть с одной на другую можно было только объехав чуть не полгорода.

Состояние мое становилось все хуже и хуже. Меня здорово знобило, я намотал на себя все, что нашел в кабине из тряпок, но все равно мерз. То и дело в глазах начинали плавать светящиеся точки, какие-то искорки, словно бы движущаяся рамка окоймляло то, что я вижу. Неясные образы ползли ко мне со всех сторон, словно полупрозрачные, гигантские амебы.

В голове метались, подстегиваемые жаром, обрывки мыслей. Я то вспоминал, как падал в снег Судаков на берегу холодного, сейчас уже замерзшего, наверное, Тобола. То мне видилось лицо Бориса, его побелевшие губы, когда он бросал гранату в безвестном лесу недалеко от умирающей смоленской деревеньки Корьево. То вдруг, неожиданно, вспоминалась Зоя, ее холодные, заученные на пять с плюсом ласки.

Временами мне начинало казаться, что мы едем на «Камазе» не по городским улицам, а по подземным тоннелям, по которым мы с Борисом блуждали во время поисков мифической «базы» – наверняка Паганель подставил нас тогда, уверенный, что с нами расправятся сектанты-сатанисты…

Потом я мысленно представил в голове образ Николеньки, и тут меня молнией прошила догатка – я же наверняка отравлен! Симптомы те же! Высокая температура, галлюцинации! Яд с ножа Судакова все же каким-то образом попал в мой организм! Все, мне хана!

Я от злости и отчаяния заскрипел зубами, бессильно откидываясь на сидение. Пеклеванный тревожно скосил на меня глаза:

– Серега, минут десять еще! Потерпи, щас приедем!

Я хотел было сказать ему о своей роковой догадке, но потом что-то удержало меня, и я, безучастный ко всему на свете, молча трясся на черном кожазаменителе, и почему-то в эти минуты мне было жалко не себя, не своих родителей, друзей, нет, переживал я главным образом за Катерину – вот уж для кого моя смерть точно будет ударом!

Пеклеванный остановил машину перед новой девятиэтажкой на окраине города. Просигналив несколько раз, каким-то особым, хитрым способом, он высунулся из кабины, вглядываясь в окна.

– Порядок! Путь свободен! Давай, Серега, пошли!

Я, с трудом переставляя ноги, выбрался из «Камаза», и поддерживаемый водителем, заковылял к подъезду.

* * *

Гуля, невысокая, мне по плечо, черненькая девушка с короткими, подстриженными «под мальчика», волосами, встретила нас очень радушно. Чмокнув Пеклеванного в щеку, она отправила водителя мыть руки, а сама занялась мною. Я к тому времени, ослабев от подъема пешком на седьмой этаж, еле держался на ногах.

– Сергей, быстренько раздевайтесь – и в постель! – голосом профессионального медработника скомандовала Гуля, открыла дверцу «стенки» и вытащила несколько коробок, футляров с чем-то, белый сверток…

Когда из ванной вернулся освежившийся Пеклеванный, он застал «медосмотр на дому» по полной программе – Гуля прослушала мои легкие, померяла давление, осмотрела горло, выстучала пальцами живот.

– Ну как, доктор, больной будет жить? – поинтересовался Пеклеванный, усаживаясь в кресло.

– Похоже на обычное ОРЗ, но нервное потрясение усугубило течение болезни! – озабочено сказала Гуля, покачивая головой: – Боюсь, как бы не было осложнения!

Я осторожно спросил:

– А не похоже это на отравление?.. Ну, отравление каким-нибудь силным нервно-паралитическим ядом?

Гуля улыбнулась:

– Нет, что вы, Сергей! У вас сильная простуда, высокая температура, вот вам и мерещутся всякие страсти-мордасти!

– Гуля… А вы уверены?

Девушка обиделась:

– Между прочим, я уже шесть лет работаю в поликлинике, в отделе спецобслуживания больных на дому! Если человек отравился, он переносит это не так, как простуду! А теперь вы – ложитесь, и постарайтесь успокоиться и уснуть, а я вам помогу!

Я, сотрясаемый ознобом, рухнул на мягкую перину, Гуля дала мне какие-то таблетки, потом быстро и почти не заметно сделала укол, и уже через минуту я почувствовал, как мне стало легче – температура спадала, исчезли противно мельтешащие перед глазами точки, и я начал медленно проваливаться в сон…

Проснулся я уже в темноте. В дверях комнаты стоял Пеклеванный:

– Серега! Я в машину пойду спать – груз все же охранять надо! Ты давай, отсыпайся, что бы завтра у меня был, как огурец! И сомотри мне, к Гульке не приставай!

– Ко мне самому кто угодно сейчас пристать может! – сказал я и удивился слабости собственного голоса.

Пеклеванный попрощался в прихожей с Гулей, и отправился ночевать вниз.

Гуля сделала мне еще один укол, и ушла, а я лежал без сна, глядел в незашторенное окно, на темное, не похожее на залитое отблесками огней, московское небо, и думал о том, что же будет дальше…

* * *

– Сережа!

Я рывком проснулся, вскинулся, но сразу обмяк – слабость во всем теле была ужасная!

Надо мною стояла Гуля, держа в руках кабуру с револьвером:

– Сережа! Вы это положите возле кровати, а то я боюсь! Я одежду вашу взяла почистить, а там это… Вдруг выстрелит! Заберите, пусть здесь лежит!

Я приподнялся на локте:

– Гуля! А зачем вы одежду-то собрались чистить? Нам еще ехать и ехать! Да и не такая уж она грязная!

– Женщины должны заботится о мужчинах! Вы – друг Саши, мой гость! Какая же я хозяйка, женщина, если я выпущу вас из своего дома, не накормив, не подлечив, не почистив одежду!.. Может у вас, в Москве, и не так, а у нас – так принято! А теперь – спите! Вам надо набираться сил перед дорогой!

Я откинулся на подушку, наблюдая, как тоненькая фигурка Гули проследовала через все комнату к окну, легким движением руки отдернула тюль, посмотрела вниз, на «Камаз», в котором спал сейчас Пеклеванный…

Я не выдержал и спросил:

– Гуля, простите меня, но неужели вы так любите Саньку, что готовы месяцами ждать его, рисковать, ведь наверняка стукачей хватает, доложат мужу! Да и потом – расставаться, не зная, когда вы вновь увидитесь, и увидитесь ли вообще?

Гуля повернулась ко мне, застыв на фоне окна черным силуэтом, и тихим, печальным голосом сказала:

– Никто не виноват в том, что мы с Сашей встретились, когда и у него, и у меня уже были семьи… Что делать теперь? Разводиться? Но зачем? Я люблю своего мужа, Саша любит свою жену… Но жизнь сложилась так, что и он, и я, мы оба бываем надолго оторваны от своих любимых. И тогда мы живем как бы другой жизнью, и любим друг друга! А окажись я перед выбором, с кем жить постоянно, с Сашей, или с моим мужем, то я выбрала бы мужа!

Я очумело покрутил головой – уж очень странна и непонятна для меня была Гулина логика! Ну, да Бог им судья! А мне действительно надо накапливать силы, в этом Гуля права, а то я завтра не смогу встать самостоятельно! Я откинулся на подушку и закрыл глаза.

Все таки спал я чутко – не дома же, поэтому сразу подскочил, когда услышал отчаянные гудки нашего «Камаза», какой-то шум внизу, топот и крики.

В комнату вбежала набрасывающая на ночнушку халат Гуля:

– Сережа, что случилось?

Я, покачиваясь, подошел к окну, и посмотрел вниз – вокруг машины, стоящей с включенными фарами, сновали какие-то люди, вот хлопнула дверца кабины…

– Гуля! Не бойтесь, все будет нормально! – сказал я медсестре, лихорадочно натягивая «камуфляжку», прицепил кабуру, и защагал к дверям.

– Сережа, куда вы?! Вам нельзя!

Я только махнул рукой. Понятно, что нельзя, но ведь есть еще и такое слово: «Надо!»…

Вообще то Гулин дом был оборудован лифтом, но лифт этот не работал, по словам хозяйки, года два, поэтому я, хватаясь руками за перила, помчался вниз, запинаясь ногами за ступеньки.

Выскочив из подъезда, я застал такую картину – Пеклеванный с монтировкой в руках стоял, прижавшись к дверце кабины, на него наседали, размахивая руками, человек пять-шесть, а в это время двое, не видимые Сане, вскрывали кунг, ковырясь в замке какими-то железками.

– Эй, братва! – как можно громче крикнул я, вытаскивая оружие: – Что за дела, я не понял? Валите отсюда, а то…

– Че ты провякал, козел?! – ко мне обернулось сразу несколько парней, коротко стриженных, одинаково одетых в спортивные костюмы и кожаные куртки. Было очень приятно наблюдать, как меняется выражение на их задницеподобных лицах – от презрительного превосходства, через растерянность, к животному страху! Все же оружие – это великая сила!

– Вы че, шакалье, не поняли!? – заорал Пеклеванный, расталкивая ночных налетчиков. Я для пущей важности щелкнул курком, взводя его.

– Атас! – и братва сгинула, дробно топоча по мокрому асфальту. Тут же с металлическим лязгом громыхнуло что-то за машиной.

«Кунг!» – вспомнил я про двух взломщиков, терзавших замок. Но пока мой ослабленный болезнью организм среагировал, пока я очутился у открытой дверцы кунга, взломщики уже успели сделать свое дело, и теперь улепетывали со всех ног, таща на руках один из ящиков с сокровищами из кургана!

Я сунул наган в кабуру, крикнул Пеклеванному, чтобы он не отходил от машины, и бросился в погоню, – а что еще оставалось делать?

Пацанам, напавшим на «Камаз», было в среднем лет по восемнадцать-двадцать, предармейский возраст, так сказать. Конечно, тягаться с ними в скорости мне, даже здоровому, было не по силам, но они волокли тяжеленный ящик, и у меня появился шанс. Нет, я не хотел догонять ночных грабителей, мне нужен был ящик, и поэтому я, оступаясь, все же продолжал бежать за мелькающими впереди ворами.

Ночные улицы Октябрьска казались вымершими – ни людей, ни машин. Мы петляли по дворам, пересекали перекрестки с отключенными, мигающими желтым светофорами. Будь я здоровым, я бы уже догнал их. Будь они без ящика, они уже убежали бы от меня. А так, у нас сохранялся паритет – я бежал за парнями, отставая шагов на двдцать, и ни я, ни они ничего не могли поделать с этой дистанцией…

Несколько раз я пытался крикнуть им, что буду стрелять, но пересохший рот не охотно произносил слова, а резкие порывы холодного ветра уносили то, что удалось выговорить, прочь.

Я совсем обессилел, и уже собрался доставать наган, как вдруг похитители, свернув в очередной двор, не бросились вдоль пятиэтажного дома дальше, а нырнули в подвальный вход.

«Ага! Попались!», – обрадовался я, добежал до распахнутой подвальной двери и решительно шагнул в кромешный мрак.

Странное дело – взломщики тащили ящик так шумно, что мне не составило труда в абсолютной тьме не потерять их. Неожиданно впереди блеснул свет, я увидел дверной проем, в который нырнули беглецы, и бросился за ними, щурясь от яркого света.

Я оказался в довольно большой, хорошо освещенной комнате, битком набитой людьми. На старых, продавленных диванах, креслах, стульях, скамейках тут сидели, лежали, даже спали парни, девчонки, от совсем молодых, тринадцати-четырнадцатилетних, до уже вполне взрослых, усатых мужиков и зрелых, ярко раскрашенных, девиц.

Брошенный похитителями ящик остался посреди комнаты, все, кто в ней был, уставились на меня не добрыми, и совсем не детскими глазами. В комнате было сильно накурено, причем в воздухе витал совсем не табачный дым, а на кривоватом столе, притулившемся сбоку, стояло несколько водочных бутылок.

Оттуда же, из-за стола, навстречу мне резко поднялся не высокий, ладно сбитый парень, неотрывно буравящий меня своими черными, как угли, глазами, казавшимися живыми на его неподвижном, смуглом лице.

Мягкой, кошачьей походкой парень, явный лидер в этой компании, вышел на средину комнаты и замер, не дойдя до ящика метра полтора. Все замолчали, стало тихо…

– Ты кто? – спокойным голосом спросил смуглолицый вожак: – Чего надо? На кой хрен ты сюда приперся, олень?

В моем ослабленном болезнью, погоней и всеми предыдущими передрягами мозгу не нашлось ни одной сколько-нибудь значимой мысли, ни одного достойного ответа, поэтому я молча вытащил из-за пазухи револьвер, ожидая, что эти страшноватые детки испугаются.

По рядам сидящих прошел ропот, многие опасливо зашевелились, кто-то сполз со стула на пол, за спины других.

– Так. – тихо сказал слегка побледневший вожак: – Ты представился. Теперь скажи, чего тебе надо?

Я молча кивнул на ящик. Парень напротив меня спросил у своих, не переставая сверлить меня глазами:

– Лысый! Мокрун! Вы принесли?

– Ну…

– Козлы! Я говорил, чтобы думали, когда на скачек идете? Уроды, мать вашу!

И, не меняя тона, мне:

– Дядя! Хватай свой ящик, и вали отсюда! Ствол твой, конечно, вещь авторитетная, тут базаров нет, но если че, то и у нас найдется, чем ответить! Все, разбежались!

Ни черта он не боялся! Ни нагана моего, ни, уж тем более, меня самого! Я взбесился, а вожак уже повернулся ко мне спиной, как к пустому месту, и двинулся к своим. Я вытянул подрагивающую руку с револьвером и ткнул стволом в круглый, стриженный затылок смуглого:

– Стоять, щенок!

Он замер, одновременно замерли и все, кто находился в комнате. Я снова, как и некоторое время назад возле «Камаза», взвел курок, и в тишине щелчок прозвучал, подобно грому. Я кашлянул и начал говорить:

– Во-первых! Пусть двое возьмут ящик, вынесут его на улицу и ждут меня там! Во-вторых! Ты – пойдешь со мной! И в-третьих…

Договорить я не успел! Каким-то диковинным приемом вожак отбил мою руку, она взлетела вверх, я судорожно сжал наган, чтобы не выронить его, и непроизвольно нажал на спуск! Грохнул выстрел, лопнула лампочка под потолком, и все помещение погрузилось во мрак. Поднялся страшный визг, крик, гам, все бросились прочь, я, получив в кутерьме несколько ударов по голове, плечам, животу, упал, отполз в угол, и замер там, выставив наган.

Вскоре все успокоилось, «детки» покинули свое подвальное убежище. В комнате было тихо и темно. Я встал, шатаясь, прошел к тому месту, где должен был стоять ящик – он был на месте! Молодежь бежала, бросив трофеи!

Покряхтев, я взвалил ящик на плечо, и с великим трудом выбрался из подвала наверх, изрядно поплутав в темноте. По дороге мне никто не встретился, и слава Богу, так как шел я просто наобум, главным образом стараясь не упасть и не уронить тяжелый ящик.

И уж конечно, я ни за что не дотащился бы с грузом до Гулиного дома, хотя бы потому, что я совершенно не помнил, где он находится. Выйдя на проезжую часть, я уселся на ящик верхом, тяжело дыша, и начал думать, что же делать дальше…

От печальных мыслей меня оторвал далекий рев автомобильного двигателя, показавшийся мне на удивление знакомым. Вскоре на перекресте показался уже ставший родным «Камаз» Пеклеванного – Саня искал меня, врубив все фары, какие только у него были. Я встал с ящика и замахал руками – кричать я не мог, от бега горло мое стало совсем плохим, я просто физически ощущал, какой слой всякой болезнетворной дряни его покрывает…

* * *

Спустя полчаса я снова лежал в кровати, обложенный горчичниками, исколотый шприцем, наглотавшийся таблеток. Пеклеванный собирался идти в машину, досыпать. Я прохрипел:

– Да ладно, ночуй в доме, снаряд дважды в одну воронку…

– Серега, то снаряд! А то – шакалы! Чуть оставь машину без присмотра угонят на хер, и следов не найдешь!

Пеклеванный ушел, а я снова уплыл в сон, как наркоман – в спасительное забвение.

Проспал я долго, почти до двух часов дня. Гуля ушла на дежурство, попросив Пеклеванного захлпнуть дверь, когда мы будем уезжать.

На водителе лица не было! Как я понял, им с Гулей не удалось лечь в постель, по разным, как уклончиво объяснил водитель, причинам, и теперь Пеклеванный, злой и грустный, то ругался последними словами, то нежно вспоминал, какая Гуля страстная и ласковая…

Мы перекусили, если можно так назвать часовой обед, состоящий из двух тарелок куриной домашней лапши, треугольных татарских пирожков с мясом и картошкой, домашней выпечки хлеба, ну, и всяких вареньев, плюшек…

Покинули гостеприимный Октябрьск мы уже чуть ли не в сумерках, по крайней мере низкое, темное небо уже очень походило на вечернее.

Я рассказывал Пеклеванному про свои вчерашние похождения в подвале, м Саня только крутил рыжей своей головой:

– Ну, Серега, ну ты даешь! Да я бы ни в жизнь не полез бы на такой рожон – эти щенки хуже взрослых блатнюков! С теми хоть добазариться можно, а эти для смеха «замочут», и все, амба!

Пока мы разговаривали, пошел дождь, через некоторое время превратившийся в жуткий, просто тропический ливень! Таких дождей у нас летом-то не бывает, а чтобы вода вот так хлестала с неба в начале ноября! Я такого не припомню…

«Камаз» буквально плыл по дороге, врубив все фары «на полную громкость», как говорил Пеклеванный.

Мы упрямо пробивались вперед, но из-за плохой видимости водитель снизил скорость, и «Камаз» едва тащился. То и дело попадались встречные машины, отчаянно сигналищее, с бешено работающими дворниками.

Один раз мы едва увернулись от огромного грузовика, вынырнувшего из косых плетей ливня практически перед носом нашей машины.

– Ни ляда не видно! – матерился Пеклеванный, вертя баранку: – Ну и погода! Мандахлюндия, в рот ей ноги!

За полтора часа мы едва одолели тридцать километров, потом дождь начал сбавлять свою мощь, и вскоре превратился в обычный, осенний моросящий дождик.

Проехав Бавлинский перекресток, Пеклеванный свернул на какую-то боковую дорогу:

– Здесь можно срезать километров восемьдесят!

Через часа два мы благополучно проскочили Искалы, место нашего снежного плена, и через час приблизились к Самаре.

– Серега! Будем ночевать здесь! – сказал водитель: – Умотался чего-то с этим ливняком! Все, ни шагу вперед!

* * *

Мы остановились на охраняемой площадке для отдыха. Я чувствовал себя гораздо лучше – Гулины лекарства сделали свое дело, нос дышал, голова прояснилась, да и горло уже не драло, как на терке, хотя голос пока полностью не вернулся.

Вокруг нас стояли машины, в основном «фуры» дальнобойщиков, тянуло дымком от мангала, где носатый шашлычник жарил на открытом пламени куски жирной свинины. Вокруг сновали люди, где-то, пробиваясь сквозь шум работавших двигателей, играла музыка.

Пеклеванный отправился купить «…чего-нибудь пожевать», а я, развалившись на сидении, равнодушно разглядывал людей, проходящих между машинами.

Неожиданно в дверцу постучали. Я приблизился к стеклу, посмотрел вниз. У машины стояла ярко накрашенная, большеглазая девушка, лет восемнадцати-двадцати, одетая в куртку-«аляску». Осветленные волосы рассыпались по плечам, а рука с длинными ярко-красными ногтями требовательно стучала в дверцу:

– Э! Алле!

Я опустил стекло и высунулся наружу:

– Что вам?

– До Пензы подбросите? В долгу не останусь!

Я замялся:

– Не знаю… Водитель придет, с ним поговорите!

– Ага… – разочаровано протянула девушка, отошла в сторону, закурила, посматривая на меня из-под длинных ресниц, в которых застряли комочки туши.

Пока она курила, вернулся Пеклеванный, держа в обеих руках картонные тарелочки с сосисками, политыми кетчупом. Я открыл ему дверцу, принял еду, и, откусывая сосиску, кивнул на окно:

– Тут подруга какая-то до Пензы просится!

– Да? – заинтересовался Саня, перегнулся через меня и поглядел в окно: – Вот эта, что ли? «Плечевая»! Возьмем? Ты вообще как, хочешь?

– Чего хочешь? – не понял я.

– Ну, потрахаться? Она же «плечевая», шлюха, катается по всей России, а за провоз натурой платит!

Я помотал головой:

– Нет, Саня, я пас!

Пеклеванный задумался, еще раз поглядел в окно:

– А ни че бабуська! Ладно, ты не хочешь – как хочешь, а я возьму! Со мной в спальнике переспит! Ты как, не стеснительный?

Я покачал головой – делай как знаешь. Пеклеванный обрадовано засуетился, отложил тарелочку с недоеденной сосиской, выбрался из кабины и рысцой оббежал машину, устремившись к девушке. Они недолго переговорили, и улыбающийся водитель под ручку повел «плечевую» к машине.

– Знакомтесь! Сергей! Анжелика! – представил нас Пеклеванный, когда девушка залезла в кабину и устроилась посредине, между нами.

Я сухо кивнул, она протянуло руку, слегка оцарапала меня своими ногтями, томно взмахнув ресницами:

– Анжела!

– Ну че, народ! – продолжил улыбающийся Пеклеванный: – Надо обмыть знакомство! Где тут у меня? Ага! Вот она, родимая! Оп-па!

Он извлек откуда-то из-под сидения бутылку «Столичной», раздал нам разнокалиберные стаканы, ловко разлил водку:

– Ну, за милых дам!

Анжела кокетливо отставила мизинчик, и мне стало смешно аристократка, твою мать!