Текст книги "Талейран"

Автор книги: Сергей Нечаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

СОВРЕМЕННИКИ И ИСТОРИКИ О ШАРЛЕ МОРИСЕ ДЕ ТАЛЕЙРАН-ПЕРИГОРЕ

Наполеон Бонапарт (1769–1821) на острове Святой Елены:

«Это негодяй, человек коррумпированный, но умный, человек, который всегда ищет способ предать. <…> Нельзя было заключить ни одного договора, ни одного торгового соглашения без того, чтобы предварительно не заплатить ему. <…> Он требовал огромные суммы за содействие заключению. Бурбоны хорошо сделали, что отделались от него, так как он предал бы их при первом случае, что он и сделал, когда я вернулся с Эльбы» [567]567
  516 O'Meara.Napoteon en exil a Sainte-lene. P. 124.


[Закрыть].

«Лицо Талейрана столь непроницаемо, что по нему совершенно невозможно что-либо прочитать: Ланн и Мюрат имели обыкновение шутить, что если он разговаривает с вами, а в это время кто-нибудь сзади даст ему пинка, то по его лицу вы не догадаетесь об этом» [568]568
  517 Pichot.Souvenirs intimes sur Napoteon. P. 94.


[Закрыть].

Клер де Ремюза (1780–1821) – придворная дама при дворе Жозефины:

«Я не знала Талейрана, а то, что слышала о нем, создавало большое предубеждение. Но я была поражена изяществом его манер, которые представляли резкий контраст с чопорностью военных, окружавших меня до тех пор. Он всегда сохранял среди них тон большого вельможи; щеголял пренебрежительным молчанием и покровительственной вежливостью, которой никто не мог избежать. Он один присваивал себе право подсмеиваться над людьми, которых пугала тонкость его насмешек.

Талейран, менее искренний, чем кто бы то ни было, сумел придать характер естественности привычкам, приобретенным по определенному плану. Он сохранил их так, как если бы они имели силу истинной натуры. Его манера относиться к самым важным вещам довольно легко почти всегда бывала ему полезна…

Я смутно не доверяла ему, но мне нравилось слушать его и видеть, как он поступает с присущей ему непринужденностью, которая придавала безграничную грацию всем его манерам, тогда как у другого она шокировала бы как аффектация» [569]569
  518 Ремюза.Мемуары. С. 92–93.


[Закрыть].

Антуан Анри де Жомини (1779–1869) – генерал, военный писатель:

«У Талейрана гордыня была равна амбициям» [570]570
  519 Jomini.Vie politique et militaire de Napoteon. P. 314.


[Закрыть].

Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848) – французский писатель и дипломат:

«Тщеславие господина де Талейрана обмануло его: свою роль он принял за свой гений. Он счел себя пророком, ошибаясь во всем: предсказания его не имели никакого веса. Он не умел видеть того, что впереди, ему открывалось лишь то, что позади. Сам лишенный ясного ума и чистой совести, он ничто не ценил так высоко, как незаурядный ум и безукоризненную честность. Задним числом он всегда извлекал большую выгоду из ударов судьбы, но предвидеть эти удары он не умел, да и выгоду извлекал лишь для одного себя. Ему было неведомо то великое честолюбие, что печется о славе общества как о сокровище, наиполезнейшем для славы индивида. Таким образом, господин Талейран не принадлежал к разряду существ, способных стать фантастическими созданиями, чей облик становится еще фантастичнее по мере того, как им приписывают мнения ошибочные либо искаженные. И все же не подлежит сомнению, что множество чувств, вызываемых различными причинами, сообща способствуют сотворению вымышленного образа Талейрана.

Во-первых, короли, министры, иностранные посланники и послы, некогда попавшиеся на удочку к этому человеку и не способные разгадать его истинную сущность, стараются доказать, что они подчинялись существу, одаренному подлинным могуществом: они сняли бы шляпу перед поваренком Наполеона.

Во-вторых, родственники господина де Талейрана, принадлежащие к старинной французской аристократии, гордятся своею связью с человеком, соблаговолившим убедить их в своем величии.

Наконец, революционеры и их безнравственные наследники, сколько бы они ни поносили аристократические имена, питают к аристократии тайную слабость: эти удивительные неофиты охотно берут ее в крестные и надеются перенять от нее благородные манеры. Князь с его двойным отступничеством тешит самолюбие молодых демократов и по другой причине: значит, заключают они, их дело правое, а дворян и священников следует презирать.

Однако, как бы все эти люди ни заблуждались насчет господина де Талейрана, иллюзии эти долго не проживут: ложь не идет господину де Талейрану впрок: для того чтобы вырасти в грандиозную фигуру, ему недостает внутреннего величия. Многие современники успели слишком хорошо рассмотреть его; о нем скоро забудут, ибо он не оставил неразрывно связанной с его личностью национальной идеи, не ознаменовал свою жизнь ни выдающимся деянием, ни несравненным талантом, ни полезным открытием, ни эпохальным замыслом. Добродетельное существование – не его стихия; даже опасности обошли его стороной; во время Террора он был за пределами отечества и вернулся на родину лишь тогда, когда форум превратился в приемную дворца.

Деятельность Талейрана на поприще дипломатическом доказывает его относительную посредственность: вы не сможете назвать ни одного сколько-нибудь значительного его достижения. При Бонапарте он только и делал, что исполнял императорские приказы; на его счету нет ни одних важных переговоров, которые бы он провел на свой страх и риск; когда же ему представлялась возможность поступать по собственному усмотрению, он упускал все удобные случаи и губил все, к чему прикасался. Не подлежит сомнению, что он повинен в смерти герцога Энгиенского; это кровавое пятно отмыть невозможно…

Жизнь князя была нескончаемой цепью обманов. Зная, чего ему недостает, он избегал всех, кто мог его разгадать: постоянной его заботой было не дать себя раскусить; он вовремя уходил в тень; он полюбил вист за возможность провести три часа в молчании. Окружающие восхищались, что и даровитый человек снисходит до вульгарных забав: кто знает, не делил этот даровитый человек империи в тот миг, когда на руках у него были четыре валета? Тасуя карты, он придумывал эффектное словцо, вдохновленное утренней газетой или вечерней беседой. Если он отводил вас в сторону, дабы занять разговором, то немедля принимался обольщать вас, осыпая похвалами, именуя надеждой нации, предсказывая блестящую карьеру, выписывая вам переводной вексель на звание великого человека, выданный на его имя и оплачиваемый по предъявлении; если же, однако, он находил, что ваша вера в него достаточно тверда, если он замечал, что ваше восхищение несколькими его короткими фразами, претендующими на глубину, но не имеющими ровно никакого смысла, не слишком велико, то удалялся, боясь разоблачения. Он был хорошим рассказчиком, когда на язык ему попадался подчиненный или глупец, над которым он мог издеваться без опаски, либо жертва, зависящая от него и служащая мишенью для его насмешек. Серьезная беседа ему не давалась; на третьей фразе идеи его испускали дух» [571]571
  520 Шатобриан.Замогильные записки. С. 572–575.


[Закрыть].

Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848) – французский писатель и дипломат:

«Старинные гравюры изображают аббата де Перигора красавцем; к старости лицо господина де Талейрана уподобилось черепу: глаза потухли, так что в них ничего нельзя было прочитать, чем он и пользовался; он столько раз навлекал на себя презрение, что пропитался им насквозь: особенно красноречивы были опущенные уголки рта.

Внушительная наружность (свидетельство благородного происхождения), строгое соблюдение приличий, холодно-пренебрежительный вид князя Беневентского вводили всех в заблуждение. Манеры его завораживали простолюдинов и членов нового общества, не заставших общества былых времен. Встарь аристократы, повадкой своей походившие на господина де Талейрана, встречались сплошь и рядом, и никто не обращал на них внимания: но оставшись в почти полном одиночестве среди общества демократического, он стал казаться явлением необыкновенным: репутация забрала над министром такую власть, что из уважения к собственному самолюбию ему приходилось приписывать своему уму те достоинства, какими он на самом деле был обязан воспитанию.

Когда человек, занимающий важный пост, оказывается замешан в невиданный переворот, он обретает случайное величие, которое простой люд принимает за его личную заслугу; затерянный при Бонапарте в лучах его славы, во время Реставрации господин де Талейран сверкал блеском чужих удач. Нечаянное возвышение позволило князю Беневентскому возомнить себя ниспровергателем Наполеона и приписать себе честь возвращения на престол Людовика XVIII. <…>

Господину де Талейрану можно было доверить иные заурядные поручения, при исполнении которых у него хватало ловкости соблюдать в первую очередь собственный интерес; ни на что большее он способен не был.

Излюбленные привычки и максимы господина де Талейрана служили предметом подражания для кляузников и негодяев из его окружения. Венцом его дипломатии был костюм, заимствованный у одного венского министра. Он хвалился, что никогда не торопится; он говорил, что время – наш враг и его следует убивать: отсюда следовало, что делам надобно посвящать несколько мгновений, не более.

Но поскольку, в конечном счете, господин де Талейран не сумел обратить свою праздность в шедевр, то, вероятно, он напрасно твердил о необходимости избавиться от времени: над временем торжествуют только те, кто создают творения бессмертные; трудами без будущего, легкомысленными забавами его не убивают: его транжирят» [572]572
  521 Цвейг.Жозеф Фуше ( http://lib.web-malina.com)


[Закрыть].

Стефан Цвейг (1881–1942) – австрийский писатель:

«Воспитанный на изысканной древней культуре, гибкий ум, пропитанный духом восемнадцатого века, он любит дипломатическую игру как одну из многих увлекательных игр бытия, но ненавидит работу. Ему лень собственноручно писать письма: как истый сластолюбец и утонченный сибарит, он поручает всю черновую работу другому, чтобы потом небрежно собрать все плоды своей узкой, в перстнях, рукой. Ему достаточно его интуиции, которая молниеносно проникает в сущность самой запутанной ситуации. Прирожденный и вышколенный психолог, он, по словам Наполеона, легко проникает в мысли другого и проясняет каждому человеку то, к чему тот внутренне стремится. Смелые отклонения, быстрое понимание, ловкие повороты в моменты опасности – вот его призвание; презрительно отворачивается он от деталей, от кропотливой, пахнущей потом работы. Из этого пристрастия к минимуму, к самой концентрированной форме игры ума вытекает его способность к сочинению ослепительных каламбуров и афоризмов. Он никогда не пишет длинных донесений, одним-единственным, остро отточенным словом характеризует он ситуацию или человека» [573]573
  522 Лодей.Талейран. Главный министр Наполеона. С. 13.


[Закрыть].

Дэвид Лодей – современный английский писатель и журналист:

«Теперь я понимаю, чем привлекла меня личность Талейрана. Дипломаты знали его как трудного и проницательного переговорщика, а в компании с ним редко кто мог удержаться от улыбки. Он был блистательным и остроумным собеседником. У него имелось множество пороков, и пороков самых отталкивающих, но он настолько с ними свыкся, что не обращал на них внимания, считая их неотъемлемой частью своего величия. Ему, находившемуся на вершине власти, постоянно приходилось сталкиваться с противоречиями, дилеммами и альтернативами, и он почти никогда не вставал на чью-либо сторону, как это сделал бы человек его ранга. Если не считать нескольких по-настоящему одиозных монстров истории, то вряд ли найдется другая мировая величина, которая умудрилась бы заработать столь же запятнанную репутацию, как Талейран. <…>

Перед ним было слишком много соблазнов, с которыми трудно совладать и простому смертному. Он жил в самую бурную и чреватую опасностями эпоху в истории Европы, формируя и направляя ее будущее и перенося все тяготы и искушения своего времени» [574]574
  523 Шатобриан.Замогильные записки. С. 575–577.


[Закрыть].

Вилльям Миллиган Слоон (1850–1928) – американский историк:

«Он был выдающимся, типичным аристократом старой французской школы – изящным, ловким и остроумным собеседником, образцовым придворным, умевшим превосходно соразмерять слова, жесты и движения, но совершенно не способным задаваться сколько-нибудь широкими, грандиозными воззрениями. В мелочах он отличался необыкновенной ловкостью, но в то же время не обладал достаточной силой характера, чтобы переупрямить своего монарха. <…> Можно простить многое искателю приключений, переживающему революционные бури, но в Талейране мы видим человека, который умел всегда приспосабливать свои паруса к каждому ветру, счастливо уходил от всех бурь и наживал себе барыши во всех портах. Он служил в качестве высокопоставленного доверенного лица – республике, консульству, империи и восстановленному королевству. Обладая большим запасом практической мудрости, он на всякий случай давно уже подготовился к тому, чтобы удалиться от дел, и скопил себе громадное состояние» [575]575
  524 Слоон.Новое жизнеописание Наполеона I. С. 221.


[Закрыть].

Адольф Тьер (1797–1877) – французский политический деятель и историк:

«Этот искусный представитель Наполеона в Европе был ленив, чувствителен, никогда не спешил действовать или двигаться, а физическая немощь лишь усиливала его изнеженность» [576]576
  525 Thiers.Histoire de Г Empire. P. 495.


[Закрыть].

Александр Салле – французский историк XIX века:«Господин де Талейран был великим человеком, но особенным: он не был ни лидером партии, ни генералом армии, ни оратором, ни писателем, он не имел ничего из того, что, как кажется, дает власть в наши дни. Самое замечательное в его величии состояло в том, что оно выглядело следующим за развитием событий, но на самом деле оно ими управляло. Так как Талейран предвидел и готовил происходившие события, он был готов к ним раньше, чем кто-либо другой, и это составляло основу его политического превосходства. Ничто никогда не было неожиданным для него: не то чтобы события всегда происходили именно так, как он хотел, не то чтобы он никогда не испытывал разочарования, но он не отчаивался и не падал духом, потому что его высокий разум подсказывал ему ходы там, где другие видели лишь проблемы. <…> Важно было видеть, что является результатом ума, и брать, что является результатом характера. У большинства мужчин этого второго не хватает значительно больше, чем первого» [577]577
  526 Salle.Vie politique du prince de Talleyrand. P. 5.


[Закрыть].

Жорж Тушар-Лафосс (1780–1847) – французский журналист и издатель:

«Он никогда не ждал, пока ураган согнет его: во всех обстоятельствах видели, как он сгибался еще до того, как подует сильный ветер; он был обращенным или, лучше сказать, уже казался таковым до того, как кто-то подумал о том, чтобы попросить его об обращении» [578]578
  527 Touchard-Lafosse.Histoire politique et vie intime de Charles-Maurice de Talleyrand. P. 2.


[Закрыть].

Жак Марке де Монбретон, барон де Норвен (1769–1854) – французский политик и писатель:

«Если Наполеон имел жребий гения побед, то Талейрану выпал жребий гения политики. История не представляет нам другого примера столь великого влияния одного человека на различные революции. <…> Мощь и сила всегда переходили через руки Талейрана: он отдавал их другим, не искал первенства мест, но требовал первенства дел, и соблюдал себе только одну из внешних выгод – золото, орудие при уме его непобедимое» [579]579
  528 Московский телеграф. 1831. № 17 (сентябрь). С. 451.


[Закрыть].

Сэр Генри Литтон Булвер (1801–1872) – британский дипломат и писатель:

«Несмотря на размер и величие театра, в котором появился господин де Талейран, несмотря на важность ролей, которые он в нем играл в течение полувека, я осмеливаюсь сомневаться, что его характер был когда-либо хорошо описан и даже сейчас по достоинству оценен, и это неудивительно» [580]580
  529 Bulwer.Essai sur Talleyrand. P. 5.


[Закрыть].

Е. В. Тарле (1874–1955) – советский историк, академик:

«Князя Талейрана называли не просто лжецом, но “отцом лжи”. И, действительно, никто и никогда не обнаруживал такого искусства в сознательном извращении истины, такого уменья при этом сохранять величаво небрежный, незаинтересованный вид, безмятежное спокойствие, свойственное лишь самой непорочной, голубиной чистоте души, никто не достигал такого совершенства в употреблении фигуры умолчания, как этот, в самом деле необыкновенный человек. Даже те наблюдатели и критики его действий, которые считали его ходячей коллекцией всех пороков, почти никогда не называли его лицемером. И, действительно, этот эпитет к нему как-то не подходит, он слишком слаб и невыразителен. <…> Вся его жизнь была нескончаемым рядом измен и предательств, и эти деяния были связаны с такими грандиозными историческими событиями, происходили на такой открытой мировой арене, объяснялись всегда (без исключений) до такой степени явно своекорыстными мотивами и сопровождались так непосредственно материальными выгодами для него лично, – что при своем колоссальном уме Талейран никогда и не рассчитывал, что простым, обыденным и общепринятым, так сказать, лицемерием он может кого-нибудь в самом деле надолго обмануть уже после совершения того или иного своего акта» [581]581
  530 Талейран.Мемуары. С. 8–9.


[Закрыть].

Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона:

«Он обладал искусством понимать людей, с которыми имел дело, угадывать их слабости и играть на них… Он был замечательно остроумным собеседником в салоне. Его остроты облетали Париж, Францию и даже Европу и становились пословицами; так, он пустил в ход знаменитое изречение (не им первым, впрочем, сказанное), что язык дан человеку, чтобы скрывать мысли. Убеждений Талейран не имел; он руководствовался исключительно жаждой богатства, власти и денег» [582]582
  531 Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона ( http://dic.academic.ru)


[Закрыть].

Д. С. Мережковский (1865–1941) – русский писатель и философ:

«Талейран, в своем роде, существо необыкновенное: человек большого ума, но совершенно пустого, мертвого, потому что всякий живой ум уходит корнями своими в сердце, а у него, вместо сердца, щепотка могильного праха или той пыли, на которую рассыпается гнилой гриб-дождевик. И он это знает, чувствует свою бездонную, внутреннюю пустоту, небытие и злобно-жадно завидует всем живым, сущим, – Наполеону особенно, потому что он сущий, живой по преимуществу.

Чем же они связаны? Тем, что Наполеону кажется в Талейране деловым реализмом, гениальною небрезгливостью к самой смрадной из человеческих кухонь, – политике. Да, этим, но и чем-то еще, более глубоким, трансцендентным. Кажется, они связаны, как Фауст и Мефистофель, человек и его потусторонняя “тень”: самое несущее прилипло к самому сущему» [583]583
  532 Мережковский.Наполеон. С. 51.


[Закрыть].

Джон Вилсон Крокер (1780–1857) – британский государственный деятель:

«Он немного тучен для француза, у него слабые лодыжки и деформированные ноги, заставляющие его передвигаться какой-то странной рысью. Лицо его ничего не выражает, разве что отражает нечто вроде алкогольного ступора. Действительно, он выглядит как постаревший, подвыпивший и хромой школьный учитель. Голос у него глубокий и хриплый» [584]584
  533 Брион.Повседневная жизнь Вены. С. 235.


[Закрыть].

Марсель Брион (1895–1984) – французский историк и писатель:

«В действительности за этим отсутствием выразительности крылись размышления и планы государственного деятеля, верившего в необходимость реставрации, но понимавшего, что возможно и возвращение Орла [585]585
  Наполеона.


[Закрыть]– ближайшее будущее это скоро подтвердит, – и намеревавшегося не только остаться в этой игре при своем интересе, но также обеспечить интересы Франции, какой бы оборот ни приняли впоследствии события. <…>

Это не подвыпивший учитель начальной школы, каким его изображает английское недоброжелательство, но государственный деятель, прозорливый и осторожный, все более подозрительный по мере приобретения опыта в условиях неустойчивости человеческих ценностей и огромной ответственности, выпавшей на долю этого выразителя интересов Франции» [586]586
  534 Там же. С. 235–236.


[Закрыть].

Дэвид Лодей – современный английский писатель и журналист:

«Талейран осуществил свою заветную мечту – добился мира и для Франции, и для Европы – по крайней мере, на какое-то время. В этом смысле он был настоящим патриотом, в чем сам князь никогда не сомневался: кровь Перигоров не позволила бы ему поступать иначе. Совсем другое дело – национальное признание. Не он, а человек, которого он поверг, остался навеки в памяти французов. Личная слава, популярность всегда были и остаются самой дорогой и желанной наградой человеку, а не мир и цивилизация, к чему стремился Талейран» [587]587
  535 Лодей.Талейран. Главный министр Наполеона. С. 480.


[Закрыть].

Карл Людвиг Берне (1786–1837) – немецкий публицист и писатель:

«Талейрана упрекали, что он последовательно предавал все партии, все правительства… Но он вовсе не предавал: он только покидал их, когда они умирали. Он сидел у одра болезни каждого времени, каждого правительства, всегда щупал их пульс и прежде всех замечал, когда сердце прекращало свое биение. Тогда он спешил от покойника к наследнику, другие же продолжали еще короткое время служить трупу.

Разве это измена? Потому ли Талейран хуже других, что он умнее, тверже и подчиняется неизбежному? Верность других длилась не больше, только заблуждение их было продолжительнее. К голосу Талейрана я всегда прислушивался, как к решению судьбы… Мне хотелось, чтобы этот человек жил у меня в комнате: я бы приставил его, как барометр, к стене и, не читая газет, не отворяя окна, каждый день знал бы, какова погода на свете» [588]588
  536 Берне.Парижские письма. С. 148.


[Закрыть].