Текст книги "Талейран"

Автор книги: Сергей Нечаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Теперь общее мнение сводится к тому, – и тщетны были бы все старания его ослабить, – что правительства существуют исключительно для народов; необходимым следствием такого взгляда является представление, что легитимна такая власть, которая лучше обеспечивает их счастье и спокойствие.

Но отсюда вытекает, что единственной легитимной властью является та, которая существует в течение долгого ряда лет; и действительно, эта власть, укрепленная уважением, которое внушается воспоминанием о прошедших временах, привязанностью, которую люди естественно испытывают к роду своих господ, и давностью владения, которая в глазах всех людей обосновывает право на него, потому что, согласно законам, на ней основывается и частная собственность, эта власть реже всякой другой подвергает судьбу народов гибельным случайностям революции. Поэтому самые важные их интересы заставляют народы оставаться у нее в подчинении. Но если, к несчастью, создается такое представление, что злоупотребления этой власти перевешивают предоставляемые ею выгоды, то на легитимность начинают смотреть как на пустой призрак.

Что же требуется для того, чтобы внушить народам доверие к легитимной власти, чтобы сохранить за ней уважение, которое обеспечивает ее прочность? Достаточно, но вместе с тем и необходимо сделать ее такой, чтобы были устранены все основания к страху, который она может внушить.

Государь не меньше своих подданных заинтересован в подобном устройстве власти, потому что абсолютная власть была бы теперь одинаково тяжелым бременем как для того, кто ее осуществляет, так и для тех, к кому она применяется.

Перед революцией власть во Франции была ограничена древними учреждениями; на нее воздействовали органы судебного сословия, духовенства и дворянства, составлявшие существенные ее элементы, которыми она пользовалась для управления. Теперь эти учреждения разрушены, эти великие средства управления уничтожены. Надо найти новые, которые общественное мнение не отвергало бы, и следует даже, чтобы они соответствовали его стремлениям.

Некогда авторитет религии создавал поддержку верховной власти; но сейчас, когда религиозное безразличие проникло во все классы и стало всеобщим, она в этом отношении бессильна. Поэтому верховная власть может найти поддержку лишь в одном общественном мнении, а для этого она должна действовать в согласии с ним.

Она получит эту поддержку, если народы увидят, что правительство, обладающее неограниченной властью для обеспечения им счастья, не в состоянии предпринять ничего, что противоречило бы этой задаче. Но для этого они должны быть уверены, что в его действиях не может быть никакого произвола. Их веры в его добрую волю недостаточно, потому что они могли бы опасаться, что она изменится или что власть ошибется в средствах. Недостаточно, чтобы доверие основывалось на добродетелях или больших достоинствах государя, тленных, как и он сам; оно должно покоиться на постоянных учреждениях, и даже больше того: бесполезными окажутся и сами учреждения, способные по своей природе обеспечить благоденствие народов; они не внушат им никакого доверия, если не будет установлена та форма правления, которая по взглядам нашего века считается единственно пригодной для достижения такого благоденствия.

Все желают гарантий, желают их для государя, желают их и для подданных. Но считалось бы, что эти гарантии отсутствуют:

Если бы личная свобода не была охранена законом от всякого посягательства.

Если бы свобода печати не была вполне обеспечена и если бы законы не ограничивались каранием лишь ее преступлений.

Если бы судебное сословие не обладало независимостью и не составлялось из несменяемых членов.

Если бы судебная власть предоставлялась в некоторых случаях административным или каким-нибудь иным органам, кроме судов.

Если бы министры не несли солидарной ответственности за осуществление порученной им власти.

Если бы в советы при государе входил кто-нибудь, кроме ответственных лиц.

Наконец, если бы закон не являлся выражением совокупной воли трех раздельных властей.

В древних и многочисленных обществах, в которых знания развиваются по мере роста потребностей, а страсти растут вместе со знаниями, необходимо, чтобы государственные власти соответственно увеличивали свою силуа опыт показал, что при их разделении они укрепляются.

Эти взгляды распространены сейчас уже не только в одной какой-нибудь стране. Они разделяются почти всеми. Повсюду требуют конституции, всюду ощущается потребность учредить ее в соответствии с большим или меньшим развитием гражданского общества, и повсюду ее подготовляют. Конгресс отдал Геную Сардинии, Лукку испанской инфанте Марии Луизе, вернул Неаполь Фердинанду IV и провинции Папской области папе лишь под условием введения в этих странах того порядка, который требуется или определяется их современным состоянием.

Напуганные неизбежными для Испании последствиями правительственной системы, проводимой Фердинандом VII, все государи и министры горько сожалеют о том, что ему удалось восстановить свой трон до предъявления ему Европой требования дать своей стране учреждения, соответствующие идеям нашего времени. Я даже знаю, что государи, народы которых еще так мало просвещены, что неспособны пользоваться этими учреждениями, требующими высокой степени просвещения, огорчаются этим, как своим собственным несчастьем.

Приведенные мнения я почерпнул в совещаниях, на которых собралась вся Европа. Все беседы, которые я вел с государями и их министрами, оказались проникнутыми ими. Их высказывают в своих письмах из Лондона австрийский и русский послы и лорд Каслри. Поэтому я счел своим долгом изложить их Вашему Величеству в этом докладе. Я имел тем менее права освободить себя от этой обязанности, что все государи поручили мне в прощальных аудиенциях сообщить Вашему Величеству свое глубокое убеждение, что Франция никогда не будет успокоена, если Ваше Величество не разделит без оговорок этих взглядов и не превратит их в единственное правило своего правления; они считают необходимым, чтобы Франция предала прошлое забвению без всяких изъятий, считая все исключения опасными, а гарантии для государя возможными лишь при существовании гарантий для всех сторон и признавая их достаточными лишь в том случае, если их признают такими все классы общества; они указывают на необходимость создать цельную систему, притом такую, чтобы для всех сторон была ясна и очевидна искренность, лежащая в ее основе; система эта должна с самого начала ясно показать цель, к которой стремится правительство, помочь каждому оценить свое собственное положение и не оставить никого в состоянии неуверенности. Они добавили, что если Ваше Величество может казаться заинтересованным более всякого другого в поддержании во Франции спокойствия, то в действительности они сами не менее вашего заинтересованы в этом, потому что кризис, переживаемый сейчас Францией, представляет угрозу для всей Европы; наконец, они указали, что усилия, приложенные ими в этом году, нельзя будет повторить сызнова, после того как они вернутся в свои государства.

По прочтении обращения Вашего Величества к своим подданным государи сказали мне, что они с сожалением отметили одну фразу, в которой Ваше Величество говорит, хотя с большой осторожностью, о согласии, данном им на принятие их помощи, из чего иные, пожалуй, заключат, что вы могли бы от нее отказаться и все же сохранить мир. Они опасаются, что благодаря этому Ваше Величество навлечет на себя порицание Франции за то, что оно якобы позволило навязать себе их волю. Они считают, что для того, чтобы не внушать своим народам взглядов, столь противоположных вашим интересам, как вам, так и окружающим вас лицам следует не проявлять активности. В этом отношении Вашему Величеству предстоит серьезная задача, так как надлежит сдерживать и даже подавлять чрезмерное рвение. По их мнению, Ваше Величество должны казаться скорбящим о том, что происходит, а не принимающим в этом участия. Либо сами, либо при помощи своих близких, вы должны стать между союзными государями и своим народом, чтобы смягчить, в меру возможного, бедствия войны и успокоить союзников насчет верности сдавшихся крепостей, которые по соглашениям, уже заключенным, как я думаю, вашими министрами с герцогом Веллингтоном, доверены выбранным вами лицам.

Наконец, они считают, что ни Ваше Величество и ни один принц вашей семьи не должны появляться вместе с союзными армиями, чтобы не казалось, что вы возбудили войну и, тем более, что вы сами ее ведете. Никогда еще от политики не требовалось столько тонкости.

Если бы какой-либо части Франции удалось, вследствие наступающих событий, освободиться от ярма Бонапарта, то я считаю, что Вашему Величеству следовало бы немедленно отправиться туда со своим правительством, созвать там палаты и взять в свои руки власть в королевстве, как если бы оно уже целиком покорилось. Проект экспедиции на Лион, горячо поддержанный мною вследствие большого влияния, которое она могла бы иметь на южные провинции, позволил бы осуществить это предложение с большими выгодами.

Сообщение об отправке в армию большого числа комиссаров произвело неприятное впечатление. Я считаю, что все действия Вашего Величества должны предприниматься в согласии с союзниками и даже по их указаниям. Подобная снисходительность будет содействовать ясному пониманию ими цели войны, которая, как я должен сказать, может быть не у всех кабинетов совершенно одинаковой. Так, если Англия горячо стремится только к возвращению Вашего Величества, то я не могу гарантировать, что Россия не допускает и иных комбинаций; я не могу заверить, что Австрия, которая, как я считаю, также стремится к этому, не желает, прежде всего, собственного расширения.

Не могло ли бы Ваше Величество, в момент вступления иностранных армий во Францию, обратиться к своим подданным со вторым обращением, в котором заботливо щадилось бы самолюбие французов, естественно требующее, чтобы иностранцы ничего не навязали Франции, даже и того, к чему она сама стремится?

В этом заявлении, обращающемся прежде всего к общественному мнению, которое Бонапарт пытается ввести в заблуждение относительно причин и целей теперешней войны, можно было бы сказать, иностранные державы начали ее отнюдь не в интересах Вашего Величества,им известно, что Франция стремится лишь к освобождению от насилия, «о они предприняли ее ради собственной безопасности; нужно указать,что они никогда бы в нее не вступили,если бы we были убеждены, Европе будут грозить величайшие бедствия, пока человек, ее так долго угнетавший, останется господином Франции; что война вызвана только его возвращением туда,я ее главная и непосредственная цель сводится к лишению его власти, захваченной им; что для смягчения страданий, ею причиняемых, для предупреждения возможных бедствий и для приостановки опустошений Ваше Величество, окруженное французами, становится посредником между иностранными государями и своим народом в надежде, что оказываемое ему уважение послужит на пользу его государства; оно намеревается играть в войне только такую роль и не желает, чтобы принцы его дома принимали в ней какое-либо участие на стороне иностранных армий.

Переходя затем к внутренним мероприятиям во Франции, Вашему Величеству надлежало бы сообщить, что вы желаете дать все гарантии, которые будут считаться необходимыми. Так как выбор министров представляет самую существенную из всех тех гарантий, которые вы можете дать, то вы тотчас же оповестите о предстоящем изменении правительства. Вы должны заявить, что привлеченные вами министры назначены лишь временно, так как вы сохраняете за собой возможность по прибытии во Францию так составить правительство, чтобы даваемая вами таким образом гарантия удовлетворила все партии, все взгляды и успокоила все тревоги.

Наконец, было бы хорошо, чтобы это заявление коснулось национальных имуществ и высказалось относительно них положительнее, категоричнее и в более успокоительном смысле, чем учредительная хартия, постановления которой оказались недостаточны для прекращения опасений лиц, приобретших такие имущества. Сейчас тем более необходимо их успокоить и не оставить им ни малейшего предлога для тревоги, что, благодаря ей, приостановилась продажа государственных лесову доход от которой будет впредь еще более нужен у чем прежде, почему эти сделки и следует всячески поощрять.

Вашему Величеству полезно и даже необходимо, по общему мнению, обратиться в таком духе к своему народу. Признаюсь Вашему Величеству, что я также в этом убежден. В особенности я считаю необходимыму чтобы вы удовлетворили все пожелания в отношении гарантий. Если, как я смею надеяться, Ваше Величество разделяет этот взгляду то вы, конечно, поручите нескольким лицам, пользующимся вашим довериему приготовить и представить вам проект такой декларации» [476]476
  436 Талейран.Мемуары. С. 330–338.


[Закрыть].

Прием, оказанный Талейрану в Камбрэ, оказался весьма благосклонным, и о событиях в Монсе не было сказано ни слова. В результате князю удалось убедить короля и его окружение в том, что при вступлении во Францию необходимо издать прокламацию, в которой король признал бы свои ошибки. Соответствующая прокламация была написана, и ее зачитали в Совете, где присутствовали принцы.

Граф д’Артуа тут же пожаловался на унижение, которому хотят подвергнуть короля. По его мнению, король не должен был просить прощения и обещать впредь не повторять совершенных ошибок.

– В прокламации говорится, что король был увлечен своими привязанностями, – сказал брат короля. – Уж не хотят ли здесь указать на меня?

– Да, – ответил ему Талейран, – вы совершили много зла.

– Князь Талейран, вы забываетесь! – воскликнул граф д’Артуа.

– Быть может, я и забываюсь, но правда превыше всего, – последовал ответ.

– Только присутствие короля сдерживает меня! – закричал герцог Беррийский. – Иначе я не позволил бы никому так обращаться с моим отцом…

Сын графа д’Артуа уже готов был броситься на улыбающегося Талейрана, но король поспешил угомонить его, объявив, что ему одному принадлежит право судить о том, что говорить народу Франции, а чего не говорить.

Тем не менее была составлена новая прокламация, и король ее одобрил. В ней с подачи Талейрана говорилось о том, что сделанные ошибки были связаны с трудными временами, что король уверяет владельцев имуществ, что приобретенная ими собственность неприкосновенна и т. д. Естественно, партия графа д’Артуа была недовольна, но произведение Талейрана (помимо иностранных штыков, конечно) явно прокладывало дорогу Бурбонам к вторичному возвращению, и не признать это было невозможно.

Как бы то ни было, в скором времени Людовик XVIII вновь поселился в Тюильри.

Среди карет и экипажей можно было заметить небольшую коляску, в которой сидел некий человек, старавшийся избегать любопытных взглядов толпы; этим человеком был князь де Талейран. Возница и лошади, запряженные в коляску, принадлежали пруссакам. Войска и коляска остановились перед входом на площадь Людовика XV. Там господин де Талейран был узнан, и на него стали со всех сторон показывать пальцами люди, вставшие вокруг коляски: она находилась посреди багажа и фургонов, занятых пруссаками, на которых можно было прочитать: Императорская гвардия. Можно было подумать, что князь боится преодолеть без эскорта небольшое расстояние по площади Людовика XV, которое отделяло его от его особняка; ему потребовалась четверть часа, чтобы это сделать» [477]477
  437 Bastide.Vie religieuse et politique de Talleyrand-Prigord. P. 369.


[Закрыть].

7 июля 1815 года в Париж вошли англичане, а уже 9 июля Талейран был назначен председателем Совета министров и государственным секретарем по иностранным делам.

Союзные государи приехали 10 июля, и Людовик XVIII тут же бросился к императору Александру с просьбой о защите. Фельдмаршала Блюхера утихомирили: требуемая им контрибуция была уменьшена до 8 миллионов, и Йенский мост спасли от планировавшегося разрушения. Связано это было с деятельностью русского императора; ясно было, что при решении вопроса о будущем положении Франции в нем одном французы могли найти защитника: за это ручался характер императора и его известная любовь ко всему французскому. Наконец, сыграла свою роль и большая политика: Франция была менее опасна России, и для России было выгодно сблизиться с Францией для уничтожения даже возможности возобновления талейрановского тройственного союза между Францией, Англией и Австрией против России и Пруссии. А вот союз Англии и Австрии не был опасен для тройственного союза России, Франции и Пруссии.

* * *

В такой вот обстановке Талейрану пришлось организовывать работу нового правительства и своего министерства. Естественно, ему не хотелось, чтобы его власть была чисто номинальной. Но врагов у него было предостаточно, и главным из них опять стал Фуше, который вдруг «почувствовал в себе возрождение старой ненависти к Талейрану» [478]478
  438 Там же. P. 370.


[Закрыть].

В новом правительстве Фуше получил портфель министра полиции, маршал Сен-Сир был назначен военным министром, барон Луи – министром финансов, Жокур – морским министром, Паскье – министром юстиции и временно исполняющим должность министра внутренних дел и т. д.

Новое правительство 16 июля решило, невзирая на возражения Сен-Сира, распустить Луарскую армию, а 24 июля, при деятельном участии Фуше, оно составило проскрипционные списки, в которых последний, по словам Талейрана, «не забыл ни одного из своих друзей».

Роялисты были возмущены тем фактом, что в Совете министров заседает «цареубийца» Фуше. Талейран, как мог, сократил списки Фуше, но недовольство оказалось таким сильным, что даже отправка Фуше посланником в Дрезден не смогла изменить ситуации.

Кроме того, между Талейраном и королем и без Фуше имелось немало проблемных вопросов. В частности, первый всегда выступал за союз с Англией, а второй, напротив, ненавидел Англию и хотел укрепить союз с Россией.

Талейран говорил, что Франции никак нельзя без такого союзника, как Англия. Он, как мог, убеждал короля, что от Александра не добиться условий, выгодных Франции.

– Идите к русскому царю, – сказал на это король, – и сделайте так, чтобы все уладилось.

– Но это бесполезно, – попытался возразить Талейран, – Александр не будет договариваться со мной. Я точно знаю, что он мне ответит. Впрочем, если король приказывает, я подчинюсь.

– Я не хочу принуждать вас, однако мне нужно, чтобы французская политика опиралась на Россию.

– Но тогда мне ничего не останется, как вообще отойти от дел…

– Говоря так, вы причиняете мне боль, однако, несмотря на мою искреннюю привязанность к вам, несмотря на признание ваших заслуг, я продолжаю настаивать, что для трона важно установление союза с Россией, и ради этого я даже готов пойти на разрыв с вами.

– Сир, – сказал на это Талейран, – мой уход приведет к роспуску правительства.

– Я тоже так думаю, – последовал ответ. – Если весь кабинет подаст в отставку, я найду других министров. Что же касается лично вас, то к вам претензий нет и ничто не сможет помешать вам спокойно оставаться в Париже.

Слова короля больно ранили Талейрана, и он, уходя, заметил:

– Сир, я был счастлив оказать вам услуги и думаю, что Ваше Величество сохранит их в своей памяти. Я не знаю, что могло бы вызвать мой отъезд из столицы. Я здесь останусь и буду рад увидеть, что никто не пошел по пути, способному скомпрометировать вашу династию и Францию.

В «Истории XIX века» Эрнеста Лависса и Альфреда Рамбо читаем: «Было ли это естественной склонностью или результатом долгой и бездеятельной жизни в качестве претендента, но Людовик XVIII боялся всяких деловых забот и избегал всякого труда. Физической неподвижности, на которую его обрекали подагра и изуродованные ноги, соответствовала некоторая оцепенелость духовной деятельности. Насквозь проникнутый сознанием законности своих прав, убежденный в божественном их происхождении, он намерен был неуклонно пользоваться ими и спокойно наслаждаться властью; трон был для него просто самым мягким из всех кресел. Политический режим, подобный английскому, Людовику XVIII нравился в том отношении, что позволял царствовать, не управляя и возлагая на министров всю тяжесть деловых забот, – такой режим благоприятствовал его лени и дилетантским наклонностям. Какая-нибудь ода Горация или удачно переданная сплетня занимали его гораздо больше, чем заседание Совета министров или выработка законопроекта.

С другой стороны, ясный и скептический ум короля, малоспособный поддаваться иллюзиям, определенно подсказывал ему, что Францией невозможно управлять иначе как на основе либерального режима, и он прекрасно понимал, что при малейшей попытке произвести какие-нибудь существенные перемены в учреждениях, созданных революцией, он ставит на карту свою корону с величайшим риском окончательно ее потерять. А в шестьдесят лет ему вовсе не хотелось снова начать цыганскую жизнь, бродя с одного места на другое – из Вероны в Митаву, оттуда в Гартвель, Гент и т. д. Двадцать с лишним лет изгнания внушили Людовику XVIII отвращение к такому бродяжническому существованию, и, по словам Тьебо, “он твердо решился умереть на престоле, и у него хватило ума и благоразумия, чтобы осуществить свое желание наделе”. Такой монарх, если бы он был один и мог свободно следовать влечениям своей природы, вполне был бы способен дать Франции возможность постепенно пройти школу парламентского режима. К несчастью, он был не один, а стремление к спокойствию неоднократно заставляло его делать уступки резким выходкам окружавших его фанатиков и давлению еще более фанатической палаты, далеко не являвшейся точным отражением общественного мнения страны» [479]479
  439 Лависс, Рамбо.История XIX века. Т. 3. С. 89.


[Закрыть].