Текст книги "Лучи жизни"

Автор книги: Сергей Розвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Если я и без денег удеру, меня тоже могут поймать, – возразил Петер.

– Зато денег не поймают, – спокойно ответил Джек. И вдруг, точно впервые заметив расстроенное лицо товарища, взял его за руку и сказал самым сердечным тоном: – Петер, ты не должен на меня дуться! Право же это справедливо. Сам понимаешь, мои способности лучше твоих. Я все-таки выбьюсь, а у тебя деньги пропадут... Дай же руку, не сердись! Я вовсе не хотел твоего краха. Сколько раз я звонил к тебе! Я исполнил свой долг. Пойми: не человек собирает деньги, а деньги выбирают человека.

– Ты не друг! – со страшной злобой закричал Петер, вырывая руку у пытавшегося пожать ее Джека. – Ты... – Петер запнулся, и вдруг, вспомнив, крикнул: – сверхчеловек! Да, да, сверхчеловек! Для тебя ни добра, ни чести, ни дружбы – ничего нет. Обобрать друга, а потом голого выбросить на улицу!..

– Это ты напрасно! – обиженно возразил Джек. – Я дам тебе денег на первое время.

Он достал пачку билетов. Но Петер выхватил их и швырнул ему в лицо.

– На тебе, сверхчеловек! – яростно крикнул он и, не оглядываясь, выбежал из комнаты.

24. Собачонка на бульваре

Что такое liberte? Свобода... Когда можно делать все, что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают все, что угодно.

Ф. Достоевский. "Зимние заметки о летних впечатлениях"

Петер плохо помнил, как он выскочил от Джека, куда пошел... Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что без всякой цели бредет по чахлому бульвару на одной из городских окраин. Как он сюда попал? Было уже совсем темно, вероятно, далеко за полночь. Он присел на скамейку и сидел там, пока не продрог. Оставаться на бульваре было невозможно: Петера пугал не столько холод, сколько полицейский, который уже начинал к нему присматриваться. Ехать домой? Нельзя. У него больше нет дома...

Огненные круги фонарей расплывались в грязном тумане. Иззябшие деревья, как мокрые собаки, стряхивали с себя редкие капли. Сырость пронизывала Петера насквозь; казалось, она проникла до костей. Он почувствовал, что дрожит мелкой противной дрожью.

С трудом поднявшись со скамейки, он побрел искать гостиницу. Грязные переулки, ободранные дома, редкие прохожие – куда он забрался?

Наконец он нашел дешевые номера. Маленькая комнатка с отклеившимися обоями, с окном, выходящим в мрачный колодец двора... О, для него и это хорошо! Он и на это уже не имеет права!

Всю ночь Петер не спал. То неподвижно сидел, уставившись на цветочки полинялых обоев, то бегал взад и вперед по комнате. Все рухнуло... Жизнь вдруг опустела. Разве ради достижения цели он не отказался от всего – от счастья, от любви, от Эммы, от матери. Так почему же он ничего не получил взамен? Кто в этом виноват?

Под утро он пылал неистощимой злобой к Джеку. Вот кто виноват! Это он толкнул его на неверный путь, а потом ограбил в тяжелую минуту. Петеру казалось, что именно Джек посоветовал ему бросить Эмму и мать.

А теперь, когда он, Петер, должен погибнуть, Джек будет преуспевать. "У тебя нет таких способностей, как у меня". Джек сказал это тоном, в котором явно слышались насмешка и презренье. Так нет же, черт возьми, он заставит его вернуть деньги. Со злобной радостью Петер представлял себе, как Джек упадет перед ним на колени и будет молить о пощаде. "Сверхчеловек!"

Петер с трудом дождался рассвета и, расплатившись, выбежал из гостиницы. На последние деньги он купил маленький револьвер и патроны. Пока Петер ехал, он сто раз убил Джека и вполне насладился местью. Его воображение рисовало самые соблазнительные картины мести, и каждая из них кончалась тем, что он забирал у Джека деньги и безжалостно убивал его.

Но когда он, наконец, примчался к квартире Джека, на стук вышла незнакомая толстуха с двумя пузырями вместо щек и двумя пузырями вместо подбородка и шеи. Она сказала, что господин Пеккоуртер еще вчера вечером уехал неизвестно куда. "Не может быть!" – воскликнул ошеломленный Петер. Впрочем, он уже сообразил, что иначе и быть не могло. "Вы что же мне не верите? Я – хозяйка!" – обиженно сказала толстуха, надув свои пузыри, и ввела его в квартиру. Комнаты были совершенно пусты. Петеру показалось, что в глазах женщины промелькнула усмешка. С каким удовольствием он влепил бы в ее жирную физиономию заряд, предназначенный Джеку! Но, несмотря на душивший его гнев, Петер все-таки понял, что это было бы просто глупо.

Когда он вышел из квартиры Джека, ярость его вдруг погасла. Он почувствовал себя затравленным и жалким. Может быть, женщина и не смеялась над ним, но Джек наверняка смеется. Где он? Подпрыгивает сейчас на подушках автомобиля или вагона и посмеивается над Петером. И, конечно, он прав: да, Петер, ты показал себя дураком, куда тебе тягаться с Джеком!

Петер почувствовал, что ослабел. Он подумал, что сейчас упадет, и все эти машины, автобусы, троллейбусы – весь этот хищный город с ревом пронесется по нему, и во всем мире не найдется никого, кто пожалел бы его. Никто даже не заметит, что его раздавили.

Но его не раздавили. Он добрался до сквера и, ощущая мерзкую слабость в коленях, опустился на мокрую от тумана скамью. Сейчас он чувствовал себя несчастным даже не потому, что потерял все, что имел и хотел иметь, а потому, что до его горя никому не было никакого дела. Он совершенно один. Ни матери, ни Эммы – никого...

Маленькая лохматая собачонка, продрогшая, с поджатым хвостом, выскочила из-под скамьи и, готовая бежать, испуганно уставилась на него. "Чего боишься? – сказал он. – Я не сильней тебя". Но собачонка, испугавшись голоса, убежала.

Внезапно ему захотелось поднять голову и жалобно, безнадежно, по-собачьи заскулить...

25. Волны добираются до тихого острова

...После краха на Уолл-стрит в 1929 г... число самоубийств среди прежних богачей выросло с такой быстротой, что страховым обществам пришлось пересмотреть свои статистические расчеты.

Дж. Дэвис. "Капитализм и его культура"

Вероятно, единственным человеком в стране, который ничего не слышал о биржевом шторме, бушевавшем в течение всего "черного вторника", был его виновник профессор Чьюз. Запершись в своей лаборатории, он продолжал поиски Z-лучей.

В среду утром позвонил Уиппль. Он подозревал, что Чьюз ничего не знает, и все же удивился, убедившись в этом. Он рассказал профессору о том, что произошло. Теперь в свою очередь удивился Чьюз. Но стоило ему снова погрузиться в работу, как он моментально забыл обо всей этой глупой истории. В стране, потрясенной ударами жестокой бури, особняк ученого был единственным тихим островом, куда не добрались разрушительные волны...

Под вечер Чьюз решил поехать к Луизе и Джо. Он уже шел к выходу, когда Роберт доложил о посетителе. Имя его решительно ничего не говорило профессору. Он приказал сообщить, что уезжает.

Когда он спускался с крыльца к ожидавшей его машине, из-за угла дома, прихрамывая, поспешно вышел молодой человек. Заикаясь и путаясь, он просил извинения и умолял выслушать его.

– Вам сказали, я уезжаю, – сердито отрезал Чьюз.

– Умоляю вас, выслушайте меня, – прерывающимся голосом повторил молодой человек. – Несколько минут... Завтра будет поздно...

Чьюз оглянулся. Лицо молодого человека выражало крайнее возбуждение.

– Что вам угодно? – сказал ученый, немного смягчаясь. – Только, пожалуйста, быстрее. Мне надо ехать.

Торопясь, заикаясь, глотая слова, незнакомец стал что-то говорить. Чьюз мог только разобрать, что речь снова идет о биржевом крахе.

– Опять биржа! – воскликнул он с омерзением. – Не хочу слушать!..

И он повернулся к машине. Но незнакомец, схватив его за рукав пальто, продолжал говорить. Профессор ничего не понял: тут были и умершая от туберкулеза мать, и брошенная невеста, и биржевой крах. Молодой человек играл, потерял деньги, и их почему-то обязан был возвратить он, профессор Чьюз.

– Господин профессор, это мечта всей моей жизни! – быстро и горячо говорил незнакомец. Глаза его горели, лицо нервно подергивалось. – Ваши изобретения разорили меня. Мне грозит тюрьма. Ведь вы же так богаты – что вам стоит вернуть мне деньги!

– Вы с ума сошли! – крикнул ученый, выходя из себя. – Пустите! – он вырвал рукав из цепких пальцев незнакомца и шагнул в машину. – Поехали, Джон! приказал он шоферу.

– Ах, так! – крикнул взбешенный незнакомец. Он отступил на шаг и выхватил револьвер. В то же мгновение раздался выстрел.

Джон уже давно приглядывался к странному посетителю. Уловив его движение, он резко рванул автомобиль. Не успев сесть, Чьюз свалился на сиденье. И сейчас же, резко затормозив, Джон выскочил из машины. Незнакомец, прихрамывая, бежал к воротам.

– Ах ты, негодяй! – закричал шофер и бросился вдогонку.

Оглушенный профессор встал, открыл дверцу и выглянул наружу. Он ничего не понимал: почему бежит незнакомец, зачем гонится за ним Джон? Он не слышал выстрела, потому что упал и ударился головой о сиденье...

Незнакомец хромал и не мог быстро бежать, Джон настигал его. Навстречу, из-за ворот, бежал дворник. Из сада, наперерез бегущему, спешил Роберт. Все пути незнакомцу были отрезаны. Внезапно он остановился и обернулся; Чьюз, дальнозоркий, как все старики, увидел в его руках револьвер.

– Осторожно, Джон! – закричал он, предостерегая шофера.

Когда Джон почти вплотную подбежал к незнакомцу, тот поднял револьвер и выстрелил... себе в грудь. Чьюз выскочил из машины и бросился к нему с быстротой, на которую были способны его старые ноги.

Незнакомец лежал с закрытыми глазами. Убедившись в том, что он еще дышит, Чьюз приказал перенести его в дом и исследовал рану. Пуля попала в область сердца. Самоубийца потерял много крови. Он был без сознания. Сердце работало с перебоями. Чьюз сделал перевязку и распорядился позвонить в "скорую помощь", в полицию и Уипплю."

Что за сумасшедший день! – растерянно думал он, сидя около самоубийцы. Неужели он стрелял в меня?"

Чьюз ничего не понимал. Он изобрел средство, которое должно было принести великие блага человечеству. Почему же в него стреляют?

26. Принципы "Свободы"

Трижды убийца – убивающий мысль.

Р. Роллан. "Кола Брюньон"

Уиппль был поражен биржевым крахом, выстрел же Гуда прозвучал для него как удар грома. Вызывать Уиппля Чьюзу не пришлось: он и так ехал к профессору, и если бы поспел на пять минут раньше, то стал бы свидетелем разыгравшихся событий. Теперь же установить истину было очень трудно: Джон уверял, что незнакомец стрелял в профессора, Чьюз, правда, не совсем уверенно, отрицал это. Порывшись в карманах самоубийцы, Уиппль извлек записную книжку и установил его имя, фамилию, адрес.

Машина "скорой помощи" явилась одновременно с полицией. Незнакомца, который так и не пришел в себя, увезли. Чьюз и Джон дали разноречивые показания. Роберт и дворник вообще ничего не могли сказать: они подоспели к развязке. Револьвер был тщательно исследован: в нем не хватало двух патронов.

– Ясно, что он стрелял в профессора, – заметил Уиппль.

– Поспешное заключение, – возразил полицейский агент.

Чьюз был очень расстроен, но поездки к Луизе и Джо не отменил. Наоборот, сейчас ему не хотелось оставаться в своем особняке: Уиппль, коротко протелефонировав в редакцию о случившемся, поспешил на квартиру к Гуду. Через полчаса он уже интервьюировал господина Крэпа, хозяина той фабрики, где служил Петер Гуд. Хозяин метал громы и молнии: его старший кассир два дня тому назад сбежал и, как показала проверка кассы, прихватил с собою изрядную сумму.

Уипплю все стало ясно: Гуд украл деньги, проигрался на бирже и стрелял в Чьюза. Уиппль помчался в редакцию.

Керри принял новую сенсацию без энтузиазма.

– Не надо торопиться, – сказал он. – Я не уверен в том, что Гуд стрелял в Чьюза.

– Это несомненно! – воскликнул Уиппль.

– Однако вы сами говорите, что Чьюз не слышал выстрела.

– Потому что он в этот момент упал и сильно ударился. Но шофер...

– Шофер не в счет. Подождем результатов следствия.

– А другие газеты...

– Будьте спокойны, – улыбнулся редактор. – Другие газеты сообщат то же, что и мы: бедный молодой человек в результате изобретения Чьюза потерял все свои деньги, скопленные ценою многолетних лишений. В виде протеста он решил застрелиться на глазах виновника своего несчастья. Очень трогательный случай! Публика оценит...

– Напоминаю, господин редактор, что деньги бедный молодой человек не скопил, а украл в хозяйской кассе.

– Нет, Уиппль, – раздраженно сказал Керри, – из вас никогда не получится хороший журналист. Неужели из-за этой детали мы будем портить всю историю?

– Другие газеты...

– Не беспокойтесь, там тоже сидят журналисты...

– Хозяин поднимет шум... Сумма порядочная.

– Пустяки! С хозяином легче всего договориться.

– Зачем это все, господин редактор? Почему бы не сообщить, как было в действительности? Все-таки мы – "Свобода".

– Бросьте ребячиться! Свобода, свобода!.. Я не знаю никакой другой свободы, кроме свободы понимать под этим словом то, что мне нужно.

– То есть лгать! – воскликнул Уиппль с таким жаром, что Керри невольно улыбнулся.

– Уиппль, вы, кажется, принимаете меня за читателя?

– "Свобода" и ложь – нечего сказать, хорошее сочетание!

– Ах, юноша, как вы боитесь слов! – добродушно усмехаясь, сказал Керри. В жизни есть только две возможности: обманывать или быть обманутым. Выбирайте!

Видя, что Уиппль снова готов возразить, редактор замахал руками:

– Молчите, молчите! Наперед знаю все, что вы скажете. Сам был молодым... А пожил – поумнел, все понял. А вот вы не понимаете. Ради чего вы, собственно, хлопочете? Кому она нужна, ваша правда? Кто у вас просит ее?

– То есть как это? – опешил Уиппль. – Каждый хочет правды.

– Да откуда вы взяли? Совсем не правды хотят люди, а покоя, удобной жизни... Так сумейте же придумать правду, удобную для них и для себя!

– Интересная философия! – не то иронически, не то всерьез сказал Уиппль. Неужели же, господин редактор, все, что вы сказали, – правда?

– Несомненно!

– Ага! Я поймал вас. Ведь вот нашли же вы для себя правду и даже мне ее проповедуете! Или это тоже обман?

– Нет, Уиппль, это настоящая правда. Дело в том, что на свете есть единственная правда и заключается она в том, что на свете правды нет.

– Может быть, вы и правы, господин редактор. Только вот беда: обман раньше или позже раскрывается.

– Не всегда. Ну, а если раскрылся один обман, значит, нужен другой, и только.

– Больше не поверят!

– Пустяки! Способность человека верить неискоренима. Ведь верить на слово гораздо проще, чем рассуждать. Вы, медики, учите, что человек мыслит мозгом. Чепуха! Человек толпы думает ушами.

– Знаете, господин редактор, после всего, что вы сказали, я никак не могу взять в толк: чем же мы тогда отличаемся, например, от "Горячих новостей"?

– Мы – радикальная газета, – с гордостью ответил Керри. – Наш читатель требователен. Он не переварит "Горячих новостей". Мы должны дать...

– Диетическую ложь?

Керри поморщился.

– Вы безнадежны, Уиппль, – сказал он. – Если бы вы были настоящим журналистом, вы поняли бы, как сейчас кстати эта история.

– Выстрел в Чьюза кстати?

– Раз он не достиг цели, значит – некстати, – холодно возразил Керри. – Но выстрел Гуда в себя – очень кстати. Мы сделаем из него прекрасную мелодраму! Мелодрама и сенсация вместе! – в полном восторге воскликнул редактор. – Боже мой, да о чем еще может мечтать журналист? Мне стыдно, Уиппль, что сотрудник моей газеты этого не понимает!

27. Цена славы

Жизнь... Что я сделал из нее? Бессмысленно так говорить! Я должен бы сказать: что сделала из меня жизнь?

Р. Роллан. "Робеспьер"

Петер Гуд не жалел, что стрелял в себя. Лежа в большой белой комнате, он жалел только о том, что промахнулся. Как было бы хорошо не открывать глаз, ни о чем не думать. Так не хотелось думать... Петер часто впадал в полузабытье, но даже и придя в себя продолжал лежать с закрытыми глазами. Это избавляло его от необходимости видеть мир, в который у него не было никакого желания возвращаться.

Как-то, открыв глаза, Петер увидел перед собой лицо хозяина.

– Не волнуйтесь, Гуд, вам вредно, – ласково сказал хозяин. – Я пришел навестить вас. Как вы себя чувствуете?

– Ах, господин Крэп, – прошептал Петер, – я очень виноват перед вами.

– Повторяю, Гуд, успокойтесь! Вы решительно ни в чем передо мной не виноваты...

– Но деньги... Я должен был выиграть наверняка. Я вернул бы, если бы не этот крах...

– Я вас не понимаю, – возразил хозяин. – Никаких денег вы у меня не брали. Наличность кассы в полном порядке. Пожалуйста, запомните это.

Петер ничего не понимал. Может быть, это продолжение бреда? Так, значит, ему не грозит тюрьма? Но он стрелял в знаменитого ученого. Нет, все равно тюрьма!

– Все равно тюрьма... – тяжело вздохнул он. – Я стрелял в Чьюза.

– Что вы, мой милый, – снова возразил хозяин. – Вы стреляли только в себя. Ни в кого больше.

– Но...

– Никаких "но"! Вам вредно волноваться и спорить. Молчите!

– Но...

– Сам Чьюз вовсе не обвиняет вас в покушении. Да и кто этому поверит: вы разговаривали с ним лицом к лицу – и вдруг промахнулись с такого близкого расстояния.

Петер все больше изумлялся.

Хозяин тем временем развернул перед ним газету.

– Не следовало бы вас сегодня волновать, – улыбаясь, сказал он. – Но так уж и быть, – смотрите!

И Петер узнал, что он герой. Герой! Так прямо и было напечатано в газете. Это он вступился за попранные Чьюзом интересы бедных маленьких людей. Выстрелом в сердце он протестовал против того разорения, какое принесло этим людям открытие Чьюза.

В газете не было ни слова о том, что он стрелял в Чьюза. Наоборот, Чьюз заявлял, что он слышал только один выстрел, направленный незнакомцем в себя.

– Убедились? Так не путайте же! Когда вы поправитесь, вас, конечно, навестит следователь...

– А разве я поправлюсь? – спросил Петер. В нем вдруг проснулась надежда.

– А почему же нет? Конечно.

– Но сердце... Мне кажется, из него вытекла вся кровь.

– Пустяки! Я пригласил сюда профессора Вирма, он творит чудеса...

Петер вдруг почувствовал, что он безумно хочет жить. Значит, не все потеряно. Тюрьма не грозит. Что же случилось? Он все отлично помнит: как брал деньги, как стрелял... Но кругом почему-то не хотят этого знать. Даже сам Чьюз не хочет. Почему? Этого Петер не понимал. Но это, в конце концов, неважно. Только бы поправиться!

На следующий день он чувствовал себя гораздо лучше. Да и как могло быть иначе, когда столько людей думали о нем и любили его! Мэри принесла ему большой букет хризантем. Теперь он уже не сомневался в том, что она станет его женой. Газеты помещали портреты Петера Гуда, называя его героем. То-то удивляется теперь Джек! Пусть позавидует его славе!

В больницу явился следователь. Он был очень любезен. Собственно, дело достаточно ясно, но закон требует, чтобы был допрошен и господин Гуд. Он, следователь, надеется, что господин Гуд чувствует себя лучше. Впрочем, он задаст лишь несколько самых необходимых вопросов. Итак, каковы причины, побудившие господина Гуда стрелять в себя?

Петер коротко, но в драматических тонах изложил свою жизнь. Понятно, он умолчал о Джеке и об операциях, предпринятых вместе с ним, а также, помня наставления хозяина, о "займе" и выстреле в Чьюза.

Следователь заинтересовался, каким образом у господина Гуда оказался револьвер. Петер рассказал. Отлично. Куда же пошел господин Гуд из магазина? Петер сказал, что сначала он хотел сразу же покончить с собой, но потом решил поговорить с профессором Чьюзом, так как считал его и считает (подчеркнул он) виновником своего несчастья.

Твердо ли помнит господин Гуд, что из магазина он направился прямо к профессору Чьюзу? Не был ли он где-нибудь еще до этого?

Петер смутился. Неужели следователь знает о Джеке и о том, что револьвер предназначался для него?

– Может быть, вы забыли, у вас сейчас болезненное состояние... Вспомните!..

Петер молчал.

– Вы купили револьвер. Откуда вы знали, исправно ли он бьет?

– Магазин и фирма первоклассные...

– Конечно, конечно, – согласился следователь, как показалось Петеру, с неудовольствием. – Но все-таки естественно проверить только что купленную вещь...

Наконец-то Петер понял. Боже, какой он дурак!

– Да, да, господин следователь, я вспомнил, – заторопился он. – Я ушел за город, в лес, и там, на лоне природы, хотел покончить с собой. Я вынул револьвер, зарядил его и выстрелил вверх. Он был исправен. Но когда я стрелял, то увидел зеленые вершины деревьев, голубое небо, и мне стало жалко убивать себя. Вот тогда-то я и решил поговорить с Чьюзом. Мне казалось справедливым, чтобы он вернул мне то, что отняло его изобретение...

– Теперь мне ясно, почему в вашем револьвере не хватает как раз двух патронов, – с явным удовлетворением сказал следователь. – Но, может быть, вы все-таки стреляли в профессора Чьюза? Дело в том, что его шофер утверждает именно это.

– Какая клевета! – возмущенно воскликнул Петер.

– Да, поскольку сам профессор Чьюз не подтверждает этой версии, можно было бы на ней и не останавливаться.

Петер снова вспомнил советы хозяина.

– Мало того, что это клевета, но еще и глупая! – решительно сказал он. Ведь я говорил с профессором Чьюзом лицом к лицу – как тут можно промахнуться? Кроме того, как мог Чьюз не слышать выстрела?

– Не волнуйтесь, господин Гуд, – успокаивающе сказал следователь, – мы достаточно опытны, чтобы сопоставить все факты.

Он любезно улыбнулся Петеру и дал ему подписать протокол допроса.

В тот же день к Петеру явилась группа журналистов. Уже более уверенно, даже с некоторым пафосом, Петер развернул перед ними ту же картину, какую нарисовал следователю. Вечером он имел удовольствие прочесть ее в газетах. Его переживания были изображены художественно, с большим мастерством.

Снова явился хозяин. Он похвалил Петера за показания следователю. Но теперь Гуд должен удовлетворить требованиям народной совести.

Петер решительно не понимал, чего еще хозяин хочет от него.

– Вы совершили великий грех, – говорил хозяин. – Народная совесть... Святая религия... Милосердная всепрощающая церковь... Она, как добрая мать...

Хозяин даже прослезился.

Словом, к какой церкви принадлежит Гуд? Откровенно говоря, Петер сам успел забыть об этом, ибо религией не интересовался с тех пор, как убедился, что ему нечего ждать от нее.

Хозяину он этого, разумеется, не сказал.

Вечером к нему пришел "духовный отец".

– Сын мой, – торжественно сказал он, – понимаете ли вы, какой великий грех вы совершили, пытаясь отнять у себя жизнь, которую даровал вам всемогущий творец и в которой только он один и волен?

Петер с трудом боролся со сном: все предыдущие визиты его сильно утомили. Кроме того, еще со дней юности, когда его обрабатывал проповедник, он чувствовал отвращение к речам такого рода.

Это не помешало ему выразить полное и чистосердечное раскаяние. "Отец" обещал, что церковь милостиво отнесется к своему заблудшему сыну.

Эта сцена также была весьма трогательно описана в газетах.

Однако больше всего удивило Петера появление у него трех делегатов вновь образовавшегося "Общества ограбленных Чьюзом". Общество было намерено требовать, чтобы Чьюз возместил убытки, понесенные в результате изобретения "лучей жизни" и последовавшего за ним биржевого краха. Делегация сообщила Петеру об избрании его почетным председателем общества.

Словом, Петер мог быть доволен. Но – увы! – к вечеру следующего дня ему стало гораздо хуже. Как будто что-то оборвалось в сердце.

Только теперь он всерьез подумал, что может умереть. Неужели его не спасут?

Почему до сих пор нет профессора Вирма?..

Поздно ночью, лежа в освещенной лунным сиянием палате, Петер понял, что знаменитый профессор опоздал. Все опоздали – его уже никто не мог спасти. Впервые он подумал о том, что искал в жизни совсем не то, что нужно. Почему он никогда не видел этой луны, этого лунного света? Теперь он жалел не о миллионе, который потерял, прежде чем скопил, а о потерянной навсегда луне. Оказывается, в жизни все было совсем не так, как он себе представлял.

Все не так и все не то... Но что же было в ней на самом деле?

Петер метался в поисках этого самого главного. У его постели собрались врачи и сиделки, но он уже не видел их, а они не понимали, что он ищет самое главное в жизни.

На мгновение что-то ослепило его – яркое, золотое... Что это? Миллиарды Докпуллера?.. Волосы Эммы?.. Он уже не мог ни увидеть, ни понять этого.

28. Канонизация героя

– А правда, сударь, будто вороны едят мертвецов?

– ...Они – как все на свете, – едят что найдут. Разве мы-то не живем мертвецами?

О. Бальзак. "Евгения Гранде"

Все тридцать пять лет, прожитые Петером Гудом, протекли в полной неизвестности. Лишь последние три дня его жизни были осенены крылом славы. Он, который мечтал хорошо жить в этом мире, а не в загробном, занял прочное положение только в гробу. Холодный, равнодушный, лежал он в цветах, а газеты склоняли его имя, печатали прочувствованные некрологи, портреты в траурной кайме. Иначе как страдальцем и героем его теперь не называли."

Конечно, изобретение Чьюза благородно, – писала солидная газета "Честь", но часто самые благородные побуждения и поступки порождают совершенно неожиданные, противоположные последствия. Ужасный биржевой крах последних дней, последовавшее за ним разорение, горе, слезы тысяч людей и, как яркая трагическая иллюстрация, самоубийство Петера Гуда показывают, что "лучи жизни" таят в себе такие угрозы для жизни общества, каких вначале нельзя было предвидеть. Полная трагизма фигура бедного безвременно погибшего юноши, всю жизнь отказывавшего себе во всем, ценой тяжелых лишений скопившего небольшую сумму и вдруг из-за изобретения Чьюза все потерявшего, – эта фигура не может не возбуждать глубокой симпатии, искренней жалости и сочувствия. Петер Гуд не единственная жертва: многие несчастные также покончили с собой в эти дни. Но Петер Гуд сделал это на глазах того, кто оказался виновником его несчастья. И мы все, все общество в целом, обязаны прислушаться к этому протесту героического юноши-страдальца. В первую очередь должен это сделать президент "Лиги спасения" г.Докпуллер, великий покровитель цивилизации и науки".

Газета "Честь" высказалась в наиболее академическом тоне. Другие органы печати были настроены более решительно. Больше всех неистовствовали "Горячие новости". "Преступление Чьюза" сразу оттеснило на второй план все уголовные преступления, которым эта газета систематически посвящала свои страницы. "Горячие новости" не называли Чьюза иначе, как убийцей. Только "Свобода" ограничилась тем, что выразила сожаление по поводу трагической гибели Петера Гуда. И все-таки Уиппль был взбешен: даже "Свобода" не проронила ни слова ни о "займе" из хозяйской кассы, ни о выстреле в Чьюза."

Общество ограбленных Чьюзом" выпустило декларацию, в которой заявляло, что "кровь несчастного юноши – героя Петера Гуда вопиет к небу и обязывает нас добиться от Чьюза возмещения всех потерь разоренным им людям. Только тогда мы можем быть уверены, что дух страдальца обретет за гробом спокойствие и удовлетворение. Мы даем торжественную клятву добиться этого, в знак чего наше общество принимает славное имя многострадального и героического Петера Гуда".

Похороны Петера Гуда были совершены по всем обрядам религии, ибо церковь простила героя еще при жизни. На похоронах, которые вылились в большую демонстрацию, присутствовали не то сто, не то пятьсот, не то тысяча (газеты сообщали разные сведения) членов "Общества имени Петера Гуда лиц, ограбленных Чьюзом". Над открытой могилой своего шефа они поклялись отомстить за него, истребовав с Чьюза все убытки. На деньги, причитающиеся Гуду, было решено воздвигнуть бронзовый памятник незабвенному страдальцу. Пока же на могиле Гуда был поставлен скромный деревянный крест с приличествующей случаю евангельской цитатой.

29. Последняя попытка примирения

Признаюсь, что слово "цивилизация" имеет подозрительный привкус. Оно звучит в моих ушах как звон фальшивой монеты.

Т. Драйзер. "Заря на Востоке"

Газетная шумиха вокруг Петера Гуда мало интересовала Чьюза. Хотя и не искушенный в политике, он уже достаточно знал дух "демократической печати" своей страны. Его обеспокоило лишь замечание Уиппля, что даже коммунистический "Рабочий" выступает против него. Почему же и коммунисты против него? Он достал номер "Рабочего". "Позорная травля ученого" – называлась статья, посвященная последним событиям."

Великое изобретение, – писала газета, – которое в нормальном человеческом обществе принесло бы счастье и изобилие, в нашем обществе, искалеченном капитализмом, вызвало только взрыв ненависти со стороны финансовых и промышленных монополистов. Нет ничего удивительного в том, что они травят изобретение и изобретателя: счастье и изобилие не в их интересах, они живут лишь на несчастье и голоде народа. Но удивительно то, что сам изобретатель профессор Чьюз не понимает этого. Каким же наивным нужно быть, чтобы всерьез поверить, будто "Лига спасения" во главе с... Докпуллером может спасти народ от болезней и голода! Если такая лига кого-нибудь и может спасти, то только Докпуллера и подобных ему монополистов от опасности осуществления изобретения".

Чьюза глубоко взволновали эти строки: газета писала так, как будто знала о "заговоре учредителей"!"

Мы далеки от того, чтобы обольщать себя надеждой, – продолжала газета, будто в обществе, где господствуют Докпуллеры, возможно искоренить болезни и создать изобилие. Такое открытие, как "лучи жизни", в интересах трудового народа, в интересах рабочих, и поэтому оно может быть полностью осуществлено лишь тогда, когда власть будет в руках рабочих, в руках трудового народа".

– Пропаганда! – насмешливо сказал Уиппль, читавший статью из-за плеча профессора. – Обычная коммунистическая пропаганда!

Профессор с удивлением посмотрел на него. Пропаганда? Но разве в этом дело? Верно это или нет – вот в чем вопрос! Докпуллеры не хотят осуществить изобретение, – это-то он теперь понял, – следовательно... вывод мог быть только один... Пропаганда! Но разве нельзя пропагандировать правду?

Ко всем выпадам со стороны "Горячих новостей" и им подобных газет профессор отнесся с презрительным равнодушием. Но к смерти Гуда Чьюз не мог остаться равнодушным.

Декларация общества имени Петера Гуда утверждала, что дух покойного героя был лишен спокойствия и "бродил", невидимый, среди живых. В таком случае он, вероятно, узнал много неожиданного. Он понял, что был неправ, когда еще при жизни, размышляя на бульваре, думал, что его раздавят и никто этого не заметит. Нет, его раздавили с большим почетом. Но ему пришлось бы с грустью признать, что его действительно никто не пожалел. Никому не было решительно никакого дела до живого Петера Гуда, он нужен был только мертвый.