Текст книги "Лейтенант милиции Вязов. Книга 1"
Автор книги: Сергей Волгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Глава 13
Отец Симы Федот Сергеевич Богомолов слыл спокойным и тихим человеком. Работал столяром на заводе, и никто никогда не слышал, чтобы он кого-нибудь оскорбил или обидел. Федот Сергеевич не курил, водку не пил, и многие за глаза называли его «христосиком». Кое с кем из рабочих он иногда заговаривал о боге, о религии, но над ним посмеивались, начинали веселые рассказы о чертях и ведьмах, и Федот Сергеевич уходил восвояси, не обижаясь и не вступая в споры. Жена его, Елена Парфеновна, да еще кое-кто из близких знали, какая история стряслась с ним лет десять назад. Федот Сергеевич был тогда непробудным пьяницей. Иной раз дело доходило до того, что он неделями не являлся домой, ночевал в пивной или под забором. И вдруг он переменился: после двух дней отсутствия явился домой в необычном виде – чистый, трезвый и без песен.
Елена Парфеновна была беззаботной женщиной, неострой на язык, прямой и напористой в действиях. В те дни, когда Федот Сергеевич напивался до бесчувствия, Елена Парфеновна его ругала на чем свет стоит – отводила душу. Иногда он поднимал было кулаки, но жена схватывала полено, и он боялся, как бы она не пустила в ход это оружие. О причинах столь резкой перемены в характере мужа Елена Парфеновна узнала несколько позже: оказалось, он стал баптистом. Для Елены Парфеновны начались еще более мучительные дни. Впоследствии она проклинала того человека, который уговорил мужа вступить в эту проклятую секту. Приходя с работы, Федот Сергеевич теперь неотлучно сидел дома, если не считать его хождений на моления, и беспрестанно придирался к жене: то она грубое слово кому-то сказала, то крикнула громко, то не соглашалась слушать чтение священных книг и не ухаживала за «братьями», которых он приводил десятками. Это были странные люди и даже подозрительные; иные из них нигде не работали и косо посматривали на хозяйку.
– Побойся бога, – просительно говорил жене Федот Сергеевич.
– Не боюсь я бога, он сам меня боится, и черти меня боятся! – кричала Елена Парфеновна, выведенная из терпения.
Федот Сергеевич тяжело вздыхал, качал головой и уходил к своим «братьям».
– Чтоб тебя дьявол забрал, богомольного! – бросала ему вслед жена.
За дочерью Богомоловы не особенно приглядывали. Росла Сима тихой, скромной девушкой; закончив семь классов школы, ушла работать на завод табельщицей. Она жила самостоятельно и замкнуто. Однажды Федот Сергеевич попытался поговорить с дочерью о религии, пригласил ее с собой на моленье. Сима выслушала отца внимательно и серьезно, потом задумчиво сказала:
– Нет, папа, богомолка из меня не выйдет.
После разрыва с Алексеем Сима еще больше замкнулась, почти перестала разговаривать с людьми, а ночами плакала. Мать не могла не заметить се состояние, догадалась о причине дочерних слез и обо всем рассказала мужу. Федот Сергеевич вышел во двор, подозвал Симу, завел ее в кладовую, повалил и начал бить ногами. Сима молчала, сцепив зубы. Прибежала мать. Сима лежала без сознания. Елена Парфеновна истошно закричала, схватила попавшийся под руку фуганок и с размаху ударила мужа по спине. Федот Сергеевич выскочил из кладовой и бросился на улицу.
Через час, когда Елена Парфеновна привела дочь в чувство и уложила в постель, он явился, распевая на один лад, видимо, для него очень важные слова:
– Бога нет, чертей не надо…
Слово «надо» Федот Сергеевич тянул басом долго, до хрипоты. Высокий и худой, он покачивался, как шест, кепка у него съехала набок, из-под нее торчали седые лохмы.
Елена Парфеновна выбежала на крыльцо, сложила полные руки на высокой груди и сказала:
– Ну, кончилось мое горе, началось несчастье.
– Мама, бога нет, чертей не надо, – пролепетал Федот Сергеевич заплетающимся языком, с трудом поднимая правую ногу на ступеньку. – Виноват, виноват, перед всеми виноват…
Чтобы скрыть беременность дочери, Елена Парфеновна заставила ее написать заявление об увольнении и сама отнесла его на завод. Но слухи о «болезни» Симы быстро распространились по рабочему поселку, дошли до Семы. Он не мог усидеть дома и отправился к Богомоловым.
Он шел с одной мыслью: узнать состояние Симы, помочь ей. Но в дом его не пустили. «Обожди», – сказала Елена Парфеновна. Он стоял у калитки и ждал. На дворе было тихо, через забор на тротуар свешивались темные ветки акации, похожие на большие руки. Таинственным и страшным казался Семе этот двор, в котором он ни разу не был.
Послышались знакомые шаги. Звякнула задвижка, отворилась калитка, и вышла Сима, закутанная в пуховый платок.
– Здравствуй, Сема, – поздоровалась она глухо.
– Сима!.. – обрадовался Сема и шагнул к ней.
– Ты пришел все-таки…
– Узнать хотел о твоем здоровье и… помочь, если надо…
Девушка подняла голову, шагнула назад к калитке.
– Незачем тебе ходить… – сказала она шепотом.
– Как же не ходить?! – заволновался Сема. – Я люблю тебя, понимаешь?! Не могу я без тебя. Как шальной и на работе, и дома. И во сне вижу тебя. Неужто не понимаешь? – Сема тоже говорил шепотом, стараясь заглянуть девушке в лицо. – Как хорошо было, когда мы ходили вместе туда… на пригорок… Жизнь-то какая была!.. Эх, Сима, Сима! Ведь и ты любишь меня… ты же тогда говорила…
– Нехорошая я теперь… испорченная… – еще тише прошептала Сима и заплакала.
– Нет же, пойми ты, нет! Душа у тебя чистая. Алешка виноват, знаю, все знаю. Он подлец! Не плачь, Сима, не плачь. Я пойду к твоему отцу, к матери, буду просить…
– Нет, ни за что! – Сима снова гордо вскинула голову. – Иди к себе и забудь обо мне. Забудь! – вдруг крикнула она и бросилась во двор.
Сема стоял ошеломленный. «Не захотела разговаривать… Неужели… я ей опротивел?»– с ужасом думал он, но не мог в это поверить: так свежи были в памяти тихие вечера, проведенные вместе, так ласковы были ее руки. Где эти проклятые Алешка и Суслик! Разорвать бы их на части…
Сема побежал. Он бежал по улице разгоряченный, готовый на что угодно. Если бы они попались ему на пути, он бы вцепился в них, отомстил бы за все: за оскорбление Симы, за ее честь и за свою.
Пробежав квартала два, Сема пошел шагом. Зачем он, собственно, бежит? Что подумают люди? Но ему не терпелось сейчас же принять какие-нибудь меры, ему надо было немедленно действовать, и он шагал быстро.
Участковый уполномоченный младший сержант Расу-лев сидел за столом и писал. За последнее время в поселке особых происшествий не случалось; некоторое напряжение бывало лишь в дни получки, когда кое-кто не в меру выпивал и устраивал на улицах скандалы. Тогда надо было ухо держать востро, неуемных задир усмирять, а иных даже провожать домой. В обычные же дни Расулев занимался повседневными делами: проверял домовые книги, следил, чтобы на всех домах вечерами зажигали свет у номеров, заставлял наводить чистоту во дворах и на улицах. Участок у него считался спокойным, поэтому, когда к нему ночью ворвался взволнованный молодой человек, Расулев вскочил и потрогал кобуру, проверяя, на месте ли пистолет.
– Что случилось? – спросил строго младший сержант.
– Я хочу… вот о чем рассказать. У нас на заводе есть два парня: Алексей Старинов и Суслик… это прозвище, а фамилия Протопопов, – начал сбивчиво Сема, стоя навытяжку перед младшим сержантом. – Парни прямо скажу, подозрительные.
– Знаю. Подрались? – опять строго прервал его Расулев.
– Нет, – отрицательно мотнул головой Сема.
– Так. – Расулев, заметно успокоившись, оглядел посетителя и медленно сел. – Садитесь и рассказывайте подробно, – приказал он. – Ваша фамилия?
Назвав фамилию, Сема осторожно опустился на стул. Только сейчас он понял, что у него никаких материалов нет, рассказывать ему не о чем.
– Вот значит… пришли они ко мне Первого мая утром, эти, Старинов и Суслик, и начали ругаться, – продолжал он сбивчиво. – Суслик пристает: «Дай денег». Алексей ему сперва не давал. Откуда у него много денег– я не знаю. Тогда Суслик пуще стал ругаться и говорит: «Машина плачет о нас. Ты стукнул шофера по голове и убежал». Вроде так он говорил, только складнее. Я не умею так. Что-то они наделали и убежали.
– Непонятно говоришь. Как машина плачет? – поднял брови Расулев.
– Это так они говорили, – заторопился Сема. – Вроде, значит, машина ушла, а они остались.
– Где была машина?..
– Не знаю.
– Плохо, парень. Твои данные не годятся. Надо было подробно узнать: какая машина, ч. я, где они ездили, зачем били шофера. Они пьяные ездили?
– Не знаю.
– Вот опять не знаю.
– А еще они должны были работать перед праздником, а не работали, – окончательно смущенный, сообщил Сема.
– Это директору надо сказать, пусть взыскание наложит за прогул. А я что могу сделать?
Расулев, посмеиваясь, искоса посматривал на парня, он уже догадывался, что здесь замешана любовь.
– Давай говори, что еще есть, – сказал он. – Девушка есть?
– Есть, – признался Сема, опуская голову и краснея.
– А-а… Теперь мне понятно. Алексей за твоей девушкой ухаживал. Слышал. Рассказывай, как дальше дело было.
Продолжая краснеть, покрываясь потом, Сема рассказал о том, как Алексей бросил Симу и что она с ним, с Семеном, разговаривать не хочет.
– Тяжелые у тебя, парень, дела, – озабоченно сказал Расулев, покрутил острый короткий ус и вдруг улыбнулся. – Но мы всякие дела поправлять можем. Большой беды нет. Я поговорю с девушкой. Потом свадьбу играть будем. – Младший сержант подошел к Семе, похлопал его по плечу. – Иди, парень, домой, спи спокойно.
Глава 14
Стрелки часов подвигались к двенадцати. На улице затихал шум, и мать давно уже спала, а отец все еще не возвращался с работы. Виктор сидел за столом, перед ним вот уже третий час лежал раскрытый учебник физики. Занятия не шли на ум – он злился. Какой-то лейтенант будет вмешиваться в его личную жизнь, ловить по ночам на улице, читать нотации! Виктор и сам не маленький, заканчивает девятый класс. Достаточно того, что родители надоедают с наставлениями, а посторонним людям он подчиняться не будет.
Виктор встал и потянулся. Все-таки хорошо иметь отца с положением. Эх, если бы отец был начальником управления!
Терентий Федорович пришел усталый. Пока он раздевался и умывался, Виктор собрал на стол ужин. Это было удивительно, Виктор никогда за ним не ухаживал, и Терентий Федорович, садясь за стол, с недоумением взглянул на сына. Виктор будто не заметил взгляда отца, присел у другого края стола и сказал:
– Я поужинал. – С минутку помолчал и добавил:– Хочу, папа, тебе пожаловаться.
– Что еще? – раздраженно спросил Терентий Федорович. У него вспыхнуло желание закричать, но он подавил вспышку гнева. «Всегда они лезут со своими делами, когда у меня на сердце кошки скребут…»-подумал он с горечью.
– Этот лейтенант Вязов слишком много на себя берет, лезет не в свои дела. Взялся меня воспитывать… – Виктор усмехнулся обиженно. – Ловит меня по ночам и спроваживает домой, будто я маленький и мои родители ничего не понимают в воспитании детей. Я ему сказал, что у меня есть отец и я его уважаю, слушаюсь, а он говорит: «И тебе, и твоему отцу не поздоровится».
– Гм… – Терентий Федорович поднял брови и посмотрел на сына.
– Я, конечно, послушался, ушел, а встреча с товарищем, которого я поджидал (мы с ним вместе готовимся к экзаменам), не состоялась. Теперь он на меня обижается. Еще не хватало, чтобы посторонние срывали мои занятия.
– Может быть, Вязов выполнял задание, а ты ему помешал? – усомнился Терентий Федорович.
– Какое задание?! Просто поджидал… шлюху.
Терентий Федорович положил вилку на стол.
– Как ты, Виктор, нехорошо выражаешься.
– Как хотите, ругайте меня сколько надо, ноя могу из-за таких пустяков и на второй год остаться, – обиженно выпалил Виктор, поднялся и ушел в другую комнату.
Терентий Федорович проводил взъерошенную голову сына ласковым взглядом.
Стоичев беседовал со многими коммунистами, и все они категорически заявляли, что не могут подозревать Вязова во взяточничестве. Честность его ставили в пример. Теперь можно было показать письмо Терентию Федоровичу, рассказать ему о беседах с коммунистами, но было еще не ясно, с какой целью Поклонов возводил клевету на парторга. Выяснить же это было не так легко.
Хотя Николай Павлович и предупреждал коммунистов никому ничего не говорить, слухи об анонимке постепенно распространились. Можно было предполагать, что их распространяет сам Поклонов, и поэтому следовало поторопиться.
Однажды к Стоичеву пришел Трусов. Молодой участковый старался быть в тени, ничем не проявлял себя, а Николаю Павловичу нравились подвижные, умные люди, и он еще не определил своего отношения к молодому участковому. Когда Трусов вошел, Николай Павлович с* интересом оглядел его ладную фигуру, белое лицо с широким румянцем на щеках: здоровье молодого человека так бросалось в глаза, что нельзя было ему не позавидовать.
– Пожалуйста, садитесь, – предложил Стоичев.
Участковый неторопливо сел на стул, посмотрел на край стола и сказал:
– Я, товарищ капитан, случайно услышал об анонимном письме; по-моему, напрасно наводят клевету на Вязова.
– Вы об этом пришли сказать? – спросил Николай Павлович,
– Нет, – тихо ответил Трусов, заметно смущаясь, – ходят слухи, что взятки берет старший лейтенант Поклонов. Ведь это очень плохо, когда ходят слухи, в них надо бы разобраться.
– Кто же распространяет эти слухи?
Трусов покраснел:
– Сказать-то я не могу, дал честное слово молчать.
Некоторые наши работники, товарищ капитан, боятся Поклонова, говорят, он в хороших отношениях с майором, а майор крутой человек…
«Еще новости… Честное * слово дал!»-с неудовольствием подумал Николай Павлович. Он хотел было резко потребовать у участкового, как у коммуниста, сообщить фамилии людей, распространяющих слухи, но сдержался: если Трусов и сообщит фамилии, то те товарищи могут отказаться. И Николай Павлович спокойно задал вопрос:
– А факты какие-либо сообщают?
– Нет, товарищ капитан, не говорят. – Трусов покачал головой. – Правда, я и не выспрашивал особенно-то.
– А вы спросите. Я думаю, вам понятно, какое это важное значение имеет для нас.
– Обязательно спрошу, товарищ капитан. Я все понимаю.
На улице было жарко, а в кабинете душно. Николаю Павловичу захотелось расстегнуть воротник, но перед ним сидел подчиненный, такой подтянутый, даже элегантный, что капитан, уже взявшись было за пуговицы, опустил руку.
– Извините за нескромный вопрос, – сказал Николай Павлович. – С женой вы теперь ладите? Разногласий нет?
Трусов смущенно улыбнулся.
– Нет, товарищ капитан.
Не успел Стоичев внимательным взглядом проводить до двери молодого участкового, как позвонили из политотдела управления и спросили, каковы результаты расследования анонимного письма. Капитан растерялся и ответил, что ему пока не ясно, кто прав и кто виноват, и он еще не сделал никакого вывода. Получив строгое наставление, Николай Павлович сидел несколько минут за столом неподвижно, потом встал и пошел к начальнику отделения. Нельзя было медлить, Терентию Федоровичу тоже могли позвонить. Заместителю по политической части в таких делах следует быть оперативней, но что поделаешь, если он еще не пришел к выводу?
Терентий Федорович был поражен. Прочитав письмо, он стукнул по столу кулаком и закричал:
– Немедленно ко мне!
– Через пять минут я провожу политзанятия, – сказал Николай Павлович, взглянув на ручные часы, – может быть, мы предупредим Вязова и Поклонова и разберемся после занятий?
Подумав, Терентий Федорович сказал:
– Ладно. Предупредите.
Занятия группы повышенного типа по изучению истории партии проводил сам Стоичев. Занимались, как всегда, в кабинете начальника, в котором больше было места и стульев, расставленных вдоль стен. У стола сидел Поклонов, положив на колени толстую тетрадь, рядом с ним участковый Трусов. Сидя у подоконника, лейтенант Вязов что-то писал на листе бумаги.
Когда же вошел Копытов и сел у двери, многие из присутствующих недоуменно переглянулись. Начальник занимался самостоятельно и на занятиях групп не бывал: он доверял заместителю. Копытов увидел Вязова, помрачнел. К прочитанному письму прибавилась жалоба сына, которую Терентий Федорович сейчас вспомнил. Все это взбудоражило давнишнюю неприязнь к лейтенанту, которая сейчас перешла в ненависть. Примешивалась и некоторая зависть к умному и самоуверенному работнику, но это чувство, хоть оно и появлялось, Копытов старался подавить – не положено ему по чину завидовать подчиненному. «Я ему покажу, поставлю на свое место… Выгоню ко всем чертям, чтобы не позорил отделение! Нечего мне держать особенно умных, если они прохвосты». И чем больше думал Копытов, тем сильнее его шея наливалась кровью, а брови сходились плотнее.
Занятия были повторные, вскоре предстояли итоговые. Стоичев задавал вопросы по самой трудной главе. Расследование письма его так беспокоило, что он с нетерпением ожидал окончания положенного для занятия времени. Он задал вопрос Поклонову. Тот встал, держа в руках тетрадь, начал говорить, но тотчас же запутался.
– Что ты чепуху несешь! – оборвал его Копытов.
– Я немножко забыл, – признался Поклонов, повернулся к начальнику и беспомощно улыбнулся.
– Забыл!.. Вон парторга надо еще спросить, пожалуй, тоже забыл, – почти приказал Копытов.
Вязов поднялся.
– Разрешите, товарищ капитан?..
– Здесь есть майор, – неожиданно вырвалось у Стоичева.
– Но занятия проводите вы, – напомнил Вязов. – Хорошо. Я отвечаю товарищу майору. Прежде всего хочу заметить, товарищ старший лейтенант Поклонов, что такие вещи не должны забываться, я хочу сказать, что коммунист не имеет права их забывать. Теперь ответ. Марксистский диалектический метод характеризуется такими основными чертами: в природе все предметы и явления органически связаны между собой, зависят одно от другого и обусловливают друг друга. Природа находится в состоянии непрерывного движения, обновления и развития, изменения в ней переходят от количественных к качественным закономерно, явлениям природы свойственны внутренние противоречия.
Вязов говорил спокойно, но глаза его блестели. Его слушали внимательно все присутствующие, один Поклонов серьезно смотрел на пустую стену.
«Черт дернул этого майора вызвать Вязова! – растерянно думал Стоичев. – Зачем нужно его выступление сейчас?» Но постепенно Николай Павлович заслушался сам, простая и ясная речь Вязова ему нравилась. Да, так именно ясно надо понимать сложные философские формулы.
Терентий Федорович сидел насупившись, смотрел в угол, по выражению лица его нельзя было понять, о чем он думает, какое впечатление на него производит ответ лейтенанта.
– Может быть, я что-нибудь рассказал не ясно? – закончил Вязов. – Тогда прошу задать мне вопросы.
– Ясно. Все понятно, – дружно загудели сотрудники.
– На этом занятия закончим, – объявил Стоичев. Копытов посмотрел па капитана, ничего не сказал и поднялся.
Из открытого окна несло жаром, будто на улице топилась большая каменная печь; в кабинете было душно, запах пота и мокрых ремней стоял в воздухе. Копытов сел за свой стол, вздохнул, отдуваясь. Стоичев, сидя поодаль, закинул ногу на ногу, взял папиросу в кулак, словно собирался кого-то ударить. Вязов взял с подоконника листок, свернул, положил его в карман и приготовился слушать, предполагая, что разговор будет о партийном просвещении.
– Поступили материалы, Михаил Анисимович, – начал Стоичев, но Копытов прервал его.
– Я сам. Встаньте, лейтенант Вязов! – приказал он.
Вязов вскочил и вытянулся, покосил на капитана глазами, полными недоумения.
– У кого берешь взятки?! – тихо, но угрожающе спросил Копытов. Он положил на стол кулак в рыжих волосах и уставился на лейтенанта.
Вязов вздрогнул, побледнел и несколько секунд молчал, сжав кулаки и опустив глаза.
– Я не способен торговать честью мундира и своей личной честью, товарищ майор, – сказал он с дрожью в голосе.
– К черту! – закричал Копытов, бледнея. – Мне не нужны умники, которые позорят отделение! Я не спрашиваю о чести, я спрашиваю, у кого ты брал взятки?! У меня есть документы! – Майор хлопнул ладонью по листу бумаги, лежащему на столе.
– Всякие документы по этому поводу – клевета! – твердо сказал Вязов.
– Клевета, черт возьми, клевета! – Майор вскочил. – Поклонов! – закричал он.
Старший лейтенант вошел, четко доложил:
– Товарищ майор, по вашему приказанию старший лейтенант Поклонов прибыл.
– Лейтенант Вязов у слепой взятки брал? – не ответив на рапорт, спросил Копытов и уперся руками в стол.
Поклонов облизнул тонкие губы, скривил их, посмотрел на майора холодными водянистыми глазами и раздельно, почти по слогам, ответил:
– Брал. Я сам видел. Было второго числа.
Круто, как только можно было это сделать, майор повернулся всем корпусом к Вязову.
Стоичев пальцем затушил папиросу, не почувствовав ожога. Он напряженно следил за лейтенантом.
Вязову все стало ясно: Поклонов наклеветал на него и очень неумно. Наконец-то их неясные отношения определились.
– Со слепой я разговаривал, выяснял кое-какие обстоятельства для дела, которое, как вам известно, еще не закончено. Никаких взяток, конечно, я не брал. Поклонова я там видел, – сказал Вязов и внимательно посмотрел на старшего лейтенанта.
– А, значит, сознаешься? – натужно вдруг засмеялся Копытов. – Знаем мы эти отказы, ни один дурак не скажет прямо, что он берет взятки. Немедленно разобрать на партийном собрании! – опять закричал Копытов, обращаясь к Стоичеву.
– На собрании мы парторга разбирать не. будем, его можно обсуждать только на бюро райкома, – предупредил Стоичев,
– Мне все равно: на собрании или на бюро. Я выгоню взяточника и без всяких решений. Можете идти!
Поклонов и Вязов вышли.
– Действуем, значит, старший лейтенант? – насмешливо спросил Вязов за дверью.
– Не смейся, еще плакать будешь, – огрызнулся Поклонов.
– Меня и крокодилы не заставят плакать, запомни, – засмеялся Вязов громко и задорно.
Когда майор и капитан остались вдвоем, Стоичев сказал:
– Нельзя так грубо разговаривать с людьми, Терентий Федорович, они наши работники и коммунисты.
Копытов положил в сейф письмо, крутнул ключ так, что замок зазвенел.
– Я не собираюсь с ними в бирюльки играть и вам не советую защищать взяточников. Не дело это для заместителя.
– Пока я не уверен, что Вязов взяточник, скорее наоборот…
– Не уверен? – Копытов махнул рукой и встал. – А я уверен. И приму необходимые меры. Все.
– Нет, не все. Я уверен, что взяточник Поклонов и свои проделки он прикрывает клеветой. – Николай Павлович тоже встал.
– Что! – закричал Копытов. – Где доказательства?..
– У вас тоже одно письмо, да и то анонимное.
– Оно не будет анонимным, я заставлю Поклонова подписать его, – и Копытов пошел к двери.
Николай Павлович шел домой медленно. Нет, он не откажется от обвинения Поклонова, которое высказал майору. Причины? Их пока мало. Но Николаю
Павловичу всегда казалось, что на людей – подхалимов, авантюристов и просто воров – угодничество и стяжательство налагают какие-то отличительные черты.
Вечер был тихий, солнце освещало верхушки деревьев и они ажурной вязью алели на фоне синегонеба; на тротуарах под кронами деревьев сгущались зеленые сумерки.
– Хорошо, что ты пришел сегодня почти вовремя, – сказала жена Николаю Павловичу, когда он вошел в дом. – Я пыталась сегодня поговорить с Надей, но опять ничего не добилась. С тобой она более откровенна. Когда ты поговоришь с ней? Она часто спрашивает о Мише. Почему он не приходит?
Николай Павлович улыбнулся. Да, с ним дочь более откровенна, чем с матерью. Видно, он может располагать к себе людей, многие сотрудники отделения рассказывают ему о своих семейных и даже любовных делах. А с дочерью у него давно установились ясные дружеские отношения. Приятно, конечно, но иногда трудно дать полезный совет, а в подобных делах, кажется, советы редко принимают.
– Поговорю, – согласился Николай Павлович,
Поджидая дочь, он принялся читать газету. В ООН обсуждались все те же вопросы – разоружение, запрещение атомного оружия, прием новых членов, – но ни один из этих вопросов сколько уже лет не может разрешиться. Это борьба в международном масштабе. А внутри нашей страны? Тоже идет борьба: за коммунизм, за повышение производительности труда, против пережитков капитализма в сознании людей. Такова природа – правильно говорил Вязов. И какую бы статью ни читал Николай Павлович, мысли его невольно возвращались к событиям жизни в отделении, к Вязову и Поклонову.
Дочь не стала ужинать, ушла в свою комнату. Николай Павлович немного помедлил, потом поднялся с дивана и направился следом за ней.
Присев к столу, он обнял дочь за плечи. Ему иногда хотелось посадить ее на колени и пощекотать, как он часто делал, когда ей было лет пять. Дочь подросла незаметно. Идут годы.
Надя обрадовалась ласке, улыбнулась; теперь отец редко балует ее лаской, а Наде хочется, как в детстве, обнять его за шею, целовать и смеяться. Милый папа, какой он чуткий. Он пришел потому, что ей плохо. У него очень мягкие, как шелк, волосы, и твердые слесарские руки.
– Что же у вас, Надя, произошло с Михаилом? Ты прошлый раз так мне и не сказала, – ласково спросил Николай Павлович.
– Ничего.
– Он нагрубил тебе?
– Нет.
– Вы поссорились.
– Нет.
– Он любит, а ты… – сказал Николай Павлович и замолчал.
Надя не отвечала. Печально глядела в сторону.
– Что ж, пожалуй, это к лучшему, – опять сказал Николай Павлович.
– Почему? – Надя резко повернулась к нему лицом, слегка отстранилась.
Николай Павлович встал. Закурил.
– Видишь ли, не всякого человека можно распознать сразу, некоторого и за десять лет не изучишь. Есть очень Сложные натуры. Вообще человек – наисложнейшее существо. – Николай Павлович понимал, что говорит прописные истины, но все-таки продолжал:– Величайшие психологи не могли разобраться до конца в человеческой натуре, понять всю сложность организма…
– Папа, это ты к чему? – прервала Надя. – Нельзя ли пояснее?
Николай Павлович пытливо взглянул на дочь. Перед ним сидела прежняя Надюша, чуть насмешливая и резкая; и вздернутый нос, капризные губы, серые внимательные глаза – все его, все родное.
– Могу и пояснее, – решился Николай Павлович, – скажу: на Михаила есть компрометирующие материалы.
– А именно?
– Его обвиняют в серьезных грехах… Я прошу, Надя, пусть это будет пока между нами.
– Я не верю! – громко сказала Надя и порывисто
встала. – Не верю, понимаете? Я знаю, в чем его обвиняют.
– Я и сам не верю, – щурясь от смущения, признался Николай Павлович. – Но откуда тебе известно, в чем его обвиняют?
– Анонимное письмо – клевета! Михаил честный человек, кристально чистый! – Надя все повышала голос, и казалось, она вот-вот расплачется. – Нашелся какой-то прохвост, клеветник, надо его привлечь к ответственности. Вон Поклонов как ехидничает. Я могу поручиться за Михаила. И вы, папа, неужели его не знаете! Вы такой умный, чуткий и допускаете клевету на честного человека. Как вам не стыдно?
Говоря, Надя то взглядывала на отца, то отворачивалась к окну и теребила занавеску.
– Что у вас делается в отделении? – продолжала Надя. – Почему вы не наведете у себя порядок? Я не верю, понимаете, папа, не верю! – Голос у Нади задрожал, на глазах появились слезы. – Пусть, пусть чего бы вы на него ни наговорили, как бы ни клеветали, я знаю его, знаю, я все равно его… люблю… – Надя упала на подоконник и заплакала.
– Ну вот, ну вот… – растерянно несколько раз повторил Николай Павлович и вышел из комнаты.
