Текст книги "Лейтенант милиции Вязов. Книга 1"
Автор книги: Сергей Волгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Глава 22
Телефонная трубка в руке Николая Павловича вздрогнула, он сильнее прижал ее к уху и замер. Из управления сообщили, что участковый Расулев ранен, Вязов один преследует преступника в горах Киргизии. Помощь ему выслана на машинах и на самолете. Просили сказать, какие есть дополнительные сведения в отделении.
– У нас в отделении никаких дополнительных сведений нет, – взволнованно ответил Стоичев.
– А где Копытов?
– Не знаю. Куда-то выехал.
– Плохо, что вы не знаете, чем занимаются ваши работники, – грубо сказал голос в трубке, и тут же в ней послышались отрывистые гудки.
Николай Павлович закурил. С минуту смотрел на дымок папиросы, морщил лоб. Неприятность. Но в душе Николай Павлович радовался. Вязов обнаружил преступника, и чем бы это ни кончилось, отделение смоет позорное пятно ротозейства. А чем кончится?.. Николай Павлович нахмурился. Расулев ранен, следовательно была серьезная схватка. Где же Вязов?.. В горах… Преследует один… Упорный и самолюбивый парень, хорошая голова, только не потерял бы он ее по горячке…
В открытую дверь Николай Павлович увидел в коридоре Копытова.
– Где Вязов? – закричал начальник отделения на подбежавшего к нему Трусова.
– Не знаю, товарищ майор, – доложил участковый.
– Почему не знаешь?.. Ты же с ним был!
– Был… – растерялся участковый и заморгал белесыми ресницами.
– Он уехал или ушел?..
– Уехал.
– Куда?
– Не знаю.
– Вот работнички, как тараканы запечные! Ну что мне с вами делать? – Копытов всплеснул руками.
– Товарищ майор…
– Ну что еще?
– Я доложил подполковнику, что лейтенант Вязов приказал мне сопроводить в отделение одного пария с завода.
– Знаю, – махнул рукой Копытов. – А сказал этот парень, где Старинов?
– Не знаю.
– Опять «не знаю». Ну, работнички! Вас навоз чистить послать надо, а не в органах милиции служить! – Копытов круто повернулся и вошел в кабинет заместителя.
– Где Вязов? – спросил он, устало опускаясь на стул.
– Терентий Федорович, – задушевно и с грустью сказал Стоичев, не скрывая тревоги, – участковый Расулев ранен. Вязов преследует преступника в горах один…
Копытов некоторое время молча, недоуменно смотрел на заместителя. Редкие ресницы его не закрывали глаз, рыжие брови расходились в стороны по прямой, придавая лицу воинственный вид. Поразмыслив, Копытов постучал ладонью по столу.
– Мне он нужен немедленно. Я был в райкоме, его требуют лично. Понимаешь?..
– Терентий Федорович! – укоризненно проговорил Николай Павлович. – Лейтенат Вязов находится в смертельной опасности, Расулев ранен. Вы понимаете, что говорите?
– Лейтенант Вязов ответит и за ранение Расулева, – перебил Копытов капитана. – А вам нечего меня учить. Я здесь командую отделением не первый год.
– Не пора ли вам прекратить такое командование? – повысил голос Николай Павлович. – Не пора ли?!
Вежливый и сдержанный Стоичев на этот раз закричал. Не мог он больше сдерживать возмущение, которое слишком долго копилось.
– Не ты ли мне прикажешь? – зло усмехнулся Копытов.
– Я не буду приказывать, но я потребую изменить ваш метод работы с людьми, – продолжал Стоичев. – Потребую изменить отношение к людям, потребую в партийном порядке. Вы не имеете права злоупотреблять своим положением, без особых оснований дискредитировать людей, попирать их достоинство. Я уверен, что взяточник Поклонов, а не Вязов. И надо немедленно выгнать этого взяточника, подхалима и клеветника.
– Я командую здесь или кто?.. Я отвечаю за вас всех или нет?! – вскакивая, закричал Копытов. – Я не привык разводить сентименты и не умею покрывать взяточников, как ты. Выгоню всех прохвостов, мое отделение должно быть чистым, понятно?!
– А мы, коммунисты, разберем ваши действия на партийном собрании, – сдерживаясь, сказал Стоичев. – Вы забываете, товарищ майор, что не только вы отвечаете за работу отделения, отвечают еще коммунисты, все честные работники, а я наравне с вами. Вы забываете, что у нас есть коллектив.
– А ты забываешь, что без единоначалия – развал. И вообще, как ты появился в отделении, начались безобразия. – Майор все время быстро ходил по кабинету, говорил на ходу, не глядя на Стоичева. – Мне придется донести о твоей деятельности в политотдел, пусть там разберутся. Не потерплю я развала! Ясно? – Копытоз остановился у стола, злыми глазами посмотрел на заместителя и, грузно повернувшись, вышел из кабинета,
Николай Павлович долго барабанил по столу пальцами, глядя в окно. Столкновение произошло. Просто это не кончится. Но ломать порядок надо, каких бы сил это ни потребовало, чего бы это ни стоило. Как же так получилось, что Копытов стал диктатором? Неужели и раньше он был таким? Пожалуй, нет. Человек он простой, открытый. Привык командовать единолично, подмял под себя всех и никого не признает. Но, с другой стороны, боится начальства как огня..
Где же Вязов?.. Что с ним?..
Николай Павлович позвонил дежурному по управлению и попросил его сообщать в любое время все сведения, которые поступят. Потом вызвал к себе Поклонова.
Старший лейтенант явился незамедлительно. Его виляющая походка и то, как он сел на стул, вначале осмотрев сиденье и пощупав его, словно там могли быть гвозди, и черные, расплывчатые зрачки, в которых таилась злость или ненависть, – все в нем не нравилось Стоичеву.
– Все ли благополучно в семье, Филипп Степанович? – спросил Стоичев мягко, продолжая наблюдать за каждым движением старшего лейтенанта.
– А что с ней сделается? Пою, кормлю, как все.
– Детишки здоровы?
– Не замечал, чтобы болели. С ними жена все крутится. Ее дело.
– Отец тоже должен знать о здоровье детей, – поправил Николай Павлович.
– Да я поинтересуюсь, как же, – спохватился Поклонов. – Если они не болеют, так что же о них особенно надо знать, товарищ капитан?
– Очень рад, что у вас в семье порядок, – сказал Стоичев и наклонил голову.
– Спасибочко, товарищ капитан, поинтересовались.
– Еще я вас хотел спросить вот о чем: давно ли эта слепая Мария, о которой вы пишете в письме, гадает на базаре? – продолжал Стоичев. – Я должен знать подробности, прежде чем сделать определенный вывод о действиях лейтенанта Вязова.
Такого оборота Поклонов не ожидал и на мгновенье смутился, но быстро справился с собой, и опять прежнее подобострастное выражение заиграло на его лице.
– Давно, товарищ капитан, я знаю ее с тех пор, как стал участковым. Женщина она тихая, безобидная.
– А знаете ли вы, что она гадает по книге Льва Толстого и случается даже, что держит книгу вверх ногами?
– Извиняюсь, товарищ капитан, не мог знать, я по-ихнему не читаю, – признался Поклонов и пристально посмотрел на заместителя начальника, не понимая, к чему он клонит.
– И о семье ее ничего не знаете?
– Извиняюсь, упустил из виду.
Стоичев помедлил, глянул куда-то поверх головы старшего лейтенанта, amp;apos; потом медленно оглядел его сверху вниз.
– Видите ли, Филипп Степанович, – в раздумье заговорил Николай Павлович, – по моему мнению, работник милиции не только укротитель хулиганов и каратель врагов, он еще воспитатель?.. Не так ли?
– Совершенно точно, товарищ капитан, – поспешил согласиться Поклонов.
– Почему же вы не поинтересовались Марией? Она ведь обманывает людей, говорит им, что ей в голову взбредет… Да и такая ли она милая женщина, как вы ее представляете? Мне кажется, наоборот, не может быть человек славным и милым, если он других обманывает. Я скажу больше: наша задача не только в выявлении преступников после свершения ими преступления, а и в предупреждении преступлений, в профилактике, как говорят медицинские работники. Что же вы сделали в смысле профилактическом на вашем участке? Молчите? Значит, ничего не сделали. А как вы думаете, для чего слепая дала взятку лейтенанту Вязову?..
– Извиняюсь, не знаю, – проговорил Поклонов, но ни подобострастия, ни смущения на его лице уже не было заметно; он сидел надутый, исподтишка взглядывая на капитана.
– Вот видите, на вашем участке люди дают и берут взятки, а вы не знаете, для чего это делается, каковы причины и, тем более, последствия. Виноват не только тот, кто берет взятку, но и тот, кто ее дает. Есть какие-то причины, обязательно. Мария слепая, она не видит человека, которому дает деньги, а лейтенант Вязов отказывается…
– Я сам видел… и уже докладывал об этом, – не глядя на капитана, проговорил Поклонов и вынул из кармана записную книжку. – У меня фактов много записано, не все я в письме указал. Могу, так сказать, добавления внести.
«Почему у него много фактов в блокноте? Какие?..»– подумал Стоичев.
– Вы говорите, Филипп Степанович, у вас много фактов в блокноте, – продолжал он вслух, – а я не помню ни одного вашего выступления на собрании. Зачем бы бережете эти факты?
– Когда надо будет, я скажу, – буркнул Поклонов и спрятал блокнот обратно в карман.
«Вон как!»– мысленно воскликнул Стоичев и теперь уже не мог подавить раздражения.
– Хорошо. Можете идти! – сказал он коротко и строго.
После ухода Поклонова Николай Павлович опять долго сидел неподвижно. Мысль о том, что слепая женщина может по голосу узнать человека, которому давала деньги, и радовала и беспокоила Стоичева. Но сознается ли она, что давала взятку?..
За окном сгущались сумерки, улица потемнела. Зажглись фонари, окна домов засверкали розовыми квадратами. От духоты и от сумерек у Николая Павловича стало муторно на душе. Есть люди, которые не заботятся о себе, вроде Вязова; они проходят мимо мелочей, для них исполнение долга – непреложный закон, пусть в страшной опасности; и есть другие, вроде Поклонова, которые свое благополучие строят па мелочах, на подвохах. Их не называют преступниками, но они преступники, – теперь Николай Павлович в этом был уверен, – и их следует судить не за то, что они прямо приносят вред, а за то, что они мешают работать. Но почему Копытов так упорно защищает Поклонова? Надо завтра же поговорить в политотделе.
Позвонил дежурный из управления. Самолет обнаружил в горах на дороге две машины, но людей вокруг машин нет.
Стоичев поблагодарил дежурного, попросил информировать его и в дальнейшем.
Чтобы сократить время, он принялся просматривать подшивку газеты «Правда». В отделении было тихо, дежурный ходил по коридору, и его тяжелые шаги гулко раздавались в пустом здании. Прошло не менее трех часов. Наступила полночь, а от Вязова не было никаких известий. Летчик, видимо, давно ушел на посадку – в темноте летать бессмысленно, ничего не увидишь. Николай Павлович решил не уходить до утра.
Было время, когда он, отработав у верстака положенные восемь часов, возвращался домой посвистывая; цех и завод оставались позади, Стоичев забывал о работе, думал о кинотеатре или о футболе. Теперь его частенько тянуло на завод, хотелось взять в руки молоток, зубило, хотелось растереть на ладони нежные металлические опилки. Но он знал, что сейчас, уходя домой, он не забудет цеховых дел, привык беспокоиться о коллективе, о людях. Некоторые говорят, что есть трудная и легкая работа. Николай Павлович не мог согласиться с этим. Всякая работа трудная, если к ней относятся с душой; просто есть разные люди.
Надя решила найти Вязова и вышла из дома. Вчера они встретились на улице, он поздоровался и прошел мимо. Надя хотела остановить его, крикнуть, но раздумала: «Что, если он не остановится?!»
Надя вспомнила сейчас эту встречу и пошла быстрее. Ласковый ветер навевал на нее грусть, но она старалась держаться стойко, не поддаваться унынию, сохранить решимость.
Ночью Ташкент чудесен. Центральные улицы его похожи на аллеи парка, гирлянды лампочек освещают деревья, асфальт, – тень и свет, переливаясь, отражаются на нем, как в зеркале, и люди движутся, как невесомые. Маленькие же улицы напоминают глухие лесные дороги, над которыми вверху соединяются кроны деревьев.
Красив канал Анхор, который разделяет город пополам. Ночью кажется, что воды его остановились, в них покачиваются золотые огоньки; ивы склоняют к воде длинные нерасчесанные волосы, а тополи неподвижны, вонзив острые вершины в темное небо.
Еще более задумчивая и грустная, Надя возвращалась назад. Вязова дома не было. Куда же он мог уйти?.. В театр? В парк?..
Надя шла тихо, стараясь не расплакаться. Неожиданно перед ней появился Поклонов.
– Добрый вечер, Надежда Николаевна! – приветствовал он девушку, приложив ладонь к козырьку.
– Здравствуйте, Филипп Степанович! – ответила Надя и подумала: «Не спросить ли его о Вязове?»
– Как ваше здоровье? Щечки у вас побледнели, Надежда Николаевна, – заметил Поклонов.
– Экзамены виноваты, – объяснила Надя.
– Какие вы красивые, Надежда Николаевна, прямо с вас бы картину писать.
– А вы не подхалимничайте.
– Зачем же? То есть как же так… – смешался Поклонов. – Ваш папа очень хороший человек, и я его уважаю.
– С этого и надо было начинать. Уважение начинается там, где хорошие дела, а не там, где прекрасные слова, – сказала она и вспомнила, что об этом ей говорил Михаил.
– Да, да, Надежда Николаевна. Вы всегда говорите умно, я люблю вас слушать, – продолжал Поклонов, не понимая, о чем говорит девушка. – У меня сегодня настроение плохое, и я очень рад, что встретил вас.
– А что случилось? – насторожилась Надя.
– Идемте в сторонку, где потемнее. – Поклонов отвел Надю в тень и почти шепотом стал рассказывать: – Вязов все выкомаривает. Поехал на операцию один, не дождался майора с оперативной группой и погнался за убийцей. С ним был один участковый, так вот этот участковый уже ранен, а он гоняется за преступником где-то в горах. Потеряет он свою дурную голову, тогда в отделении канители не оберешься, начнутся комиссии, расследования, замучает нас начальство.
У Нади ослабли ноги, она прислонилась к дереву. «Миша… в смертельной опасности… Он один в горах…»– думала она как во сне, не слушая больше старшего лейтенанта. А он шептал:
– Не знаю, почему ваш папа защищает Вязова, может, не разобрался еще в людях?.. Хоть бы вы помогли ему, вы такая умная девушка. Был бы я не женат, поухаживал бы за вами обязательно…
Рука поднялась непроизвольно, пальцы сжались в кулак. «Ударить?..» – Надя вздрогнула, отстранилась от дерева и пошла по тротуару.
«Что с ней? – недоуменно соображал Поклонов. – А… отца жалеет…» Он ухмыльнулся и пошел в другую сторону.
Надя шагала, с трудом передвигая ноги, спрашивала себя: «Не врет ли этот Поклонов?.. Откуда ему известны подробности? Надо спросить у отца, он знает все…» И хотя она сомневалась в правдивости слов Поклонова, сердце тревожно сжималось в предчувствии беды. У нее было такое же чувство, как тогда, когда они с мамой получили от отца письмо, в котором он писал, что лежит в госпитале тяжело раненный. Страх перед потерей близкого человека сковал волю, и ночь казалась Наде темнее, чем вчера.
Николай Павлович сидел за столом мрачный. Он отложил газеты в сторону и молча посмотрел на дочь.
– Папа, почему ты так долго задержался? Что у вас произошло? – спросила она, входя в его кабинет.
Рассказывать дочери о случившемся не было надобности, да и нельзя. Николай Павлович с трудом улыбнулся и шутливо проговорил:
– У нас всякие дела. Дочка пришла потребовать отчет?..
– Отчета мне не надо, такие скучные дела меня не интересуют. Я сейчас была у Михаила, его нет дома. Ты, папа, не скажешь, где он?..
Надя посмотрела на отца. Николай Павлович встретился с ней взглядом и понял, как не к месту была его улыбка.
– Он выполняет задание, – стараясь говорить спокойно, сказал Николай Павлович, откинулся на спинку стула и закурил.
– Серьезное? – Надя подалась к столу и снова в упор посмотрела на отца. Она знала: если он искусственно старается быть спокойным, то сильно волнуется.
Николай Павлович помолчал.
– Нельзя сказать, что очень серьезное, но небезопасное, – опять как будто шутливо проговорил он.
Некоторое время Надя стирала со стола какое-то пятнышко. Николай Павлович молча смотрел на нее. Раньше он думал, что заботы о дочери прекратятся, как только она подрастет. Ничего подобного. Вот она уже невеста, заканчивает институт, а беспокойство за нее не уменьшается. Пожалуй и тогда, когда она выйдет замуж и у нее появятся дети, ему нередко придется волноваться. Такова доля каждого отца.
– Ты будешь здесь, папа, до утра? – спросила Надя. Теперь ей было ясно, что Поклонов не обманул ее.
– Пожалуй, придется, – ответил Николай Павлович. – Тебя проводить немного?
– Проводи.
Через полчаса, вернувшись в кабинет, Николай Павлович позвонил дежурному в управление. От Вязова никаких известий не поступало.
Глава 23
Солнце проглядывало между пиками гор одним своим верхним краем и походило на пламя. Свет и сумерки в ущельях и на лысинах холмов выделялись резко; темнели кусты арчи, синь незаметно накапливалась в воздухе. На голой скале Вязов на мгновение увидел джейрана, он скрылся так же бесшумно, как и появился.
Старинов уходил не торопясь, уверенный, что в горах он затеряется. Вязов спешил, надо было до темноты сблизиться на пистолетный выстрел, прижать преступника к земле.
Камни были гладкие и скользкие, склон крутой. Старинов выбирал трудные места, надеясь на свою силу и ловкость. Но Вязов тоже умел ходить по горам, знал, куда надо ступить ногой. Расстояние между ними сокращалось.
Вязов выстрелил и бросился за уступ скалы. И тут же около него чиркнула о камень пуля, со свистом понеслась по ущелью. Теперь они перебегали от укрытия к укрытию, улавливая моменты для выстрела.
Перебегая, Вязов упорно продвигался вперед, а Старинов выслеживал его, метался между валунами, как ящерица.
Пуля опять свистнула около уха, и Вязов бросился на землю, пополз. Острые камни впивались в руки и в колени, царапали тело до крови.
– Стой! Все равно не убежишь! – крикнул Вязов.
– Посмотрим, – насмешливо отозвался Старинов.
Над головой гудел самолет. Ни Вязов, ни Старинов не обращали на него внимания, следили только друг за другом, боясь упустить удобный случай, от которого могла зависеть жизнь того или другого.
Темнота сгустилась быстро, как это бывает в горах, и расплывчатые громады скал утонули во мраке. Самолет больше не гудел. Вязов лежал, прислушивался к звукам. Вокруг ни шороха, ни скрипа. Тишина. Вязов вспомнил, как читал о пограничниках: они лежали в засаде сутками. Правда, пограничники выслеживают и ловят шпионов и диверсантов, врагов нашего народа, а разве воры и убийцы не враги народа, разве они мало приносят вреда?
Вдруг впереди посыпался гравий. Вязов вскинут пистолет и выстрелил – он хорошо стрелял на слух, но тут же сам почувствовал ожог в левой руке пониже плеча, – к локтю потекла теплая струйка. «Выстрелили вместе?! – мелькнула мысль у Вязова. – Силен, стервец!» В темноте послышался вздох. Вязов выстрелил еще раз и быстро отодвинулся в сторону. Но ответного выстрела не последовало. «В чем дело? Убил? Посмотрим. Подождем еще…»
Вязов осторожно, чтобы не уронить со скалы ни один камешек, вынул из кармана платок и завязал рану. Руку немного саднило, рана была незначительной, пуля попала в мякоть и вскользь. Вязов продолжал лежать неподвижно.
Прошел час, другой… Вокруг будто все замерло. Воздух леденел. Зябла спина, словно на нее падал снег. Даже яркие звезды на бархатном небе походили на льдинки.
Усталое тело ныло, раненая рука немела. Вязов сцепил зубы: надо было унять дрожь и пересилить боль. Это походило на пытку. Но он старался отбросить мысль о том, что ему холодно и больно.
Вспомнилась Надя. Она, должно быть, спит спокойно, по подушке разбросаны ее волосы, на простыне лежит смуглая рука. Она не думает о нем, не знает, как ему трудно… Если бы она любила, ему было бы легче… Эх, Надя, Надя!.. Теплые слезы побежали по щекам – впервые в жизни Михаил плакал. Но никто и никогда не узнает об этих слезах, пролитых далеко в горах темной ночью, когда остались теплыми только сердце и слезы. Как трудно бывает человеку! Неужели нельзя без слез? Если бы она пришла сюда, увидела его… неужели… «Ну, разревелся, размяк! – одернул себя Михаил и пошевелил пальцами. – Еще неизвестно, что принесет утро… Может быть, съедят шакалы или волки?.. Некому будет и оплакивать. Держись, брат, держись, пока жив!..»
Небо начало бледнеть, звезды гасли, а в горах еще висела непроглядная тьма. Вязов всматривался в темноту. Наступал решительный момент: кто раньше разглядит, у кого глаза зорче, кто раньше успеет…
Вдалеке уже выделялись контуры гор. Темные громады будто плавали в сером тумане. Прошло еще несколько минут. И вот Вязов с трудом различил возле большого валуна силуэт Старинова. Он полусидел, полулежал, привалившись к камню, и левой рукой медленно поднимал пистолет к виску.
– Стой! – закричал Вязов, не узнав своего голоса. А рука Старинова, не дрогнув, продолжала медленно подниматься, дуло пистолета уже было на уровне плеча.
Вязов выстрелил. Рука у Старинова упала, пистолет подпрыгнул на камнях и отлетел в сторону. Старинов не шевелился. Вязов хотел подняться, но тело настолько окаменело, что его трудно было двинуть с места. Наконец он с трудом приподнялся на руках, повернулся на бок, встал. Ноги не гнулись в коленях, он пошел, передвигая их, как ходули.
Старинов сидел по пояс голый. Синее тело его почти не отличалось цветом от камня, а пепельно-серое лицо казалось мертвым. Одна нога у него была согнута, а другая вытянута в сторону и перевязана рубашкой выше колена.
Теперь все стало ясным: даже раненный в ногу, Старинов надеялся ускользнуть, но увидев с рассветом недалеко от себя Вязова, он решил, что все кончено. Видно подвела рука, она окоченела.
– Жив? – спросил Вязов. Старинов повел на него блеклыми глазами и ничего не сказал. Вязов нагнулся. Старинов сделал конвульсивное движение, в руке его блеснул нож.
– А, мразь! – прохрипел Вязов и схватил преступника за руку. Они упали. Старинов заскрипел зубами, видимо, рана в ноге была нестерпимой. Вязов сжался, ногой выбил из руки Старинова нож и поднялся с земли.
Перевязывать преступника было делом нелегким: болела рука, и разорвать рубашку оказалось трудно. Вязов провозился до восхода солнца, а когда закончил перевязку, почувствовал, что разогрелся и к нему вернулись силы.
«Ухаживаю за преступником, как за товарищем», – со злостью подумал Вязов, сидя на валуне. Он положил в кармам клочки разорванного паспорта убитого пассажира и взглянул на лежащего Старинова. «Добраться бы до машин. А как? Оставлять Старинова нельзя. Надо тащить на плечах».
Взвалив на спину вялое тело, встряхнув его, чтобы ноша улеглась поплотнее, Вязов пошел. Вначале показалось легко, но потом ноги стали скользить и подкашиваться. Хотелось пить. «На такую прогулку, пожалуй, сил не хватит…» – усомнился Вязов.
На противоположном за ущельем холме Вязов увидел трех человек, одетых в синюю форму милиции. Это была помощь. Он осторожно опустил Старинова на землю и пощупал у него пульс: преступник был жив, но без сознания.
Через четверть часа машины шли полным ходом в Ташкент. Вязов сидел рядом с шофером в той самой «Победе», на которой удирал убийца. Старинов лежал на заднем сиденье. Долго молчали. Старинов заговорил неожиданно.
– Славный поединок. Уважаю серьезных противников. – В голосе его было искреннее восхищение.
Шофер хмыкнул. Вначале Вязов не хотел разговаривать, но, зная о том, что преступники в припадке откровенности в неофициальном разговоре могут выболтать больше, чем на допросе, он решил задать вопрос:
– Ты куда удирал?
– Будто не знаешь? – усмехнулся Старинов. – Здорово ты выследил.
– И не только тебя.
– Он выдал?..
– Нет, – сказал Вязов.
Так, так. Фортуна не подмигнула, и теперь прощай Алешка!
– Похоже. За два преступления по голове не гладят.
– Каких два?..
– Будто забыл?..
Старинов помолчал, потом опять спросил:
– Стариков тоже взял?..
– Нет.
– Ну, успеешь. Они не убегут, народ неподвижный.
Подполковник Урманов, который прибыл в горы утром, с пути дал в Ташкент шифрованную телеграмму о задержании Стариновых и слепой Марии, но, по просьбе Вязова, предупредил, чтобы не трогали парнишку Костю.
Улики были серьезные: показания свидетелей, ру башка и брюки Старинова, клочки паспорта убитого пассажира, и все же следователю с большим трудом удалось заставить преступников подписать протокол дознания об убийстве. Особенно сопротивлялся Старинов. Копытов безвылазно сидел в кабинете, ждал, а когда протокол был подписан, он позвал к себе Стоичева и сказал:
– Гора с плеч свалилась, Николай Павлович! Теперь-то на нас не будут смотреть косо, как ты думаешь?
– Надеюсь, – подтвердил Стоичев.
– И сын у меня, кажется, за ум взялся, круглыми сутками занимается. Задал я ему жару по твоему совету. Ну не сердись, наговорил я лишнего на проклятой рыбалке. Бывает заскок у человека. Еще вот с этим письмом надо покончить. – Копытов достал из стола письмо Поклонова и расправил на стекле. – Я упросил полковника провести очную ставку со слепой.
– Я не допущу никакой очной ставки Вязова со слепой. Это оскорбление! – резко возразил Стоичев.
– Ну, ну. Не допущу… Я еще начальник отделения, – добродушно напомнил Копытов. – Знаю, что ты принципиальный. Полковник тоже возражал, и я сегодня смирный. Мы начнем с другого конца, устроим очную ставку Поклонова со слепой. Согласен?
Николай Павлович задумался: если Мария скажет, что не давала Поклонову взятку, то положение не изменится. Ясно, что он брал и у других. Положительный же ее ответ решит вопрос сразу. Но Поклонов и Копытов могут завести разговор о Вязове. Тогда надо будет уличить ее во лжи. И он сказал:
– Согласен.
– Вот и хорошо, – обрадовался Терентий Федорович. – Я надеюсь, мы уже сработались и дальше у нас дела пойдут лучше. Вязову я от имени полковника приказал явиться в управление на всякий случай. Ты не обижайся. Пусть посидит немного в приемной.
Стоичев промолчал.
Сделав перевязку руки в поликлинике и не сказав врачам об общем болезненном состоянии, Вязов шел в управление. Головная боль и этот экстренный вызов его расстроили окончательно. Вязов догадывался, что речь должна идти о письме Поклонова. Путаются в ногах разные поклоновы, не дают работать.
Голова болела все сильнее, каждый шаг отзывался в висках. Солнце пекло нещадно. Он нес руку на перевязи, хотя рана не очень тревожила. Но так приказали врачи. Удивительно, скольких разных правил надо придерживаться в жизни… и всего лишь ради предосторожности, чтобы чего-нибудь не случилось. Молодым всегда кажется, что старики специально придумывают для них эти правила: заставляют потеплее одеваться, не пить холодную воду, не грызть зубами металл, перевязывать обрезанный палец.
Управление помещалось на тенистой улице. Вязов еще издали увидел у ворот капитана Стоичева.
– Я вас поджидаю, Михаил Анисимович, – сказал он Вязову и взял его под руку. – Вам придется извинить меня, что я не смог предотвратить ваш вызов в таком состоянии. Выглядите вы совершенно больным.
Когда они вошли в приемную полковника, там сидели Копытов и Поклонов. Едва увидев их, Стоичев приоткрыл дверь в кабинет и спросил:
– Разрешите, товарищ полковник?
– Пожалуйста! – Полковник кивнул головой. Он сидел за столом, против него в высоком кресле еле виднелась голова слепой женщины. Шторы в кабинете были опущены, отчего в нем казалось сумрачно.
– Вы поздоровайтесь с Марией, – посоветовал Стоичев Поклонову.
– Здравствуйте, Мария! – сказал старший лейтенант изменившимся голосом.
Лицо слепой посветлело, но она промолчала.
– Вы его не знаете? – обратился к ней майор, опередив капитана.
В кабинете стало тихо.
– Знаю, это наш участковый. Только он почему-то изменил голос. Больной, что-ли?
– Теперь скажите, вы ему давали деньги? – жестко спросил капитан, мельком взглянув на майора.
Слепая покраснела и замотала головой.
– Никому я не давала денег, никому, – торопливо заговорила она, стараясь ниже опуститься в кресле. – Нет, не помню… Никому я денег не давала.
– Второго мая вы давали деньги, это видели люди, – настаивал Стоичев.
Слепая сидела не шелохнувшись, словно вспоминая что-то, шевелила губами. Краска постепенно сходила с ее лица– Вдруг она встрепенулась.
– Вспомнила! Правильно, второго числа я дала участковому взаймы двадцать пять рублей. Почему же он сам не сказал?
Капитан веселыми глазами обвел присутствующих. Поклонов стоял бледный, смотрел себе под ноги. Насупившись, исподлобья разглядывал Поклонова майор Копытов.
– Разрешите нам, товарищ полковник, идти? – спросил Николай Павлович.
– Пожалуйста, а Вязов пусть зайдет на минуту, – сказал полковник и поднялся. Он вышел из-за стола и направился навстречу к входившему Вязову. Полковник улыбнулся, обнял лейтенанта и взволнованно сказал:
– Дорогой Михаил Анисимович! От души радуюсь за вас, за ваш успех. Крепкий вы человек, но зачем ходите с большой температурой? Вы еле стоите на ногах. Поезжайте скорее домой и ложитесь в постель. Врача я пришлю.
Слепая приподнялась в кресле, видимо не понимая, что происходит вокруг нее.
Копытов и Стоичев вышли из управления вместе и некоторое время молчали. Николай Павлович знал, как трудно сейчас начальнику отделения, и не хотел быть навязчивым. Пусть он поразмыслит, это ему полезно.
– Станешь теперь хлопотать о моем освобождении? – наконец спросил Терентий Федорович.
Николай Павлович удивленно вскинул брови, замедлил шаги.
– Вы еще не все поняли, Терентий Федорович, продолжаете беспокоиться только о себе, – сухо сказал он. – У нас большой коллектив и хороший. Об освобождении пока никакой речи быть не может. Вам придется еще выслушать много неприятного от коммунистов, принять их советы, ближе быть к людям. Если же вы начнете противиться, мы вас заставим уважать коллектив. А вот Поклонова уберем немедленно.
Машина скользила по асфальту, чуть покачиваясь. А Вязову казалось, что она прыгает на ухабах и каждый толчок ее больно отдается в затылке. Он, как во сне, выходил из машины, медленно шел по коридору к своей комнате. Отворив дверь, он увидел Костю, сидевшего на чемодане, потом Виктора у книжного шкафа.
– Что с вами, Михаил Анисимович? – вскочив с чемодана, спросил Костя. – А я… пришел к вам насовсем… – добавил он тут же смущенно.
– Хорошо, Костя. Вскипяти чай, – заплетающимся языком проговорил Вязов, обернулся и увидел в дверях Надю. Он смотрел на нее и ничего не понимал.
– Зачем вы здесь?! Чего вам еще от меня надо! – вдруг закричал он и повалился на кровать.
Надя бросилась к нему, потрогала рукой жаркий лоб, потом прижалась к его щеке губами и заплакала, не замечая смущенных Костю и Виктора.
