Текст книги "На самолете в Восточной Арктике"

Автор книги: Сергей Обручев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Дальше нам повезло, тучи остались позади, и мы быстро набрали высоту 1 500 м. Вдоль берега тянулся довольно высокий (1000 м) Приморский хребет, – а за ним серела долина Ковы, реки текущей вдоль моря, в продольной долине, представляющей ступень громадного сброса, окаймляющего Охотское море с севера.

Приморский хребет – передовая гряда – упирается в Та-уйскую губу разорванными полуостровами и далее скалистыми островами переходит через нее, чтобы снова возобновиться на востоке хребтами полуострова Кони. А в глубине, в этой впадине – широкая Тауйская губа, и в ней первоклассная гавань, бухта Нагаева.

С высоты, на которой мы летели, далеко на север видны были сияющие горные цепи—это конец громадного хребта Черского, открытого мною и Салищевым в 1926 г., который пересекает всю восточную Якутию и упирается в Охотское море.

Но на этой высоте становится здорово холодно. Ноги мерзнут нестерпимо—и нельзя больше геройствовать в обычных русских сапогах, особенно летчикам, сидящим почти неподвижно и нам с Петровым в передней летнабовской кабине, где двоим не повернуться, но где мне необходимо сидеть для непрерывных наблюдений, фотосъемки и руководства кораблем. Когда холодно, весь мир кажется холодным: и солнце – холодный блестящий шар, и море внизу – наверно почти застывающее, такое стеклянно-неподвижное. При спуске становится теплее, – и весь мир теплеет и оживает, появляются волны на море, загибаются на них гребешки, ветер шевелит кусты.

Тауйскую губу мы пересекаем еще на большой высоте, и идем прямо к бухте Нагаева.

Только поздно ночью кончилась эта скучная процедура. Мы перебрались на ночевку в город и с любопытством побродили по его улицам.

Нагаево[4]Note4
  Бухта Нагаева названа так гидрографами в честь адмирала Нагаева l704-1781r.), составившего в 1745 г. первую карту Камчатского моря. Но город уже получил имя Нагаево


[Закрыть] действительно город, с несколькими улицами, взбирающимися во все стороны на крутые горы. Ровного места здесь почти нет. Но по этим крутым улицам ползают трактора, тяжело гремят грузовики, вывозя с набережной бесконечные грузы—начиная с экскаваторов и кончая живыми курами для фермы. Два года назад здесь был только один дом – а сейчас в бухте постоянно стоит несколько больших пароходов, и в истинно-американских темпах выбрасываются тысячи и тысячи тонн на берег.

Нагаево теперь – головной пункт автомобильной дороги, которая проводится отсюда на Колыму, в Колымский золотоносный район.[5]Note5
  См. мою книгу «Колымская землица», изд. Советская Азия, Москва, 1933 г.


[Закрыть] Дорога пройдет в очень тяжелых условиях – через высокий хребет Гыдан, по вечной мерзлоте, и много надо сил и средств, чтобы создать ее. Но без нее не может быть разрешен вопрос об освоении и правильном снабжении верхней Колымы – района, имеющего громадное будущее по своим горным богатствам.

Самолет в Нагаеве

Автомобильная дорога уже начата и несколько десятков Километров были готовы во время нашего посещения. А за холмом, В долине речки Могодон, на просторной и свободной площади, построен другой городок Могодон, – современная Столица побережья (Нагаево – только портовый город).

В него из Нагаева ходят автобусы (пока еще грузовики со скамейками), и даже, как говорят, цивилизация зашла так далеко, что в этих автобусах надо остерегаться карманных воров.

7 ЧЕРЕЗ КАМЧАТКУ К БЕРИНГОВУ МОРЮ

 
И звезды шарахались, трепеща,
От взмаха широких крыл.
Еще один крутой поворот—
И море пошло ко мне,
Неся на себе обломки планет
И тени пролетных птиц.
Э. Багрицкий.
 

Следующий день, 20 августа, нам предстояло совершить огромный перелет – пересечь Гижигинскую и Пенжинскую губы, перевалить через Камчатку и выйти к ее северовосточному концу – к бухте Корфа, – всего около тысячи километров.

Крутский с удвоенным вниманием осматривал моторы и так при этом перемазался, что пришлось мыть бензином куртку. Потом – сушить ее на фюзеляже, а потом, как всегда – ее снесло ветром от пропеллера. Так к длинному списку предметов, похищенных воздухом у Крутского, прибавился еще один.

Перелет сегодня начинается благоприятно – безоблачно, синее небо, волна небольшая, даже слишком мало ветра для отрыва с полной нагрузкой. Мы набираем высоту и идем на пересечение торчащего здесь к юго-востоку куска земли—полуостровов Кони и Пьягина. Это высокие скалистые массивы, вытянутые по той же линии, что и Приморский хребет; они слагают передовую гряду хребта Гыдан, частью разрушенную морем. Особенно красив первый из них, скалистый, падающий во все стороны утесами.

Мы повертываем на север, через Ямскую губу. Обширная долина, примыкающая к ней с юга, переполнена странными озерами, прямоугольной формы, с закругленными углами. Это недавно покинутая морем страна и озера образовались из лагун, расчлененных косами.

Позже в Анадырском крае мне удалось найти такие-же озера в глубине страны и правильный анализ их формы позволил выяснить происхождение больших озерных равнин.

От Ямской губы мы должны итти на северо-восток вдоль побережья; чтобы изучить морской склон хребта Гыдан – громадного хребта, составляющего водораздел Колымы и Охотского моря.

В 1930 г. мы видели его с запада, но восточный, морской склон остался неизвестным и на карте пришлось нанести его условно, по старым данным. Оказывается, он совсем не такой, как его изображали—и падает круто к морю: уже в 20 км от берега высятся цепи в 1 500 м высоты.

Мы с Салищевым работаем с лихорадочной поспешностью: на его обязанности лежит зарисовка рельефа и рек – маршрутно-глазомерная съемка, а на моей описание форм рельефа, геоморфологические наблюдения (выяснение зависимости форм рельефа от их происхождения) и фотосъемка.

Наш маршрут проложен на большом протяжении вдоль берега, и я знаю, что можно до самой Гижигинской губы научить хребет.

Но внезапно, вскоре после Ямской губы, Петров отворачивает самолет в море. Я спрашиваю с негодованием: „Почему вы не ведете самолет по прокладке?“ (в письменной форме, конечно—потому что на „Даше“ так ревут моторы, что даже крик не слышен; и негодование выражается только в жестах). – „Так ближе“. – „Предлагаю Вам вести по прокладке“. – „Я имею от вас задание вести самолет в бухту Корфа и веду кратчайшим путем“. – Объяснение кончено; некоторая неясность условий договора позволяет Петрову воспользоваться своим правом командира, и мне не остается больше ничего, как повернуться спиной к нему и постараться записать хоть что-нибудь о быстро убегающем в северную синь береге.

На нашем пути к Камчатке с севера выдвигается мрачный клин – Тайгонос. Он окутан низкими тучами, но южный конец его свободен. Это узкая стрела – с плоской поверхностью, покрытой тундрой, с крутыми обрывами скал, высовывающаяся к югу, а за ней на северо-востоке несколько красивых конических гор.

Дальше в Пенжинской губе чисто, сегодня нам везет. И море спокойно, только мелкие волны рябят просторную гладь. Сквозь воду виден косяк белух – крупных млекопитающих из китообразных. Это важная статья морского промысла. Белухи имеют вид громадных рыб, – до тонны каждая, – и действительно совершенно белые сверху. Они идут далеко одна от другой и напоминают мины Уайтхеда.

От Тайгоноса видна Камчатка – горная страна, перегораживающая горизонт. Но горная страна довольно однообразная, с бесчисленными острыми вершинами, с цепями, параллельными оси, Я напрасно ищу знаменитые вулканы, которые должны возвышаться над этими горами на 2 километра, они лежат слишком далеко к югу.

Теперь, предстоит серьезный этап перелета: надо пересечь Камчатку, – участок в 100 км без всяких посадочных площадок.

Мы идем сначала вдоль западного берега и поднимаемся до Паропольского дола, это давно известная в географической литературе громадная долина, которая начинается на западном берегу Камчатки и уходит куда то на северо-восток. Только исследования последних лет выяснили, что дол идет в виде узкой долины к бассейну Анадыря, но все еще неясно было – разрезает ли он Камчатку в самом узком месте, или центральный ее хребет продолжается без перерыва до материка. Нам предстояло через полчаса решить этот вопрос – и понятно, с какой жадностью и нетерпением мы глядели вперед. Я так тороплюсь с записями и фотосъемкой, что у меня ветер сносит светофильтр с камеры. На самолете стоит только зазеваться и высунуть над козырьком что либо неприкрепленное—мигом этот предмет улетает назад и с страшной силой ударяет о козырек кабины Салищева, или о хвостовое оперение. А если привстанешь—иногда от удара воздуха о тело завихрение в кабине делается таким сильным, что платки сами вылетают из карманов, а полы кожаного реглана задираются кверху.

Вот под нами Парапольский дол. Это возвышенная равнина, метров 100–150 над уровнем моря. По ней лениво текут реки, тянутся болота – и лишь приближаясь к морю речки начинают вгрызаться в дно, и прорезают узкие извилистые ущелья.

Пустынен и печален дол – нигде нет деревьев, только мелкий кустарник темнеет по речкам. И с нашей высоты не видно никаких живых существ. Но, как нам рассказывали позже, в это время по долу кочевали коряки, которые были чрезвычайно напуганы нашим перелетом и откочевали подальше.

На юге дол срезает, ряд цепей центрального хребта Камчатки – но самая центральная ось тянется все дальше на северо-восток.

Однако и в ней появился разрыв, и совершенно ровная поверхность дола плавно переходит на восточную сторону Камчатки. Задача решена: хребты Камчатки отделены от материка разрывом, правда небольшим – всего километроа в десять.

Дальше к северо-востоку возобновляются цепи с тем же направлением, и, постепенно нарастая, превращаются в мощный хребет, который громадной дугой идет вдоль морского берега к Анадырскому краю. Под нами—его начало, красноватые, голые, неприятные горы.

Но моторы жужжат равномерно и чувствуешь полную уверенность в самолете, в том, что не придется спешно выбирать место, где бы приткнуться машине. А приткнуться на этом пересечении негде—ни озер, ни больших рек. Разве только на болотистую тундру: как уверяют летчики, в таком случае только расползется по швам корпус, а все остальное, в том числе и люди, может сохраниться в целости. Один такой случай известен в истории самолетов Дорнье-Валь.

Но такие печальные мысли вряд ли часто приходят в голову экипажу—все заняты и незаметно проходит время. Вот и восточный берег, круглый залив Уала, Карагинский гористый остров – зубчатая масса (на нем питомники пушного зверя). Теперь – на северо-восток, вдоль берега. Впереди новые цепи, зубчатые, между плоскими долинами, уходящими, вопреки картам, почти параллельно берегу. Устье реки Вивник, в ней рыбалки, катера, а дальше громадные столбы дыма, на крутом склоне. Что это, еще новый вулкан? – Нет, только пожар, горят кусты и трава. Мы проходим над пожарищем, красные столбы поднимаются навстречу-

По берегу рыбалки; полоса пляжа под утесами узка, и одна из рыбалок приютилась в расщелине скал, у острого утеса. Сверху видны только крыши.

Длинная коса отделяет от бухты Корфа лагуну, и на ее берегу на косе – рыбалка, а на материке – поселок.

Это Тиличики, где нас должно ждать горючее (стоившее Мне, как и другие элементы нашего пути, бесконечного Количества усилий, грызни и телеграмм-молний). Лагуна спокойная, почти закрытая, превосходная для посадки, и после законного круга, самолет снижается. Приятно: ведь мы пробыли в воздухе 6 ч. 20 м. и изрядно намерзлись,

Тиличики районный центр: райисполком, кооператив и прочие организации, полагающиеся по чину. Кроме того – правление Оленсовхоза (сами олени рассеяны далеко по всему району) и „Пригородный совхоз“, который целиком, со всеми своим и огородами, помещается внутри „города“. Только совхозские коровы и крепкий породистый бычек бродят по густой траве побережья.

Тиличики довольно приятное место, которое мне очень понравилось. Но я не знал еще, что судьба сулит нам провести здесь поздней осенью целых две томительных недели. Сейчас нас занимало одно – сделать возможно быстрее последний перелет до Анадыря, Дальше до самого Анадыря баз горючего нет (счастье еще, что завезли в Тиличики) и если лететь вдоль берега, надо часов 8–9, т. к. здесь не меньше 1200–1300 км. Но если пересечь три полуострова, выдвигающихся в Берингово море, то можно сократить перелет до 6–7 ч. А так как мы сейчас берем горючего не более чем на 9 ч., то иначе нельзя и сделать: нужно, чтобы оставался навигационный запас часа на полтора, на случай встречного ветра или тумана.

Первый из этих полуостровов возвышается тотчас за бухтой Корфа, и по карте здесь низкие места, но в действительности это хребет до 1 300 м высоты с альпийскими формами – острая, скалистая гряда. Сразу после взлета надо набрать высоту и итти на неприятное пересечение.

Тиличики не имеют аэростанцни, далее к северу трасса изучена, но ее оборудование пока не начато. Мы пользуемся гостеприимством местных жителей, и после вкусного ужина сладко спим на оленьих шкурах – оленьих постелях, по техническому, очень меткому, северному наименованию-

Утром я бужу всех пораньше. Еще свежо, а в воздухе еще свежее. Сразу, после прощального круга над селением – прямо через полуостров Ровен. Под нами его дикие ущелья, пики, скалистые гребни. Только недавно ледники исчезли из этого хребта, и в полукруглых крутых карах еще лежат снега, на дне их – бугры морен, а ниже, в долинах – иссиня-зеленые ледниковые озерки.

Мы в Олюторском заливе, знаменитом своими туманами. Это обширный полукруг; в глубине темнеет устье реки Опуки, которая ошибочно на картах называлась Олюторкой, и в ее устье селение Олютопка. Тумана нет, но вся восточная часть залива покрыта низкими тучами, которые маленькими круглыми барашками выплывают навстречу нам. Чтобы пересечь полуостров Олюторского мыса надо итти над тучами. Из плотной белой массы их высовываются только самые высокие вершины – вся страна закрыта мягкой и упругой пеленой. Что нас встретит восточнее? Найдем ли мы чистую воду?

Горы мыса Говен.

 После того, как мы переходим через эту опасную преграду, облака редеют, и открываются красивые долины восточного берега мыса. В этих глубоких долинах недавно лежали ледники и выползали к морю, вырезая в скалах гладкие ложа. В конце этих долин или маленькие фьорды, или лагуны, отделенные от моря узкой косою.

Дальше, – красивейшие места побережья, бухты Глубокая и Наталья. Это тоже ледниковые фьорды, извилистыми ущельями заходящие между остроконечных гор. Узкие бухты, падающие с утесов водопады, мрачные пики, бороздящие небо – и так на десятки километров.

Но нельзя сейчас увлекаться красотой побережья – наше положение временами очень неприятно. Мы идем между двух слоев облаков – нижних, стелющихся по воде, и верхних обволакивающих горы. Это так называемый „слоенный пирог“, и горе нам, если два слоя этого пирога соединятся.

Пока все благополучно – впереди виден просвет, облака еще цепляются за хребты побережья, но над морем чисто, и далеко, на сотни километров, виден берег, огромной дугой изгибающийся на восток. И вдоль него – высокие цепи, слагающие хребет, еще не имеющий имени и не изображенный на картах. Его мы будем называть Коряцким, по имени народа, населяющего всю эту страну. Раньше на картах это побережье называлось Коряцкой Землей.

Вдоль этой дуги мы летим – как будто медленно, а на самом деле со скоростью урагана: ведь полет самолета быстрее самого сильного ветра, и сравним только с ураганом.

Перед нами проходят долины рек, лагуны на их устьях, озера в горах. Озеро Майна-пильгын – громадный водоем, больше 30 км длины, одним концом жмущееся к морю – (здесь на косе рыбалки), а щупальцами заливов уходящее в горы, не уступая по красоте прославленным озерам Швейцарии.

Новое пересечение третьего полуострова, идущего к мысу Наварин. Снова бесчисленные горы, долины, речки, – безлесные, голые сопки, открытые холодным ветрам севера.

Горы срезаны с севера как будто ножом, их граница, идет с запада на восток, а на севере – безбрежная равнина, вся блестящая от множества озер. Это—открытие первостепенной важности, сразу выясняющее структуру Камчатско-Коряцкой дуги.

Мы вышли из опасных гор, теперь под нами везде посадочные площадки. Направо море, и вдоль него громадные лагуны, а внизу и на запад, и впереди озера, болота, лужи, извилистые речки, ручьи, всюду вода, тундра, мох… Даже сверху – хотя у нас и очень холодно, ниже нуля, – чувствуешь всю влажность этой утомительной равнины.

Длинной стрелой выдвигается на север мыс Гека, – узкая коса, загораживающая вход в Анадырский лиман. Мы идем вдоль южного берега лимана; это недоступные болота, которые прямо сходят в море.

Гора Дионисия – изолированный купол, высящийся над, равниной: значит уже близко Анадырь. Вот и две громадные мачты, и само селение, забавно теснящееся на косе., отделенной от материка речкой Казачкой.

Наша база должна быть в рыбоконсервном заводе Акционерного Камчатского общества (АКО), стоящем в 6 км севернее, за мысом Обсервации, на берегу более укрытой от ветров бухты, но мы не уверены, что базовые сотрудники экспедиции уже там. И самолет черным, мрачным чудовищем, с ревом кружит сначала над Анадырем, потом над комбинатом – и снова к Анадырю. Какие то люди машут с берега, с катеров, – но как разобрать, где наши? Садимся у Анадыря. На берегу толпа любопытных. Оказывается база уже перевезена в комбинат. Забираем несколько человек местных жителей и мчимся, взрывая пену, к заводу, почти вылезая из воды, но не взлетая: здесь близко.

Чукчи колхозники Земли Гека

 Рыбоконсервный завод называется по старой памяти комбинатом, так как по грандиозной первоначальной наметке он должен был заключать и мясоконсервный завод, (для обработки мяса) и кожевенный. Но оленей надо было пригонять за тысячи километров и действительность сократила наметку. От комбината осталось только название. Завод стоит на тундре – кругом болото, и все улицы полны грязью и размолотым торфом. На берегу от деревянной

пристани поднимается конвейер, подающий рыбу в завод, где она попадает в ножи „железного китайца“ (потрошильная машина), и потом в линию консервных машин, кончающихся автоклавом, громадным цилиндром, который наполняется банками и паром.

Юкола на вешалах

 За заводом здания квартир служащих, бараки для рабочих, баня, столовая, пекарня. Бродят собаки и свиньи – в равном почти количестве.

Все прохожие в резиновых сапогах: по здешнему болоту даже в русских сапогах вымокнешь за день.

Самолет встречают с большой радостью; особенно рады наши базовые сотрудники, переставшие уже верить в наш прилет.

8 ВОКРУГ ЧУКОТСКОГО ПОЛУОСТРОВА

 
Взгляни наверх… В клочке лазури
Мелькающемчерез туман,
Увидишь ты предвестье бури
Кружащийся аэроплан.
А. Блок.
 

Анадырь – только начальный пункт наших рабочих полетов и теперь предстоит решить, как рациональнее планировать работу, чтобы успеть использовать остающиеся немногочисленные осенние дни.

Наши моторы наработали очень много – 70 ч. Через 30 ч. их надо сменить, новые привезены в Анадырь вместе с запасными винтами. Я решил эти остающиеся 30 ч. посвятить изучению северной части округа – побережью Ледовитого океана. Там скоро начнут замерзать лагуны, единственные посадочные площадки и надо торопиться.

Поэтому, после нескольких дней, посвященных просмотру моторов, исправлению разных мелких дефектов, испытанию фотокамер, мы вылетаем на север – на этот раз с уменьшенным экипажем: аэросъемщик остается в Анадыре, так как аэросъемка предполагалась только во время круговых полетов с базы, а на опасный перелет надо по возможности облегчить машину.

Но не сразу можно попасть на север. Сначала плохая погода, низкие тучи и лишь 26-го они как будто бы расходятся, остаются отдельные кучевые облака, и мы решаем лететь. Маршрут проложен по материку, к западу от Золотого хребта, с тем, чтобы выйти затем к заливу Креста, заснять величайшую вершину северовосточной Азии, гору Матачингай, высотой 2799 м и далее пересечь Чукотский полуостров к Берингову проливу.

С надеждой на интересные открытия мы начинаем наш полет. Вам знакомо, наверно, чувство охотника, крадущегося за дичью – почти таково же возбуждение исследователя, идущего к крупным открытиям. Гора Матачингай – загадочная гора: она высоко возвышается над страной, которая не может иметь в среднем более 1000 м высоты.

Одни ученые считают, что здесь узел хребтов Чукотки и даже Камчатки, другие, что эта гора – потухший вулкан. Что же вернее?

Мы летим над долиной р. Волчьей на северо-восток, забирая высоту. Все те же болота и бесчисленные озера внизу – озерная равнина Анадыря. Направо узкий Золотой хребет, где в начале столетия американцы и русские добывали золото. Кучевые облака под нами, сначала в виде маленьких клубков, изящных и легких, потом все гуще, подушками, целыми перинам, грядами.

Только местами мелькает между ними озеро, изгиб реки, кусок тундры. Наконец облака сливаются в сплошную пелену. Тучи, которые снизу серы и мрачны, сверху представляют веселое, ярко-белое, волнистое скопище непроницаемое и бесконечное. Но для авиатора – неприятное: кто знает, где оно кончится?

Мы идем час —150 километров – и внезапно под нами разрыв. Видим округленные горы, горные речки в плоских долинах. Надо попробовать спускаться и пройти под тучами. Два круга, все ниже и ниже в окно, вот и гребни на севере, какая то пирамидальная вершина. Может быть – Матачингай? Но нет, тучи не выше тысячи метров, а вершина под тучами. Пройти под тучами нельзя, высота перевала к заливу Креста наверно не маленькая, к востоку также высокие гребни подпирают тучи, и нельзя рисковать забиваться под них.

Снова вверх, виражим, крыло к земле, таинственная пирамида опрокидывается – и мы опять над белыми облаками. Еще к севере – востоку по курсу. Надо итти все выше, слой облаков нарастает. Еще разрыв, очень маленький, в него нельзя нырнуть. Какая-то широкая долина речки, разбитой на потоки, может быть дельта.

Где это? На западном берегу залива Креста или на восточном? Идем по курсу—выше и выше: облака все наростают. Уже 2200 м – скоро и потолок, выше которого с полным грузом наш самолет не пойдет.

Вверху, выше нас второй слой облаков, мы попали в „слоенный пирог“. Снизу выступы, бугры, белые горы, поднимающиеся к верхнему слою и стремящиеся сомкнуться. Надо вернуться и попытаться во что бы то ни стало найти окно вниз. Вираж – и обратно по тому же пути. Мы идем меняющимися курсами; окна все нет.

Только часа через 3 после вылета—желанное темное пятно в сияющей массе: окно, под ним море. Быстрый спуск почти до поверхности: тучи теснятся к земле. Море, пустынный низкий берег на западе – мы вероятно у западного берега залива Креста.

Можно еще пройти на восток. Низко, почти бреющим полетом пересекаем залив. На восточной стороне также низкий берег, тундра, озера. На угловом мысу несколько яранг, дом с крышей, очевидно фактория. Проходим дальше на восток – но тучи ниже и ниже: это уже туман. Путь закрыт. Возвращаемся обратно к ярангам, кружим низко над ними, почти задевая крылом. Странное, жуткое, и вместе с тем приятное ощущение – бреющий полет над землей, и особенно такие низкие виражи: видны все мельчайшие подробности, вы на земле, и вместе с тем все это проносится под вами с быстротой урагана.

Сели. На берегу пара чукчей; кричим им, чтоб привели байдару: надо съехать, узнать, как называется селение – на карте оно не отмечено.

Чукчи спокойно лежат на яру и что то отвечают. Проходит четверть часа – они лежат все также бесстрастно.

Наконец, показывается байдара: ее надо было перегнать от фактории. Байдара – это лодка из моржовой кожи, натянутой на тонкий деревянный остов. Кон<а желтая, а сквозь нее просвечивает зеленая вода. Чукчи сидят в ней целой толпой и гребут короткими, плохо прилаженными веслами.

На берегу – толпа чукчей и один русский, золотоискатель, который остался здесь от партий Союззолота для разведки.

Короткий визит в факторию в сопровождении всей толпы. Заведующий факторией камчадал; он живет не в яранге, а в избушке, обложенной „тундрой“ – торфом. Американская чугунная плита, с барельефом, с блестящими штангами – и жена в пестрой камлейке, в белом чистом платке, принарядившаяся к нашему приходу.

Мы возвращаемся в самолет и весь день сидим в тесной кормовой кабине, варим на примусе кофе, пьем его, скорчившись между шпангоутами и распорками, и неустанно дебатируем вопрос о погоде и о том, можно ли лететь. Лететь надо—лагуны скоро замерзнут. Но можно ли, и найдем ли восточнее чистое небо, необходимое для наших наблюдений?

Ночь надо провести в самолете. Это уже не первая ночь, и мы приспособились не мешать друг другу. Кормовая каюта („дом крестьянина“) обширна, хотя и испорчена (с точки зрения ночлега) выступающими шпангоутами, распорками, водяным баком, установкой для фотокамеры. Но если подложить бухту каната, чемоданы, сапоги – можно устроить сносное логово. Мы с Салишевым и Крутским ложимся на дно, Косухин как птица гнездится между распорками, на материальном ящике, подложив под голову несколько пар сапог, а Петров со Страубе живут „под арфой“ – это за пилотскими местами, где скрещиваются троссы управления.

Утром, хотя тучи низкие, но впереди как будто чисто. Решаемся лететь. Действительно, километрах в ста далее небо чисто—весь Чукотский полуостров восточнее свободен от туч, и можно исполнить важный маршрут – наискось через полуостров, прямо к Уэлену.

Мыс Дежнева

 Мы уже начинаем привыкать к пересечениям беспосадочных горных районов, и впечатление новизны, свежее дуновение опасности понемногу исчезает.

С высоты 1500 м Чукотский полуостров – это беспорядочное скопище закругленных гор, то черных, то красных, то серых, с громадными между ними долинами, идущими совсем не так, как им показано на картах. И горы идут не так. По долинам трава, болота и озерки – воды здесь везде слишком много.

Мы проходим прямо к Мечигменской губе и затем к губе Лаврентия – двум заливам, которые глубоко вдаются в полуостров. Второй – явное ложе недавнего ледника, свежие морены в диких ущельях южного склона. Вся губа в белой ряби: это уже льды, которые загромождают и губу, и океан к северу от нее. На северо-востоке видно, что льды узким потоком выходят из Берингова пролива, и затем широко расходятся вдоль берега Чукотки.

Мы выходим к посту Дежневу – это небольшое поселение еще в Беринговом море – и затем делаем излишний, хотя и приятный для гордого сознания летчиков, экскурс к востоку, вокруг массива мыса Дежнева, чтобы пройти между Азией и Америкой. И действительно, стоит „здесь пройти: массив падает живописными скалами с острыми выступами к морю, сплошь задавленному белым сияющим льдом. На склоне приткнулось эскимосское селение На-укан – самое восточное на материке СССР а, там, на востоке, синеют два островка Диомида, из них второй – американский; дальше в серой дымке – и горы настоящей Америки.

Мыс Дежнева (или Восточный), красивый крутой утес, серый сейчас, при солнце, черный – если плыть мимо него в бурю, всегда почти окруженный туманом. И сейчас облачко гнездится на вершине массива.

Мы огибаем мыс и идем к Уэлену – чукотскому селению на косе у лагуны, за массивом. Снижаемся к нему, на берег выбегают люди, должно быть все население поселка.

Вот мы подошли почти вплотную к крестовине. Петров командует выключить моторы. И – о позор – до крестовины еще нельзя дотянуться, и нас начинает медленно дрейфовать ветром вглубь лагуны. Отдается приказ – завести моторы: но моторы, как всегда, не заводятся когда надо.

Тщетно запускается маховик Бристоля, тщетно Крутский в меховом жилете погибает от пота и клянет всеми известными ему словами несчастный моторчик.

Нас медленно несет через мелкую лагуну, и наконец сажает на мель в 2 км от селения.

Зрители постепенно уходят с берега в яранги, а наиболее сознательная часть – члены РИК'а – приезжают в лодке. Просмотр Бристоля не сулит скорого старта, и благоразумнее выехать на лодке. Но это —„тоже далеко не безопасное предприятие, лодка быстро заливается водой и приходится брести по мелям пешком.

Только в 7 ч. вечера, истощив с Бристолем свое терпение Косухин и Крутский, оставшиеся на самолете, воспользовавшись последним баллоном со сжатым воздухом, заводят мотор и подходят к Уэлену.