Текст книги "От Балаклавы к Инкерману"

Автор книги: Сергей Ченнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Потом пришла очередь проигранной войны с Японией, когда само применение кавалерии настойчиво требовало совершенно новой концепции.{724}

Возможно, кому-то из читателей надоело частое употребление нами словосочетания «к сожалению», но и теперь мы не сможем этого избежать: проблемы боевого использования конницы в Русской армии никогда не были преодолены. Ближайшая к Крымской война с Турцией 1877–1878 гг. показала, что ничего не меняется: «…Но, может быть, эта война обнаружила наши успехи в военном деле со времени Севастопольской кампании и засвидетельствовала о нашем прогрессе? Увы! И на этот вопрос приходится дать ответ весьма неутешительный. Все, участвовавшие и в Крымской, и в последней войне и, следовательно, имеющие возможность сравнивать, утверждают единогласно, что нам положительно нечем хвастаться: мы ни на волос не продвинулись вперед; все неурядицы Крымской войны в такой же, если не большей степени повторились и в 1877 г.».{725}

Восточная война не принесла славы русской кавалерии, которая и начинала кампанию с неудач. В мае 1854 г., за полгода до Балаклавы, на Дунайском театре военных действий под городком Каракала был разгромлен турецкой иррегулярной кавалерией отряд Александрийского гусарского полка под командованием полковника А.Н. Карамзина (сына выдающегося российского историка Н.М. Карамзина). Трагедия была характерна теми же явлениями, как и сражение в октябре 1854 г.: неумелое командование, откровенная боязнь близкого боя, склонность к панике…{726}

Закончилась кампания в Крыму для русской кавалерии тоже не самым достойным образом – разгромом под Кангилом 17 сентября 1855 г. Елисаветградского уланского полка с потерей приданной ему артиллерийской батареи.

Через все красной нитью проходит одно и то же – фатальное неумение владеть саблей и, конечно, боевая подготовка в целом. Именно ее недостатки стали поводом к реформированию вооруженных сил России после Крымской войны. Некоторые современники предрекали конец кавалерии как самостоятельного рода войск. Причиной тому была второстепенная роль конницы в кампаниях 1853–1856 гг. «… по причине несовершенства боевой подготовки», когда все сводилось «…к внешней плацпарадной стороне, к тому же во главе кавалерии стояли лица не только не подготовленные к руководству военными операциями, но даже не знакомые с употреблением в бою этого рода оружия».{727}

Английская кавалерия, как и русская, была настоящим «баловнем» армии и предметом забот ее командования. Ее личный состав состоял в основной массе из молодых и физически сильных людей. Встречались еще совсем юные, как, например, рядовой Селвин из 4-го драгунского, увидев которого на смотре уже после войны Королева Виктория воскликнула: «Вы совсем молоды, чтобы быть солдатом».{728}

В Тяжелой бригаде были собраны едва ли не лучшие солдаты британской кавалерии. Перед отправкой в Крым некоторые полки доводились до штатной численности путем приема добровольцев из других полков, которые оставались в Англии. В кавалерийскую дивизию поступило в общей сложности 155 человек (и 140 лошадей) дополнительно, большая часть которых пошла в бригаду Скарлета (например, 5-й драгунский получил пополнение из 7-го гвардейского драгунского полка).

Легкая бригада, испытывавшая меньший дефицит личного состава в мирное время, в основном принимала лошадей (например, 8-й гусарский 25 молодых лошадей из 3-го легкого драгунского полка).{729}

Солдаты обучались владению холодным оружием по многовековому надежному принципу фехтования. Принцип этот строился и строится на двух «слонах»: «парад-рипост». Что в переводе на общепринятый язык означает «защита-ответ», то есть после того, как вы защитились, перехватили оружие противника, тут же должны наносить свой удар.{730}

Это альфа фехтования. Любой, кто только начинает обучаться элементарной технике боя на саблях, тренируется этому до механического, почти инстинктивного использования. Это как у Мериме в «Душе чистилища»: «Долгая привычка к фехтованию делает рипост вслед за парадом движением естественным, почти невольным».

Следуя этой аксиоме, английский кавалерист «натаскивался» на стандартные действия в бою холодным оружием, представлявшие шесть атакующих ударов и восемь защит. Кроме ударов, он мог успешно наносить и уколы, что и продемонстрировал под Балаклавой. При фехтовании верхом надо было постоянно помнить о том, что во время схватки опасности подвергается не только всадник, но и его конь. Поэтому всадников обучали блокировать удары, направленные на животное в основном в область головы и шеи.{731}

Подобные травмы были описаны выдающимся русским врачом-травматологом З.Ю. Остен-Сакеном: «Смотря по роду оружия и по тактическим условиям боя, естественно, колеблются частота и характер поражения тех или других областей тела. Шашкой или саблей наносятся рубленые, т. е. резано-ушибленные раны преимущественно в голову и плечевой пояс. Чем острее лезвие и чем уже клинок, тем больше нарушение целости преобладает над ушибом тканей. Удар комбинируется с тягой, с режущим сечением для получения более глубоких и длинных ран. Косое к поверхности тела направление отслаивает лоскут, вертикальное – придает ранам линейную форму. Рана зияет тем шире, чем больше эластических и мышечных волокон рассечено поперёк или косо. Ровные, гладкие края способствуют быстрому заживлению, которое наступает тем скорее, чем меньше зияет или чем раньше искусственно суживается рана. Анатомическая и функциональная диагностика не представляет тех затруднений, которые встречаются при колотых или рвано-ушибленных ранах. Зато характерной особенностью резаных ран является первично сильное кровотечение. Кроме того, раны, нанесённые шашкой или саблей, часто множественны».{732}

Например, в английском отчете о Крымской войне в описываемом бою упомянут случай 36 колотых и рубленых ран у одного человека. В 5-м драгунском полку медики обнаружили у одного из солдат 11 ранений в голову.{733}

Исходя из этого возникла сохранившаяся по сегодняшний день традиция английского производства клинков, предусматривающая возможность нанесения колющих ударов.{734}

Кавалерия англичан в качестве основного холодного оружия имела палаши и сабли фирмы Wilkinson Sword, по сей день производящей их для армии, правда, уже больше для парадов, чем для войны. Один из основателей компании, Генри Уилкинсон, собрав информацию о боевом применении кавалерийского вооружения, о нанесенных им ранах, пришел к выводу, что наиболее опасными из них были полученные в результате колющего удара. В бою под Балаклавой, по свидетельству его участников, именно такими клинками удавалось пробить шинельную ткань русских кавалеристов.{735} Раны, полученные в результате рубящих или секущих ударов, часто могли выглядеть угрожающе, но при этом были куда менее опасны.

Перед началом Крымской войны в английской кавалерии была предпринята попытка унификации холодного оружия. Повторялась история перевооружения стрелковым оружием пехоты: в связи с изменившимся принципом ведения войны вообще, вызванным началом глобальной индустриализации, как в пехоте стиралась грань между легкой и тяжелой, так и в кавалерии исчезала такая же грань между легкой и тяжелой кавалерией. Различие оставалось в большей степени номинальным, и используемое оружие так же предполагалось унифицировать, то есть сделать более стандартным и технологичным. Для всей кавалерии – один образец оружия.

До этого на вооружении стояла сабля модели 1821 г. (Р1821), применявшаяся в легкой кавалерии, но в 1853 г. на вооружение стала поступать кавалерийская сабля обр. 1853 г. (Р1853). Ее предполагалось сделать единой для всей кавалерии.

В Крыму это оружие прошло свое первое испытание. Но его успели получить далеко не все. Большинство кавалеристов использовало сабли старых образцов. Но точно известно, что Р1853 были у Шотландских Серых и в отлично экипированном и вооруженном 11-м гусарском полку (не менее чем у 50% личного состава). Какое-то число новых сабель было и в других полках (например, во 2-м драгунском). Оставались на службе сабли образца 1822 г. (у офицеров), образца 1834 г. (у нижних чинов Тяжелой бригады).

Некоторые исследователи считают, что как раз использование Р1853 обеспечило успех в схватке с русскими кавалеристами. Хотя она была более легкой, чем ее предшественница, удачная балансировка компенсировала потерю веса, обеспечивая хорошую эргономику при удержании и поражении противника ударом или уколом. В дальнейшем добротная служба Р1853 в Индии и во время Гражданской войны в США, доказавшая ее качество, сделала саблю прототипом многих образцов холодного оружия.

Основным ориентиром английского кавалериста в атаке было левое ухо противника. Сами удары должны были наноситься прежде всего в голову, а потом в руки неприятеля. Отсюда множество ран в область головы, полученных русскими солдатами и офицерами во время кавалерийского столкновения. В Ингерманландском полку: командир 3-го эскадрона ротмистр Марин (три ранения в голову, в том числе с рассечением до кости), генерал Халецкий (в ухо и шею), ротмистр Матвеевский (в глаз с выпадением его из глазницы), ротмистр Алещенко, поручик Хамзаев, корнет Белявский (все в голову).{736} В Лейхтенбергском полку: командир эскадрона ранен в голову (вынесен с поля боя вахмистром Гуровым).{737}

Английский офицер осматривал после боя трупы русских гусар и был поражен двумя, раны на которых, как ему казалось, свидетельствовали о качестве британских армейских клинков и силе кавалеристов. У первого сабельным ударом были разрублены шея и позвоночник так, что голова держалась лишь на нескольких мышцах, у второго часть черепа была снесена сабельным ударом, так что был виден мозг.{738} Командир спаги де Молен констатировал наличие на осмотренных им телах русских кавалеристов больших рубленых ран.{739}

Французские медики отмечали во время кампании большое число ранений в голову и говорили о необходимости введения в армии защитных шлемов.{740}

Конечно, перепало и англичанам. Но рубящие размашистые удары оказались малоэффективными и очень редко смертельными. Лучший пример – тот самый солдат из 5-го Гвардейского драгунского полка, который получил 11 сабельных ран, но ни одна из них не оказалась роковой для него.{741}

Конечно, далеко не каждый английский кавалерист владел саблей подобно легендарному Володыевскому, но почти каждый из них имел за спиной опыт не только тренировок, но и излюбленного британцами спорта. Того самого, который всегда был важнейшей составляющей повседневной жизни армии, став той скалой, на которой, как иногда говорят англичане, было воздвигнуто величие Британской империи.

Понимаю, что уже «кипит разум возмущенный» и кто-то попытается сказать, что хоть числом-то могли задавить британцев? Отвечаю – нет. Опытный фехтовальщик вполне может сдерживать двух малоопытных нападающих, а трое не смогут атаковать, так как будут больше мешать друг другу.

Именно проблемы с одиночным обучением бою холодным оружием во время Крымской войны заставили самым серьезным образом повернуться к нему после ее окончания, когда в армии «проснулся» настоящий культ фехтования и им стали массово заниматься и солдаты, и офицеры.{742}

Кстати, сабля Халецкого, выбитая у него из руки, видимо, уже не вернулась в руки хозяина. Якобы ординарец Халецкого унтер-офицер Пивенко отдал генералу свою саблю, затем соскочил с коня за саблей командира, поднял ее и при этом еще отразил направленный на него удар.{743} Подобный трюк в скоротечной схватке конечно же невозможен.

После боя раненный Эллиот подобрал на поле отличную саблю восточного типа, валявшуюся неподалеку. В память о своем участии в сражении он выгравировал надпись на ее рукояти. Судя по тому, что сабля досталась ему без ножен, прежний хозяин благополучно покинул поле схватки. Подобное оружие могли позволить себе исключительно старшие командиры, потому история с Халецким дает нам возможность сделать подобное предположение, не обязательное, конечно, но право на жизнь имеющее.

Косвенным подтверждением, что сабля принадлежала Халецкому, может быть то, что буквально через несколько месяцев ему полковые офицеры подарили новую с надписью на клинке «Ивану Альбертовичу Халецкому от общества офицеров гусарского полка 6 генваря 1855 года». Замечательная художественная отделка этой сабли сделала ее сегодня одним из ценнейших экспонатов ГИМа.{744} Дарить вторую саблю как бы нелогично.

При этом она удивительно похожа на саблю, найденную Эллиотом.

Хотя это только версия, но все-таки интересная…

Немного о лошадях

Хотя и у англичан тоже имело место увлечение парадной стороной, постоянная забота о подготовке и вооружении кавалерии сыграли свою позитивную роль: «В кавалерии – прекрасный конский состав и сабля отличного образца. На что она способна, показала под Балаклавой. Но в общем всадники слишком тяжелы для лошадей, и поэтому несколько месяцев активных действий должны свести на нет британскую кавалерию. Это теперь доказано крымским опытом. Если бы средний рост кавалерии был снижен – в тяжелой кавалерии до 5 футов 6 дюймов, а в легкой – до 5 футов 4 или даже 2 дюймов, как это, насколько мы знаем, сделано в пехоте, то кавалерийские части гораздо более отвечали бы своему боевому назначению. А при существующих условиях лошади слишком сильно перегружены и потому неизбежно выходят из строя, прежде чем удается с успехом использовать их против неприятеля».{745}

Конечно, Энгельс как, скорее, русофоб, нежели русофил, имел больше желания принизить кавалерию Николая I, чем петь ей дифирамбы. Но и русские военные не менее высоко оценивали своих противников: «Ни одна страна не находится в таких выгодных условиях относительно образования хорошей кавалерии, как Англия: в ней такое обилие природных кавалеристов, спортсменов встречается во всех слоях населения, что они с детства знакомятся с лошадью, с уходом за ней и с ездой и развивают в себе необходимые хорошему кавалеристу ловкость и смелость на коне. Лошади английской кавалерии, породистые и красивые, быстрые и крепкие, также не имеют себе равных в других армиях; если к этому прибавить превосходное обмундирование, снаряжение и вооружение, то мы получим верное представление о современном состоянии английской кавалерии. Английский кавалерист любит свое дело, а, следовательно, любит свою лошадь; наказания за дурной уход или жестокое обращение с лошадью, которые встречаются в других армиях, англичанам вовсе неизвестны: они, как все истинные наездники, заботливо и мягко обращаются со своим боевым товарищем-конем. Воспитание лошади и выездка ведутся весьма рационально; причем обращается внимание не на красивые ходы и манежную езду, а на правильное развитие природных качеств лошади; от седока же требуется умение управлять ею и в короткое время проходить большие пространства, не утомляя ни себя, ни лошадь и не останавливаясь, в случае нужды, ни перед каким препятствием. Вследствие правильного воспитания и терпеливого и кроткого общения английские лошади смирны, всегда стоят спокойно и легко дают садиться, непугливы и послушны. Болезней ног, происходящих от дурной ковки или от небрежного ухода, нет и в помине; сама ковка образцовая и вполне заслуживает изучения и подражания.

^{Подковывание лошадей в полевой кузнице 17-го уланского (17th Regiment of (Light) Dragoons (Lancers) полка. Рисунок С. Алкена. 1853 г.} 

Что касается боевых качеств английской кавалерии, то люди вообще имеют красивый и молодецкий вид, ездят хорошо, ловко владеют оружием и смело идут на всякие препятствия. Аллюры хорошо выдержаны; во время атаки строй не разрывается, лошади не задерживаются и карьер доведен до наибольшей быстроты».{746}

Строевые лошади английской кавалерии были лучше русских, и это обусловливалось целым рядом причин, среди которых немаловажное место занимала экономика.

«В Англии, где вся кавалерия во время войны не требует более 10 000 лошадей, правительство не встречает затруднений при их покупке; но для того чтобы обеспечить армии преимущественное пользование лошадьми, не работавшими приблизительно до пятилетнего возраста, закупаются трехлетние жеребцы большей частью йоркширской породы и содержатся за счет правительства в депо, пока они не становятся пригодными для службы. Цена, уплачиваемая за жеребцов (20–25 ф. ст.), и обилие в стране хороших лошадей делают британскую кавалерию несомненно обладательницей лучшего конского состава во всем мире. В России существует такое же обилие лошадей, хотя качеством они ниже английских. Ремонтные офицеры закупают лошадей оптом в южных и западных провинциях империи, большею частью у посредников-евреев; затем они перепродают непригодных лошадей и передают остальных лошадей различным полкам соответственно масти их конского состава (в русском полку все лошади подбираются под одну масть)».{747}

Такое же мнение у главных исследователей событий Крымской войны: «Английская кавалерия сидела на прекрасных полукровках, но лошади эти были изнежены, не втянуты в работу и не приучены к трудам походной жизни».{748}

Именно лошади – еще одна причина, по которой русские не могли встретить удар англичан и на которую указывает один из наиболее интересных исследователей кавалерии Н. Горячев, сам участник Крымской кампании.^{[23] И причина совсем не якобы в том, что встретились с одной (русской) стороны легкая, а с другой (британской) тяжелая кавалерии. К середине XIX в., сообразуясь с новой эпохой стратегии войн, она уже была унифицирована.}

По воспоминаниям Горячева, российская кавалерия страдала состоянием конского состава в походе. После длительных маршей по причине низкого качества войлока лошадиные спины превращались в сплошные раны, выводившие лошадей из строя. В результате «…в продолжение венгерской, крымской и турецкой войн мы имели возможность видеть, как по причине негодности войлока за кавалерийскими полками едва ли не целыми табунами тянулись лошади со сбитыми спинами… Кому, наконец, неизвестны случаи, когда во время войн с турками 1828–1829 и с поляками в 1831–1832 годах по причине гниющих от ссадин ран и происходящего от того зловония без отвращения нельзя было оставаться возле кавалерийских коновязей».{749}

И это не только точка зрения одного Горячева. Подобных свидетельств, в которых обращали внимание на двойственное состояние армии, когда с одной стороны глянец и блеск, а с другой – масса бесполезности на войне, в том числе проблемный конский состав, множество.

«Кавалерия при Императоре Николае I была образцовая, идеальная, с казовой парадной стороны – старые служаки говорят, что «ныне только во сне можно видеть такую».

Бесспорно, и офицеры, и солдаты были тогда менее развиты, но выучка, муштровка была очень строга, а лошади были хороши – высокого роста, сильные, что при большом весе всадника и вооружения много значит.

Однако кавалерия была хороша, как сказано, лишь на парадах, лагерных переходах и маневрах, в кампании же оказывалась несостоятельной: боевые потери конями были обыкновенно невелики, а солдаты возвращались из похода с седлами за плечами! Солдаты хорошо ездили маненной старо-немецкой системой, а на первых же тяжелых переходах стирали спины лошадям».{750}

После войны только ленивый не говорил о проблемах со строевыми лошадьми в армейских частях, которые иногда возникали по причине неправильной методики подготовки, в результате чего «…при непродолжительной скачке наши лошади утомляются».{751}

Когда в Крым началась отправка войск, российское командование начало их подбор по принципу быстрой маневренной войны, что выражалось в невероятно (для ограниченного ТВД) большом количестве кавалерии. Считать эту меру совершенно бесполезной нельзя. Та же кавалерия Корфа прекрасно выполняла задачу по блокированию Евпатории,^{[24] когда Меншиков опасался усиления турецкого, укреплявшегося в Евпатории, контингента кавалерией.{752} Только исключительно по личностным качествам ее начальника результат оказался не самым лучшим.}

Прописная истина в том, что конница невероятно «прожорливый» род войск и требует гораздо более затратного снабжения, чем пехота или артиллерия, дала о себе знать очень скоро. В результате уже «…в начале войны в Крыму войска фуражировали и грабили в продолжение 2¹/₂ месяцев. Около Севастополя, на местности, где кавалерия не могла принести пользы, были сосредоточены массы кавалерии, которая оставалась там до тех пор, пока не привели лошадей своих в изнурение и не уничтожили весь фураж в окрестностях».{753}

Уже в октябре 1854 г. Меншиков с долей уныния констатировал, что «…Моя многочисленная кавалерия годится только для занятия равнины и для демонстраций перед выходами из гор, занимаемыми англичанами и укрепленными ими на подобие Торрес-Педраса».{754}

Без устали маневрировать могли позволить себе лишь казаки. В иррегулярной кавалерии конский состав был гораздо больше приспособлен к «…условиям службы, к климату, почве, пище».{755}

Пассивная легкая бригада

Это еще одна «темная» страница Балаклавского сражения. Странное поведение, почти полная пассивность Легкой бригады, которая, находясь в невероятно удобной позиции для атаки русских кавалеристов, не двинулась с места, чтобы оказать помощь Тяжелой бригаде в один из наиболее драматичных эпизодов боя, возмутило многих. Вопрос этот был в числе заданных Кинглейком Лукану как командиру дивизии, в праве которого было решение на введение в бой дополнительных сил и которое могло изменить ситуацию. Лукан так и не смог дать внятный ответ, получив в отместку шквал уничижительной критики от журналиста.

С Луканом все ясно. Но оставался Кардиган, в праве которого было сказать о необходимости действия нерешительному командиру дивизии. Обстановка требовала от Кардигана если не помочь, то хотя бы поддержать успех Тяжелой бригады. Но он не решился, находясь в идеальной позиции, нанести с дистанции 500 м русским удар, который наверняка оказался бы смертельным.{756}

Поведение лорда, остававшегося со своей бригадой праздным зрителем, вместо того чтобы атаковать русских во фланг, должно быть признано безусловно как минимум ошибочным и лишний раз доказывает, насколько продолжительная мирная служба вызывает рутину.{757} Никогда не участвовавший в боевых операциях, создавший прекрасный полк, укомплектованный отличными солдатами, лорд и здесь оставался тем, каким был всегда: отличным администратором, строевым служакой, но напрочь лишенным какой-либо инициативы, способным больше подчиняться, чем принимать самостоятельные решения: «Всякий хороший миссионер, всякий дельный избиратель, всякий известный охотник сумел бы действовать лучше, чем этот генерал, хотя и ветеран в военной службе, но совершенный новичок на войне».{758}

Педжета можно понять – он пытается оправдать начальника, якобы опасавшегося быть отрезанным от основных сил русскими,{759} рискни он поддержать Скарлета. Но прояви английские командиры чуть больше решительности, инициативы, сообразительности и умения правильно оценивать ситуацию, обладай они большей смелостью в принятии самостоятельных решений, возможно, судьба кавалерийского боя была бы другой. Но с такими начальниками, как Кардиган, об этом можно был с только мечтать.

«Как нельзя требовать от ребенка, которого держали целые годы на азбуке, быстрого чтения без предварительного ознакомления со слогами, так нельзя требовать, чтобы офицер, проделывавший из года в год все те же притупляющие мелочи, потом вдруг, как бы под наитием свыше, сумел правильно применяться к требованиям военного времени.

Последствия подобного рода системы выказались очень резко в Английской армии во время Крымской кампании. Лорд Кардиган и лорд Лукан – образцы офицеров, подобным образом воспитанных. Мы видели, как при подобных начальниках английская конница после сражения при Альме двигалась в одной колонне по фальшивой дороге и, слепо придерживаясь практики мирного времени, приносила такую же пользу, как если бы находилась в Китае. При Балаклаве Кардиган остается праздным зрителем боя, в котором противник подставляет свой фланг».{760}

Не думаю, что Раглан был счастлив наблюдать за тем, как половина кавалерийской дивизии сражается с русскими, тогда как вторая половина остается в роли болельщиков этого матча в поло, где вместо клюшек воздух со свистом рассекают клинки, а вместо мячей иногда пролетают человеческие головы.

^{Рядовые Легкой бригады. Слева направо: 4-й легкий драгунский полк, 8-й гусарский полк, 11-й гусарский полк, 13-й легкий драгунский полк, 17-й уланский полк, Королевская конная артиллерия. Рисунок генерала Вансона. Музей армии, Париж.} 

Командир 17-го уланского капитан Моррис, наплевав на субординацию, требовал от генерала поддержать коллег. Кардиган, как от назойливой мухи, равнодушно отмахнулся от настойчивого офицера и продолжал спокойно созерцать за происходившим. Не выдержав, несколько кавалеристов Морриса сами умчались на помощь коллегам.

Впоследствии этот эпизод был поставлен Калторпом в вину Кардигану. Последний в ответ обвинил штабного офицера в клевете. Понятно, что Калторп мстил за своего начальника и близкого родственника Раглана. Понятно, что ему хотелось, дабы все общество узнало правду о происходившем в этот день.{761}

Кардиган утверждал, что Моррис ни словом не обмолвился о поддержке «тяжелых» и все это не более чем выдумки его недоброжелателей. Однако большинство офицеров 17-го уланского вступились за честь своего командира и подтвердили в частном порядке о неоднократно повторенной просьбе Морриса, адресованной бригадному начальнику.{762}

Когда в 1863 г. началось судебное расследование взаимообвинений Кардигана и Лукана, то многие офицеры свидетельствовали против командира Легкой бригады. В их числе оказались Скарлет с Луканом. Командир дивизии, который, конечно, должен был в первую очередь отдать приказ своему подчиненному бригадному начальнику, ответил на вопрос: по какой причине он этого не сделал?

Ответ поразил всех. Оказывается, Кардигана просто не могли найти. По Лукану, он в это время выгуливал где-то неподалеку своего коня.{763} Причина, скажем, очень уважительная.

Поистине, кому война, а кому…

Так кто же решил исход схватки?

И все-таки, кто вынудил русские эскадроны отойти под натиском отчаянной, но значительно уступавшей численно британской кавалерии? Ответ рядом. Он основывается на почти одинаковом числе потерь, которые понесли оба гусарских полка. При этом в схватке кавалерии полным составом участвовал только один из них. Вторая линия бригады Рыжова просто не могла всей массой сойтись с английскими драгунами, да и «кавалерийский шок» прошел без ее участия.

Дождавшись, когда русские, отцепившись, наконец, от английских драгун, начали отход, три английские артиллерийские батареи (Тернера, Баркера и Мода^{[25]), заняв позиции на возвышенности, открыли сильный огонь шрапнелью по тылам бригады Рыжова. Получилась почти альминская история с Владимирским полком. Тем более что подтянувшийся к полю сражения герой Альмы капитан Тернер (батарея G) повторил проделанное им там, уже под Балаклавой. Вскоре он повторит свой успех еще раз – под Инкерманом, который станет «звездным часом» батареи. Отдадим должное британским артиллеристами – они смело открывали огонь даже через головы своих солдат.}

Подоспевшая на помощь британцам с инкерманских высот конная батарея капитана Брандинга открыла огонь в спины гусар. Этого офицера считают еще одним из незаметных героев Балаклавского сражения, чья храбрость и умение существенно повлияли на развитие событий.{764} Батарея С Королевской конной артиллерии выпустила 49 зарядов, и считается, что именно ее шрапнель вынудила русских отойти.^{[26] Большую пользу принесла англичанам имевшаяся в батарее 24-фунтовая гаубица.}

Когда мы будем говорить о происшедшей позднее атаке Легкой бригады, мы подробно остановимся на том типе боеприпаса, который уже проявил себя в сражении на Альме. Это та самая шрапнель, которая в тот день нанесла тяжелые потери Владимирскому пехотному полку. Она недаром называлась в русской армии картечной гранатой, так как сочетала в себе лучшие качества обеих снарядов: дальность стрельбы гранатой и эффективность стрельбы по открытой живой силе картечи. В Балаклавском сражении англичане использовали исключительно этот вид боеприпаса, никаких ядер, гранат, картечи не применяли.{765}

Вторая (первая на Альме) и снова удачная стрельба по русским шранпелью наводит на странные мысли о превосходстве английской артиллерии. На самом деле англичанам помогла маленькая хитрость, которая позволяла достигать высокого темпа огня и точности именно этим типом боеприпасов. В зарядных ящиках шрапнель была с заранее нарезанными на фиксированные три дистанции дистанционными трубками,^{[27] что позволяло в бою не тратить на это время. Кроме того, чтобы в горячке боя номера расчета не перепутали снаряды, они окрашивались в разный цвет в зависимости от расчетной дальности стрельбы.{766}}

Этот момент в своих воспоминаниях описал участник сражения поручик Арбузов, чей эскадрон Веймарского полка как раз попал под английскую шрапнель, находясь во второй линии русской кавалерии: «При отступлении нас стали осыпать неприятельские снаряды, и ряды эскадрона с каждым шагом становились все реже и реже. Когда же мы вышли из-под огня, мой лейб-эскадрон превратился в полуэскадрон. В нем оказалось лишь по пять и шесть рядов во взводе, а в дело вошли по двенадцать».{767}

Действительно, некоторые удачные выстрелы укладывали по нескольку людей и лошадей, и нужно было иметь мужество, чтобы отходить, не нарушая строя, не обращаясь в бегство. В то же время не будем идеализировать шрапнель. Чаще она все-таки наносила не такие большие потери (часть пуль уходила в стороны, часть вообще в небо), хотя морально была способна деморализовать и самых стойких.{768}

И для всех, кому интересна Крымская война более подробно, могу добавить одну очень интересную деталь. Бельгийский генерал Борман, исследуя применение шрапнели в Крыму, отметил, что одной из причин, повлиявших на снижение ее эффективности, была (внимание!) стойкость русского солдата!{769}

Потери русским нанесли не только картечные пули. К этому времени окрестности стали заполняться французскими пешими егерями и африканскими стрелками, вооруженными нарезными ружьями.{770}

Попытка преследовать гусар окончилась для англичан неудачей. Рыжова прикрыла батарея капитана Боженова (8 орудий легкой №7 батареи 12-й артиллерийской бригады) и стрелки с уже занятого редута №3. В результате Королевские драгуны попали под обстрел и потеряли 1 человека и 2 лошадей убитыми.{771}