Текст книги "Журавли улетают на юг"

Автор книги: Сергей Сартаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

И снова наступило тягостное молчание.

– Пошел я, Марк... – Евсей Маркелыч хотел улыбнуться – не вышло: нерадостно было на душе у старого лоцмана. – За совет тебе спасибо. Без промера, действительно, куда же соваться!

– Ничего другого, Евсей, не выдумаешь, – с сожалением сказал Марк и подал ему руку. – Вернее по старой пословице: тише едешь – дальше будешь.

– Ясно – дальше, – недовольно заметил Евсей Маркелыч, – только от того места, куда едешь. Так по новой пословице. А полдня без толку здесь мне простоять на якоре придется.

Он повернулся было, чтобы уйти, но тут выступил вперед один из школьников, тихонько совещавшихся между собой в продолжение всего разговора Евсея Маркелыча с Марком.

– Дяденька Марк... – сказал он нерешительно и часто замигал веками, словно боясь высказать вслух свою мысль, но за спиной у него прошипели: "Говори, Никита!", и он, отмахнувшись от ребят, закончил: – Дяденька Марк, а ведь у нас по берегу более двадцати лодок стоит.

– Ну и что же? – не понял его Марк. – Стоят лодки. Рыбачат люди, как же...

– Да ежели бы нам всем в лодки и пройтись как неводом...

Никита не успел договорить. Марк ухватил его за плечи и начал трясти, приговаривая:

– Ай, Никита! Не Никита, а Никита Павлович!.. Погоди, Евсей, мы теперь пески надежно промеряем.

Евсей Маркелыч вытащил из кармана кисет с табаком и стал набивать трубку. Он сразу не разобрался, чему так сильно обрадовался Марк.

– В тумане хоть сто лодок будь, – сказал он с сомнением, – какая же надежность? Где густо, а где пусто. Друг друга не увидят.

– Погоди, Евсей, – остановил его Марк. – А мы от лодки к лодке веревку в цепочку вытянем и, право слово, как неводом пройдемся вниз. Так что ли, Никита?

– Так, дяденька Марк! – обрадованно подтвердил Никита. – Так мы и думали.

И ребята загалдели все сразу, предлагая разные поправки и новые варианты. Тут же вспыхнули и жестокие споры:

– В каждую лодку по два человека: один на веслах, а другой в корме с вешкой, меряет...

– Чего с вешкой? Лучше на веревку камень навязать да с кормы в воду свесить. Где глубоко – проплывет, а на мели – сразу по дну царапнет, не пропустит.

– Тоже надумал! А как ты узнаешь, какая глубина?

– Сделать каждому точно на девяносто сантиметров. Сколько окажется глубже – какой интерес. Плот бы прошел.

– Правильно! Лучше вешек! Это никак не подведет...

– И вешка не подведет, ежели часто и по-честному мерять.

– Двадцать-то лодок хватит ли?

– Чего ж не хватит! Через десять метров каждая – двести метров. А плоту и всего-то пятьдесят метров надо.

– Ох, какой ловкий! А в запасе?

– И в запасе хватит...

– Ну, взять да через пятнадцать метров лодки связать.

– Будет редко.

– Ничего не редко...

Марк потянул Евсея Маркелыча за опояску:

– Ну как, принимаешь совет?

Евсей Маркелыч весело попыхивал трубкой:

– Хорошее всегда принимаю.

– То-то! Вишь, они у меня какие!

– Лишнего себе не присваивай, – добродушно заметил Евсей Маркелыч. – У тебя! Будто ты в школе самый старший...

– Смотря в чем. – И Марк многозначительно поднял вверх указательный палец. – На всякие такие выдумки, может, и я самый старший... А ну, орлы, гаркнул он начальственно, – собирай сейчас по школе всех остальных и бегом к реке!

– А веревки, дядя Марк? – вернулся от дверей Никита.

– У меня на плоту бечевы сколько хочешь, – сказал Евсей Маркелыч. Пока лодки готовите, девчата мотков пять-шесть привезут.

Такого аврала еще никогда не видела школа. Все, кто был занят в ней на ремонте, – а набралось ребят более пятидесяти, – побросали ящики, ведра, носилки и помчались к реке. Девчонки визжали, кубарем скатываясь с крутого откоса; мальчишки покровительственно на них покрикивали:

– Ну, ну, осторожнее! Руки, ноги, головы не растеряйте! Держитесь крепче за землю!

У реки все потерялись в молочном тумане и находили друг друга только по голосу. Хрустела галька под ногами, гремели багры, плескалась вода под ударами весел, но ничего не было видно. Марк охрип, беспрестанно выкрикивая:

– Эй, сюда! Сюда сгоняй лодки! Орлы-и!..

И скоро возле него собралась целая флотилия. Девушки привезли с плота большие мотки бечевы. Евсей Маркелыч показывал, как следует протягивать веревки, чтобы они не мешали гребцам работать веслами. Закончив счалку лодок, он вместе с Марком сел в среднюю из них, и подвижная цепочка стала быстро развертываться, уходя в самую гущу тумана.

– Не напутают ребята, куда грести? – кинул Евсей Маркелыч, опуская в воду камень, привязанный к бечевке, и подтягивая поближе к себе ружье. Он условился с Ириной Даниловной, что выстрел из ружья будет сигналом к поднятию якоря, и рассказал ей, как вести плот.

– Мои ребята напутают? – удивился Марк. – На реке, поди, родились и выросли. Им берегов и видеть не надо. По направлению струй воды определят, куда грести.

Веревки постепенно натянулись, и весь счал лодок поплыл вниз по течению. Теперь и справа и слева неслись бодрые рапорты:

– Глубина!.. Глубина!..

– Пронос!.. Пронос!.. – кричали мальчишки, подражая вахтенным матросам с пароходов.

И "глубина" и "пронос" означало одно и то же: воды достаточно, плыть можно. Но слово "пронос" для них было как-то солиднее и звучнее.

В тумане многое казалось непонятным и загадочным. Лодки плыли вниз по течению, но иногда они вдруг словно пятились назад или сдвигались вбок. И каждый раз тогда тянулась рука Евсея Маркелыча к кормовому веслу. Но Марк, усмехаясь, его останавливал.

– Сиди, сиди! – говорил он. – Это не мы кружим – туман кружит.

И Евсей Маркелыч досадливо тряс головой. Уж кому-кому, а ему-то это было не в диковинку, да сразу не поймешь, не опознаешь, где истинное движение, а где обман зрения. И не сдержать невольного порыва: взять весло и выправить лодку...

Так получалось и со звуками. Голоса ребят то доносились с двух противоположных направлений – так, как плыли счаленные лодки, – то вдруг все мешалось, и было похоже, что лодка Марка и Евсея Маркелыча остановилась, а вокруг нее на далеком расстоянии побежал веселый хоровод. На самом же деле это различной плотности волны тумана отбрасывали и гоняли отголоски ребячьих выкриков по всей реке.

Густо шуршали на дне песчинки, увлекаемые быстрым течением. Изредка по бокам от лодки вскипали пузырьки воздуха. Значит, где-то в глубине, замытые песком, лежали водоросли и коряги.

Так прошло добрых полчаса.

– Однако, мы камни уже миновали? – спросил Евсей Маркелыч и сунул весло в воду – дна не достал. – Как ты думаешь, Марк?

– И я так думаю. А давай повременим еще минут пять. Хуже не будет.

По-прежнему со всех сторон неслись голоса. И с самых далеких лодок иногда глухо, отрывисто: "глу-би-на", "глуби...", "глу...", и с ближних лодок – четкое, звонкое "пронос", "пронос".

– Наградить бы чем мне твою пионерию, – сказал Евсей Маркелыч, вслушиваясь в затухающий шепоток раздробленного туманом эха. – Наградить бы, да нечем. Стараются ребята...

– А чего их награждать? – возразил Марк. – Я тебя не пойму, Евсей. Я считаю так: хорошо они сделали – скажи им об этом. Вот и вся награда. Помогать в трудном случае общему делу – не корысть, а святая наша обязанность.

– Да ведь ребята они все-таки...

– Что – ребята! Да они не менее нас с тобой понимают. Летом илимки с грузом за катером вверх по Каменной поднимались. Завод маслобойный там строится, масло из кедрового ореха собираются добывать. Ну вот, недоглядели матросы, пробили на камне илимку одну, а она потом и затонула. Не очень далеко от берега, а на глубине. На ней инструмент разный был. Так ребята узнали – и туда. Наши ж, усть-каменские ребята, как рыбы, плавают! Нырком, нырком, да всю илимку и выгрузили. – Марк нагнулся к воде, прислушался. Все. Косу перевалили, теперь пойдет глубина страшенная. На прошлой неделе я здесь осетра поймал. Махина! Пятьдесят шесть килограммов вытянул. Чуть меня за собой в воду не уволок... Давай, Евсей, сигналь на плот, коли решил не задерживаться.

Евсей Маркелыч приподнял ружье, подержал на вытянутых руках и затем раз за разом выстрелил из обоих стволов. Ребята ответили ему дружными криками. И через несколько минут Евсей Маркелыч с Марком оказались в кольце лодок. Они выплывали из тумана неожиданно и быстро – того и гляди, протаранят! С шумом, с хохотом сматывали больше уже ненужную бечеву.

– Айда, орлы, к берегу, – повторял им без конца Марк. – К берегу, к берегу! Все собрались?

– Все!

– Как же останется на реке один дядя Евсей?

– А чего? Стану на якорь, дождусь плота.

– Вдруг он мимо пройдет? В тумане не увидите.

– Не увижу, так услышу, как цепи работают. Спасибо, дорогие ребятки, за помощь!

– Не за что, дядя Евсей... Счастливого вам пути!

Ребята еще покружились возле лодки Евсея Маркелыча и гуськом потянулись к берегу. Марк перебрался в лодку к Никите. На прощанье он крепко пожал руку лоцману:

– Понимаешь, Евсей, рад я, что опять нам с тобой довелось встретиться.

– Спасибо, что помог, Марк. Не то полдня зазря бы у меня пропало.

– А полдня – это добрых двадцать километров. Думаешь до конца плот довести – вольготничать не приходится. Вообще-то трудный твой путь.

– Так ведь люди же везде, – заметил Евсей Маркелыч, – и пароход подойдет.

– Дальше все реже будут селения.

– А где есть – все одно при нужде помогут.

– Оно так, – согласился Марк, – везде свои люди, советские. Ну, прощай!.. Двигай, Никита...

Никита налег на весла, и лодка мгновенно растаяла в серебристом тумане.

Евсей Маркелыч проводил ее пристальным взглядом и, оставшись один на реке, весь превратился в слух – в ожидании, когда приблизится плот.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

КСЕНИИ НЕ СПИТСЯ

Каждую ночь ложились туманы, а к полудню, поднявшись, собирались в рыхлые тучи и падали на землю дождем. Евсей Маркелыч решался плыть ночью только на прямых и безостровных плесах. Прикидывал, сколько может пройти плот за ночь, и если, по его расчетам, прямое плесо кончалось, бросал якорь и ждал, когда солнце согреет и поднимет туман. Тогда сразу оживала река: проносились густые табуны диких уток, радостно гоготали на отмелях гуси; то в верхнем, то в нижнем конце плеса возникали дымки пароходов. Стояла самая напряженная пора навигации: скорее, скорее успеть перебросить грузы, перевезти людей до больших холодов, больших штормов, до появления шуги, до рекостава. Шли целые караваны судов, шли пароходы в одиночку. Только и знай, приходилось Варе – она любила это делать – выходить на кромку плота и отмахивать белым флагом встречному или обгоняющему их пароходу, указывая сторону, которой они должны разойтись.

Часто пароходы проходили совсем близко от них, так что можно было переговариваться, не напрягая голоса.

Встречные спрашивали:

– Что поздно плывете?

– Сверхплановый гоним.

– У Туруханска нас крепкий шторм прихватил.

– Ну? А нам еще дальше.

– Достанется на орехи.

– Ничего. С чем идете?

– С рыбой.

– Увидите "Сплавщика" – скажите: ждем. Харч выходит.

– Ладно.

Караваны сверху проносились мимо плота очень быстро. Едва можно было крикнуть:

– Эй! Не видали там "Сплавщика"?

– Не-ет!

– Куда идете?

– В Северный порт с грузом.

– Счастливого пути!

– Догоняйте...

Каждый дымок, появлявшийся в верхнем конце плеса, встречали надеждой и провожали разочарованием: "Сплавщик" как в воду канул.

Туманы, дожди, холодные ветры – все это злило, мешало. Постоянные остановки на ночь отнимали много времени. Но самое трудное еще наступало: на плоту кончались запасы продуктов. Была только мука, если расходовать экономно, дней на пять. Все остальное иссякло. Ах, "Сплавщик", "Сплавщик", где же ты с одеждой и с продуктами?..

Будь на пароходе капитаном кто-либо другой, не Ванюша Доронин, можно было бы предположить: не торопится капитан. Этот же всю душу свою делу отдаст. А потом, с ним вместе и парторг леспромхоза Иван Антонович Глущенко. Если нет до сих пор "Сплавщика", значит, с ним что-то случилось. Но как узнаешь? До ближней радиостанции еще два дня пути. Да и что даст радиостанция? Запрос в Стрелку, запрос в Енисейск? Сутки ждать ответа и, допустим, получить: "Сплавщик" вышел". Все. А дальше с ним что? Где он? Ну, где он? Река велика...

Что же все-таки делать?

Девушки ходили сердитые, не пели, как в начале пути, у вечернего костра песни.

В этот день цепи дергало сильнее обычного. Плот так и встряхивало. Видимо, шел он над густыми острыми камнями.

Ирина Даниловна, стоявшая на лоцманской вахте, тревожно качала головой:

– Ох, как закусывает!..

Левую цепь рвануло так, что на мгновение перекосилась даже головка плота, потом цепь заработала снова, но уже не натягиваясь, а слабо свисая с плота.

Ирина Даниловна подошла, наклонилась к ней, прислушалась и выпрямилась.

– Евсей Маркелыч, беда! – сказала она, войдя в шалашку и теребя за плечо только что заснувшего лоцмана. – Левую цепь оборвало.

Спустили запасную, но она оказалась значительно легче правой, и плот начало перекашивать.

– Худой правеж будет, – сказал Евсей Маркелыч. – Левые реи, считай, теперь без толку остались.

К вечеру лоцман стал жаловаться на одышку, головную боль. Постоял немного на гулянке и спустился обратно.

– Ты, Ирина, посмотри, пока видно еще, а я полежу. Может, отступит. Север, язви его, как начнешь в низовья спускаться, давит сердце...

Дул сильный низовой ветер – значит, тумана не будет. Евсей Маркелыч надеялся сделать за ночь километров двадцать – тридцать. Но легче ему не стало, и он, походив немного, повалился опять на постель.

– Кидайте якорь, – сказал вздыхая, – делать нечего.

Ныряя в прозрачной ряби мелких облаков, высоко над землей катилась туча. Бледные лучи перебегали по неспокойной поверхности Енисея. Ширина реки здесь казалась непостижимо большой; будто низкие тени, лежали берега. И, как ворота в неизвестность, далеко впереди поднимались два утеса. Похоже было, что там кончалась река.

– Плесо здесь прямое, – возразил лоцману Александр. – Мне кажется, что посредине реки и мелей быть не должно. Зачем бросать якорь, Евсей Маркелыч? Давайте поплывем.

– Ирина и так весь день на вахте, – с трудом выговорил Евсей Маркелыч.

– Я могу постоять, – решительно сказал Александр.

Евсей Маркелыч прикрыл ладонью глаза и замолчал, то ли припоминая, куда повернет за утесом Енисей, то ли обдумывая, как можно доверить Александру ночную лоцманскую вахту, когда на реке гуляет ветер и за поворотом станет давить плот к берегу. Не спокойней ли бросить якорь? Говорят: тише едешь дальше будешь... Будешь ли?.. Александр к реке начинает хорошо привыкать, берется за дело все смелее...

– Становись, – сказал он. – Если что, придешь спросишь.

– Я не устала, – вмешалась Ирина Даниловна. – Хотите – так я могу и еще постоять.

– Нет, куда же тебе. Или так разве: стойте оба, – махнул рукой Евсей Маркелыч. – У тебя, парень, смелости больше, а Ирина, как-никак, слив воды понимает лучше твоего.

Варя собиралась с Александром нести очередную вахту. Теперь он реже бывал на реях, все чаще становился с лоцманом на гулянку. Услышав решение отца, она закусила губу. Сразу пустынной и холодной показалась ей ночь.

Взяв себе Полю в напарницы и уйдя с ней в корму, Варя глаз не сводила с гулянки, где рядом стояла Ирина Даниловна с Александром. В неверном свете луны гулянка представлялась тонким черным силуэтом на сумрачном небе. В путаной игре теней и света с трудом можно было понять, что на гулянке два человека, и только. Но Варе сегодня казалось, что она различает каждое движение, каждый жест Александра и даже слышит его слова.

Слезы навернулись у Вари на глаза. Сегодня ей почему-то особенно сильно хотелось быть вместе с Александром, поговорить с ним... Ирина Даниловна и одна бы могла постоять на гулянке. Стояла же она раньше одна... А эта Поля сейчас болтает, болтает... Ну чего она говорит? Кому интересно?..

– Поди проверь рунталь! – закричала она на Полю. – Ветром раскачает рею – развяжется.

Поля беспечно отмахнулась:

– Не развяжется! А развяжется – никуда не уйдет.

– А я тебе говорю: посмотри! – строго повторила Варя.

Поля и с места не двинулась.

Тогда Варя пошла к рее сама. Проверила узел. Все было в порядке. Но она не вернулась к Поле, села на бревно и снова стала глядеть на силуэт гулянки.

Поля натаскала щепок, разожгла костер. Дрожа, поднялось легкое пламя и сразу, как пологом, задернуло все, что находилось поодаль.

С гулянки ночью река казалась бугристой. Словно чудом каким держался плот на середине, не скатываясь к берегу. И только потому, что нельзя было понять, в какую сторону он должен скатиться, Александр удерживался от соблазна закричать: "Эй, вахта, реи отдай!.."

Ирина Даниловна смотрела на реку спокойно. Плот хорошо держался фарватера. Здесь ветер бил прямо в лоб ему, и до самого поворота – часа два или три – отдавать реи не требовалось.

Александр стоял рядом с Ириной Даниловной, облокотясь на перила. От брусьев пахло свежей еловой смолой, и это ему сразу напомнило ночь, когда они вместе с Ириной Даниловной ездили на берег за корьем, припомнился их разговор на реке.

Александр видел, как в корму плота прошла Варя. Догоняя ее, по бревнам запрыгала Поля. Вот она что-то говорит и громко хохочет. Засмеялась и Варя. Пойти бы к ним...

Ирина Даниловна тихо сказала:

– Эх, Васятка, где ты, мой сыночек?

И задумчиво подперла щеку рукой.

Александр с точностью до отдельного слова вдруг вспомнил одно место из письма матери (всегда любившей немного пофилософствовать), присланного ему когда-то на фронт:

"Саша, ты встретишь на жизненном пути многое. Настоящую, хорошую дружбу товарищей. Это будет высокое, светлое чувство. И оно тебе покажется всем. Пусть так, не спорю. Но никогда, никогда не забывай своей матери. Никто так не любит, как мать. И любовь матери, Саша, никто и никогда не заменит. Она дается каждому вместе с жизнью, однажды. Дорожи ею. Люби свою мать!"

Он тогда ей ответил, что согласен со всем и только хочет внести одну существенную поправку: любовь всегда должна быть чистой, цельной и на всю жизнь – к матери, к другу, к девушке...

И мать написала:

"Хорошо, что ты так думаешь, Саша".

Сейчас он следил глазами за Варей и решал: именно Варя – та самая девушка...

Ирина Даниловна, придерживая левой рукой платок, трепавшийся на резком, холодном ветру, рассказывала:

– Раньше, бывало, уедешь куда – конечно, на плотах я не плавала, торопишься домой: встретят муж, сын. Радостно, полная жизнь. А теперь приеду – Васятка: "Мама, мама!" Я к нему вся, а себе ласки нет, холодно в доме. Вы не подумайте, что на жизнь я жалуюсь, жаловаться нечего, просто так говорю. Другому бы, может, я и не сказала, только вам. А теперь что же, у меня на всю жизнь дума другая: Васятку вырастить да чтобы с ним и с его женой потом не случилось такое. Я бы ради этого не знаю на какой подвиг пошла!

– А это уже подвиг... – Александр показал на кипящую волнами даль Енисея.

– Плавить лес? Нет, это не подвиг, – тихо сказала Ирина Даниловна. Это обыкновенное дело.

– Подвиг тоже обыкновенное дело, – возразил Александр, – только свершенное в очень трудных условиях.

– Вот то-то и есть, что в трудных, – сказала Ирина Даниловна. – А мы с вами сидим да потихонечку разговариваем, а другие сейчас в шалашке на теплой постели спят. Подвиг! Нет, вы хоть не смейтесь над нами...

Александр не стал спорить. Тот подвиг и велик, когда человек не думает, что совершает подвиг.

Ирина Даниловна вдруг перегнулась через перила гулянки и окликнула:

– Ксения, ты?

– Я, – ответила снизу Ксения.

– Ты чего не спишь? Смотри, с утра тебе на вахту.

– Не ново. – И, ворча, Ксения ушла в шалашку.

Ежась от все усиливающегося резкого ветра, Ирина Даниловна сказала:

– Знаете, чего она по ночам все выходит, смотрит? "Сплавщика" ждет больше всех. Всем нам "Сплавщик" – пароход, а ей – Ванюша Доронин.

Александр не нашел что сказать. Ирина Даниловна заговорила снова:

– У Ксении, сами видите, характер трудный какой, а Ванюшка от нее был без памяти. Вот как любовь разные характеры сближает! А Ксения с чего такая грубая и неприветливая? Отец у нее всю жизнь шофером на грузовой машине работал. В дальних рейсах всегда. Дороги таежные злые, и человек от постоянной маеты огрубел. Один сам с собой. День ли, ночь ли, зима или лето, он все в кабине трясется. Сердцем-то и не испорченный, а на слова распустился. Дома – пример. Ксения переняла его замашки. Знаете, подавала она заявление в комсомол – отказали: сперва, мол, исправься. И подействовало. Ведь сейчас она все-таки как шелк стала. А прежде бы посмотрели вы на нее! Очень она исправляется. И на отца даже теперь стала влиять. Он понял, сам подтянулся. Обещали Ксении девчата: со сплава вернемся – примут в комсомол. А вы теперь представляете, какой ей перед Ванюшкой Дорониным показаться хочется? Как бывает, когда девушка очень любит...

Она говорила еще что-то. Александр смотрел на прыгающие в лунном свете волны, на тлеющий в дальнем конце плота костер.

Спуститься бы сейчас с гулянки, пойти к Варе...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЖУРАВЛИ УЛЕТАЮТ НА ЮГ

Утром Евсей Маркелыч почувствовал себя лучше. Он выходил из шалашки, глядел на серые, словно грязный войлок, тучи, безнадежно закутавшие небо. Вздрагивая от упрямого ветра, стегавшего в грудь, следил, как шевелятся пучки бревен на кромках плота. Медленно уползали назад однообразные, хмурые, безлюдные берега.

За ночь в крайних пучках выбило по нескольку бревен, теперь вахтенные перевязывали ослабевшие кольца проволоки.

Голодным девушкам работалось плохо. Они часто садились отдыхать или шли к костру греть руки, посиневшие от холодной воды.

Все ждали Верхне-Тумбасова, хотя и сами не знали, что оно им даст.

Евсей Маркелыч собрал девчат на совет. Ему хотелось начать по-особенному, так, чтобы походило на речь, чтобы все поняли, что это не простой разговор. Но красивые и торжественные слова не шли на ум. И он начал с самой сути.

– Так вот, дочки, – невесело сказал он, – выходит, дошли мы до ручки: есть стало нечего.

Девушки молчали. Главное угадывалось впереди.

– Плыть могли бы мы и еще, а теперь придется ставить плот на прикол.

И опять все промолчали. Пусть он сам первый предложит решение.

– "Сплавщика", видно, больше ждать не приходится. Беда с ним стряслась – это ясно. В Верхне-Тумбасове нас, может, разок и накормят, а до места продуктов все равно не дадут, сами живут на привозном: Север.

Он не спрашивал, он сам говорил. Девушки еще молчали: как можно отвечать на незаданные вопросы!

– Решаю так: присмотреть отстойное место и поставить плот на зимовку. Хуже, если потом придется бросить на открытом плесе. Как вы считаете?

Теперь был задан вопрос, и нельзя было не ответить.

– До Верхне-Тумбасова надо бы дойти, – первая сказала Поля. – Может, там про "Сплавщика" что-нибудь узнаем.

– За Тумбасовом близко не найти отстойного места, – возразил Евсей Маркелыч, – придется тогда тянуть до самой Бакланихи. Четверо, а то и пять суток нашего хода.

– Пойдем до Бакланихи, – предложила Ирина Даниловна, – все-таки ближе к месту будем. Коли к сроку, как хотели, не пригоним, так весной с первой водой скорей можно будет доплавить.

– А есть чего будем?

– По реке плывем, – вмешался Александр, – надо рыбы достать.

– Чем поймаешь? – сказал Евсей Маркелыч. – Думал уж я об этом.

– Купить у рыбаков.

– Не продадут без наряда.

– А если попробовать?

– Попробуй, – неохотно ответил Евсей Маркелыч. И, что-то припомнив, добавил веселее: – Ты ведь удачливый. Прошлый раз на помощь нам и пароход пассажирский завернул.

– Достану рыбы, – убежденно заявил Александр. – Как не достать! Помогали нам другие – почему рыбаки не помогут!

И сразу развязались у всех языки.

Конечно, голодно. Но все-таки половину пути проплыли уже! Впереди будет труднее. Ну и что же? Так подойдет же наконец пароход! Не "Сплавщик" – так другой какой-нибудь пошлют. На произвол судьбы ни людей, ни плот не бросят. А поставишь на прикол – значит, все: вода спадет, плот обсохнет, и пароход подойдет – не снимешь. Приходилось в войну и не так работать, да работали же! А теперь взялись – да не сделать? Самих себя будет стыдно. Прошлый раз комсомольское слово дали. Нарушить нельзя. А на Севере люди ждут лес. Еще их подвести?.. Нет, плыть!.. Плыть и плыть, пока можно!.. Есть нечего? Достать рыбы. Орехов кедровых набрать, ягод, грибов... как-нибудь перебиться... Да ведь и подойдет же "Сплавщик" с одеждой, с продуктами. Обязательно подойдет!..

Вдруг Луша подняла голову, оглядела серое, пасмурное небо.

– Журавли... – прошептала она вслушавшись. И радостная улыбка осветила ее лицо.

– Высоко. Не видно, – с сожалением проговорила Надя.

И все стали искать глазами окошко в тучах, в которое можно было бы увидеть косяк летящих журавлей. Но тучи ползли, сдвинувшись плотно, дул ветер, и, когда порывы его ослабевали, сверху, словно мелкие звонкие льдинки, падали голоса заоблачных путешественников.

– Поздние, поздние, – хмуро сказал Евсей Маркелыч. – Чего они так припоздали? Трудный будет им путь.

– Им что, – вздохнула Поля, – они в тепло летят. Будут себе – не знаю где, в Индии или, может, еще дальше – зиму нежиться. А мы...

– Да, журавли улетают на юг... – задумчиво проговорил Александр.

– Ну? – вызывающе бросила ему Ксения. – А люди? Люди плывут на Север. Ваши журавли уходят от зимы, а мы идем ей навстречу.

– Ксения, почему – мои журавли? – изумился Александр.

– Да вы, наверно, тоже бы за ними сейчас на юг полетели!

– Я? За ними? Да, если за ними, то только на юг. А за вами – на Север.

Все дружно захлопали в ладоши, радуясь ответу Александра, каким он срезал задиру Ксению.

На том и порешили: плыть. С утра отправить на берег пять-шесть человек – пусть наберут орехов, грибов, ягод.

Всем хотелось на берег. Дай волю – и никого не останется на плоту.

Только Ксения не пожелала ехать. Евсей Маркелыч отобрал девчат по своему усмотрению. Ирину Даниловну послал с ними старшей.

Дул крепкий низовой ветер. Покачиваясь на волнах, тяжелая завозня отделилась от плота. Ирина Даниловна, стоя на руле, махала рукой оставшимся.

– Ирина, – беспокойно крикнул ей вслед Евсей Маркелыч, – от берега далеко не ходите! На зверя, часом, не напороться бы. Ружья с вами нет.

– Попадется – мы его и так, без ружья, одолеем, топорами засечем! засмеялась Ирина Даниловна.

– Вы на пониз, на пониз возьмите! – объясняя больше жестами, нежели словами, советовал Евсей Маркелыч. – Километров на десять вперед заплывите, легче потом догонять нас будет.

– Лад-но...

Мелькая среди бесконечно бегущих гребней волн, завозня становилась все меньше и меньше, и скоро в бескрайнем просторе реки ее не стало видно совсем.

– Ну, а ты, парень, взялся, так присматривай себе рыбаков, требовательно сказал Александру Евсей Маркелыч.

Он очень осунулся за эти дни, посерел и еще больше сутулился. Глаза, нахлестанные холодным ветром, были красны.

– Как тебе кажется, – немного погодя спросил он, – вон впереди, по левому берегу, не дымок?

– Дымок, – вглядываясь, подтвердил Александр.

– Значит, рыбаки. Костры здесь жечь больше некому. Едешь?

– Еду.

Ветер разыгрывался все сильнее, шумливо катились по реке завитые барашком волны. Александр скинул телогрейку, надел прямо на рубашку брезентовый плащ, чтобы легче было грести, и стал отвязывать бьющуюся о бревна лодку. Евсей Маркелыч подошел его проводить.

– Нет, парень, – решительно проговорил он, глядя, как мечется на волнах легкая лодочка, – в такую погоду плыть одному не годится – опрокинешься.

– Не опрокинусь.

– Я поболе твоего на реке, знаю. Возьми в пару, на лопастные, гребца.

И поманил к себе проходивших мимо Ксению и Варю.

– Тебе плыть, – распорядился он, показывая Ксении на лодку.

– Что? Не поеду я! – наотрез отказалась Ксения. – Боюсь.

– Плавала же ты и не в такую погоду!

– На Ангаре плавала, а на Енисее боюсь. Темный он, и ширина – что море. Вон я на завозне даже не поехала, на этой скорлупке на верную гибель плыть.

– Ты других-то хоть не пугай, коли сама боишься! – наморщив брови, прикрикнул Евсей Маркелыч. – Иди тогда на реи – Агашку подмени, пошли сюда.

– Я поеду! – вызывающе сказала Варя и усмехнулась уголками губ. – Я не боюсь.

Евсей Маркелыч стал к ней спиной:

– Подменяй Агашку, Ксения.

– А я все-таки поеду! – с каким-то особенным упрямством заявила Варя, и голос ее зазвенел.

– Агашка поедет, – раздельно сказал Евсей Маркелыч. И раздраженно повторил: – Я сказал, Агашка поедет!

Варя пристально посмотрела на отца. Потом, озаренная неожиданно блеснувшей у нее догадкой, с укором спросила:

– Боишься, что дочь твоя утонет? Агашка чужая – не жалко?

– Идти за Агашкой? – спросила Ксения.

– Варвара поедет, – глухо ответил Евсей Маркелыч.

Енисей здесь был очень широк. Волны бесконечно вставали одна за другой и, сталкиваясь с лодкой, обдавали спину Александра холодными брызгами. Иногда лодка кренилась так сильно, что казалось: мгновением раньше накатись очередная волна – и суденышко перевернется. Но Варя сильным движением руки успевала поставить нос лодки в разрез пенистому гребню, и, разделившись надвое, волна отскакивала прочь, чтобы через минуту снова подняться, еще острее и выше.

Александр спокойно работал веслами. Первое ощущение неуверенности и, может быть, даже страха, когда Варя, не допуская в этом спора, взяла в руки кормовое весло, исчезло совсем. Он привык всегда надеяться только на собственные силы и умение и теперь ловил себя на мысли, что Варя правит лодкой так, словно бы это он сам сидел на корме. Их движения – гребца и рулевого – оказывались удивительно согласованными. И он забыл обо всем: о цели, ради которой поплыли они; о береге, до которого по-прежнему было еще далеко; о плоте, что среди грозно кипящей стихии чернел маленьким островком; даже об этих вот мутноватых волнах, поднимающих свои кривые пальцы, чтобы схватить и утащить с собой в пучину.

Близ берега лодка наткнулась на камень, скрытый под водой, и перевернулась, ударив кромкой Варю в плечо. Она попыталась встать на ноги, но не достала дна и ухватилась за лодку. Однако в следующее мгновение волна оторвала ее и потащила на своей бурлящей верхушке, чтобы сразу же швырнуть в темную яму. Пересиливая острую боль, Варя взмахнула ушибленной рукой.

Второй раз сделать это уже не хватило сил. Стало темно и холодно тяжелая волна прокатилась у нее над головой. Она еще сумела подняться наверх и, выплюнув воду, схватила глоток свежего воздуха, почему-то больно рванувшего ей грудь, а потом знакомая тяжесть снова легла на плечи, и зеленые огни замерцали перед глазами... Слабость сковала руки и ноги, но плыть почему-то стало легко, можно было не делать над собой усилий... Вот уже под ногами и песок... берег... Все...

...Варя открыла глаза. Весь мокрый, с посиневшим лицом, возле нее стоял Александр. Шумели где-то поблизости волны. Варя не могла повернуть головы.