Текст книги "Журавли улетают на юг"

Автор книги: Сергей Сартаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– И как же ты себе отвечаешь? – не выдержала Ксения.

– Как?.. – медленно начала Луша.

Варя ее перебила:

– Словами на это не ответишь! Павка Корчагин так сделал, а вот Александр Матросов на немецкий пулемет грудью своей бросился...

– Ну и что же? – закричали на нее девушки. – Разные люди сделали по-разному, а по сути то же самое.

– Вот и я говорю...

– Вот и говоришь...

И опять девушки весело зашумели.

– Говорю, – строго сказала Варя, – что отвечать делами надо, а не словами.

– Прежде чем делами ответишь, обязательно надо сперва словами ответить, – заявила Поля.

– Нет, девушки, сперва сердцем! – Агаша встала. – Если сердцем ответишь, тогда и делами ответишь.

И все с ней согласились. Только Поля немного поспорила: почему Агаша считает, что словами можно и не отвечать? Слова – это сила такая... Агаша ей возразила, что слова, конечно, сила большая, но все-таки не главная и что, если хочется Поле сначала словами отвечать, пусть говорит. Пусть сперва говорит, а потом думает. А может даже и вообще не думать, а только говорить. Поля на это уже никак не отозвалась и только передернула плечами.

– А какие еще у вас есть с собой книги? – спросил Александр после паузы.

– В том-то и дело, что больше нет никаких, – сердито сказала Ксения.

– Это Луша виновата, – объяснила Варя: – приготовила новые книги, а взять-то их позабыла. Тоже библиотекарь... Хорошо, что эта у Агаши нашлась.

– А вообще трудно сейчас интересную книгу достать, – заметила Агаша. Только привезут в магазин – и сразу нарасхват...

– Какие же книги вы считаете интересными?

– Где про молодежь, – сказала Поля.

– Почему? Необязательно, – возразила ей Варя. – Я люблю книги про смелых, настойчивых людей, про подвиги, чтобы было с кого брать пример. Мне вот и на Зою Космодемьянскую и на Лизу Чайкину походить хочется...

– Жаль, что я не писатель, – сказал Александр, – а то бы я про вас написал.

– Про нас писать мы не просим, – сухо сказала Варя. – Про нас писать нечего.

– А почему? – недовольно протянула Луша. – Пусть бы кто-нибудь написал!

Ее не поддержали. Луша вздохнула, взялась было за книгу. Агаша остановила ее.

– Может быть, вы нам что-нибудь расскажете? – обратилась она к Александру.

– Правильно! – дружно заговорили девушки.

– Хорошо, – согласился Александр, – только схожу умоюсь сначала.

Он засучил рукава, перебросил через плечо кем-то положенное ему в изголовье постели полотенце и шагнул за дверь.

На лоцманском месте, под небольшим навесом, сколоченным из досок, спокойная и внимательная, стояла Ирина Даниловна. Они обменялись приветствиями.

Полоща руки в прозрачной и студеной воде, Александр прислушивался к перестуку цепей, волочащихся по дну реки. Иногда цепи задевали за камни, натягивались, дергали плот, и он чуть заметно вздрагивал. Плот теперь – на самой середине реки – казался особенно большим и тяжелым. Не просто подвинуть его в ту или другую сторону. Но девушки, стоявшие на вахте, об этом словно и не думали. Понадобится – и подвинут. Силен человек...

Вот и сейчас Ирина Даниловна спокойно повернулась лицом к корме, сложила рупором ладони, совсем как Евсей Маркелыч, и, подражая его интонации, протяжно крикнула:

– Эй, вах-та! Ле-вы-е ре-и под-бе-ри!..

И высокие шесты, которыми отводят реи, послушно наклонились.

Умывшись, Александр пошел в шалашку.

– Не скучаете у нас на плоту? – окликнула его Ирина Даниловна.

Александр остановился:

– Почему же я стану скучать?

– Да все-таки медленно время идет. Надоедает.

– А я за работу возьмусь.

– Зачем? Какая вам надобность? Едете с нами попутно...

– Что же я, барин, что ли, какой? – возразил Александр. – Мне работа никогда не надоедает. Сегодня обязательно в ночную вахту на реи пойду.

– Вам бы тогда лучше за лоцмана, – не то шутя, не то серьезно сказала Ирина Даниловна и поманила рукой: – Чего же под дождем мокнете? Идите сюда. Здесь все-таки суше.

– А что за необходимость вам, Ирина Даниловна, стоять сейчас на вахте? – спросил ее Александр. – Плесо впереди прямое, чистое, открытое, все видно. И девушки на реях зря мокнут. Я бы велел всем пойти в шалашку.

– А так и делают, – и чуть насмешливо шевельнулись брови у Ирины Даниловны, – все так делают. Это только у Евсея Маркелыча обычай такой вахту держать беспрерывную. А я ведь у него помощницей. Не у других, а у него, – с достоинством повторила она.

– Но если можно не стоять – зачем же себя зря мучить?

– Почему это – мучить? – возразила Ирина Даниловна. – Работа как работа.

– Но ее можно бы и не делать!

– Мало ли что. Зато у Евсея Маркелыча за всю жизнь еще ни одной аварии не было. А черт – ведь он всегда подкрадывается, когда люди спят, – и смешливо скосила глаза на Александра.

Плот плыл самой серединой реки. Впереди, на желтом взъеме скалистого берега, сквозь дождевую муть проступали контуры каких-то построек.

– Видите? – спросила Ирина Даниловна, протягивая руку в направлении далекого поселка. – Оттуда идет дорога на прииски. Скверная была дорога, а вот за эти два года хорошую шоссейную построили. Подплывем ближе – увидите, какая она красивая, будто золотая полоса в тайге лежит.

– Если я не забыл, – сказал Александр, – так это Комарово?

– Правильно.

– А вы бывали на приисках, Ирина Даниловна?

– Не только бывала – я ведь и родилась на приисках.

– Вот как!

– Да. Мой отец старателем был. Только не таким, как прежде про них рассказывали, – шелков под ноги себе не стлал, разгульства не любил.

– Трудно, наверно, было ему, если он от таких гуляк отделялся?

– Не знаю. Пожалуй, нет. Это ведь от человека все. К нему так люди с уважением относились. А что пили да буйствовали многие, в три дня спускали за год заработанное, покупали шелка да в грязь под ноги стлали, это не от худой души – просто не знали, чем и как можно свою жизнь украсить. Каждому красивого хочется, а где его было найти? Ну, пили – и думали, что краше такой пьяной жизни и нет: хоть на час дать себе полную волю...

– А чем же ваш папаша жизнь свою скрашивал?

– Ну! Он мастер был, большой искусник. Из золота мог делать все, что хотите. И колечки, и сережки, цепочки делал, и стаканчики узорчатые. Бывало, всю зиму над одной цепочкой сидит, а потом принесет в контору и сдаст за россыпное.

– Да как это можно! – воскликнул Александр. – Разве ему труда своего не было жаль?

– Почему же не жаль! Жаль, конечно. Со слезами всегда отдавал. Снесет в контору, вернется, а потом лежит дня два черный, как чугунный, горе переживает. Все хотелось ему куда-нибудь в музей свою работу послать, чтобы люди на нее любовались, чтобы русским мастерством все гордились. Просил, молил хозяина – тот не соглашался. Себе все оставлял. А отцу, в насмешку, один раз медный подсвечник прислал – в благодарность за работу.

– И ваш отец по-прежнему сдавал ему золотые изделия? – воскликнул Александр.

– Куда же денешься! Не сдавать было нельзя. И жить на что-то надо, да и за утайку хозяин в тюрьму упрятал бы. Прииска-то ведь были хозяйские.

– Изделия сдавал, как золотой песок! – все еще не доверяя тому, что он услышал, повторил Александр.

– Да, – подтвердила Ирина Даниловна. – А какой же был хозяину расчет за работу платить, когда и так взять можно! Он просто рассуждал: блажит мужик так то его дело. Ему ведь было не понять, что мастерить для отца – вся радость в жизни и что не для себя хотел он мастерить, а для народа.

– Думаю, хозяин это понимал, – нахмурясь, сказал Александр.

– Может быть, – согласилась Ирина Даниловна.

Они помолчали.

– Ну, а я тоже в отца удалась: рукодельница, – тряхнув головой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, сказала Ирина Даниловна. – Только я больше по рисованию да по вышивке.

Александру захотелось спросить ее: а как и почему она попала на сплав?

Но в это время в дверях шалашки появилась Ксения.

– А мы-то ждем, мы ждем! – сказала она, сверля Александра своими маленькими глазками и улыбаясь только губами. – И книгу бросили читать...

Из-за плеча Ксении выглянуло круглое личико Луши. За нею теснились еще девушки.

– Мы уж думали, что рыбы в реку вас утянули, – продолжала Ксения.

ГЛАВА ПЯТАЯ

РАССКАЗ АЛЕКСАНДРА

Взгляды девушек с любопытством и ожиданием были обращены к нему. Александр колебался:

– Взялся я, а сам и не знаю, чего же мне вам рассказать... Книг я много читал, а рассказывать не умею, обязательно напутаю, от себя половину прибавлю.

– А вы расскажите что-нибудь из своей жизни, – попросила Луша.

– Там можно прибавить и больше половины, – съехидничала Ксения.

Варя оставила работу, строго посмотрела на нее, но ничего не сказала. Александру это понравилось. Ему захотелось позлить Ксению.

– Хорошо! Тогда я так и сделаю: прибавлю три четверти, – согласился он. И незаметно подмигнул Луше. – Так вот... Приехал я в Тогучаны – оказывается, мамы нет, ее перевели в Утесову. Что делать? Вернуться назад, а потом по Енисею на пароходе?.. Сложное дело. Тут говорят мне: плот пойдет. Плот? Ни за что на плоту не поеду, скука на нем ужасная. Но мне говорят: "Какая скука? Да ведь на плоту поплывет Ксения!.." Ах, Ксени-я? Тогда...

Дружный хохот заглушил его слова. Девушки весело захлопали в ладоши. Ксения только пожала плечами и слегка усмехнулась: "Подумаешь. Сейчас твой верх, а я тоже в долгу не останусь!"

– Рассказывать дальше? – спросил Александр, когда девушки утихли.

– Говорите! Рассказывайте! – закричали ему.

– Нет, не надо, – негромко сказала Варя.

И все посмотрели на нее. Посмотрела и Ксения. Варя объяснила:

– А чего в этом хорошего? Ответили ей, и ладно.

Александр густо покраснел:

– Вы меня простите, Ксения, я действительно не подумал...

Ксения протянула даже немного разочарованно:

– Ну вот, а я было вам тоже приготовила!

И опять все засмеялись.

– А теперь уж рассказывайте по-настоящему, – довольная, проговорила Луша. И добавила: – Из своей жизни.

И, хотя все обошлось очень гладко и хорошо, Александр себя чувствовал связанным. Он стал было отнекиваться.

– Девушки, не успел я ничего интересного сделать, жить только начал. О чем я буду рассказывать?

– А за что ордена получили? – выкрикнула одна из девушек.

Александр даже не разглядел – кто.

– Да это так... – ответил он, застигнутый врасплох.

Ему стало неловко, что он не снял орденские колодки. Получалось, будто он хотел привлечь к себе внимание девушек. На празднике – он сам видел почти у всех девчат на груди красовались медали, у Евсея Маркелыча их было даже две и два солдатских георгиевских креста, а ведь сейчас, в дорогу, на работу, никто их не надел. Наверно, думают девушки, любит парень порисоваться. Тем более, плывет на плоту как гость...

– Это просто так, – повторил он, не зная, что еще сказать.

– Так ордена не дают, – заметила Луша. – Мы знаем.

Александр промолчал.

– Вы тогда нам про товарищей своих расскажите, – проговорила Варя, – с которыми вместе воевали.

Варе ответить отказом Александр не смог. Он сам не знал, почему он ей во всем отдает предпочтение перед остальными девушками. Но это было так. И где ж тут разобраться – почему?

– Мы ждем, – требовательно заявила Луша, – а то ведь просим, просим, да и...

Она не нашла, чем бы посильнее припугнуть его, и обратилась за поддержкой к подругам. Но, воспользовавшись этим замешательством, а вернее справившись со своим, Александр уже начал рассказ. Он заговорил сперва как-то сбивчиво и непоследовательно, видимо не найдя сразу главной линии для своего рассказа. Но постепенно освоился, и голос его зазвучал тверже, увереннее. Девушки слушали очень внимательно. Александр говорил о том, как советские войска форсировали Дунай возле одного венгерского городка, как потом вырвавшемуся большим броском вперед полку, в котором он служил, приказано было взять с ходу и сам городок.

– ...А тут, – рассказывал Александр, – разведка доносит, что километрах в пяти от городка, в лесу, – старинный венгерский замок, дворянское поместье. В замке находятся наши женщины и дети. Эсэсовцы их туда пригнали, а в глубь Германии не успели еще услать. На городок путь отступления врагу отрезан. Ясно, что в таком случае сами они начнут пробиваться, а наших женщин и детей уничтожат. Их обычное правило. Надо успеть предотвратить это. А как? Силы у нас небольшие, взять городок очень трудно. Как тут быть? И в этот момент разведка доносит опять: из замка гитлеровцы начинают отход, углубляются в лес, женщин гонят с собой, а детей с ними нет. Не верится, что их оставили так. Или уже уничтожили, или уничтожают...

– Да зачем же им было детей убивать? – возмущенно закричала Ксения, и брови у нее сдвинулись. – Взять ни за что и убить...

Александр развел руками:

– "Зачем, зачем!" Что же вы спрашиваете? Фашистам каждый советский человек был ненавистен – все равно солдат ли, старик, женщина или ребенок. А в Венгрии эсэсовцы тогда дрались особенно остервенело – думали, удастся остановить наше наступление, разбить наши войска. Не верили еще, что за все жестокости и зверства отвечать им придется.

– Ой, ну и как же вы? – нетерпеливо спросила Луша.

– Очень просто. Терять времени было нельзя. Командир полка выделил шестьдесят человек и приказал взять замок.

– Так, а сколько же фашистов еще там оставалось? Может быть, очень много? – Луша нервничала и волновалась.

– Да главное не в том, сколько их было, а в том, что у них выгодная позиция. Представляете себе: старинный каменный замок, со стенами такими, что и снаряд не сразу пробьет, а у нас с собой только ручное оружие...

– Вообще я не знаю, как это можно в такой замок ворваться, если его обороняют, – сказала Агаша. – Вы будете на виду, а они – за стенами, и всех вас из окон перестреляют.

– Нет, почему же! Есть много разных способов брать дома в городах, и без больших потерь, – разъяснил Александр. – Мы пока до городка дошли, сколько домов с уличными боями в разных городах взяли! И тут бы этот замок не остановил, если бы в нем не наши, советские дети. Не подумав, как попало, в окно или в дверь, гранату не бросишь.

– Ну и как же вы? – повторила Луша.

– Чуть не бегом, меньше чем за час дошли. Замок большой, трехэтажный. А вокруг – парк. Толстенные деревья. Так бы удобная местность, спрятаться есть где. Мы сразу взяли его в кольцо. Но тогда что эсэсовцы делают? В окна детей выставляют. Дети на подоконниках, а они из-за косяков стреляют...

– Звери! – с гневом сказала Ксения.

– Эх!.. Такая ярость у нас закипела, прямо по кирпичику замок этот готовы разнести, а ничего не сделать – пока двери не вышибем, внутрь не ворвемся. Стрелять по окнам вовсе нельзя...

– А потом ведь к ним и на помощь могли вернуться те, которые раньше ушли. – Луша выдвинулась впереди всех, чтобы не пропустить ни одного слова Александра.

– Ну, этого-то мы не боялись, – усмехнулся Александр, – эсэсовские части только на подлости были сильны, а когда отступали, на выручку к своим они возвращаться не любили. Хуже было, что к дверям подойти никак нельзя. В одном крыле замка – балкон, оттуда из пулемета простреливалась вся площадка перед дверью. Шагу не сделаешь – скосят. И пулемет подавить невозможно нагнали эсэсовцы детишек полный балкон. Вокруг перил живой стенкой поставили. А так бы гранату одну – и все. Эх!.. Вспомню – и сейчас сердце дрожит. А они нет-нет да кого-нибудь из нас пулей и заденут. И пришла тут моему товарищу мысль: с угла по водосточной трубе подняться на крышу, пройти и спрыгнуть потом на балкон. При первом замешательстве – завладеть пулеметом. В крайнем случае, пока идет схватка, пулемет будет молчать, и можно за это время подорвать входную дверь.

Доложили командиру. Очень рискованно. Но согласился командир, разрешил.

Вызвались трое. Незаметно подползли к водостоку. А чтобы отвлечь внимание немцев, остальные сделали вид, будто все переходят к другому крылу. Перебежки туда начали делать. И вот действительно поднялся мой товарищ по трубе, за ним – второй. Третий полез и... водосток оторвался. Расшатали, что ли, его или наш боец очень тяжелым оказался. Наверху только двое... И вот они ползком, ползком по крыше – крыши в Венгрии очень крутые – добрались до балкона – и вниз. Стали спиной друг к другу – и врукопашную с немцами.

Эсэсовцев человек десять, наших двое. – Александр говорил взволнованно, торопливо. – Да, двое... Но сумели они пулемет сбросить с балкона. Тем временем дверь на вынос, в замок бойцы ворвались, бегут по лестницам вверх. А на балконе схватка продолжается. Понимаете, дело сделано, а отступить некуда, только драться насмерть, и все.

В дом тоже с балкона не пробьешься. И вот уже одного убили эсэсовцы, остался тот, что первый поднялся, товарищ мой. Его тоже кинжалом сюда вот ударили, рука повисла. – Александр рванул кверху рукав гимнастерки и тотчас же опустил. – И тогда он – не сдаваться же немцам! – взял и прыгнул...

– И жив остался? – дружно вскрикнули девушки.

– Да. Правда, расшибся порядком. Но в госпитале его быстро поправили. После орденом наградили.

– За это стоит... – Луша сидела, подперев ладонями круглое личико. – За это я бы самым что ни на есть старшим орденом наградила.

– Он получил орден Красного Знамени, – сказал Александр.

– Правильно! Следует!

– А детей-то спасли или нет? Дети-то как? – понеслись голоса.

– Не всех, конечно, – печально сказал Александр. – Шестнадцать детишек погибло.

Ксения, хмурясь, исподлобья посмотрела на Александра.

– Не знаю... Вот вы рассказываете... – медленно проговорила она, – а получается неуважительно: вы даже имени товарища своего не назвали.

– Ах да!.. – сказал Александр и запнулся. – Правильно. Его звали Петром... Петей...

– Почему вы... – снова начала Ксения.

– Замолчи ты! – вдруг выкрикнула Варя. – Как тебе не стыдно! Его звали Александром.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НА ВАХТЕ

К вечеру дождь перестал. Тучи взметнулись вверх, словно над землей лежал серый полог, а теперь его кто-то взял и поднял за углы. Еще немного и полог разорвался на отдельные клочья, которые, колыхаясь и завиваясь, поползли к дальним хребтам. Солнечные зайчики забегали по мокрым, блестящим бревнам плота, замигали на камнях у берегов.

Евсей Маркелыч с Ириной Даниловной стояли на кичке и озабоченно разглядывали моток троса, один конец которого был прикреплен к якорю.

– Недоглядел, недоглядел я! – хмуро твердил Евсей Маркелыч, тыча носком сапога в изъян на цинковом тросе.

– И я-то тоже перебрать недодумалась, – вместе с ним сокрушалась Ирина Даниловна, – понадеялась... Очень виновата я.

– Брось якорь на быстрине, дернет – тяжесть ведь у плота какая! – враз этот трос, как ниточка, оборвется...

Лоцман заметил подошедшего Александра, вздохнул и замолк. Не хотелось говорить о своем промахе при постороннем человеке. Ирина Даниловна этого не поняла.

– Только, может, зря мы тревожимся, Евсей Маркелыч? – сказала она. Вода стоит еще высокая. До места и якорь бросать не придется.

– Придется не придется – так тоже рассуждать нельзя.

И Евсей Маркелыч пошел от якоря.

– Ненадежный трос оказался? – спросил Александр Ирину Даниловну.

– Не совсем надежный, – сказала она. – Евсей Маркелыч сердится, а чего сердиться? Все на подскреб собрали на последний плот. Да ладно, дойдем, конечно. По мне, скорей бы только сплавить. Совсем от дому отбилась. Сынишка все лето один. Вот будто и привыкла, а все сердце за него болит. Конечно, раньше мы чересчур его баловали. Первенький и единственный. Задаривали игрушками и вообще... Муж у меня инженером в леспромхозе работал. Ушел добровольцем...

– И не вернулся?

– Нет.

Ирина Даниловна отвернулась, стала к Александру вполоборота. Резче у нее очертились углы губ, но головы она не опустила, стояла прямо, застывшая, как часовой на посту.

Чуть не касаясь колесами вершин деревьев, из-за горы слева неожиданно вырвался маленький зеленый самолет. Пронесся над самым плотом, развернулся, прошел еще раз, качнул крыльями и полетел дальше.

– Наш! Наш! – закричали девчата, гурьбой выбегая из шалашки.

– Петр Федорович в нем, сама видела!

– И парторг, Иван Антонович!

– Куда это они?

Самолет становился все меньше и меньше, превратился в блестящий крестик на горизонте и, наконец, растаял совсем. А девчата все не могли успокоиться: строили разные предположения и догадки. Ирина Даниловна словно ничего этого и не заметила, стояла такая же прямая и строгая.

Александр отошел.

Прыгая с бревна на бревно, он добрался до самой кормы. С головки плота, там, где стояла шалашка, кормовые челенья казались непрочными, плохо связанными и плохо учаленными, и если они не расползались врозь, то только потому, что река впереди простиралась тихой и безмятежной гладью и плот на ней лежал как впаянный в стекло. Дойдя до концевых челеньев, Александр убедился, что они сделаны не менее прочно, чем те, что были ближе к головке плота.

Ни малейшего шума не доносилось сюда от шалашки, только шуршали песчинки меж бревен, взбудораженные и увлекаемые течением.

На крайних кормовых реях дежурили Фима и Поля. Они выбрали себе бревна почище и поглаже и лежали рядышком, греясь на солнце. Александр прошел, не глядя на них. Девушки сразу зашептались, но так, чтобы он услышал:

– Ох, важный какой...

– Идет, не смотрит...

Александр покраснел. Так с ним бывало в школе, так было и в армии. Право, ему легче было смотреть в глаза разгневанному генералу, чем медсестре из санбата или веселой регулировщице на перекрестке двух военных дорог.

Он быстро повернулся и сказал:

– Простите меня, девушки: не заметил.

– Где уж нас замечать! – засмеялась Поля. Она поглядела на Александра через плечо подруги: – Идите к нам.

– Если гордость позволяет! – крикнула Фима.

– Да с чего вы взяли, что я гордый? – спросил Александр, подсаживаясь к ним.

– А ходите как? Грудь колесом... – объяснила ему Поля.

– Осталась военная выправка.

– Ах, военная... – протянула Фима. – У нас был преподаватель, когда мы с Полей на медсестер готовились...

– Ну, тоже мне "медсестра" оказалась! – перебила ее Поля. – А порезанный палец перевязать боишься.

– Если чужой, а свой – ничего, – храбро отозвалась Фима. – Только голова маленько закружится.

– А я обязательно на доктора выучусь. Все равно выучусь, – убежденно сказала Поля, – и операции всякие буду делать. Вот вернусь со сплава и на курсы в город поеду. Петр Федорович обещал.

– На какие курсы-то? С этих курсов еще потом до доктора, как отсюда на плоту до Енисейска.

– Что за беда: далеко... – ворчливо проговорила Поля. – Буду учиться и выучусь. И до Енисейска далеко на плоту, а доплывем.

– Нет, не доплывем! – захлопала в ладоши Фима. – Наш плот до Куликовой только. Ага!..

И обе они искренне и весело засмеялись. Потом Фима, кося на Полю выпуклыми серыми глазами, спросила Александра:

– Вам у нас на плоту, наверно, как в крапивнике?

– Почему это?

– Да все девчата одни. Куда ни повернись, – обожгут, как крапивой.

Александр не сумел ей ответить, промолчал.

– Когда много, то еще ничего, правда? – спросила Поля.

А Фима добавила:

– А если две или – еще хуже – одна, то, наверно, совсем трудно приходится, да? Очень боитесь? Мы ведь все замечаем.

Александр смутился окончательно.

Поля припала к Фиме плечом и, мечтательно глядя мимо Александра, сказала вдруг ни с того ни с сего:

– Вернемся домой – ох и наемся же я пирогов! – Вздохнула и закончила: С черемухой... Мама свеженькой наберет, насушит, смелет... Знали бы вы, какие пироги она печь умеет! И вообще, ей бы поварихой быть не у нас на лесопункте, а где-нибудь в Москве, в самом лучшем ресторане.

– Верно, – согласилась с ней Фима. – Только надо, чтобы и у нас была хорошая повариха.

– А на этих плотах всё сухари да сухари да черствый хлеб! – опять тихонько вздохнула Поля.

– Подумаешь! Сладкоежка!.. Мне на плотах так и сухари – хорошо. А в селе когда все же и кино бывает, и лекции читают, доклады делают, молодежь вся собирается.

– Ну теперь-то уж скоро, – освоившись, стал утешать девушек Александр. – Последний плот.

– Последний, ну его! – беззлобно отозвалась Фима.

– Надоело так: с плота на плот все лето, – поддержала ее Поля. Конечно, не сама работа, а то, что она одинаковая. Да не дома...

– Хорошо на свежем воздухе, – заметил Александр.

– Воздуха у нас везде хватает, – колко ответила Фима.

Она остановилась, думая, что Александр ей непременно станет возражать. Но он молчал. И тогда Фима сама заговорила:

– Я просто диву даюсь, как это все у нас идет сейчас удачно: и цепи ни разу не оборвало, и ветра не было, и на косы нас никуда еще не натаскивало. Мы вот и якорь еще ни разу не бросали, а вы знаете, как его потом поднимать? Ого-го! Или цепи на песках подбирать приходится. А они там ко дну как прикованные. Да и это-то все еще пустяки. А вот ежели штормом или в пороге плот начнет разбивать... Носишься в страхе, где цепи тянешь, где бревна откатываешь. А нельзя иначе: прозевай – и лес пропал, и ты с ним вместе. Я вот четыре раза в таких делах бывала, знаю.

– С весны начинаешь – будто и ничего, – в тон ей сказала Поля, – а к осени только и знаешь дни пересчитываешь.

– А зимой весны опять не дождешься, – вдруг удивилась Фима, – опять на сплав потянет.

– Это уж всегда так...

Неожиданно появился Евсей Маркелыч.

– Ты что забрался сюда? – набивая табаком свою трубку, спросил он Александра.

– Хочу сегодня ночную вахту держать. Пришел посмотреть, как на реях работают.

– А-а, правильно! Мужик ты у нас единственный, – одобрил Евсей Маркелыч, – вот, значит, на этих реях и оставайся. Дело не трудное. Только не спать. А смекаешь уже, чем и как плот управляется?

– Приблизительно.

– Так я тебе точно объясню. Отчего пароход руля слушается? Струя воды на руль ему давит, и, смотря по тому, как он поставлен, вправо или влево нос парохода отжимает, поворачивает. Останови пароход на тихом озере и верти рулем куда хочешь – все равно пароход не повернется. Значит, для правежа нужна встречная скорость – или воды, или парохода. Теперь возьмем плот. Плывет он вместе с водой. Значит, встречной скорости нет. Все равно что пароход стоит на тихом озере. Как же эту встречную скорость плоту устроить? А так. Опускают с конца плота в воду волокушные цепи – видел? – этак тонн тридцать – сорок. Огромный груз. Плот плывет, а цепи по дну ползут, волочатся, царапаются, как рысака на вожжах его держат, полного хода ему не дают. И получается, что вода быстрей, чем плот, идет, обгоняет его. Вот тебе и встречная скорость образовалась. Теперь ставь рули – будут работать.

– Это реи?

– Да, реи.

– А почему тогда не сделать один руль в конце плота, как у парохода? спросил Александр.

Евсей Маркелыч снисходительно улыбнулся.

– Пароход – он жесткий, цельный, а плот, гляди, из отдельных челеньев; он как лента извивается, его за один конец не повернешь – надо весь сразу, боком оттаскивать. Вот реи и ставят вдоль плота, с каждой стороны. Вишь, вон они какие огромные, из целых бревен да по несколько штук в ряд сколоченных, есть на что воде нажать, когда на ребро рея поставлена. А не надо рее работать – ее на пласт повернешь, и плывет она себе, как большая доска, рядом с плотом.

– Ага, начинаю соображать, – проговорил Александр. – Когда надо, у реи отводится один конец, получается угол...

– Проще сказать: вроде крылышки у плота. В них вода напирает, и, ежели реи слева поставлены, влево плот отодвигается, справа поставлены – вправо.

– Это хорошо – знать теорию. Спасибо, Евсей Маркелыч. Теперь я все ясно себе представляю. Только на практике еще надо проделать.

– Вот и проделаешь. Давай оставайся. Напарницу тебе Ирина пошлет. Девчата, пойдете – скажите ей. Вам, однако, пора и сменяться.

И, постукивая в бревна коваными каблуками, Евсей Маркелыч пошел вслед за девчатами.

Напарницей Александру пришла Варя.

Она явилась уже в сумерках, когда поблекли, отцвели последние краски заката. От туч не осталось и следа. Только над самым горизонтом серой полоской, направленной в гущу горных хребтов, вытянулось последнее облако.

Вдоль берегов над травой табунились мелкие клочья тумана.

Александр узнал Варю издали, сразу, как только она отделилась от группы девчат, толпившихся на головке плота близ шалашки, и пошла к нему, легко перепрыгивая через широкие разводья между бревнами.

– На вахте? – спросила она, подходя к нему. – Так не озябнете?

Александр был в одной гимнастерке. Он посмотрел на остывшее, примоченное дождем кострище:

– Будет холодно – огонь разведем.

– Тогда давайте сразу возьмемся.

Пока Александр готовил дрова, Варя ему рассказывала, как в первый же год войны, когда в леспромхозе стало не хватать рабочих, девчата задумали проситься на сплав. А их сперва не решались отправлять в дальний путь с плотами, заставляли на берегу тесать клинья, из тальника кольца для сплотки крутить, подносить жерди или, в лучшем случае, скатывать бревна. А чего там клинья да клинья тесать да кольца крутить, когда всем было ясно: главного не хватает – плотовых команд. А лес везде нужен. Кто ж будет сплавлять его, когда мужчины на фронте? Нельзя живое дело останавливать. И там надо – и тут надо. Значит, нужно было и выход какой-то находить из положения. Обсудили девчата вопрос на комсомольском собрании и пошли к директору. Тот с Евсеем Маркелычем посоветовался...

Костер никак не хотел разгораться. Александр тесал от бревен тонкие щепки, без конца чиркал спичками, прятал огонь меж ладоней, потом махал на него фуражкой, дул – и все без пользы. Пламя угасало, едва появившись.

– Нет, так ничего не выйдет, – оборвала свой рассказ Варя, все время деятельно помогавшая Александру разжигать костер. – Пойду смолья принесу.

Глубокие сумерки теперь вовсе плотно окутывали высокие гористые берега.

И дальний конец плота – тот, где была сооружена шалашка, отмечался только яркой звездой пылающего костра.

– Варя, не ходите, – остановил ее Александр, – впотьмах еще окунетесь... Не то пойдемте вместе.

– А вдруг реи отдавать придется? Обоим сразу нельзя уходить! – крикнула она уже издали. И беспечно добавила: – А вы слушайте: буду тонуть – закричу.

И неслышной тенью заметалась по бревнам, перескакивая через полые окна воды. На ближних реях неразличимые в сумерках девчата вполголоса тянули старинные частушки:

Бор горит, сырой горит,

В бору горит сосеночка.

Не полюбит ли меня

Кака-нибудь девчоночка...

Голоса растворялись, таяли над водой, будя в сердце ощущение неясной тревоги. И вдруг подумалось Александру: "Не окунулась бы в самом деле Варя в разводье!"

Медленно прокатился над рекой раздельный возглас Евсея Маркелыча:

– Эй, вах-та! От-дай ле-вы-е ре-и! Пра-вы-е реи под-бе-ри!..

Если бы кричал не сам Евсей Маркелыч, можно было подумать, что это Варя подстроила нарочно, чтобы Александр один, неопытный, помучился с реями.

Впотьмах, ощупывая ногами пучки бревен, он пробрался к левой кромке плота, отыскал узел рунталя – толстой пеньковой веревки, которой закрепляются реи, развязал узел и потянул веревку книзу, чтобы наклонить "свечу" – длинный шест, врубленный в рею. Вопреки его ожиданиям, рея перевернулась на ребро очень легко, а вода, словно клин, тотчас раздвинула щель, образовавшуюся между плотом и реей, и та, как на шарнире, стала сама отходить под углом.