Текст книги "Журавли улетают на юг"

Автор книги: Сергей Сартаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Из шалашки вышла Фима. Сквозь мутную пелену тумана она не разглядела Александра, прошла недалеко от него, к самой кромке плота, повесила полотенце на толстую вагу, один конец которой лежал на бабке, нагнулась к реке и стала умываться. Александр стоял, смотрел на Фиму, обдумывая, как подшутить над ней, но в этот миг девушка выпрямилась и потянула к себе полотенце, вага покатилась и упала на босую ногу Фимы. Девушка глухо вскрикнула, замерла, а потом, прихрамывая, волоча ногу, побрела к шалашке.

В один прыжок Александр настиг ее, схватил за плечо, повернул к себе лицом:

– Ты что же это, девушка, делаешь? В армии за это расстреливали...

На Александра смотрели глаза, наполненные слезами и болью.

– Что?.. Что?.. – отрывисто сказала Фима и всхлипнула: – Чего тебе от меня надо?..

– Так делают только трусы, – нахмурился Александр.

– Ты сам трус, – едва разжимая зубы от боли, выговорила Фима. Крупные слезы так и катились у нее по щекам. – Меня поучаешь, а сам небось со всеми вместе не хочешь остаться... К мамочке на блинки торопишься...

Слова Фимы, как огнем, обожгли Александра. Он не нашелся, что ей ответить.

– Ну, пойди заяви, – пригибаясь и зажимая меж ладоней пришибленную ногу, еще сказала Фима, – пусть под суд... меня... Что я – нарочно, что ли?

И, съежившись, тихо всхлипывая, она переступила через порог шалашки.

Первым движением Александра – убежденного, что зашибла себе ногу Фима нарочно, – было пойти вслед за девушкой, всех разбудить и рассказать им о ее поступке. Но тут же он передумал и решил проверить. Подошел к ваге, поднял ее и забросил на бабку, потом тронул рукой – вага легко покатилась и упала на плот.

В отношении себя Александр решил твердо: остаться на плоту, однако заранее об этом никому не рассказывая. Такое решение у него созрело прежде короткого разговора с Фимой, но теперь ее слова: "ты сам трус... к мамочке на блинки торопишься..." – жгли как огнем.

Если Фима смогла сказать их, то думать так могли многие.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПЛОТ ГОТОВ

Еще до зари подошел катер. Вырвавшись из серых разрозненных клочьев тумана, он чуть не налетел бортом на угол плота. Такой же, как вчера, черный и блестящий, только заспанный и недовольный, Пашка бросил легость Александру. Тот подхватил ее на лету. Сразу появился и Петр Федорович. Не дожидаясь, когда катер прижмется к плоту, он перескочил через ленту воды и очутился рядом с Александром.

– Добрались? – спросил, ероша волосы.

– Почти, – подтвердил Александр.

– Мы здесь день целый простоим. Вырвется время – хотите, могу в Утесову подбросить на катере.

– Да нет, спасибо, не надо. Я вижу, какая здесь спешка. Хочу помочь.

– А! Ну и хорошо! – хлопнул Александра по плечу Петр Федорович. – Все же лишняя пара рук, да каких еще рук!

В шалашке сразу поднялся галдеж. Петр Федорович будил девчат.

– Быстро, быстро! Как это на море говорят: свистать всех наверх! шумел Петр Федорович, неумолимо продвигаясь вдоль нар и поднимая заспавшихся. А сам так и сиял широкой, простодушной улыбкой. – Учалку усилить, цепей добавить, якорь запасный привезти. В ночь сегодня уплыть обязательно. Тогда уж мы отоспимся.

– Да... – бормотали спросонья девчата и тоже улыбались. Нельзя было сохранить хмурость на лице, когда смеялся Петр Федорович. – Да, вы-то отоспитесь, а мы?

– А я как раз и есть самое главное, – подзуживал их Петр Федорович, я – директор. Я за вас всех ответчик. Сплю за всех, ем за всех, под суд пойду – тоже за всех.

– Под суд-то за что вам идти?

– А вот плот этот в срок не доставите или дорогой побьете – ну и кончено, пропал Петр Федорович, ждите себе нового директора.

– За это не снимают.

– За этот плот снимут. Обязательно снимут, – не то шутя, не то серьезно говорил Петр Федорович. – Как по-вашему: цех без потолков, без рам, без дверей останется на целый год, до новой навигации? Что, мне за это орден дадут?

Девчата засмеялись. Почти все были уже на ногах.

– Ну, а ты что, красавица? – добрался до Фимы Петр Федорович.

– Сейчас встану.

Прихрамывая, Фима первая вышла из шалашки. За ней потянулись остальные девчата.

– С катера новый трос снимите, девушки! – крикнул им вслед Петр Федорович. – Кто у тебя там распорядится? – спросил он лоцмана.

– Ирина знает, – сказал Евсей Маркелыч.

Они остались вдвоем.

– Ошлаговку новым тросом подкрепим, второй лежень вдоль плота протянем – ладно будет. Перегружать плот, чтобы увеличить осадку, сам понимаешь, некогда. Цепей тонны две еще подброшу – больше нет, – сразу становясь серьезным, сказал Петр Федорович. – А в ночь сегодня непременно с якоря снимитесь: дело-то к осени, каждый день дорог.

– Так-то так, Петр Федорович, – не поднимая глаз, ответил Евсей Маркелыч. – Все это верно, а того подумать вы не хотите, что сколько сверху тросов ни клади, а плот тонок, на большой волне, как пленку, его разорвет.

– Ты, Евсей Маркелыч, страхи свои преувеличиваешь.

– Хорошо, пусть так. Не только плот легок оснасткой своей, – продолжал, рассуждая сам с собой, Евсей Маркелыч. – Команда тоже легкая у меня.

– А я знаю: девчата выдержат, – проговорил Петр Федорович. – И ты это знаешь.

– Выдержат! Выдержат, Петр Федорович! – вдруг вскрикнул Евсей Маркелыч, и нотка горечи и обиды прозвенела в его голосе. – Как не выдержать: выдерживали и еще выдержат! Хорошие до единой все девчата у меня. А тоже и пожалеть хочется.

– Пожалеть? – поднял потемневшее лицо Петр Федорович. – Ты думаешь, у меня не сердце, а черепок? Только жалость, Евсей Маркелыч, это самое последнее чувство к человеку. Не жалеть, а ободрять, поддерживать надо человека. Жалостью и сильного человека можно убить.

– Как жалеть.

– А так, одной жалостью, ничем ему не помогая. – Петр Федорович хлопнул себя ладонью по коленке. – Словом, так: лес внизу сейчас пуше, чем хлеб, нужен. Какие рассуждения опять вокруг этого ни разводи, а конец у них будет всегда один: плот доставить обязательно. Там торопятся, строят, перед всей страной обязательство взяли, а мы лесу им не дадим... Как это назовешь, а?

Евсей Маркелыч достал из кармана трубку. Словно силясь расплющить ее пальцами, плотно набил табаком.

– Петр Федорович, дай огонька.

Тот отрицательно качнул головой:

– Не дам. В карман лезть далеко, трудно – вставать надо.

Евсей Маркелыч посмотрел на него недоверчиво:

– Шутишь, Петр Федорович?

– Какие же шутки? – пожал плечами Петр Федорович. – Закурить тебе сильно захотелось, а малости не хватает: огня. У меня есть, а я тебе не даю – трудно мне.

– Это ты не пример, Петр Федорович...

– А ты подумай. Может, и пример. А теперь – на тебе спички. Для тебя, так и быть, встану.

Евсей Маркелыч закурил. Постепенно разгладились у него на лбу морщинки, и весь он посветлел.

– Пароход-то откуда нас потянет, Петр Федорович?

– Отремонтируем – и сразу пойдет. Думаю, догонит вас над порогом Осиновским. А тут придется пока пойти самосплавом. С пароходом Иван Антонович поедет. На усиление вашей команды на пароходе и мужчин человек пять подошлем. Одежду, обувь достанем, продуктов вам подбросим. Иван Антонович все привезет.

– Худо без парохода-то на Енисей выходить: опасно.

– Прежде и вовсе без пароходов в низовья плавали.

– Плавали, да не осенью.

– Другого ничего не придумаешь. Все-таки пойдете, не на месте стоять. Погода хорошая. А "Сплавщик" у порога догонит и тогда уж до конца поведет.

– Это хорошо, помощь будет большая. Доведись в шторм угадаем – надежно убережет.

– То-то же.

Они вышли на плот. Трос был уже снят, и катер ушел за новым грузом. Девчата начинали перевязку ошлаговки. Ковыляя, прошла Фима. Она несла на плече моток проволоки.

– Ты что это? – спросил Евсей Маркелыч.

– Да так... немного ударило, – сказала Фима, и слезы появились у нее на глазах.

– А ну, покажи.

Фима сняла ботинок, стащила чулок. Нога посинела и припухла.

– Что же ты ходишь? – сердито сказал Евсей Маркелыч. – Лежала бы, что ли. И как это тебя угораздило?

– Тебе в медпункт надо съездить, – вмешался Петр Федорович, показаться фельдшеру.

– В медпункт... – ворчливо сказал Евсей Маркелыч. – Там, знаю, на бюллетень посадят. А это все одно, что сразу домой отпускай. Вот тебе и команда моя, – повернулся он к Петру Федоровичу, – с места выбывать начинают.

– Так это и со всяким может случиться, – возразил ему Петр Федорович. Хорошо еще, что не сломала ногу. А ты тоже зря говоришь, Евсей Маркелыч, про своих девушек. Смотри, какая она терпеливая.

– Так мне что делать-то? – спросила Фима, натягивая чулок и морщась от боли.

– В медпункт, в медпункт езжай! – сказал Петр Федорович. – Подойдет катер, и езжай.

– А вдруг мне на берегу велят остаться?

– Велят, так и останешься.

– Нет, тогда останусь я здесь.

– А я говорю: езжай на берег. Без разговоров!

Фима заковыляла к катеру, но, увидев Александра, повернула к нему.

– Отправляют на берег, – сказала она, – а я не могу, все наши на край света поплывут, а я... – Слезы текли у нее по щекам. – И так людей на плоту не хватает...

Весь день катер сновал между берегом и плотом, завозя тросы, цепи, якоря.

Помахивая сложенной в кольцо легостью, на носу катера стоял все тот же черный, блестящий, улыбающийся Пашка.

В один из рейсов вернулась с берега Варя. Забежав по пути в шалашку, чтобы оставить там узелок с гостинцами тетки и новую книгу, что удалось ей достать у начальника рейда, она тотчас же взялась за работу.

Группа девчат прокладывала вдоль плота второй лежень – толстый канат, скрепляющий все челенья, и привязывала его к ним короткими захватками. Еще несколько девушек дополнительно "ошлаговывали" крайние пучки бревен охватывали новым тросом и натуго затягивали петли.

Варя присоединилась к этим девушкам. Заметив ее, подошел Александр. Он ухватился за трос рядом с Варей и потащил его.

– Варя, вы почему на меня вчера рассердились? – спросил он девушку.

– Я? И не думала! Это вам показалось. – Она смеялась одними глазами.

– А я уверен!

– Вам что, этого хочется?

– Нет... Но я... мне...

Он запутался. Запутался потому, что получилось так, будто он действительно хотел именно этого. А он хотел начать разговор, чтобы сказать Варе: "Я поплыву вместе с вами и дальше". Но девушка все смеялась, и слова у Александра не сошли с языка. Еще подумает, что он остался только ради нее.

Согретый солнцем туман приподнялся и, волочась над рекой, цепляясь за правобережные утесы, медленно и бесконечно пополз в неведомые дали. И, по мере того как он поднимался, он все светлел, наполнялся сиянием и наконец превратился в быстро бегущие в голубизне неба плотные серебристые облака.

– Быть дождю, – оглядывая небо, предсказал подошедший к девчатам Евсей Маркелыч.

И действительно, облака вскоре стали смыкаться, темнеть и постепенно превратились в холодную, тяжелую тучу.

Дождь пошел перед вечером, когда дополнительная оснастка плота была уже закончена и только лишь два кузнеца еще возились на кичке, торопливо заклепывая в замок концы разрубленного троса, на котором был закреплен якорь.

Капли дождя, темными точками падая на раскаленное тут же в костре железо, шипели и сразу исчезали, будто впитывались в металл. С Енисея тянул холодный, пронизывающий ветер.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВПЕРЕД И ВПЕРЕД!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

МИМО ДОМА

Не смешиваясь, долго текут рядом серо-желтые воды Енисея и родниковые Ангары. Словно тонкий хрустальный барьер разделяет их – так резко меж ними расчерчена грань. И кажется: седой Енисей взмутил свои воды нарочно, хитря, чтобы скрыть от доверчивой и чистой голубой Ангары опасные перекаты и мели. Не встретишь белых утесов на Енисее. Его излюбленный камень – бурый и серый гранит.

Каждый лоцман, выводя свой плот с Ангары, испытывает чувство безотчетной тревоги. Слишком широк, слишком могуч и слишком суров Енисей. Как-то он встретит – легкой волной или яростным штормом?

Последние годы Евсей Маркелыч работал только на ангарском сплаве. И теперь, стоя на гулянке – вышке на плоту, построенной для него в Стрелке, он восстанавливал в памяти предстоящий путь, как слово за словом припоминает и повторяет взрослый человек выученную им наизусть еще в детстве большую поэму.

Близился вечер. Над Енисеем висели тяжелые, низкие тучи. С прошлой ночи гуляла по реке резвая низовка, дробила и пенила волны. В медленном хороводе двигались навстречу острова, тальники, обрывы, косогоры, синие цепи дальних хребтов. Ветром плот прижимало к левому берегу. Не помогали и реи.

– Эх, ну как на такой реке без парохода! – ворчал Евсей Маркелыч, вглядываясь в даль и соображая, что после поворота весь слив воды будет давить к левому берегу, и тогда еще труднее будет держать плот на фарватере: хоть якорь бросай и жди, когда ветер затихнет.

С ним рядом стоял Александр. Утром, когда проплывали Утесову, он незаметно ушел за шалашку и оттуда стал смотреть на медленно уползающий назад и такой дорогой для него берег. Ему не хотелось, чтобы девушки видели, как он волнуется. После неудавшегося накануне разговора с Варей, о своем решении остаться на плоту Александр так еще и не сказал никому.

Евсей Маркелыч с гулянки кликнул Надю и Груню, велел готовить им лодку. Александр понял: лодка для него. Все свободные от вахты девушки весело и шумливо потянулись к кромке плота.

"Меня провожать, – подумал Александр, стоя за углом шалашки, и сердце у него застучало: – Для самих вон какое трудное плавание начинается, а меня на берег с шутками, со смехом провожают..."

Он видел, как девушки, собравшись возле лодки, стали оглядываться: перевозчики здесь, а где же пассажир? Потом Варя и Луша побежали в шалашку. Вышли обратно, пожимая плечами. Утесова уже оставалась позади плота.

Александр негромко позвал:

– Варенька, вы кого ищете? – и вышел из-за своего укрытия.

Варя укоризненно качнула головой:

– Куда вы исчезли? Мы вас ищем. Глядите, Утесову уже проплываем.

Надя махнула рукой из лодки:

– Скорее, скорее!

Александр подошел к девушкам:

– Я не поеду на берег.

Те хором изумленно воскликнули:

– Почему? А как же домой?

– Когда плот на место доставим, тогда и домой, – сказал Александр.

– Ну нет! – крикнула Луша. – А как же ваша мама? Она вас ждет, и вы тоже...

– Мама не рассердится, – сказал Александр, и глаза его встретились с Вариными.

– Нет, поезжайте, – настойчиво заявила Варя. – Нам помогать не надо, мы и одни управимся. Садитесь в лодку.

– Хорошо, – сказал Александр. – Только письмо в Утесову отвезти.

Он вынул блокнот, быстро написал: "Дорогая мама! Я уже совсем близко. Хочется видеть тебя скорее, моя мама. Плыву на плоту, но – мимо дома. Плоту предстоит трудное плавание, людей в команде недостаточно, и я обязан помочь. Ожидай терпеливо, ты научилась ждать. Пожелай мне доброго пути. Твой Саша".

Эту записку он свез на почту в Утесову и через час уже снова нагнал плот.

Евсей Маркелыч подозвал к себе Александра и, желая загладить вчерашнюю ничем не оправданную вспышку гнева, заговорил особенно ласково. Стал рассказывать о том, как он плавал прежде на Каме и как попал сюда, в Сибирь.

– Конечно, сплав на Каме дело совсем иное. Освоенная река, гладкая, что твоя шоссейная дорога, если по глупости куда вовсе вбок не свернешь – зря не зацепишься. Плыви в полное удовольствие. Там и обстановка для плотов есть своя, значит, знаки такие речные, и русло чистят у нее, засоряться ему не дают. Не так, как здешние реки – шалые, необъезженные. На дне каменья огромные, в щель заклинится цепь, рванет ее – и готова, будто ниточка лопнула. Сила!..

– А почему же ты тогда, Евсей Маркелыч, с Камы уехал? – Александр уже много раз собирался его об этом спросить, да удобного случая не было.

– Хе, парень, "почему"! – Вопрос пришелся, видимо, по душе Евсею Маркелычу. Пряча хитрую усмешку, он потер ладонью серебристую щетину на щеке. – Был тогда год тысяча девятьсот восемнадцатый. Тяжелый год, что говорить. Да по-своему и хороший: заставил всех людей или туда, или сюда определиться, твердо о себе заявить. Да... В то время Колчак к Перми подходил, значит, к Каме. А я незадолго с германского фронта вернулся, опять было на сплав стал. Вижу – нет, не лес сплавлять надо, а воевать, отбиваться, пока опять не сели на плечи господа хозяева. Записался в Красную Армию добровольцем и пошел на Колчака. Мы ж потом его как взяли от Перми, так и гнали, словно Сидорову козу, до Байкала. Покончили с ним вчистую, хотел я вернуться обратно на Каму свою, да и... на Ангаре сам в плен попался...

– Как – в плен? – воскликнул Александр. – К кому? Если Колчак был уже разгромлен...

– Нашлась такая сила, что и меня в плен взяла. Взяла, да с Ангары и не выпустила. – Евсей Маркелыч задумался, вспоминая что-то очень далекое. Потом она и Варвариной матерью стала, – добавил он торжественно и полез в карман за трубкой. – Не расспрашивай только меня, парень. Хотя и давно нет ее, а вспоминать грустно. Достойный она была человек – хороший, рабочий, лесоруб. Вот и все. Настоящая она была подруга в жизни...

Он сразу перевел разговор на другое. Подробно стал посвящать Александра в тайны лоцманского искусства, описывать лежащие впереди косы, мели, острова, протоки и повороты.

– Вот ежели бы шли мы, как спервоначала было назначено, только в Куликову, – говорил он, вздыхая и все поглядывая на реку, кипящую белыми гребнями волн, – так этот ветер мне был бы прямой помощник. Без катера в самую запань поставил бы. А теперь? Выжмет нас с фарватера...

– Ну и что же нам надо делать? – Александр знал, что он теперь не гость на плоту, а сплавщик, такой же, как все.

– Погодим. Погодим малость. Пройдем поворот; если еще пуще влево покатимся – будем якорь кидать. А может, катер заводской выйдет навстречу. Прежде всегда встречали они. Договоримся – оттянет на ходовую.

И, как по щучьему веленью, из-за поворота действительно выскочил катер. Легко раскидывая в стороны тонкие гребни волн, он наискось пересек отделявшее его от плота расстояние и засигналил сиреной, требуя подготовить буксир.

– Молодцы! Молодцы, куликовцы! – одобрительно сказал Евсей Маркелыч, давая своей команде знак приготовиться.

И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:

– Эй, погоди! – На ходу бросил Александру: – Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.

И быстро стал спускаться с гулянки.

"Сам" – директор лесозавода Григорий Павлович Тропинин – бушевал и размахивал руками, разговаривая с вахтенными девчатами. Нажженное ветром лицо его, казалось, так и пылало огнем, косматые желтые брови шевелились, он кашлял и хрипел, выкрикивая:

– Что? Не мне? Как – не мне? Знать ничего не знаю: мой плот! По графику мой!

А сам командовал матросам на катер:

– Давай, давай, не слушай их, крепи буксир! Ну! Живо!

Сунув Евсею Маркелычу холодную костлявую руку, он сразу набросился на него:

– Кому плот ведешь? Чего тут девки твои чушь городят?

– Не чушь, – остановил его Евсей Маркелыч, – правду говорят. Не тебе плот – гнать в низовья приказано.

– А я не отдам! – заявил Тропинин и даже повернулся спиной к Евсею Маркелычу. – По графику полагается мне, и ничего больше я и знать не хочу.

– Как же ты его не отдашь? – удивился Евсей Маркелыч. – Плот на реке, у меня в руках, а не у тебя в запани. Ты помоги-ка лучше заправиться в ходовую. Вишь, как ветром влево наваливает.

– Эге! Чтобы я тебя из своей запани в реку вытаскивал! Надумал ты здорово...

– Не нам с тобой спорить, Григорий Павлович, – убеждал его Евсей Маркелыч. – Мне-то бы и самому лучше сюда поставить, чем гнать на край света, да так нужно.

– А мне лес, выходит, не нужен?

– Не знаю я. Может, и нужен, а у меня свое распоряжение.

– Давай показывай.

Загородив спиной от ветра тонкую хрустящую бумажку, он быстро пробежал ее глазами и воззрился на подпись:

– Что мне твой Горячев! Я сам такой же директор. Ты подай мне бумажку из треста, этажом выше. Есть?

– Нету.

– Значит, всё. Ставлю в запань к себе. На себя принимаю ответственность.

– Ты шутишь или по правде говоришь, никак я тебя не пойму! – будто загадку разгадывая, сказал Евсей Маркелыч.

– Шутить мне нечего, – оборвал его Тропинин. – Прижму к берегу, и всё. Давай лучше от греха дальше – ставь левые реи, а правые сними.

– Не могу. Не могу я этого сделать, Григорий Павлович, – постепенно закипая, сказал Евсей Маркелыч. – А тебе говорить так и совсем не к лицу.

– К лицу! – закричал директор. – Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?

– Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.

– Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.

– Надо думать, в дело идет, – заметил Евсей Маркелыч.

– А свой завод я закрывай?

– Тебе и так уже хватит.

– Запас карман не дерет.

– Ну, как знаешь.

– Я знаю.

– Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.

– Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь – на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.

– Под суд пойдешь!

– Оправдаюсь.

– Навряд!

Тропинин не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.

– Ты что со мной-то делаешь? – едва выдохнул Евсей Маркелыч.

В пылу ссоры они и не заметили, как возле них собралась вся команда плота. Девчата стояли бледные, готовые сразу же вступиться за Евсея Маркелыча. Тропинин вовсе побагровел.

– Дурак ты старый! – закричал он, отталкивая лоцмана. – Не хочешь понять: лес берегу! Все равно не доплывешь – погубишь.

Евсей Маркелыч отступил, сел на бревно, взялся за сердце. Поманил пальцем Ирину Даниловну:

– Ирина, поди с девчатами якорь киньте. Скорее!

Катер уже уткнулся носом в концевое челено плота и отгибал его к берегу.

– Так и бросишь якорь?

– Брошу, – устало подтвердил Евсей Маркелыч. – Ну, встретились мы сегодня... как с варнаком каким на большой дороге. Тринадцать лет сдавал тебе лес, слова худого ни разу не было сказано, а тут...

Тропинин подергал свои длинные желтые брови. Проследил взглядом за катером, который переходил ко второму челену, и кинул фуражку на бревна.

– Останови девчат, – решительно потребовал он. – Тебе говорю: останови! Бросите якорь, сколько потом будет лишних трудов...

– Чем мне от тебя отборониться больше? – сказал Евсей Маркелыч. – Одно средство.

Плот конвульсивно забился. Быстро стали вытягиваться в прямую линию одно за другим все челенья. Катер бессильно тарахтел винтом.

– Сбросили якорь?

– Сбросили. Спасибо тебе, Григорий Павлович, дал ты работу девчатам добрых полдня петь "Дубинушку".

– Сам виноват.

– Виноват буду, коли к месту его не доплавлю.

Тропинин молча направился к катеру.

– Фуражечку не забудь, Григорий Павлович, – предупредил его Евсей Маркелыч.

Через несколько минут катер исчез за серой рябью волн.

В сумерках ветер стих, оборвался внезапно, будто где задвижкой перекрыли трубу. И только еще суетились мелкие волны, все реже набегая на плот. Заморосил редкий дождик. Девчата, пока еще не намокли дрова, торопились разложить костер.

– Варя, почему вы в Стрелке на меня рассердились, ушли от меня? выбрав момент, спросил ее Александр.

Варя глянула на него искоса:

– Пойдемте, расскажу.

Они ушли в конец плота. Варя посмеивалась:

– Научились теперь реи заводить?

Чуть заметный, вдали мерцал красный огонек бакена. Варя похлопала ладонью по бревну, на котором они сидели прошлый раз, греясь у костра:

– Мокрое! – и с сожалением повернула обратно.

– Варя, вы рассказать мне хотели...

– Хотела.

– Ну?

– Ну и не расскажу. Теперь вам и так ясно.

И запрыгала по бревнам.

– Смотрите, можно ногу сломать.

А потом закричала приотставшему Александру:

– Ой, скорее! Якорь начали поднимать.

Якорь лег на дно плотно, видимо заклинившись меж камней. Подобрав натуго трос, девушки больше не могли одолеть ни вершка. Напрасно хором тянули они: "Еще взяли, еще взяли!.." – и рывком ложились на спицы ворота трос едва вздрагивал, а барабан поворачивался так мало, что собачка храповика не могла перескочить в очередную зарубку.

Вместе со всеми крутил колесо ворота Евсей Маркелыч. Сильно наклонясь, он давил на спицу полной грудью, морщась и вздрагивая, когда ворот сдавал обратно.

– Ишшо, ишшо! – шептал он. – Ну, ишшо!..

За два часа упорной работы барабан сделал один поворот. Это значило, что трос вышел примерно на полтора метра. И это значило, что не якорь по дну волочился к плоту, а плот всей своей тяжестью поднимался против течения к засевшему в камнях якорю.

– Шабаш! – сказал Евсей Маркелыч, рукавом утирая пот, обильно струившийся по лицу. – Отдохнем, поедим – тогда, может, и дело лучше пойдет... Ну, загадал нам Григорий Павлович загадку!

Девушки взялись заправлять полупогасший костер. Красный отсвет ложился на воду далеко, но берегов не было видно. Словно в беспредельном черном океане стоял плот.

– К утру выходим, дядя Евсей? – спросила Луша, трогая рукой туго натянутый трос.

– Как будешь тянуть, – сердито сказал лоцман, – а то и не выходим.

Вдруг он прислушался:

– Катер идет... Право... – Еще послушал: – Снизу подымается, а не берегом. К плоту, что ли, хочет пристать? – И так и подскочил: – Опять, поди, Григорий Павлович едет! Ну, черт старый, смекнул, что ветер стих и в ночь мы пойдем. Разбойник, чистый разбойник!.. – Он стиснул зубы: – Пойду вот, палкой его оглоушу!

Освещая прожектором реку, катер на малых оборотах двигался обочь плота.

– Эй, лоцман!.. – кричали с катера.

Евсей Маркелыч молчал выжидая.

– Лоцман!.. – надрывались на катере.

– Я лоцман.

Луч прожектора лег поперек плота. Катер носом ткнулся в бревна. Тотчас с него сошло человек десять рабочих. За ними еще двое, одетые в дорожные комбинезоны.

– Эге, – сказал Евсей Маркелыч, – дело-то серьезным оборачивается. Ну и чего вам здесь надобно? Григорий Павлович приехал? – Как древний витязь, он хотел с ним вступить в единоборство.

– Нет, не приехал. Давеча-то погорячился он, а потом остыл. Велел вам помочь якорь выходить и на фарватер вывести плот.

Так бывает, когда готовишься открыть туго захлопнувшуюся дверь. Нажмешь изо всей силы плечом, а она отойдет вдруг совершенно свободно, будто и не была вовсе закрыта. Ничто не могло поразить так старого лоцмана, как эти слова.

– Ну что же, – однако с достоинством сказал он, – валяйте. Дать вам подмогу?

Но девушки, не поняв тайного замысла Евсея Маркелыча, сами вцепились в спицы колеса и вместе с приезжими завертели его так, что собачка храповика затрещала часто, как тросточка, если ею провести по палисаднику. Куда исчезла усталость! Смех, шутки зазвенели над темной рекой.

Те двое, что были в комбинезонах, зашли в шалашку вслед за Евсеем Маркелычем. Они назвались: один – Николаем Николаевичем, другой – Алексеем Степановичем. Объяснили, что они инженеры, и попросили разрешения сплыть на плоту до Енисейска.

– Плывите с нами хоть до самого конца. А это я не курю, – отказался Евсей Маркелыч от предложенной ему папиросы и стал набивать свою трубку махоркой. – Вы по какому делу-то инженеры?

– По серьезному, важному делу, Евсей Маркелыч.

И начали рассказывать о большой экспедиции, что ныне работает на Ангаре и Енисее, определяя, где и какой мощности могут быть построены гидроэлектростанции.

– Вот как, плотину строить, значит? – переспросил Евсей Маркелыч. Через весь Енисей?

– Да, – сказал Николай Николаевич.

– От берега до берега?

– Конечно. Как же иначе!

– Ох, сдюжит ли? – затаив дыхание спросил Евсей Маркелыч. – Воды в Енисее страсть много. Ни в одной реке столько нет.

– Точно рассчитать, прочно построить – и сдюжит. В Советском Союзе насчет этого теперь опыт большой. На любой реке плотину можем построить.

– Да, – поцарапав бороду ногтем, сказал Евсей Маркелыч, – не доводилось мне в жизни видеть больших плотин. Любопытно будет, когда стройка начнется.

– А еще любопытнее будет, когда стройка закончится, – подошел к лоцману и обнял его за плечи Алексей Степанович. – Ты этот край вовсе тогда не узнаешь. И ведь как только строить начнем, все это очень быстро изменится.

– Сам понимаю, – проговорил лоцман, – газеты читаю, радио слушаю. Ежели правительство наше решит – все так и сбудется.

Он встал и пошел к двери.

– Должно, якорь скоро выйдет. Надо помочь ребятам выворотить его, – и остановился на пороге. – А плотину эту поставят – далеко ток пойдет?

– Очень далеко, – ответил Николай Николаевич, – на весь здешний край хватит. Потом линию электропередачи с другими гидростанциями соединим, и получится общее на всю Сибирь энергетическое кольцо. Тогда в каждом поселке, даже самом маленьком, электрический свет засияет. А сколько новых заводов и вокруг них новых городов вырастет! И заметь себе, Евсей Маркелыч: это не пустой разговор, не фантазия, а дело самых ближайших лет. Мы не просто здесь бродим, берега рассматриваем – мы рабочие проекты составляем, а местами уже и работа начата. Скоро увидишь, как здесь все преобразится.

– Ну что ж, и хорошо, пора, – одобрительно сказал Евсей Маркелыч. – А то все еще глушью нас считают. Какая же мы глушь?

Вышел было совсем и опять вернулся:

– А как с плотами тогда? Как плоты плавить будем?

– Плотам конец, – засмеялся Алексей Степанович, – либо до плотины только. Через плотину сплавлять нельзя. В суда перегружать придется. А ты не горюй, Евсей Маркелыч: нам ангарского леса ох как много на постройку понадобится!

– В низовьях тоже лес нужен, – наставительно сказал Евсей Маркелыч.

– Нужен, так и для низовьев найдется.

– Это правда, – согласился лоцман, – лесу много ныне стали готовить. А плотина эта – штука хорошая.

– Знаменитая штука, – весело ответил Николай Николаевич, – только сделать ее надо быстрее. Строить начнем – будешь нам лес плавить?

– Для такого дела как откажешься!

– А как силенки у тебя?

– Силенки? Оно, конечно... – Он хотел рассказать пообстоятельнее, но сдержался. И только прибавил: – Ничего. Русский человек силен.

В узком луче прожектора, направленном на самую кичку, сквозь радужную изморось дождя показались могучие черные лапы якоря. Тихо заработали цепи. Плот пошел.

ГЛАВА ВТОРАЯ

МЕЛЬ

Может быть, потому, что к утру дождь наконец перестал, тучи разошлись и обнажили ясное, голубое небо, а берега открылись в сверкающей зелени, или потому, что он так неожиданно появился из-за поворота, Енисейск показался всем изумительно красивым.

Белые, как кубики чистого снега, дома чередовались с кущами густолистых тополей.

Дальше от берега, над беспорядочной мозаикой разноцветных крыш, высились ажурные башенки старинных построек и серые шпили радиомачт. Поблескивающими в лучах низкого утреннего солнца строгаными бревнами была облицована, как гранитом, вся набережная. В двух местах прерывали ее съезды к реке, и эти съезды открывали глазу доступ в глубь города. Виднелись ярко-зеленые железные двери магазинов; как грани алмазов, вспыхивали на солнце стекла киосков.