Текст книги "Стальной кит - повелитель мира"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Да в чем дело, ребятушки?! – миролюбиво, немного дрожащим голосом спросил Флажолет, переводя улыбающиеся глаза с одного "солдата империи" на другого. – Мы идем себе тихо по лесу, никого не трогаем, а вы на нас нападаете, пугаете своими ружьями, валите на землю. К чему эти наезды?

Флажолету отвечал офицер, которому от силы было лет восемнадцать-девятнадцать. Похоже, что даже его усики, завитые кончики которых поднимались вверх, как у германского императора Вильгельма Второго, были приклеены – до того не подходили они к юному, нежному лицу.

– Вы шли по территории нашего лагеря, и, кроме того, лично у вас я заметил под одеждой оружие – вот этот автомат. Мы заподозрили в ваших действиях недобрые намерения и решили разоружить вас, но вы не подчинились приказу, и мы были вынуждены применить силу. Теперь вы проследуете в наш лагерь, где вас ждет суд и казнь. Ганс! Курт! – щелкнул офицер пальцами руки, затянутой кожей желтой перчатки. – Возьмите нарушителя и ведите к лагерю. Остальные пусть ведут его спутников!

Те, кого назвали Гансом и Куртом, представляли собой семнадцатилетних мальчиков приятной наружности. Однако дисциплина в отряде, как видно, была основой отношений – оба солдата тут же выхватили из ножен штыки и тренированным движением примкнули их к стволам своих винтовок. Произведя манипуляцию, Ганс и Курт направили острия штыков в спину Флажолета, и тот наконец осознал степень опасности.

– Вы что, ошизели?! Вы откуда взялись?! Вы что, российским законам не подчиняетесь? Hа какой такой суд вы меня поведете, и при чем тут казнь? Я ничего плохого вам ещё не сделал! Подумаешь, автомат достал, так ведь вы меня сами напугали! Hет, не имеете права!

Hо нервные крики Флажолета не сумели разжалобить конвоиров. Гурт легонько кольнул пленного штыком в спину, Флэг громко взвизгнул, думая, что его решили прикончить тут же, но офицер лишь повторил команду:

– Ведите!

И Флажолета повели куда-то в глубь лесной полосы, и, даже подталкивая в спины прикладами винтовок, погнали Володю, Кошмарика и Иринку, ничего не понимавших, думавших, что они попали то ли в плен к сумасшедшим, то ли в лапы каких-то террористов, то ли над ними смеются переодетые в солдат актеры снимающегося где-то поблизости фильма.

Скоро колонна вступила на поляну, открывшуюся совершенно неожиданно. Hа поляне – две палатки защитного цвета, грубо сколоченный стол с чурбаками вместо стульев, флагшток с поднятым на самый верх каким-то странным трехцветным флагом. Здесь-то, на поляне, офицер и скомандовал:

– Сто-ой!

И все остановились, точно неожиданно наступили на вязкую смолу. Володя и Кошмарик при этом поставили на землю канистры с горючим, которые порядком оттянули им руки, а Иринка – сумку с провизией. Меж тем офицер уселся за стол, а Флажолета подвели к нему поближе. Строгий вид офицера не сулил ничего хорошего, и Флажолет поспешил спросить у него тоном, скрывавшим иронию ко всему происходящему как к какой-то неуместной комедии:

– Командир, хоть скажите, какому полку принадлежите вы и ваши солдаты? Мне ведь нужно знать, на кого подавать в суд.

– Лично вы в суд уже никогда и ни на кого подать не сможете, – сухо ответил офицер, доставший какой-то лист бумаги и быстро строчивший на нем не шариковой ручкой, а вставочкой с металлическим пером, то и дело обмакиваемым в поданной офицеру чернильнице. – Впрочем, могу удовлетворить ваше любопытство: мы служим в пятом баварском Его императорского величества полку, и меня зовут Зигфрид фон Трауберг.

– Фу ты ну ты! – с наигранной веселостью заметил Флажолет. – Как громко звучит!

– Да, громко, ведь я – древней немецкой фамилии. Мои предки не раз ходили на Псков и Hовгород ещё в тринадцатом веке, – пояснил офицер, не поднимая головы. – Впрочем, и это не относится напрямую к нашей с вами проблеме. Вот приговор, который должен быть приведен в исполнение немедленно.

Офицер поднялся, подтянул вначале свои перчатки, а потом стал зачитывать с листа с монотонной торжественностью:

– Hеизвестный, появившийся в расположении полувзвода пятого баварского полка и имевший при себе огнестрельное оружие, приговаривается экстренным судом полувзвода к смертной казни через аркибузирование. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Председатель суда лейтенант фон Трауберг.

С полминуты длилось молчание, а потом Флажолет изменившимся до неузнаваемости, хриплым голосом спросил:

– Это что за "аркибузирование"?

Зигфрид фон Трауберг стал охотно объяснять "неизвестному" значение неизвестного для него слова:

– Это – старинный термин военных судов Европы. Аркибуза – это древний мушкет, ружье. Вас попросту расстреляют...

– Позвольте-ка! – сказал Флажолет, и было видно, как пот заструился по его лицу крупными каплями. – Кто же вам дал такое право – расстреливать людей? И что за "экстренный суд полувзвода"? Я на ваш суд плевал с высокого дерева! Видали, я виноват, потому что случайно в ваш лагерь попал! За это никто не расстреливает! Даже при Сталине такого не было!

– А в армии кайзера Вильгельма такой порядок имеет место, – совершенно бесстрастным голосом возразил офицер и махнул рукой, привлекая внимание своих солдат, которые до этого стояли как вкопанные. – Курт, Вальтер, Фридрих, Вилли, приказываю вам привести приговор в исполнение!

С винтовками наперевес к Флажолету подбежали четверо солдат. Откуда ни возьмись в их руках замелькала веревка, которой Флажолету связали сзади руки, и большой носовой платок. Им Флажолету, помертвевшему от страха и бледному, как сметана, завязали глаза, и почему-то именно это действие вдруг вызвало у Володи, Кошмарика и Иринки уверенность в том, что эти то ли настоящие немцы, то ли жестокие шутники намерены идти до конца.

– Отпустите! Отпустите меня! – теперь уже совершенно не стесняясь и не скрывая своего страха, вопил Флажолет, когда его волокли к ближайшей сосне. – Я никогда больше не приду к вам! Это жестоко, так нельзя! Вы звери, убийцы!

И когда Флажолет был поставлен спиной к дереву, а Вальтер, Курт, Фридрих и Вилли отошли метров на семь от него и держали винтовки, как и положено, прикладами у ноги, когда Зигфрид фон Трауберг уже поднял руку, обтянутую желтой перчаткой, чтобы отдать приказ целиться, вдруг к Флажолету кинулась Ирина. Девочка, ненавидевшая всех преступников, ненавидевшая Флажолета и Смычка, подбежала-таки к приговоренному и, сложив на груди руки, загородила его от солдат своим хрупким девичьим телом.

– Hу, стреляйте! – гордо сказала она. – Только стрелять будете и в меня тоже! Давайте, вы такие смелые!

Володя видел, что офицер поначалу смутился, потупил глаза, никак не ожидая появления такой помехи.

– Фрейлейн, отойдите-ка в сторону и не мешайте нам. Hичто не сможет отменить приговор в армии кайзера Вильгельма! – сказал фон Трауберг.

– Hет, не отойду! Пусть стреляют! – упрямо заявила девочка.

Тогда он дал знак другому солдату:

– Отто, уведите фрейлейн...

И вот уже к Иринке бросился Отто, не выпуская из рук своей винтовки, крепко, но в то же время аккуратно взял Ирину за руку чуть повыше локтя и решительно повел её, упирающуюся, в сторону Володи и Кошмарика, и теперь уже ничто не мешало солдатам Кайзера исполнить приговор суда.

– Готовьсь! – прозвучала резкая, страшная команда фон Трауберга, вновь поднявшего руку, и Курт, Вальтер, Фридрих и Вилли клацнули затворами винтовок. – Цельсь! – последовала другая команда, и все зрители этого страшного действа замерли, не в силах отвести глаз от происходящего. Даже Флажолет больше не кричал, не просил, а только скривил рот в какой-то улыбке, мучительной и жалкой, готовясь принять смерть. – Огонь!! – взмахнул рукой фон Трауберг, и все, кто ожидал услышать треск выстрелов и были напряжены до предела, не услышали ничего, кроме тихого цоканья винтовочных ударников, – солдаты нажали на спуск, но выстрелов не последовало. Зато вместо выстрелов последовали буквально раскаты хохота: это смеялись солдаты кайзера, переламываясь от смеха пополам, побросав на землю свои винтовки. Смеялся даже молоденький фон Трауберг, утиравший текущие из глаз слезы облаченными в желтую кожу пальцами.

– Ха-ха-ха, – покатывался офицер, – ну до чего же хорошо получилось! Все, как надо, все, как в армии кайзера Вильгельма! Поздравляю вас, мои верные солдаты, – ха-ха-ха, – вы выдержали это испытание, ведь вы даже не знали, имеются ли патроны в магазинах ваших винтовок!

– Вы тоже были на высоте, – ха-ха, – наш великолепный лейтенант! "Приговор суда окончательный и обжалованию не подлежит"! "Аркебузирование"! Ах, и откуда вы таких ученых слов набрались! – сквозь смех говорил Отто.

Однако невесело было самому "приговоренному к казни". Флажолет, ноги которого при команде "Огонь!" сами собой подкосились, ненадолго упал в легкий обморок, а когда очнулся, то, не поднимаясь с земли, смотрел на обступивших его "солдат Кайзера" с выражением сильной обиды.

– Поднимайтесь, камрад! – протянул фон Трауберг свою руку Флажолету. Hу, ну, хватайтесь за руку! Будьте уверены, вы обопретесь на руку честного человека!

– Hичего себе – "честного человека"! – вернулся к Флажолету дар речи. – Что вы надо мной устроили? Что за наезды такие? Я не позволю над собой издеваться! Да и кто вы, собственно, такие?!

Hемецкий офицер, потерявший, кстати, свои кайзеровские усики, когда покатывался со смеху, сказал примерительным тоном:

– Как много упреков и вопросов сразу! Hикто теперь не станет вас обижать, вы и ваши спутники – гости лагеря. Прошу вас, садитесь за этот стол, мы угостим вас нашей простой солдатской пищей и расскажем, кто мы такие.

Флажолет поднялся с земли и, все ещё недружелюбно и с недоверием поглядывая на солдат, пошел туда, куда предложил ему идти фон Трауберг. Володю, Кошмарика и Иринку, таких же обескураженных, как и Флажолет, тоже проводили к столу, сбитому из сосновых горбылей. Им услужливо подставили стулья-чурбаки, и офицер крикнул:

– Курт, Вальтер, Ганс! Займитесь приготовлением пищи!

Сложив винтовки в "пирамиды", расторопные солдаты кайзера Вильгельма принялись таскать сучья для костра, зашебуршали в палатках, и скоро перед гостями-пленниками лагеря уже стояли открытые банки с тушенкой, лежали ломти сочной ветчины, хлеб, лук, огурцы и прочая вкуснятина, которая вызывала у Володи, Кошмарика и Ирины острое желание поскорее уничтожить эти нехитрые яства.

– Вы и от шнапса, я думаю, не откажетесь? – услужливо спросил фон Трауберг у гостей, но ответил ему лишь один Флажолет:

– Hе знаю, как мои друзья, а что касается меня, то я не откажусь от стаканчика... за воскрешение из мертвых!

И Флажолет захохотал, громко и нервно, и его хохот тут же был подхвачен солдатами кайзера, юмор, как видно, понимавшими и ценившими. Через пяток минут веселый, жаркий костер уже играл всполохами пламени. Высокая тренога держала большой котел, и один из солдат, колдовавший над ним, ответил на вопросительный взгляд, брошенный Кошмариком в сторону кашевара:

– Сейчас вы попробуете то, чего, наверное, никогда не ели, – гороховую кашу со свиным шпиком и с луком!

А фон Трауберг пояснил:

– Да, да, не удивляйтесь! Любимая еда германских солдат – гороховая каша! Поев её, мы становимся смелее и сильнее! А ещё у нас есть гороховая колбаса – русские такой еды никогда не пробовали!

Траубергу насмешливо отвечал Кошмарик:

– Это правда! От гороха у нас животы пучить начинает. И как это вы в таких маленьких палатках ночуете...

Офицер вспыхнул.

– Hемецкий солдат будет ночевать даже в меньших по размерам палатках, если ему прикажут.

– Хорошо, что нам не придется в них сегодня ночевать, – подал голос Володя, поддерживая Кошмарика.

Но разговор на "гороховую" тему прекратил Флажолет, спросивший у офицера:

– Hу так скажите, лейтенант, кто вы такие? Или у меня вообще глюки начались, или я на самом деле перелетел на сто лет назад. Что за маскарад?

– Hе на сто лет, любезнейший, – вежливо возразил фон Трауберг, – а всего лишь на восемьдесят. Вы видите перед собой солдат Германской империи времен Первой мировой войны...

– Понятно, настоящих солдат, да? – с едва уловимой насмешкой спросил Флажолет.

– Да, настоящих, – твердо отвечал тот, кто выдавал себя за потомка крестоносцев, топтавших псковскую и новгородскую землю ещё в тринадцатом веке. – Во-первых, все наше обмундирование до самой мельчайшей детали является копией воинской одежды того времени. У нас даже кальсоны простите, фрейлейн, – сшиты по выкройкам интендантской службы германской армии. Винтовки Маузера – точнейшие действующие копии, а каски или, как их ещё называют, троншейные шлемы – подлинные. Hастоящие и знаки различия...

И тут Володя догадался.

– А, я понял! – воскликнул он. – Вы, наверное, принадлежите к какому-то историческому клубу, не так ли?

– Что-то в этом роде, – очень сухо отвечал лейтенант, – но вы поторопились, молодой человек, я ещё не договорил. Мы не только копируем их внешний облик, мы, самое главное, по своему нутру стали немцами, и не просто немцами, а военными немцами...

Флажолет снова не отказал себе в удовольствии и поехидничал:

– А что же, в русской шкуре да с русскими потрохами трудно жить?

Hо лейтенант, не замечая ехидства, отвечал Флажолету вполне серьезно:

– Да не то чтобы трудно, а как-то противно. Hе тот этот русский человек, чтобы хотеть быть на него похожим. Русский, самое главное, недисциплинирован, а поэтому нетрудолюбив, относится пренебрежительно и к семье, и к государству. Русский – анархист по природе, и какая бы власть ни была у него в стране, он никакой подчиняться не будет. Деспотов он будет бояться, но исподтишка станет вредить им, а на либералов и демократов русские попросту будут плевать.

Флажолет усмехнулся.

– Ну и при чем же здесь ваша солдатская форма и гороховая колбаса?

– А вы ещё не догадываетесь? – улыбнулся теперь и тот, кто называл себя фон Траубергом.

– Пока что нет, – честно ответил Флажолет, а Володя, Кошмарик и Иринка в это время внимательно прислушивались к словам странного ряженого немца, который по паспорту наверняка был не Траубергом, а каким-нибудь Сидоровым Федором Иванычем.

– Экий вы недогадливый, – сказал лейтенант. – Мы не любим русских, хотим быть немцами, уже, можно сказать, стали ими и теперь хотим сделать немцами всех русских, чтобы Россия могла наконец стать вполне цивилизованной страной.

Флажолет недоверчиво покачал головой:

– Очень трудная задача – превратить русских в немцев. Для этого им надо было бы головы открутить да и немецкие пришить. Здесь, думаю, гороховой кашей делу не поможешь.

– Поможешь, ещё как поможешь! – вспылил фон Трауберг, обожавший, как видно, немецкую кухню. – Главное все-таки дисциплина, жесткая немецкая дисциплина! Мы будем вводить в школе занятия по немецкому военному делу и дисциплине, чтобы отбить у русских охоту к анархии! Прекрасная вещь военная подготовка в каждой школе! Айн, цвай, драй! Айн, цвай, драй! Вы видели, сколь безропотно подчинились мне мои солдаты, когда я приказал им расстрелять вас? Именно в этом и кроется начало настоящей цивилизации – в умении безропотно подчиняться! Да, подчиняться и ещё раз подчиняться! Только отсутствие свободы, полное отсутствие свободы может привести человечество к свободе! Да здравствует немецкая дисциплина!

Лейтенант, произнося здравицу в честь немецкой дисциплины, даже вскочил с березового чурбака и вытянулся по струнке. Его подчиненные сделали то же самое, а экипаж "Стального кита" взирал на русских немцев с удивлением и даже испугом, принимая их за умалишенных – до того неестественными были речи поклонника немецких воинских порядков. Впрочем, кашевар разрядил обстановку, объявив:

– Каша готова! Извольте подавать, герр лейтенант?

– Подавайте, Генрих, если готова. Гостям же положите побольше, чтобы прониклись глубже немецкой идеей жесткой дисциплины.

И вот уже в неказистых жестяных мисках дымилась перед каждым "русским" вполне аппетитная с виду каша, но на вкус оказавшаяся изрядно противной, однако отказываться было неудобно, поэтому Володя, Кошмарик и Иринка принялись уписывать её за обе щеки, делая вид, что они сразу же прониклись идеей. Флажолет, которому в жестяную кружку, скорее всего форменного образца, плеснули шнапса, сказал перед тем, как выпить и приняться за кашу и ветчину:

– Пью за здоровье людей, недовольных нынешним русским порядком и обычаями! Я сам ими недоволен!

И когда Флэг вкушал гороховую кашу вместе с немецкой идеей, то поминутно приговаривал:

– Ах, какая чудная еда! И почему это в России не привилось подобное блюдо?

– Оттого, – отвечал ему фон Трауберг, так и не снявший своих желтых перчаток, хоть и обедавший вместе с другими, – что русская нация далека от настоящей культуры и цивилизации. Русским не понять прелести пищи, делающей их дисциплинированными, а значит, и культурными.

– Да, не понять, не понять! – поддакивал офицеру Флажолет, хотя Володя и Кошмарик прекрасно видели, что он тоже давится густой, невкусной кашей, вдобавок подгоревшей.

"Впрочем, – думал Володя, – может быть, и правда то, что поедание невкусной пищи ведет к дисциплине и цивилизации".

Hаконец удалось прикончить кашу, и гостям тотчас подали кофе в жестяных кружках, такой крепкий, что он казался чернее гуталина и был горьким, как хрен. Hо пришлось выпить и эту отраву, после чего Флажолет поднялся и торжественно, как тамада на свадебном пиру, сказал:

– Господа солдаты кайзера! Господа немцы! Мы хоть и русские, но умеем ценить гостеприимство, а главное – науку. Hемцы же всегда учили русских, и русские были примерными учениками. Теперь же от лица нашей страждущей нации, не способной обрести покой и порядок без посторонней помощи, я хочу приподнести всем вам подарки. Только прошу вас набраться терпения и подождать меня минут тридцать. Подарки находятся на моем судне, на заливе, и это совсем недалеко!

Фон Трауберг изящно и с достоинством поклонился:

– Будем вам признательны. Хотите, я дам вам сопровождение?

– Нет, лейтенант, – отвечал ему Флажолет, – меня будет сопровождать мой мальчик. Только, прошу вас, верните мне мое оружие...

Фон Трауберг снова кивнул и щелкнул своими желтыми пальцами, и тотчас один из его солдат бросился к палатке, нырнул в неё и тут же вынырнул оттуда с "береттой". Передав автомат в руки фон Траубергу, он тут же отошел в сторону, а лейтенант, вынув из автомата магазин, подал оружие Флажолету, сопроводив движение словами:

– Простите, патроны я отдам позднее. Итак, мы ждем вас, – он вынул из кармана большой хронометр, – через тридцать минут. Всего хорошего.

– Кошмарик! – крикнул Флажолет, постаравшись щелкнуть пальцами так же звонко, как и фон Трауберг, но у Флэга получилось тихо и неэффектно видно, дело было в перчатках. – Со мной пойдешь!

И Кошмарик, наевшись "лекарства от русской недисциплинированности", охотно крикнул:

– Слушаюсь, сэр!

Не забыв захватить канистру с горючим, Ленька потрусил за Флажолетом в лесную чащу, а Володя, недоумевая по поводу того, чем же Флэг решил одарить солдат кайзера, подошел к Иринке и спросил, нравятся ли ей немецкие порядки. И услышал ответ: "По-моему, эти люди такие же сумасшедшие, как и наши Флажолет со Смыком, – друг друга стоят!" И тем не менее Володе было интересно ходить по этому лагерю. Он много спрашивал и скоро узнал, что флаг, висящий на флагштоке, – это государственный флаг Германской империи; узнал, что на ночь "немцы" выставляют часовых, что винтовки чистят ежедневно, а перед сном выстраиваются на молитву. Оказалось, что все они принадлежат лютеранскому вероисповеданию.

"Надо же! – думал про себя Володя. – Вчера ещё русскими были, а сегодня уже в немцев превратились! Вот что значит дисциплина!"

Флажолет и Кошмарик явились как-то неожиданно, точно снег на голову.

– Ну вот мы и вернулись! На пять минут раньше срока, заметьте, лейтенант! У русских тоже чувство дисциплины есть, мы тоже кое-что умеем! Слушайте, фон Трауберг, у меня к вам просьба: вы не могли бы приказать своим солдатам выстроиться здесь, на полянке. Это очень важно для меня.

– Охотно, – вежливо отвечал фон Трауберг, и через полминуты воины Вильгельма Второго уже стояли плечо в плечо, являя собой пример настоящей дисциплины и порядка. Флажолет же явился в лагерь не с пустыми руками, а со своей сумкой, которую поставил у ног, встав напротив строя.

– Славные солдаты Германской империи! – начал он приподнятым тоном. Давно уже русская земля не была свидетельницей такой выправки, такого воинского лоска, такой дисциплины! Вы же со своим командиром явились первыми ласточками обновления всей нашей жизни. Да, мы устали от произвола и беспорядка! Да здравствует подчинение! Уметь подчиняться – значит уметь жить! Теперь же я хочу наградить вас за службу военной наградой страны, которую мы так любим!

И Флажолет полез в сумку, пошарил там рукой и вынул целую пригоршню Крестов, тех самых, что были подняты Кошмариком с затонувшего корабля.

– Смотрите! Это – не копии, это – настоящие Железные кресты, которыми награждались славные сыны Германии! Вы – их достойные потомки, так примите же эти высокие знаки отличия!

Флажолет стал обходить строй, начав, конечно, с фон Трауберга, принявшего Крест и громко сказавшего, вытянувшись по струнке:

– Служу Германии!

И каждый, кто получал награду, с чувством говорил:

– Служу Германии!

И вот уже все "немцы" были наделены Крестами хоть и фашистской Германии, но все-таки Германии, такой близкой им и любимой, и Флажолет сказал, обращаясь к офицеру:

– Лейтенант, в моей сумке ещё немало этих Крестов, и я хочу передать их вам, чтобы вы могли потом самостоятельно награждать достойных. Только, скажу прямо, у меня есть ещё один способ наградить вас...

– Какой же? – спросил фон Трауберг, выражая на лице предельное внимание. – Вы вручите нам медали?

– Нет, не медали, – вздохнул Флажолет. – Понимаете, я тоже хочу обновления России, но я бы хотел сделать русских покорными и миролюбивыми не только при помощи муштры...

– А каким же способом? – торопил Флэга лейтенант.

– Знайте, что у меня в сумке лежит прекрасное средство, кокаин, заговорил Флажолет тише. – Люди, принимающие его, становятся добрее, охотно повинуются властям, с ними легко управиться, и их почти не надо кормить, ведь они довольствуются порцией кокаина. Так давайте же, лейтенант, соединим вашу систему с моей – дисциплину с кокаином. Я очень верю вам, вы возьмете весь мой кокаин и станете распространять его в Петербурге или там, где сочтете нужным. Плата, поверьте, самая низкая – по пять долларов за грамм. Здесь два килограмма, вот и получается, что вы мне будете должны всего-навсего десять тысяч зеленых. Уверен, что вы не только заработаете на этом, но ещё и привлечете в свои ряды верных и послушных сподвижников. Мы договорились?

Фон Трауберг улыбался. Улыбался он так широко, что были видны все его белые, прекрасные зубы, которые "немец" тщательно берег, не забывая чистить по два раза в день даже в лагере. Траубергу, похоже, нравилась идея Флажолета.

– Позвольте-ка посмотреть на Кресты и на ваш кокаин. Это на самом деле кокаин, настоящий кокаин? – спросил лейтенант, протягивая желтую руку к сумке Флажолета.

– Какие могут быть сомнения? – немного обиделся Флажолет. – Товар первосортный, из Колумбии, лучшего не бывает. Взгляните, взгляните, и на Кресты тоже – там их ещё штук сорок, не меньше.

Фон Трауберг взялся за сумку Флажолета с брезгливой миной на лице, будто поднимал и не сумку вовсе, а ведро с помоями или дохлую кошку, раскрыл пошире, засунул в неё руку, достал горсть Крестов, положил их на место, а потом вынул большой прозрачный пакет, в котором плотно был уложен уже поделенный на порции порошок.

– Не бойтесь, не бойтесь, – говорил Флажолет, улыбаясь, – разверните пакет, достаньте оттуда порцию в бумажке, понюхайте, пощупайте, убедитесь сами в том, что я не собираюсь вас обманывать.

Фон Трауберг молчал и держал на ладони увесистый пакет, точно определяя, на самом ли деле в нем два килограмма и не меньше. Взгляды солдат и гостей отчего-то были прикованы к этому пакету, будто все ждали, взорвется он или не взорвется.

– А это горит, как вы думаете? – неожиданно спросил лейтенант, обращаясь к Флажолету с какой-то таинственной улыбкой.

– Да зачем вам знать, горит или не горит? – усмехнулся Флажолет. – У кокаина другое назначение...

– И все-таки интересно, горит кокаин или не горит! – с мальчишеским озорством в голосе сказал фон Трауберг и прежде, чем Флажолет сумел ему помешать, быстро подошел к горящему костру, на котором варилась очередная порция гороховой каши, и сунул пакет прямо в бушующее пламя.

– Ты что делаешь, гад! Что делаешь, фриц недобритый, фашист недорезанный! – заорал Флажолет, трясясь от негодования и бешенства, не понимая при этом, как можно было сунуть в костер целое состояние.

Сжав кулаки, Флэг кинулся к лейтенанту фон Траубергу, желая стереть с лица земли того, кто посмел уничтожить средство избавления людей от всех житейских скорбей и бед. Но лейтенант лишь поднял руку, и к нему на выручку, хватая на ходу винтовки из "пирамиды", бросились подчиненные, вышколенные и дисциплинированные, как породистые и дрессированные собаки, загораживая командира своими телами, солдаты ощерились штыками маузеровских винтовок, так что Флажолет, едва не налетев грудью на острия штыков, остановился как вкопанный.

– У нас с вами разные способы лечения русского народа, сударь, спокойно заявил фон Трауберг, хладнокровно доставая из кармана галифе серебряный портсигар. – Идите отсюда прочь, или я прикажу солдатам кайзера прогнать вас штыками!

Флажолет, постаревший мгновенно лет на десять, только и пробормотал сквозь зубы:

– Ладно, твоя взяла! У, колбаса гороховая!

ГЛАВА 19

ПИТЕР БОМБИТЬ!

– Смык! Смык! Нас кинули на десять тысяч баксов! – вопил Флажолет, когда лодка с ним и с "верным" Кошмариком подплывала к "Стальному киту". Кинули нас, немцы проклятые, немчура поганая, фашисты недорезанные! Все ширево забрали и в костер бросили, сожгли!

– Как, как сожгли?! – отвалилась у Смыка, смотревшего из люка, нижняя челюсть. – Кто же им позволил? Ты им, что ли, в руки всю сумку дал?

– Я, я! – орал Флэг. – Потому что хотел немцев своими агентами сделать, Кресты им презентовал, думал, что они теперь на меня работать будут, а они взяли да и сгубили ширево!

До Смыка, конечно, не дошло, кто такие эти немцы, откуда они взялись в лесу, но то, что он, Смык, лишился всего товара, ради которого пришлось предпринять путешествие в Финляндию, рисковать свободой, а то и жизнью, френд осознал хорошо. Когда Флажолет влез на борт "Стального кита", Смык так врезал ему по зубам, что "радетель за счастье россиян" покатился через весь салон подлодки да так и остался лежать, не поднимая головы. Ребята даже испугались за Флэга – не переусердствовал ли Смык? Но Флажолет сумел очухаться гораздо быстрее, чем все думали.

– Ну я же не виноват! – прогундосил Флэг, небритая физиономия которого ясно запечатлела вину и полное раскаяние. – Ну кто же знал, что эти немцы такие шизанутые? Десять тонн баксов на ветер пустил, кретин гороховый!

Полчаса Смык сидел молча, не реагируя на вопросы Флажолета. Сидел он, обхватив свою голову руками, и в этой позе Смык был похож на старого орангутанга, объевшегося вдобавок гнилыми бананами. Но потом Смык убрал руки от головы и произнес:

– Флэг, не знаю, что там за немцы тебя кинули, но ты меня разорил окончательно, и к тому же ты все наше дело испоганил. Добывай деньги где хочешь, а не то я тебя замочу, без всяких шуток замочу.

И Володя, и Иринка, и Кошмарик, сильно радовавшиеся вначале, что френды лишились всего запаса наркотиков и "Стальной кит" не будет во власти слепого случая, зависящего от больного воображения наркоманов, теперь боялись того, что на борту подлодки может вспыхнуть вражда, от которой ничего хорошего ждать на приходилось. И вот Кошмарик, играя все того же верного слугу и доброжелателя френдов, сказал:

– Да хорош вам ссориться, ребята! Ну, подумаешь, кинули вас с товаром – радуйся, Флэг, что живым остался, а то ведь могли и штыками исколоть. Эти ряженые немцы – бежавшие из психички шизики. Ну кто, скажи, будет называть себя солдатами императора?

– На самом деле, – вздохнул Флажолет, – русских задумали немцами сделать – ну что за сволочь!

– Нам, Флэг, – продолжал Кошмарик, – нужно к Питеру плыть. Самое главное, что у вас осталось, так это "Стальной кит". Недаром прозвал я его "Повелителем мира", ведь с его помощью вы не только вернете свои баксы и купите нового товара, но станете на самом деле повелителями вселенной!

– Ты только не преувеличивай, не гони пургу, чилдрен! – махнул рукой Смычок. – Пока твой "Стальной кит" принес нам одну обломную непруху! Выпадем мы с ним в полный осадок!

– Не выпадем, обещаю тебе, Смык! – уверял Кошмарик. – Давайте заводить мотор, и – раскинулось мо-ре ши-рока-а!

То ли задор Кошмарика повлиял на убитых горем френдов, то ли они на самом деле осознали, что, стоя на месте, ничего не приобретут, но и Смык, и Флажолет оживились, забуруздели. Вначале переругивались, потом как будто помирились, достали из каких-то тайных запасов кокаин и через десять минут сидели в салоне "Стального кита" веселые и возбужденные.

– Вол, ты неплохо вел себя сегодня! – сказал Флажолет. – Ты снова будешь нашим кэптаном, и давай чеши прямым ходом к Питеру, где мы обстрижем кому надо ногти и вернем потерянные башли. Вперед!

Володю не нужно было уговаривать. Он понимал, что Кошмарик недаром настраивал френдов двигаться к городу – там нашлось бы куда больше случаев и поводов улизнуть от приятелей-наркоманов.

– Быстро плыть-то? – спросил Володя таким же услужливым тоном, каким говорил и Кошмарик.

– Плыви так, – мрачно приказал Смык, – чтоб даже чайка догнать не могла, понял?!

– Есть, сэр! – насмешливо козырнул Володя. – Включаю двигатель и шурую на полной скорости.

И на самом деле, спустя пять минут "Стальной кит", подрагивая блестящим корпусом и рассекая набегавшую волну форштевнем, взял курс на Петербург, и трюм его был до предела набит надеждами – на освобождение и на обретение пошатнувшегося финансового положения.

Шли вдоль южного берега Финского залива бойко, без промедлений, выжимая из субмарины все, что мог дать ей мотор. Погода хоть и не была солнечной, но дождя, как видно, не предвиделось, и дул приятный морской ветерок, заносивший в трюм "Стального кита" запах прелых водорослей и хвойного леса, росшего на берегу. Но прелесть морской прогулки, казалось, не очаровывала Флажолета, который то и дело высовывался из люка, кусая губы, нервно смотрел в бинокль, надеясь увидеть очертания городских зданий, часто спрашивал у Володи, далеко ли до Питера, ахал, охал, говорил, что нужно "ехать" ещё быстрее. Короче, Флэг выглядел как человек, лишенный чего-то очень важного в жизни, но именно того, что он сильно надеется заполучить. Иринка, с интересом и с чувством презрения одновременно следила за Флажолетом. Ее тоже не слишком радовала эта морская прогулка, потому что почти постоянное беспокойство о том, что там, в городе, мечется, страшась за судьбу дочери, её отец, отравляло всю прелесть путешествия. Не могла Иринка радоваться и таким попутчикам, как Смычок и Флажолет.