Текст книги "Мальчий бунт"

Автор книги: Сергей Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Тимофей Саввич извиняются перед вашим превосходительством, – говорил, суетясь, Гаранин – они не могли вас самолично встретить – они несколько больны; к тому же их вагон на запасном пути стоит, и не лучше ли вашему превосходительству с той стороны подъехать: на путях, ваше превосходительство, снегу намело, и очень трудно ходить – я даже упал…

– Скажите? Ушиблись?

– Мерси вас, нет. Но если бы я ушибся – для государства не может быть ущерба, а если поскользнетесь вы, ваше превосходительство, – то для России может быть ущерб – не угодно ли объехать кругом к товарной платформе?

Губернатор согласился и сел в сани. Гаранин примостился на запятках. Рысаки помчались через переезд к товарной станции. Но тем временем начальник станции, желая услужить, велел маневровому машинисту прицепить морозовский вагон и подвезти к пассажирскому вокзалу. Когда морозовские рысаки примчали губернатора к запасному пути у товарной станции, где раньше был вагон, то увидали, что паровоз мчит вагон по главному пути к вокзалу. Между губернатором и Саввы Морозовым сыном снова легла пустыня снежных заносов. На путях неторопливо сгребали снег в конические сопки бабы из окрестных деревень, распевая частушку:

Царь наш лысый

толстопузый,

не мори нас

кукурузой.

Навстречу паровозу, расставив руки, словно ловит поросенка, бежит начальник станции в красной шапке и машет красным флагом. Из двери вагона свесился Морозов и грозит:

– Я те! Я те, мухомор! Я те покажу за это!..

Паровоз насмешливо свистит. Трубит, надувая щеки, чтобы не лопнуть от смеха, стрелочник – и наконец вагон прикатили к тому месту, где дожидался губернатор с прокурором.

В вагоне, после приветствий, за столом расселись губернатор, хозяин и прокурор; за спиной хозяина стоял Гаранин, за спиной губернатора – чиновник; губернатор и Морозов были оба злы; прокурор прятал улыбку в портфель, вынимая оттуда бумаги и кладя на стол… Чиновник положил перед губернатором какие-то бумаги…

Губернатор их перелистывал, жуя губами. Прокурор перелистывал свои бумаги. Морозов, угрюмо потупясь, вертел большими пальцами сложенных на животе рук.

– Сегодня утром, – сухо и строго начал губернатор, – я принимал депутацию рабочих вашей фабрики – они принесли на вас жалобу, в которой говорят, что отчаяние их подвинуло к нарушению общественного порядка…

– Да-с? – вертя пальцами, сказал Морозов.

– Они жаловались, что их замучили штрафами. Я не понимаю техники вашего производства, но в общем выходило так, что браковщики, будто бы, налагали на ткачей штрафы, даже когда за хорошее качество товаров надо было давать премию. Будто бы, вы сами в их присутствии говорили: «оштрафуй его – он еще лучше „сработает“».

– Да-с? – опять сказал Морозов…

– Будто бы, в тех случаях, когда ткачи требовали показать сработанный ими товар – за что бракуют – то браковщики говорили: «покажем и оштрафуем вдвое».

– Да-с! – не то спросил, не то подтвердил Морозов.

– Я не могу всего упомнить – они много говорили. Особенно один – очень смело и толково объяснял – молодой…

– Кто-с? – живо спросил Морозов…

– Кто? – подставил ухо губернатор молодому человеку. Но не успел тот ответить еще, а Гаранин, склонясь к хозяину, сказал:

– Это-с Волков, ткач с нового двора…

– Да, Волков – я вспомнил, – кивнул губернатор: – благодарю вас. Волков говорил, будто бы, работая на двухаршинных, если я не ошибаюсь, станках, ткань мо… мо… как это…

– Молескин-с! – подсказал Гаранин.

– Да, именно: «молескине». Вот, будто бы, выработка «молескинса» этого столь трудна, что ткач может выработать в месяц всего рубль с четвертью серебром, против пятнадцати обычных на этом, как его ми… мит…

– Миткале-с! – поспешил подсказать Гаранин…

– Вот, именно, «миткалес». Очевидно, расценка на «миткалес» – нормальна, а «молескине» – ненормальна…

Морозов вдруг прыснул и затрясся от смеха, повторяя:

– «Миткалес! Молескине!» Хо-хо-хо!..

Чиновник склонился к уху губернатора и шептал:

– Не «миткалес», ваше превосходительство, а миткаль, молескин, а не «молескинс»…

Губернатор побагровел:

– Итак, я продолжаю. Вам, может быть, это весело, но для ткачей расценка на молескин, – целковый с небольшим – вещь далеко не веселая, если нормальная расценка за кусок миткаля, как я сказал, – дает заработок в пятнадцать раз больше… Согласитесь, что я был поражен, уважаемый Тимофей Саввич! Почитая вашу фабрику образцовой, зная, что вы удостоены на всероссийской выставке прошлого года высшей награды – государственного герба…

– Мне этот орёл – сто тысяч обошелся…

– Как?

– Да так. Заплатил, кому следует в департаменте-то, и дали. Будет, ваше превосходительство, рацеи разводить про «молескисы», да «миткалисы». Давайте дело говорить. Вы, вон куда, поглядите: зуевские фабриканты, ничего не видя, объявили прибавку в 25 процентов. Они же своих ткачей рассчитывают. Их же рабочие безместные идут меня громить. Всё почему: слабо́! конкуренцию не выдерживают. Им всё равно рядом со мной и Викулой – прогар. Верно я, Гаранин, говорю?

– Совершенно верно-с изволите говорить, Тимофей Саввич! – подтвердил почтительно Гаранин – если нам на такие художества пускаться вслед за ними – лучше фабрику закрыть!

– И закрою. Объявлю всем расчет…

– Это право ваше! – сухо сказал губернатор. – От ничтожных причин не может произойти великих событий.

– Права свои я знаю. А вы слыхали сказку: «пошел козел за лыками – а коза за орехами»?

– Не понимаю, при чем здесь коза с козлом?..

– Ах, не при чем-с? А вот при чем-с. Митька, открой бутылку. Я вам сейчас сказочку расскажу, ваше превосходительство.

5. Коза с орехами

Митя наливал вино в стаканы, а Тимофей Саввич приказал Гаранину:

– Садись. Пей. Рассказывай сказку!..

Гаранин выпил вино и начал:

– «Пришел козел с лыками – нет козы с орехами! Ну, добро же ты, коза – нашлю на тя волков. Волки нейдут козу есть – нет козы с орехами, нет козы с калеными. Ну, добро же вы, волки – нашлю на вас людей. Люди нейдут волков гнать, волки нейдут козу есть – нет козы с орехами, нет козы с калеными. Ну, добро же вы, люди, нашлю на вас – медведь! Медведь нейдет людей ломать, люди нейдут волков гнать, волки нейдут козу есть, – нет козы с орехами, нет козы с калеными!..»

– Это, должно быть, очень длинная сказка? – нетерпливо спросил, отхлебывая вино, губернатор.

– Ах, длинная, сударь? Хорошо. Я покороче. Тимофей Саввич, разрешите сократить? Нашелся, наконец, червяк. Да, сударь, ничтожнейшее существо червяк, который согласился начать, только начать, сударь, дело. И пошло! И пошло! «Червяк пошел гору, заметьте, сударь, гору, точить. Гора пошла камень ва́лить. Камень пошел воду пи́ть. Вода пошла огонь ли́ть. Огонь пошел ружья жечь. Ружья пошли медведь стре́лять. Медведь пошел людей ломать. Люди пошли волков гнать. Волки пошли козу есть – пришла коза с орехами, пришла коза с калеными».

– Дальше? – спросил губернатор.

– Всё, сударь.

– Я не понимаю ваших шуток, Тимофей Саввич, вы говорите: довольно «рацей», надо дело, а сами заставляете нас слушать сказки.

– Это дело и есть.

Прокурор, всё время молча чертивший что-то на листе бумаги, сказал:

– Ваше превосходительство, сказка эта имеет смысл. Если Тимофей Саввич и вы позволите мне быть ее истолкователем, то я скажу: вот зуевские фабриканты, напуганные погромом, прибавили. Морозов прибавить не может, рассчитывает своих рабочих. Они пойдут Викулу Морозова громить. Тут Савва испугается – прибавит. А Викула – своим расчет. А они пойдут Смирновых громить. Словом – «придет коза с орехами, придет коза с калеными»!

– Какая коза? Что вы меня пугаете, – рассердился губернатор, – говорите ясно: какая коза?

– Революция, ваше превосходительство! – тихо ответил прокурор.

– Революция? – недоумевая, переспросил губернатор – зачем такие громкие слова… Вы меня пугаете, Тимофей Саввич!

– Хэ-хэ-с! – промолвил Гаранин – это точно-с, у нас бабы, по невежеству только, младенцев пугают: «идет коза рогатая за малыми ребятами, кто титьку сосет, того на роги снесет».

Морозов пьяно рассмеялся и показал губернатору из пальцев «козу».

Губернатор в испуге отодвинулся, потому что «коза» игриво грозила его затянутому в мундир животу.

– Не понимаю! Не понимаю ваших шуток! – твердил губернатор брюзгливо.

Прокурор пришёл к нему на помощь:

– Ваше превосходительство, вы изволили сказать, что от ничтожных причин не бывает великих последствий. А, ведь, в сказке – какой главный факт – чтобы коза пришла с орехами. И она пришла. Отчего: оттого, что червяк пошел точить гору. Так и здесь, ваше превосходительстве. Завелся червяк и начал точить гору. Гора – Россия. Мы, ваше превосходительство, обязаны по долгу чести и присяги червяка извлечь и раздавить.

Прошло несколько минут тяжелого молчания, в течение которых Митя подливал неустанно вино в стаканы. Затем прокурор сказал:

– Я предложил бы, во-первых, арестовать и в первую голову этого Волкова, вообще вожаков. За сим объявить от конторы, что если ткачи и прядильщики встанут на работу, то – тут прокурор обратился к Морозову – Тимофей Саввич, скажите нам свои условия…

– Штрафы скину, и всем расчет. Приму, кто согласится на прежний расценок. Кого хочу – приму, кого хочу – долой…

– Ну, вот… Поверьте, что твердость фабриканта, прибытие властей, войск, арест зачинщиков очень скоро отрезвят бунтовщиков. Что мы видим: вчера погром, сегодня – и из казарм еще не выводили войска, а уже в Никольском тишина, порядок и покой.

Митя, доливая прокурору стакан, сказал:

– Мне сейчас стрелочник сказывал, что ткачи красильщиков с работы снимают. Народу! Вся улица полна. Говорит, драка идет. Как бы красильную не подожгли…

Морозов вскочил, опрокинув свой стакан…

– Красильную, говоришь, красильную? Что, что? – закричал он на губернатора. – А ты сидишь тут, ровно мышь, сердце мне скребешь? Гони солдат на улицу, вели стрелять.

Губернатор встал и покачал головой:

– Батальон пришел без патронов. Только часовым розданы холостые для тревоги…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1. Под арестом

Морозов послал Митю Кудряша из вагона на вокзал подать две телеграммы. Пока бежал через пути, Кудряш прочел, что одной депешей Морозов просит прислать из Москвы еще войска, а в другой, московскому прокурору Муравьеву, Морозов жаловался, что губернатор слаб, и просил, чтоб Муравьев приехал сам. На телеграфе Кудряшу дали на имя Морозова две депеши. Кудряш зашел в укромный уголок, отслюнил бумажку и расклеил телеграмму, прочел, – что из Владимира выехал в Орехово начальник губернского жандармского управления. Во второй депеше говорилось, что в Орехово отправлен из Москвы Донской казачий полк. Кудряш присвистнул, свернул, заклеил опять телеграмму, как была.

На угрюмом и злом, после губернаторского визита, лице Морозова заиграл веселым зайчик, когда он прочел принесенную Кудряшем депешу.

Пара в дышле вернулась, в санях приехал, важно развалясь, Гаранин. Они с хозяином о чем-то долго говорили, почти шептались, при чем старик отгонял Кудряша рукой, как надоедливую муху. Потом Морозов и Гаранин сразу встали. Гаранин подал хозяину шубу.

– Ты тут сиди смирно, пока я приду. Пить-есть всё есть? Не балуйся.

– Мне бы, Тимофей Саввич, сбегать на фабрику.

– Сиди, сиди. Фабрика стоит.

– Мне бы только в мальчью артель – товарищей повидать…

– Какие они тебе товарищи. Брось дурь – а то я из тебя её выбью. Забудь. Помни, кто ты и кто они.

Морозов взят вагонный ключ и, уходя с Гараниным, замкнул дверь вагона. Проводника в вагоне не было. Кудряш остался в нем один…

– Вот те и на: там бунтуют, а меня под арест, – сказал Кудряш, высунув вслед Морозову язык – погоди, Кощей Бессмертный, я тебе!..

Кудряш пробовал спать – не спится, петь – не поется. Смотрел из окна – скучно. Попробовал недопитое вино – не вкусно… Подергал все четыре двери – ни одна не поддается – все на запоре. Кудряш раскрыл чемодан Морозова и нашел там складную шляпу: она как блин, а нажмешь, – как пружина расправится и с паровозную трубу! Кудряш плюнул в шляпу, сложил её – и ему стало скучно совсем…

В окно вагона со стороны товарной платформы мягко стукнулся снежок, и Кудряш увидал на стекле прилипший комок. Кудряш выглянул и видит, что на платформе из-за вагона высунулись и спрятались головы – он сразу узнал Мордана и Приклея. Кудряш забарабанил в окно, но приятели вдруг куда-то юркнули. И Кудряш увидел, что по междупутью около вагона идет жандарм. Кудряш притаился. Шаги жандарма смолкли. Мордан и Приклей спрыгнули с платформы. У Приклея в руке – вагонный ключ; открывши дверь ключом, Приклей с Морданом юркнули в вагон. Приклей тихо прикрыл дверь и запер ей снова на ключ. Около вагона послышались шаги. Все трое мальчиков присели вдруг без уговора.

– Здорово, Кудряш! Это тебя что ли жандарм караулит. Ты что арестант что ли?

– Нет! Это, надо быть, Морозов велел вагон караулить.

Мальчики, сгибаясь, прошли в салон и сели там на полу…

– Куда хозяин поехал? – спросил Мордан…

– Да они все что-то тут шептались с Гараниным – он меня прогнал. Только то я и слыхал, что поехали они к Смирнову, туда всех хозяев соберут на фабрику – кто здесь, и хотят писать жалобу министру финансов.

– Ну, вот: мы жалобу и они жалобу… А еще что?

– Еще полк казаков идет. Скоро надо быть им тут.

– Шпрынка с ними хочет разговаривать. Чтобы они нас не трогали. Казак, ведь, вольный человек.

– Ну, да! Я веснусь видал, как они в Москве у манежа нагайками студентов лупили. А студенты-то, ведь, господа. Ну, а нам-то уж, наверно, всыплют по первое число… Что, красильную-то сожгли? Как, ребята, хозяин испугался, когда я ему про красильную сказал!

– Ничего не сожгли. Красильщики сами ушли, как мы к красильной привалили. Им крыть нечем: утресь нынче мы со Шпрынкой наделали бумажек «кто на работу пойдет – у тех коморы пожгем» и раскидали по казармам. Ну, красильщики и говорят губернатору: нам надо дома сидеть, а то там у нас бунтовщики всё имущество подожгут – последнего лишимся!

– А в артели что? – спросил Кудряш.

– Да что: велят нам дома сидеть, на улицу не выходить. Анисимыч с Волковым по всем казармам ходят, народ уговаривают: смирно чтобы стачку делать. Говорят, в Англии всегда смирно делают. Так у нас на Англию разве похоже? Вон казаки идут: у них и казаков никаких не может быть. Зря не дают нам развернуться. «Крупу» пригнали со штыками – а уж наши: играй назад! А началось было. Мне, гляди, как наклали!..

Мордан распахнул на груди рубаху и показал синяки.

– Чуть ребра не сломали. В больницу снесли. Ну, я не долго там пробил.

– Ребята! – ключ-то у вас откуда?

– Приклей из дежурной для бригад унёс. На место положить надо.

– А то взяли бы меня с собой. До темного из Ликина хозяину не быть. А вечером опять запрете: ровно тут я и был.

– Это можно…

Ребята один по одному выбрались из вагона, пользуясь моментом, когда жандарм отходил – последним вышел Приклей и замкнул дверь на ключ.

2. Кривой соловей

Мальчья артель занимала по лестнице с улицы третий этаж в старой казарме за чугункой. Весь этаж был перегорожен пополам на два больших и плоских, как папиросная коробка, помещения. В одном артель спала на нарах в два яруса. В другом стояли длинные столы и скамьи – тут была столовая. Из неё через кухню, где ютилась стряпка – черный ход. В артели жили одинокие мальчики из дальних деревень. Но сегодня, когда Кудряш, Мордан с Приклеем вошли в артель, тут было полным полно народу – сюда собралось много мальчиков и из тех, что работали с отцами и жили с ними в казармах для семейных…

Кудряша встретили сначала не добром: криком, свистом, с верхних нар кто-то запустил валенком. Кричали:

– Зачем пришел, хозяйский лизоблюд?

– Они нас усмирять с Морозовым приехали… Ишь какой гладкий!

– Шпрынка – бить будем Кудряша – аль нет?

Шпрынка закричал:

– Постой. Не гомони – он нам расскажет про хозяина. Чего он хочет делать.

Ребята угомонились и слушали, – Кудряш им рассказал всё, что узнал в вагоне, – про то, что Морозов грозится фабрику закрыть, что едет Муравьев и полк казаков и что Гаранин сказал, кого забирать…

– Слыхали? – говорил Шпрынка, – хорошенькие новости – а вы в одну душу: бить. Вот что, слушай меня, все ребята вали на улицу, да не кучей, по одному – и по всем казармам скажите, что едут казаки, московский прокурор – а мне Анисимыч про него сказывал: зверь. Муравьев тут другую музыку начнет. Поняли? Скажите по казармам, что Морозов только для виду скидку делает, а думает другое. Ты, Приклей, беги к Конфееву в трактир – там Анисимыч с нашими советуется – скажи ему, какие дела. И чтоб сюда шел – може казаки-то к нам пристанут. Ну – ребята, марш… А Батан где? Эй, Батан?

– Его нету – он у конторы вьется, смотрит.

С верхних нар ребята посыпались горохом.

Казарма опустела. Мордан сказал Шпрынке:

– Едва ль казаки к нам пристанут – спроси-ка Кудряша. Он видел, как казаки студентов лупцовали – господ бьют…

– Верно! – подтвердил Кудряш…

– Чудаки! – возразил Шпрынка – то и есть, что господа. А нас не тронут.

– Поглядим…

Дыша, как конь с запалом, в артель вбежал с лестницы Батан. У него в руке листок. Он сунул его в руку Шпрынки.

– У конторы с забора сорвал!..

Это было объявление за подписью Морозова и Дианова, чтобы ткачи шли за расчетом. Штрафы хозяин обещал скостить, кроме вычета за прогул. Вновь будут приняты только те из рассчитанных, кто согласится на старый расценок 1-го октября 1884 года.

– Кто клеит-то? Кривой Соловей? – быстро спросил Шпрынка, прочитав объявление.

– Кривой. По всем дворам пошел с ведеркой и мазилкой.

– Народ-то что?

– Да он мало еще успел наклеить. Кто читал – тут же народу говорят: надо становиться на работу, будет бунтовать…

– Беги, Батан, к Конфсеву – отдай листок Волкову иль Щербакову, а сам вали назад…

– Понёс!

– Братцы – сколько нас. Мордан, ты оставайся тут. А мы с Кудряшем пойдем посмотрим, что Кривой – где клеит. Ты тут дежурь – если Анисимыч придет, скажи, что я одним духом вернусь.

Выйдя на лестницу с Кудряшем, Шпрынка остановился и что-то начал шептать Кудряшу на ухо. Кудряш смеялся и кивал.

3. На изнанке

Кривого Соловья, старика, держали при главной фабричной конторе для разных мелких работ… Один глаз у Кривого Соловья вытек в детстве от оспы. А теперь и вторым глазом Кривой стал плохо видеть, но очень строго это ото всех скрывал, чтобы не прогнали, – напротив, любил прихвастнуть, что одним глазом смотрит не хуже, чем иные в оба.

Кривой, ковыляя по узенькой тропинке, пробитой в свежем снеге, шел со двора на двор… Остановился у мотальной, ведро поставил на тропинку и, намазав на фонарном столбе аккуратно по формату объявления квадрат, стал раскатывать из трубки по намазанному месту листок.

Издали по той же тропке бежит во весь дух Шпрынка, за ним поодаль гонится Кудряш, крича:

– Постой, я тебя взырю!

Шпрынка налетел, толкнул Кривого в снег, ловко сшиб на бок ведерко с клейстером, ведерко пролилось; Шпрынка повернул за корпус в переулок. Кривой, бранясь, барахтался в снегу и кричал:

– Стой! Ты думаешь, я не признал тебя! знаю!

Кудряш подбежал к Кривому, поставил его на ноги, а ведерко вверх дном и спросил участливо:

– Что, дедушка, расшибся…

– А ты кто? – спросил старик.

– Как кто – разве не видишь? Кудряш…

– А! Митя! Как не видать, вижу. Какими судьбами? С хозяином приехал?.. А у нас сволочи – бунт подняли. Ну и озорь народ пошел – смотри, с ног людей сбивают…

Старик ткнул мазилкой в ведро, потому что клей на столбе уже замерз.

– Что за притчи! Неужто клей застыл?

– Дедушка! – захохотал Кудряш: ведро-то вверх дном! Он сшиб его, когда пробег…

– Ну, что ты мне говоришь, что я не вижу? Сам вижу, что вверх дном. Пропал клей – опять клей варить. Вот и работай с вами.

– Пойдем, дедушка, к нам в мальчью артель. Хоть печь у нас не топлена, мы живо там в подтопке клей заварим. Мука у нас найдется.

– Идем, парень. Вот бы все такие были, как ты!

Кудряш привел Кривого в кухню мальчьей артели. Там встретил их Шпрынка и, охая, говорил басом:

– Ну и дуралей – куда же убег-то он? Ты бы ему, Кудряш, наклал…

Шпрынка шепнул Кудряшу:

– Ты у него про соловьев спроси – он заведет волынку.

Кривой положил на лавочку сверток листков, мазилку, набил трубочку и сел перед подтопком, где стряпка разводила под чугунком из лучинок огонь, чтобы заварить Кривому клейстер. Стряпка щипала косарем лучину от полена.

– Скоро, дедушка, соловьи прилетят, к весне дело. Ловить соловьев-то будешь? – сказал Кудряш.

– Куда мне теперь!

– А что, плохо видишь что ли? – спросила стряпка.

– Не то, что плохо, а делов при конторе много. Да, половил я соловьев не мало. Соловья как ловить надо? Высмотрел, где он уселся в кусту петь. И гляди, пока распоется – тут к нему смело подходи: хочешь шапкой крой; хочешь голой рукою бери. Когда это было: в турецкую войну, пошел я в соловьиный день на Клязьму, где малина. Он, соловей-то, по малинникам гнезда вьет…

– Вон что? Ну?

Кудряш тихонько накрыл шапкой сверток листков на лавочке, выждал и ушел потихоньку в столовую артели, где его ждали Шпрынка и Мордан, на столе стоял пузырек с чернилами, при нем две ручки с перьями.

– Поет? – спросил Шпрынка, принимая из рук Кудряша сверток объявлений.

– Поет. Только скоро чугунок закипит.

– Ничего, – сколько успеем. Ну, писаря, пишите.

Шпрынка раскатал трубку объявлений, расправил и подал Мордану и Кудряшу по листику.

– Пишите на изнанке: объявляется Савве Морозову, – диктовал Шпрынка, а писаря писали, – что за эту сбавку ткачи и прядильщики никак не соглашаются работать. А если ты нам не прибавишь расценок, то дай нам расчет и разочти нас по пасху, а то если не разочтешь нас по пасху, то мы будем бунтоваться до самой Пасхи. Ну, будь согласен на эту табель, а то ежели не согласишься, то и фабрики вам не видать!!

– Теперь списывайте сами, а я на кухню пойду: поет ли соловей-то?

– Соловей как поет, – рассказывал Кривой стряпке – он, не то что, сам себя забывает – ничего ему не надо в свете. Шапкой накрыл – а он поет! В руку взял – поет!..

Шпрынка посмотрел: в чугунке закипает…

– Эх, вы! – закричал он. – Эдак у вас клей до завтра не поспеет. А у дедки экстренное дело.

Шпрынка сунулся к огню, схватил лучину и так ловко ткнул в чугун, что он опрокинулся, плеснул и залил огонь в подтопке…

– Ах, ты! Вот беда-то! Аяяй! Ну, наливай, Митревна, еще воды. Я буду разжигать…

Огонь в сырой золе плохо разгорался.

4. Клей

Когда сварили клейстер, Кудряш взялся помогать Кривому. Всех листков переписать не успели. Одно новое объявление Шпрынка оставил себе, чтоб показать Анисимычу.

Кудряш с Кривым до сумерок ходили по фабричным дворам. Кривой намазывал, а Кудряш из свертка по намазанному раскатывал листок, и Кривой еще раз обводил мазилкой по краям наклеенного листка для крепости (чтобы мальчишкам труднее было сорвать).

– Вот у нас дело-то и идет, – приговаривал Кривой. – Ум хорошо, а два лучше…

Впотьмах, когда в артели Кривой всполошился и заспешил – мальчишки скатали трубку кой-как. И Кудряш, раскатывая, видел, что листки приходились на лицо его новым объявлением Савве Морозову от ткачей с обещанием бунтоваться по пасху, то объявлением конторы кверх ногами с угрозами ткачам Саввы Морозова сына, то пустой, неисписанной изнанкой. Когда осталось листков немного, Кудряш сказал:

– Ну, это, дедушка, ты уж один доклеешь. Мне некогда.

– Спасибо, сынок. Иди с богом.

Народ сбегался к объявлениям и расходился от столбов и заборов с наклеенными листками, недоумевая. Под конец за стариком бегать стали мальчишки и девчонки и весело пели звонким голосом:

Клей, клей,

не жалей,

пой, пой,

соловей!

Кривой

дуралей!

Кривой, ворча, норовил ткнуть кого-нибудь в лицо мазилкой, но певцы, как пташки, разлетались от его угрозы…

Кудряш вернулся в мальчью артель. Там было опять полно и шумно, как при налете скворцов на вишенник. Стало известно, что пришел поезд с казаками и разгружается у товарной станции. Заглянул на минутку в артель Анисимыч, прочел сочиненную Шпрынкой прокламацию, покачал головой и похвалил.

– Здорово составлено. – И отдал листок Шпрынке. Кудряша Анисимыч спросил: «верно ли, что едет Муравьев». И когда подтвердил Кудряш, Анисимыч сказал всем:

– Мальчики! Знайте, это тот самый Муравьев, который тех, что царя убили, судил.

– А за что они царя убили?

– А вот за что, ребята: «Что за лютый злодей, за лихой чародеи наши деньги берет, кровь мужицкую пьет. Эх, не лютый злодей, не лихой чародей наши деньги берет, кровь мужицкую пьет. Толстопузый купец, да царь белый – отец, разорили вконец». Царь-то и есть главный виновник нашей жизни. За то его и убили.

– А что с ними сделали?

– Муравьев потребовал, чтобы их повесили. Это, ребята, человек лютой. Держись дружней!..

Анисимыч позвал с собой Шпрынку с друзьями и пошел впятером в казарму к Викуле Морозову. Там в корридоре собралось много ткачей и от Саввы и от Викулы. Тут был и Лука. Анисимыча встретили криками вперебой:

– Казаков нас пороть пригнали. Что делать? Все утешал, щербатый чорт, чтоб миром держались. Вот тебе и мир. Теперь разбор начнут. По миру сбирать итти придется, как волчий билет дадут… Кто нам теперь поможет…

– А вот давайте Луку спросим, – предложил Анисимыч – он нам расскажет… Говори, Лука, кто нам поможет? А? Неужто мы – в поле обсевок.

Лука достал из кармана замасленный листок к московским рабочим от Северного Рабочего Союза с призывом объединяться и стоять один за всех и все за одного.

– Вот слыхали, – говорил Лука, – что тут написано. Не мы одни страдаем под гнетом капитала, а все рабочие страдают. «Северный Рабочий Союз» – это питерские рабочие соединились. У них договор и с английскими рабочими, и с немецкими – чтобы бороться вместе за освобождение труда. Каждый рабочий вносит деньги, на случай помощи во время стачки. Если мы обратимся к Союзу за помощью, они и нам помогут в случае нужды.

– Вот это дело десятое. Надо непременно денег спросить… Не у него дадут?

– Дадут. Но надо помнить, друзья, что эти деньги тоже рабочих, как и мы.

– Ну, что ж – мы отдадим потом когда-нибудь.

– Правильно.

– Анисимыч! Бери мешок. Валяй за деньгами. Где – в Москве, что ли, деньги дают?!

5. Чудо в вагоне

Смеркалось. И Кудряш стал собираться к себе в вагон, боясь, что Морозов вот-вот из Ликина вернется. Провожать Кудряша, чтоб запереть товарища в вагон, пошли опять вдвоем Мордан с Приклеем. – «Ключ-то надо на место положить, как бы не хватились». Им было по пути с Анисимычем: он со Шпрынкой идут на переезд посмотреть, что делают казаки.

На переезде куча народу: все мальчишки и девчонки – галочий гомон стоит. А посредине десятка два казаков. У Шпрынки – забилось сердце… Казаки были в тулупчиках; шашка на ремне через плечо, в руке нагайка, на шароварах красные лампасы; на головах папахи из мерлушки с красным дном, из-под папахи – у молодых и старых на левую сторону вихор кудрявый выпущен. Казаки зубы скалили с девушками, угощая их семечками. Анисимыч и Шпрынка протеснились внутрь.

– Здорово, Гаврилычи! – весело и громко поздоровался Анисимыч с казаками.

Один из казаков посмотрел на него через плечо и ответил:

– Здравствуйте!

– Что, усмирять бунт пришли? Как же это так, что такое казак? Казак – вольный человек и в кабалу к купцу охотой не пойдет; нет, казаки не такие люди, – лишь смерть одна к земле прикрепит, да и тогда он землю рыть не будет и даже мертвый воли не забудет. Казаку жена – сабля острая, казаку изба – поле чистое, казаку торговать не товарами, а лихим мечом, алой кровью.

Говор вокруг затих. Казаки смотрели на Анисимыча, надменно улыбаясь, и молчали. Шпрынке сначала показалось обидно, что Анисимыч говорит ту самую речь, которую затвердил и собирался высказать пред казаками сам он. А потом шепча вслед за Анисимычем складные слова – Шпрынка со стыдом увидел, что казаки переглядываются, насмехаясь над оратором. Шпрынке стало обидно, и он дернул Анисимыча за рукав и сказал:

– Пойдем.

Анисимыч отмахнулся и одушевленно продолжал:

– Забудьте волю, верную подругу, и величайтесь рабством, как заслугой, и повинуйтесь прихотям московского царя, усмиряйте мирный народ и покажите свою рыцарскую храбрость на беззащитном народе… Нет! Не это казаком называется. Тот казак, кто за народ сражается и добывает волюшку для черного народа…

Шпрынка покинул Анисимыча и побежал вслед товарищам к товарной станции, к тому месту, где стоит морозовский вагон.

Около вагона ходил взад и вперед жандарм.

– Что мне теперь делать, братцы? – испуганно спросил Кудряш.

– Погоди. Спрячемся пока в пустой вагон. Може, он уйдет оправиться или зачем.

Они забрались в пустой вагон и, притаясь там, выжидали – но жандарм, не покидая поста, ходил взад и вперед, карауля вагон…

Мордан сказал:

– Ждать нечего. Того гляди, хозяин возвратится. Я штуку придумал. Держите мой пинжак. Смотрите! Пользуйтесь времем…

Мордан скинул куртку, распахнул на груди рубаху, забежал со стороны путей и, охая и стоная, пошел по пути, где стоял вагон. Мордан прихрамывал и спотыкался; жандарм остановился и смотрел на мальчика, когда тот, ежась, шел мимо него…

– Чего скулишь, щенок? – спросил жандарм.

– Ой больно, больно, больно, – хватаясь за грудь, простонал Мордан, не останавливаясь.

Жандарм смотрел вслед мальчику; тот отошел от вагона шагов с полста, опять споткнулся, закричал и упал ничком в снег… Он пролежал так целую минуту безмолвно. Тогда жандарм пошел к нему, нагнулся, повернул и покачал головой, увидя синяки и ссадины на груди Мордана:

– Где это тебя отделали так, сучий сын? – спросил жандарм…

Мальчик молчал, стиснув зубы. Жандарм потоптался вокруг него, поднял на руки и понес на ту сторону к вокзалу…

Кудряш сказал Приклею:

– Открывай!..

Приклей перебежал к вагону и отпер дверь…

– Дай-ко мне листочек тот, что мы писали, – обратился Кудряш к Шпрынке.

– Для чего?

– Знаю, для чего.

– Бери, коль надо…

Кудряш схватил листок, шмыгнул в вагон. Приклей его закрыл и побежал со Шпрынкой вслед жандарму… Мордан барахтался у него в руках и вопил:

– Пусти! Пусти!

– Дяденька, пусти его! – кричал Приклей – это наш… Мы его домой доведем. Его бунтовщики избили.

Жандарм спустил Мордана с рук. И, остолбенев, смотрел – как он, а за ним еще двое пустились бежать в прискочку… Крутя головой, жандарм вернулся к посту у вагона.

Кудряш, выглядывая из уголка окна, увидел, что у товарной платформы остановились дышловые сани, и жандарм кинулся отстегивать полость.

Кудряш сунул взятый у Шпрынки листок на столик, где Морозов покинул, уезжая, телеграммы и еще какие-то бумаги… Потом мальчишка скинул полушубок, повалился тут же на диван с ногами и начал громко храпеть и присвистывать.

В двери вагона долго кто-то скреб ключом. Потом дверь отворилась, слышны были голоса. Дверь захлопнулась и, шаря по стене рукой, Морозов крикнул.