Текст книги "Деление клетки"

Автор книги: Сергей Тихонов

Соавторы: Максим Матковский,Роман Лошманов,Евгений Бабушкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Он поднял с земли жёлтое яблоко и громко надкусил.

– Вкусные у вас яблоки… А где дом?

– Не знаю, – ответил я растерянно.

– Я приехал по вызову, это вы мне звонили насчёт кабины утром?

– Да, я звонил.

– Ну, так где ванная, мне еще в Бровары сегодня ехать.

– Нет ванной.

– Послушайте, следующий раз не приеду, мне некогда шутить. Он отшвырнул огрызок в траву и отыскал новое яблоко.

– Точно не хотите, чтоб я посмотрел вашу кабину?

– Нет, – ответил я.

– Ну, как скажите, а яблоки у вас очень сладкие, давно таких не ел. Можно я возьму пару штук?

– Берите.

Установщик начал копаться в траве.

– Знаете, а я вспомнил, что был здесь, только вместо сада тут дом стоял… его уже снесли?

Я не ответил. Он пошёл к машине, завёл мотор и уехал.

Даша взяла меня за руку.

– Это всё странно… не переживайте.

Она достала мобильник и зашла в интернет. Мы сели с ней на траву. Солнце уже почти зашло за девятиэтажку. Со стороны соседа повеяло сладким запахом мяса. Дом соседа был на месте. Из дома выбежали его дети – два сына-близнеца лет девяти и дочка лет пяти. Они бегали вокруг мангала. А сосед им говорил: «Осторожней, не опрокиньте мангал, осторожней не обожгитесь». Мальчик вырвал у него кочергу из рук и принялся гонять с ней по саду. Дети побежали за ним. Сосед и его жена смотрели на них и улыбались.

– Смотрите, – сказала мне Даша, протягивая телефон. Я сидел на корточках, оторвал травинку и вертел её в руках.

На Даше были облегающие джинсы. У неё были красивые длинные худые ноги и длинные чёрные волосы.

– Вот что выдаёт гугл по запросу «что делать, если пропал дом».

Там были пугающе отталкивающие предложения. Что делать, если пропал ребенок, что делать, если пропал человек, что делать, если пропал голос, что делать, если пропало зрение… Наконец Даша зашла на сайт какого-то чудака. Сайт так и назывался «Что делать, если пропал дом». Этот чудак называл себя частным детективом. На сайте были фотографии якобы пропавших домов – некоторые выглядели очень дорого, были даже четырёхэтажные, другие – кривые хибары на последнем дыхании. Мы нашли его номер телефона, и я позвонил.

– Алё, это частный детектив?

– Да, – осторожно ответил мужчина.

– Звучит глупо, но у меня сегодня пропал дом.

– Ничего глупого в этом нет… «Пропал человек» – это тоже глупо звучит?

– Нет. Это ужасно звучит.

– Вот-вот, а для некоторых дом важнее человека. Где в живёте?

– Улица Черняховского, 44б.

– Это такая тихая улочка, где раньше высокие орехи росли?

– Она самая.

– Ждите. Уже выезжаю.

Он повесил трубку.

Я лёг в траву. Даша легла рядом. По небу медленно летел самолёт, оставляя за собой белый шрам. Я повернулся к ней и посмотрел в глаза.

– Что же делать, Даша?

Я поцеловал её в губы.

– Послушай, давай на «ты», я теперь без дома. Хочешь, я выберу тебе яблоко. Самое вкусное яблоко?

В сад зашла Лена. Из сумки у неё торчали моё покрывало и ваза.

– Что случилось? – спросила она. – Где дом?

– Не имею понятия, – ответил я.

– Он что, исчез?

– Может быть… может быть, его кто-то украл…

– Ха-ха, еще скажи, что он заблудился.

Она достала из сумки вазу и покрывало.

– Вот, – сказала она. – Извини, что так получилось. Я, наверное, клептоманка. Короче, прости.

Я отдал ей телефон.

– Зато хоть что-то осталось от дома, – ответил я. – Так что не зря ты их забрала.

К дому подъехал Опель Омега. Из него вышел усатый мужчина с пышной нестриженой черной шевелюрой. В руках у него был айпад. Не обращая на нас внимания, он принялся расхаживать по саду, аккурат в том месте, где был дом. Потом он сверялся с айпадом. Что-то писал. Чесал шевелюру. И наконец подошёл к нам.

– Алексей, – представился он и протянул мне руку. – Давайте присядем.

Я расстелил плед, и мы уселись вчетвером.

– Это ваза из дома? – спросил Алексей.

– Да, и плед тоже, – ответил я.

Он взял вазу и начал пристально на неё смотреть на вытянутой руке. Потом он заглянул внутрь. Понюхал. Осторожно погладил плед.

– Макс! – позвал меня сосед.

Я подошёл к сетчатому забору.

– У нас тут осталось мясо и салат, возьмите, поужинайте, – сказал он. – Мне жаль, что так случилось с твоим домом, мы целый день были на работе, а дети у бабушки, мы ничего не видели… Он передал через сетку еду, тарелки, вилки и пару ножей.

Я рассказал Алексею всё, что вчера и сегодня происходило со мной в доме. Он внимательно слушал и записывал на айпаде. Лена дополнила мой рассказ ночными страшилками. Алексей доел мясо и выковыривал остатки из зубов ногтём указательного пальца.

– А как пахло у вас в доме? – спросил он.

– Не могу сказать, я привык к запаху своего дома.

– Лена, как пахло сегодня у него в доме?

– Я чувствовала запах, как будто что-то на плите подгорело.

– А еще?

– А еще такой запах, будто сливной бачок поломался, и никто неделю не смывал.

– А запах злости был?

– Это как?

– Это похоже на запах цыплят, которых жарят заживо.

– Может быть…

Даша передала жене соседа тарелки, и та ушла в дом. Почти что стемнело. В траве запели сверчки.

– Бывает, дома сами уходят от хозяев, бывает, они хотят уйти ненадолго, но теряются и забывают дорогу, – сказал Алексей.

– Есть еще люди, ворующие дома. Точнее, не люди. Вот тогда дела совсем плохи… такой дом нельзя больше вернуть.

– Почему? – спросил я.

– Потому что они сильнее и заставляют дом перейти на их сторону. Судя по вашему рассказу, то, как дом брыкался ночью и утром, как сопротивлялся, – его переманили на другую сторону. Это как вы завели себе щенка, каждый день кормите и дрессируете его. А оказывается, когда вы уходите на работу, к нему приходит чужой человек и учит его другим командам, кормит его другой едой. Щенок вырастает и уходит от вас или вгрызается вам в глотку – судя по всему, дом пытался убить вас сегодня.

Алексей снова взял вазу и понюхал её. Затем встал и пошёл с вазой и айпадом к машине.

– Ладно, поеду я, – сказала Лена. – Я же тебе говорила, что с домом что-то не так.

– Возьми яблоко на память, – сказал я и кинул ей одно большое. Она поймала его и ушла.

Алексей помахал нам рукой.

– Поехали, – позвал он. – Кажется, я напал на след!

Мы сели в его Опель Омега, и он погнал, как сумасшедший. Не тормозил на поворотах. Бездумно шёл на обгон и бил по коробке передач. Иногда он резко останавливался и сверялся с картой на айпаде. Через полчаса мы оказались чёрти где, в этой части Киева я никогда не бывал. Темень. Толком ничего не разберёшь. Сначала мы проехали тёмные мрачные высотки, потом ехали через лесопарковую зону, потом оказались на каком-то пустыре.

– Он где-то здесь, я чувствую.

Он понюхал вазу и погнал дальше. Мы мчали по житомирской трассе и выехали за город. Проехали населённый пункт. Бесконечные заборы. Одинокие фонари. Пустые остановки. Закрытые гастрономы. Пару озёр. Выехав на грунтовую дорогу, Алексей повернул в сторону соснового леса и надавил на педаль. Машину подбрасывало на неровной дороге.

– Можем не успеть, – сказал Алексей.

Море сосен. Длинные стволы тянутся до чёрного беззвездного неба. Сквозь сосны вдалеке я разглядел свет. Там был двухэтажный дом. И все его окна горели. Из него доносился шум. То ли музыка, то ли крики, тяжело разобрать.

– Всё, дальше я ехать не могу, – сказал Алексей, остановив машину.

– Вы не пойдёте со мной? – спросил я.

– Нет. Не имеет смысла. Я ищейка. С домами говорить не умею. Вы сами должны найти слова для своего дома. Только хозяин может вернуть дом.

Метров сто я прошагал по тёмному лесу, пару раз упал на болотистой местности, промочил ноги. За лесом было широкое, насколько глаз хватает, поле. Посреди поля стоял мой двухэтажный кирпичный дом со старым шифером, который я собирался поменять осенью. Только дом изменился. Кирпич стал чёрным, окна вытянулись и напоминали пасти. В окнах плясали языки пламени. Будто внутри был пожар. Возле дома – множество припаркованных машин, и ходят люди.

Я подошёл ближе, и меня встретил цыган.

– Ты кто такой? – спросил меня цыган.

– Я пришёл забрать дом.

– Ты что, охуел! – заорал он. – Тебя тут прикопать?! Уёбывай отсюда, это наш дом, гнида!

Подбежал громадный сенбернар и начал на меня гавкать. Он оскалил пасть, полную больших белых острых клыков. Я отступил и увернулся. Сенбернар щёлкнул челюстями в воздухе. На лай сбежались другие люди из дома.

– Тебе кишки на шею намотать?! – заорал кто-то, и я получил жужжащий удар в левое ухо. Упал в болото, и в глазах заплясали звёзды. Они попинали меня немного ногами и отступили. Я открыл глаза и увидел их – в оборванных одеждах с пистолетами и палками. Мальчик лет десяти держал за ошейник сенбернара. Мальчик плюнул в меня.

– Это уже не твой дом, – сказал мне цыган. – Ты понял? Будешь его искать, мы всех твоих вырежем и спалим.

Из леса выбежала Даша. Она помогла мне подняться, и мы пошли к машине.

– Не нужен тебе этот дом, – сказала она. – Поживёшь пока у меня. Я живу на Лукьяновской в однокомнатной квартире…

Построишь себе новый дом.

Алексей завёл машину, и мы поехали. Он высадил нас на Лукьяновской.

– Теперь всё, – сказал он. – Когда построишь новый дом, приглядывай за ним получше. И обращайся с ним не как с собственностью, а как с братом. И, желательно, не живи там один. Живи с кем-то… с Дашей, например… чаще всего, дома уводят у одиночек.

Мы поднялись к Даше в квартиру и немного посидели перед телевизором. Она постелила мне на кухне, потому что у нас намечалась дружба, а потом, возможно, и что-то большее. Ах да, совсем забыл, каждый день мы ездим ко мне в сад и сидим там на траве. Подолгу разговариваем. Берём с собой еду и чай. Сидим до позднего вечера. Я рассказываю ей разные истории, связанные с домом. Как отец, например, спрятал старинные ёлочные игрушки, и мы всей семьёй искали их. Как я первый раз пришёл пьяный из школы, и дедушка мне всыпал. Как все умерли, и я остался один…

Кстати, на этих выходных я достроил беседку. Так что, если будете в наших краях, берите палатки и заезжайте. С субботы на воскресенье мы с Дашей планируем заночевать в саду. А на следующей неделе приедут две фуры с красным кирпичом, и нужны будут рабочие руки.

Письмо в тюрьму

(письмо в тюрьму)

Дорогой мой папаша!

Я хорошо запомнил тот день, когда брат вернулся из армии. Зима. На брате – ободранный бушлат в хвойных иголках. Штаны у него грязные. А лицо – исхудалое. Сам он высокий и бледный.

Всё живое в нём – два глаза, две блестящие холодные звёздочки. Он дал мне двадцать пять гривен и сказал, чтоб я пошёл что-нибудь купил поесть в гастрономе.

Я надел свитер, а поверх свитера еще один свитер с высоким горлом и куртку. В магазине я купил сосиски, хлеб и два литра пива.

Он мигом открыл одну бутылку и дал мне еще пять гривен.

– Пойди, возьми еще литр пива, – сказал он.

Брат выпил три литра пива и лёг спать. Спал он трое суток. Просыпался только, чтоб воды попить.

– Если меня кто-нибудь будет спрашивать – ты меня не видел и не знаешь, понял? – спросил он.

Я охотно закивал. Молчать – это единственная вещь, которую я умею делать хорошо.

– У меня для тебя подарок! – сказал брат. Он порылся в рюкзаке и достал оттуда кошелёк.

В кошельке была фотография некрасивого пузатого лысого мужчины. На вид – лет пятидесяти. Мужчина стоял, облокотившись одной рукой о Мерседес, и улыбался.

– Кто это? – спросил я брата.

Брат скомкал фотокарточку и выкинул её в окно.

– Не знаю. Предур один.

Он подарил мне кошелёк. И вложил в него десять гривен одной красной бумажкой. В кармашек для мелочи на заклёпке он насыпал целую горсть монет.

– А теперь иди. Я очень устал. Я хочу спать.

Колено у брата было перевязано бинтом, на котором проступала кровь.

1. Гирлянды

Мы проходили мимо большого трёхэтажного дома с высокими окнами и красной черепицей. Он остановился и зажёг сигарету от спички. Такой высокий, худой и побритый. Его щеки отдают синевой. А если провести ладонью – будто ежа по колючкам гладишь.

– Показать тебе, что такое гирлянды? – спрашивает. Кое-где снег мне до колен достаёт. Тогда он сажает меня на шею и бежит. Я держусь за его чёрные волосы. Вцепился и не отпускаю. Боюсь упасть и умереть. Боюсь, что он не заметит, как я упал, и побежит дальше. А я так и буду лежать в снегу.

Провалюсь в снег и не смогу выбраться. Не смогу найти дорогу домой, и меня заберут в спортивный интернат, как некоторых пацанов из нашего двора. Их забрали в интернат, и иногда им удаётся оттуда сбежать. Но их ловят и возвращают снова. Пацаны говорят, что в интернате девятиклассники всех бьют, отбирают еду и не дают спать по ночам. Они рассказывают, как местный физрук издевается над ними, заставляет их снимать трусы в раздевалке, а на перемене лазит пальцами по ширинкам.

– Не оставляй меня тут, – говорю ему.

– Так показать тебе гирлянды? – спрашивает. Я утвердительно киваю. Мы подходим к каменному высокому забору, за которым и прячется большой трёхэтажный дом. Он поднимает меня за ноги так, чтоб я мог заглянуть за забор. Там двор, и очень ярко светят фонари. Там стоит нарядная ёлка, дети играют в снежки. С детьми бегает огромная длинношерстная собака. Весь фасад первого этажа покрыт сеткой маленьких лампочек. Красные лампочки. Синие лампочки. Жёлтые лампочки.

Через десять дней Новый год. Собака заметила меня и лает. Она подбежала к забору и встала на задние лапы. Лает на меня. И подпрыгивает. В пасти у собаки – острые клыки. Дети перестают играть и смотрят на меня. На маленькую головку в синей шапке-пидарке, которая наблюдает за их счастливой жизнью. За их маленьким уютным мирком. Я плюю на собаку. Собака от этого еще больше в ярость приходит, но достать меня не может. Забор слишком высокий. Открывается дверь. На нас смотрит мужчина. В жилетке, лысенький и маленького роста.

– Валите отсюда, пацаны, – говорит. – Уходите, а то я калитку открою и собаку выпущу!

Брат опускает меня, и мы идём дальше по улице. Снег заметает наши следы.

(письмо в тюрьму)

Дорогой мой папаша!

На кухне у нас пожрать почти никогда не бывает – только в выходные дни я хожу на базар. А так – яйца в холодильнике. Лук. Вода. Соль, хлеб и сало. Я почти никогда ничего не ем. Мне достаточно попить воды – и всё в порядке. Напьюсь воды – и сытый. Не знаю, как так происходит, но я слышал, что в Индии есть йоги, которые по тридцать лет ничего не едят. Наверно, я тоже йог.

Брат проснулся и пошёл на кухню яичницу жарить. Стоит в одних трусах возле плиты и курит.

– На тебе десять гривен. Пойди купи два литра пива.

Я оделся и достал санки из кладовки. Думаю, прокачусь пару раз для увеселения.

– А в школу тебе когда? – спрашивает.

– Сейчас же каникулы.

– Ааа… посмотри за одно, нет ли ментов поблизости.

Спустился на первый этаж. Там темно и холодно. Снег через разбитое окно сыпет, и фонарь от ветра мотыляется из стороны в сторону. Под батареей друг на друге кошки спят. И собака одна возле них приютилась. Большая такая собака. Лапы и голова – белые, а туловище – чёрное. Думаю: «Темень и холод такой, что уже и не разберёшь, где кошки, где собаки». И только я хотел дверь отпереть, как тут она сама открылась. Заходят два мента и один мужик в военном пальто. На пагонах у него – по одной большой звезде и две полоски красные.

– Ты откуда, малыш? – спросил меня мент1.

Я вспоминаю, как один день с Колей Носовым – моим соседом и лучшим другом – мы, смеху ради, разговаривали, как заики.

– йаааа с Бэ. Бэ. Бэ. Бэра… ди. ди. ди. ди н. нннн… – начал я и вытянул вперёд голову, что осёл, который тащит тяжёлый груз.

– С Бородинской? – спросил мент2.

– Дэ. дэ. дэ. д-да! – сказал я и глупо улыбнулся, как улыбаются дети в пятнадцатом интернате.

– Как тебя зовут? – спросил мужик в военном пальто.

– Йу. йу. йу…

– Юра? – догодался мент1.

Я охотно закивал головой.

– А фамилия как? – спросил мент2.

– Ми. ми. ми. ро. ро ш! ш! ш! – я старался изо всех сил. Даже вспотел. Они видели мои мучения и сочувственно смотрели, как я распинаюсь.

– Идёшь на санках кататься? – спросил мужик в военном пальто. Я закивал головой.

– А не рано еще? – спросил мент2.

Я отрицательно замахал головой.

– Ты знаешь Вову Полищука из этого дома? – спросил мужик в военном пальто.

Я отрицательно замахал головой.

– А брата его меньшего Сашу Полищука? – спросил мент1.

Я отрицательно замахал головой.

Тут проснулась большая собака и начала выть на всю парадную. Мы вчетвером подпрыгнули от испуга. Кошки тоже пришли в ужас и заметались по парадной.

– Ладно, пошли! – скомандовал мужик в военной форме, и они начали подниматься на наш этаж. Я мигом выскочил во двор и, слепив снежок, швырнул им в кухонное окно. Окно задребезжало.

И из него показалось недоумевающее лицо моего брата. Схватив санки за задубевшую от мороза веревочку, я кинулся бежать.

2. «Почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал»

Часто к нам ночью приходит Никитка. Никитка – худой и высокий торчок. У него смазливое лицо, как у пидора. Он курит траву со школы и совсем себе, бедняга, мозги высушил. После каждого слова Никитка говорит – «вот».

Сели на кухне. Время два ночи. За окном темно. Все спят. Только ветер воет. Как бы Чехов сказал: «Словно кто в бутылку пустую дует».

– Слушай, вот у тебя вот не будет вот одолжить вот стакан вот травы вот до завтра вот…

Никитка дрожащей рукой поднёс сигарету ко рту. Затянулся и поморщился. Дым попал ему в глаза.

Он сказал Никитке, что в долг не даёт. Потому что если будет всем в долг давать, то сам нищим останется.

Никитка обиделся.

– Я вот же не такой вот как все вот.

– Ты такой же, как все, – говорит ему. Никитка удивлённо смотрит, будто поверить не может.

– У тебя вот на чае вот пятна вот! – взял и кружку чая, которую он ему дал, вылил в окно.

– Мудила ты вот необразованный, – говорит, – это масла. Чай содержит эфирные масла.

– Может вот ты просто вот кружку не помыл вот после того вот…

Он взял Никитку за шкирку и выкинул в коридор. Никитка пищал в коридоре, как крыса. Соседи подумают, что это крысы. Никитка и есть крыса. Никитка – вор. Вор он не то чтобы Робин Гуд. Каждый вечер он прыгал по маршруткам и одно время таскал кошельки, но потом его сильно набили и сдали в ментуру. Ментам, говорят, жалко было бить его по смазливому женоподобному лицу. И поэтому они били его в печень, почки, грудак и по яйцам. Никитка вышел из больницы и сказал:

– Теперь я одумался, господи, каким же я дураком был все эти годы: тягать кошельки у бедных пассажиров! Я тягал кошельки и телефоны, потом шёл к барыге. Покупал траву. Накуривался. Выкуривал целую пятку за раз. Пил чай, ел печенье, ел сладости, ел их и ел. Не мог остановиться и всю ночь смотрел мультики. Теперь я буду читать книги и устроюсь на нормальную работу. Заведу семью. Возможно даже, у меня будет дочка, и я назову её Олей. Как звали мою покойную мамашу. Оля – это не имя. Оля – это целая песня.

Никитка лежал на кровати в общаге и обдумывал, как же он обустроит свою жизнь и поднимется по социальной лестнице возможно даже до ДДР-а. Потом он прикинул – будет жена, и будут дети. И будет работа, и будет тёплый дом. И наступит день седьмой – и придёт время отдыха и зима, и скука смертная. Человеку хочется чего-то большего. Не каждому, конечно. Но однажды, создав гнездо и поселив в нём птенцов, ты подумаешь: «Чего-то не хватает». И этого чего-то Никитке начало не хватать еще до того, как он стал директором департамента регионов.

Один человек зашёл в маршрутку и передал 50 гривен. Маршрутка была переполненная. На следующей остановке кто-то вышел. Через три остановки человек потребовал от водителя сдачу с полтины. Водитель сказал, что в глаза не видел полтины. Сейчас Никитка идёт по заснеженной улице. Он проходит цирк. Потом авиакассы. В руке он держит 50 гривен. Он улыбается. Идёт снег. Это первый аванс на новой работе Никитки. Он ныряет в другую маршрутку. Ему передают 10 гривен. Не так хорошо, конечно, как 50. Никитка выходит на следующей остановке, теперь у него шестьдесят гривен. Никитка доволен. За вечер, не напрягаясь, Никитка зарабатывает 300 гривен. На триста гривен Никитка может купить у него три пятки травы.

3. «Ну хто так грає?!»

На следующий день он сказал, что мы пойдём на футбол. На стадион им. Лобановского, где «Динамо» будет играть с «Аяксом». Раньше я ни разу не был на стадионе. Иногда мы смотрели футбол по вечерам. И всегда болели за «Динамо». С Майдана стекались маленькие ручейки народа. В основном – пьяные мужики и подростки. Некоторые из них были с женщинами, но их женщины мало чем отличались от мужиков, они тоже были пьяными и кричали во всё горло. Менты стояли около зданий и «подпирали» заборы, они грели руки и глОтки чаем из пластмассовых стаканчиков. Было очень холодно. Где-то минус 15. По дороге я видел старух, которые продавали сиденья из поролона и шарфики. Наконец мы слились в общем потоке и подошли к турникетам стадиона. Он крепко держал меня за руку и тоже что-то кричал. Я не мог разобрать, что кричат все эти люди. Я – самый маленький в толпе, задираю вверх голову и смотрю, куда же мы попали. Кругом мужики сомкнулись плотными рядами, выдыхают пар и табачный дым.

На турникетах отсеивают самых пьяных, тех, кто уже вообще на ногах стоять не может. Забирают у них бутылки. Если пьяные возбухают и начинают махать кулаками, к ним подлетают менты и куда-то их уводят. Под кассами затеяли драку. У человека в длинном пальто несколько людей попытались отнять сумку, но за него заступились, и тогда в драку ввязались еще человек десять.

Один проворный мужичок низкого роста двинул человеку в длинном пальто по башке, и тот упал без сознания в снег. Вокруг его головы расцвел тёмный нимб. Сумка упала в снег. Из неё высыпались билеты. Он побежал к сумке и успел выхватить для нас два билета. Мы сели на центральную трибуну.

Слева, справа, вверху и внизу – сплошь пьяное мужичьё. Внизу скандировали: «С У Д Ь Я П И Д А Р А С».

Во время матча один лопоухий парень в кожаной кепке подхватывался с места и горлопанил:

– Ну шо ты дєлаеш йоптваю Шева, ну хто так грає?! Ну дэ тэбэ так навчылы, прыдурок ты?!

Его друзья поворачивались к другим болельщикам и улыбались. Они с любовью смотрели на храброго лопоухого парня, раздающего советы. Они смеялись над его смешными и не очень шутками.

Он сидел и молча лузгал семечки, сплёвывая их на пол. Иногда он закуривал сигарету и выпрыгивал с места, поднимая кверху кулаки. В тот вечер мы так и не увидели голов. Интересней футбола для меня было наблюдать за людьми. Вон тот в кепке лопоухий – где, интересно, он живёт? А вон пьяный старик с золотыми передними зубами – зачем он пришёл сюда? Есть ли у него жена? И пацан, который сидит выше меня, кричит:

– Черноту на хуй с поля! Бей негров! Черноту на хуй с поля!

Я представил, как он выглядит. И представил его негром.

В перерыве он принёс два чая в пол-литровых пластмассовых стаканах для пива. Вкуснее чая я в жизни не пил. Каждый глоток буквально согревал моё сердце. Потом старик с золотыми зубами разбил пустую бутылку из-под водки о голову человека на ряд ниже нас.

– Чертило, – сказал он. – Я ж йому казав шоб сєл на мicце!

Человек тот упал на ряд ниже на других людей. Когда его подняли, я увидел, что у него течет юшка из носа и головы. Кровь залила ему лицо. Он вытирал кровь и орал:

– Хто цэ зробив?!

Старик исчез.

По дороге домой мы встретили торчка Никитку и пошли греться в забегаловку, которая называлась «Чумацький Шлях». Там накурено, тесно и темно. Взяли два пива, а мне – чай. Мы как сосульки сидели и таяли в тепле. Никитка совсем худой, на лицо – серый, щёки усыпаны угрями. Глаза впавшие. Никитка рассказал следующую историю:

– В прошлом году 2 января взял билеты на Черновцы и пошёл на Московский вокзал. Иду себе дворами, закоулками, чтоб дорогу срезать. Бодун просто страшный, такой жёсткий бодун – из стороны в сторону шатает. Слышу, машина сзади едет. Поворачиваюсь – бобик ментовский. Иду себе дальше. Бобик вперед меня заезжает и останавливается. Выходят два мента – мордовороты, морды, как арбузы херсонские порэпа-ные. Спрашивают – кто такой, куда иду, откуда? А мне даже говорить тяжело – так сильно пил я вчера. Спрашивают документы. Я лезу в карман куртки за документами и в этот момент поскальзываюсь, ногами сучу по льду, чтоб не упасть. Они мне подсечку сделали, руки за спину заломили, в наручники закрыли. И мент один еще и сверху сел. Коленом в хребет упёрся.

– Лежать я сказал, сука!

Ага, а я и лежу. Щами в снегу, и думаю: «Ничего себе – решил папашу в Черновцах проведать». Перевернули меня и обыскивать начали. Ничего плохого не нашли. У меня даже травы с собой не было. Документы и деньги. Смотрят документы.

– Какого ж ты черта дёргался? – спрашивают.

– Поскользнулся, – говорю, – хотел документы достать и поскользнулся.

– Если б это, сука, вчера было (1 января), – говорят, – мы бы тебя пристрелили.

И уехали. Я снег струсил и на автобус пошёл. Думаю: «А вдруг, и правда, пристрелили бы и хлопушку бы мне левую подкинули?» Пришла официантка и сказала, что они закрываются через час. Никитка шёпотом спросил его:

– У тебя есть чего?

Он сказал: «Да». Никитка протянул ему «тараса шевченка» и взял переданный под столом коробок из-под спичек.

(письмо в тюрьму)

Дорогой мой папаша!

Один раз я пришёл из школы и застал брата с какой-то барышней в кровати. Они спали голые. На полу возле кровати была пепельница, полная окурков, и пустые бутылки из-под севастопольского портвейна. Того самого портвейна, мой дорогой папаша, который ты так любил пить! Я встал возле кровати и начал рассматривать женщину. Между ног у неё был целый клубок чёрных волосиков. Как будто там спал маленький котёнок. Груди у женщины – большие, как переспелые дыни, с лиловыми растяжками по бокам. Розовые соски-пипетки. Они оба спали на спине, и женщина эта, как мне показалось, выше брата на целую голову. Потом брат открыл глаза и увидел меня.

– Иди сюда, малый, – сказал он.

Я подошёл.

– Потрогай грудь! – сказал он.

Я потрогал. На ощупь твёрдая.

– Пососи сосок! – сказал он.

Я наклонился и пососал. Сосок как резиновый.

– Засунь палец в щель! – сказал он.

И я послушно засунул палец в щель. Было нетрудно. Щель оказалась немаленькая. Брат заулыбался.

– Я её весь день делаю, а она как бревно лежит, в потолок смотрит и про папу мне рассказывает. Говорит, что папа в автомастерской работает. На все руки мастер. Да только хозяин его не ценит и платит ему очень мало. А папа – не слабохарактерный, нет-нет, он просто добрый очень. Потом говорит: «Вова, я хочу сигарету. Вова, налей мне еще вина». Вот и все бабы, малый!

Брат начал жить с этой женщиной. Женщину зовут Люда. Она учится на сценариста и по вечерам очень много печатает на компьютере. Иногда она говорит мне ласково:

– Сашенька, расскажи мне про свою жизнь. Про друзей в школе, про то, как ты дома живешь.

Я ей рассказываю. А она быстро печатает. И спустя минут двадцать показывает, какой из моей истории незатейливой ровный текст вышел. Я люблю рассказывать ей про себя. Она распахивает халат и просит меня держать её за грудь. Потом наливает мне вина и говорит:

– Только никому не рассказывай, что я тебе вино даю.

Она нам даже суп варит. Сначала сосиски нам варит, а потом из той же воды суп делает – картошки туда с морковкой.

4. Эта замечательная жизнь

Мы пришли домой. Прошли по длинному тёмному коридору. Слышно, как у жителей коммуналки работают телевизоры. Новости. Футбол. Мыло. В какой-то из комнат кто-то спорит. Безликие люди ругают друг друга. Слышно, как бьётся посуда. Вскрикивает женщина. Звук хлёсткого удара ладонью.

Крик женщины обрывается. Всхлипы. Все делают тише свои телевизоры. Когда кричит неизвестная женщина, замолкают новости. Футбол. Мыло. Когда женщина перестаёт плакать, телевизоры снова кричат. Ничего интересного. Хорошо, если до завтра на щеке женщины останется след от удара, и будет понятно, в какой именно комнате не всё слава Богу перед Новым годом.

У нас просторная комната. Две кровати. Маленький примус, чтоб можно было чай готовить, не выходя из комнаты. Старая Тошиба. Старше меня. Появилась в комнате до моего рождения.

Мы заходим в комнату. Снимаем ботинки и кладём их сушить на батарею. Он аккуратно развешивает на стуле мою одежду. Свитер. Штаны. Колготы. Можно представить, что это я сидел на стуле и пил томатный сок, смеялся, смотрел мультики. А потом раз! И меня не стало. Осталась только одежда. Я уже не здесь. Я уже не здесь. Я уже не здесь. Из окна вид на лес. У всех из окна вид на мусорники, дорогу, у нас – вид на лес. Старый выцветший постер. Лес всегда заснеженный, озеро замерзшее, там люди катаются на коньках. Некоторые застыли в пируэтах. Другие – с клюшками. Один пацан упер руки в бока и чему-то улыбается во весь рот. Светит солнце. Падает снег. Вдалеке за лесом видно, как едет паровоз. У него из трубы валит дым. Где это, интересно? В Германии? Австрии? Голландии?

Какая чудесная страна. Я даже слышу, как гудит паровоз. Слышу, как летят осколки льда из-под коньков. Прямо посреди постера – маленькая дырочка. Я заглядываю левым глазом в дырочку и вижу: двор. На зеленом мусорнике сидят вороны. Одна ворона держит в клюве кулёк. Потом прибегают кошки и прогоняют ворон. Собаки прогоняют кошек. Собак прогоняют алкаши. Алкашей прогоняет холод. Холод прогнать ничто не может.

Он заходит с тарелкой горохового супа. Из тарелки поднимается пар. Запах копчёных рёбрышек. Я сажусь за стол и быстро ем суп. Мы садимся смотреть телевизор. Сначала новости про выборы в Белоруссии и про то, с кем будут играть «Динамо» и «Металлист» перед окончанием сезона. После новостей начинается старый черно-белый фильм.

«Эта замечательная жизнь». Когда пацан в начале фильма съехал на лопате со снежной горки на лёд, я провалился в сон. Тепло батареи и толстое ватное одеяло.

У нас в комнате тоже есть ёлка. Маленькая пластмассовая. Там висит Дед Мороз с отбитыми ногами и стеклянные шишки. Через десять дней под ёлкой будет лежать сверток. Откуда он возьмется? Не знаю. Если Дед Мороз вошел бы к нам в коммуналку, то увидел бы длинный коридор и много дверей. Он услышал бы, как стонут люди во сне, и плачет женщина. На кухне он напоролся бы на пьяного мужика, который сидит за бутылкой в позе мыслителя и что-то бормочет себе под нос. Бормочет про то, как он всех ненавидит, как он всех поубивал бы и какой он сильный и дерзкий. Или же, наоборот, его бормотание – это жалкие сопли раскаянья и сожаленья. Возможно, что на кухне будет сидеть много мужиков. Они будут пить водку и громко отрыгивать. У них на столе будет хлеб, докторская колбаса, солёные огурцы, бутылки, колода карт и дымящаяся пепельница, забитая окурками. И ни на одном окурке не будет следов от помады. Даже старые алкоголички нашей коммуналки воротят нос от этих мужиков. Спитых и сработавшихся. Им осталось-то всего ничего.