Текст книги "Деление клетки"

Автор книги: Сергей Тихонов

Соавторы: Максим Матковский,Роман Лошманов,Евгений Бабушкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

дворники

Выпало много снега, и снег падал в выпавший мокрый снег, пробивая в нём тающие отверстия. Было темно, была ночь, а снег не переставал. Два среднеазиатских дворника расчищали от снега дорогу перед многоэтажным домом. Скребли лопаты, и снега на дороге становилось меньше, а на газонах больше. Из дома раздался громкий мужской голос: «Бля, да вы заебали своими лопатами, дайте поспать-то, бля, я сейчас выебу вас этим лопатами, бля!» Дворники остановились, и один из них упомянул начальника. «Я и начальника вашего тоже», – раздался снова громкий мужской голос. Дворники растерялись. Снег падал, и было тихо. Дворники стояли. Потом они опустили лопаты и продолжили чистить снег, скребя ими по ледяному асфальту. «Бля, мне что, сейчас выйти, бля?» – раздался тот же самый громкий мужской голос. Дворники снова остановились. На ветвях деревьев и кустарников висели капли растаявшего снега. Они светились. Дворники пошли со двора. Один из них нёс лопату в руке, а второй положил на плечо. Вскоре стало слышно, что они стали убирать снег в другом дворе.

мюнхен

«Пассажира Гохмана, Гохмана Григория, вылетающего рейсом в Мюнхен, приглашают к выходу номер тринадцать».

«Пассажира Гохмана, Гохмана Григория, вылетающего рейсом в Мюнхен, приглашают к выходу номер тринадцать».

«Пассажира Гохмана, Гохмана Григория, вылетающего рейсом в Мюнхен, приглашают к выходу номер тринадцать».

«Пассажира Гохмана, Гохмана Григория, вылетающего рейсом в Мюнхен, приглашают к выходу номер тринадцать».

лазарева суббота

«Икру в баночках какую посоветуете?» – «Так. Что любите по зерну: мелко, крупно, средне?»

«Значит что. Это Авачинский залив. То есть Камчатка. Значит, Тихий океан. Мясо сероватое, плотное, косточек мало, потому что селёдочка океаническая».

«Но я по-любому должна больше неё получать. У меня же стаж. Две восемьсот, кажется. Две восемьсот, что ли. Две восемьсот шестьдесят три, что ли. Две восемьсот шестьдесят три. Да, да. Две восемьсот шестьдесят три. Две восемьсот шестьдесят три».

страстная суббота

Весь трамвай в людях, в пакетах, а в пакетах куличи, яйца. Повернув, трамвай замедляется, и вот она, очередь – растянулась даже за диагностический центр и дальше. «Сколько народу! – говорят в трамвае. – Народу сколько! Кошмар, сколько народу! Может, мы знакомых кого-нибудь встретим, встанем?» А в очереди тоже пакеты, и в каждом по куличу, – есть и «Пятёрочка», и «Копейка», и «Виктория», и «Фамилия», и «Рамстор» даже, и «Cyprus Airport Duty Free». «А это храм, прекрасный храм», – говорит старая женщина мальчику, и они выходят, и другие люди выходят к очереди, и вот женщина поднимает напротив воскресной школы, под деревом, колготки на пописавшей девочке, и вот снимают рабочие большие буквы над магазином, и висит рядом с ними большой плакат: «Вillа! Скоро открытие супермаркета «Билла»!»

цветочки

«Представляешь, а Вика вчера впервые пописала на улице!» – «Да ты что! Где?» – «Вот прямо здесь. Я ей сказала: "Вика, пойдём цветочки поливать!" – "Вика совсем большая стала!" – "Вместе с Алисой пошли и пописала. И Алиса пописала, и Вика пописала"». – «Какая молодец! Большая Вика уже!» – «Вика, пойдём попозже цветочки поливать?» – «А Гошенька посмотрит, да, Гоша? Вика уже большая, писает на улице!» – «Пойдём, Вика, цветочки поливать!» – «Гоша, пойдём посмотрим, как Вика цветочки поливает, пойдём?»

Танцы со свиньями

Максим Матковский

Стрела

Суббота. В квартире делать нечего в выходной день. Живу я один. Убираюсь редко. Почти всё время в городе провожу. На работе. У друзей. В разных пивных. Часто не ночую дома. Раньше, полгода назад, у меня была собака. Я её забрал у родителей. В детстве родители были против собаки, но я всё равно принёс щенка домой. Щенка я взял у соседа. У Лёхи.

У них то ли овчарка, то ли дворняжка ощенилась. Вроде она и овчарка, а одно ухо висит. Говорят, если одно ухо висит, то собака наполовину породистая. Не знаю. Всего у них было четыре щенка. Я выбрал самого резвого. Он носился по двору. Выбегал через калитку, если кто-то её открывал. Он вырыл яму в саду и расхаживал в соседском дворе, пугая кошку.

– Как ты назовёшь его? – спросил Лёха.

– Не знаю, – сказал я. – Джек.

Я позвал щенка:

– Джек! Джек! Ко мне…

Щенок посмотрел на меня. Подбежал и прыгнул передними лапами на штанину, выпачкав её грязью. Вышла мама Лёхи, она работала медсестрой по ночам, поэтому днём всегда была раздражительной и уставшей.

– Тебе, точно, родители разрешили взять щенка? – спросила она.

– Точно, – говорю.

– Сейчас я позвоню твоей маме и спрошу…

– А у нас дома телефона нет, – соврал я.

– Хорошо, бери его, только не выкидывай…

Сначала я не показывал родителям щенка. Прятал его у себя в комнате. Родители уходили на работу очень рано, приходили очень поздно. Отец работал инженером на первой ступени каскада Киевской ГЭС, мать – в ресторане поваром. Отец – очень высокий и худой человек.

Я его всегда боялся. Взгляд у него злой. Редко когда улыбается, редко когда похвалит меня или возьмёт с собой. Мать говорит, что он один там отвечает за все трансформаторы головой и поэтому очень переживает и устаёт. Однажды ночью на ГЭС загорелся трансформатор, и отцу позвонили. В два часа ночи. Он быстро оделся, схватил пачку сигарет и уехал на ГЭС. Приехал он следующей ночью. Вымотанный, уставший.

Мне жалко его, когда он сидит на кухне, угрюмый, с телефонной трубкой, и записывает какие-то показатели, договаривается. Но часто он выходит из себя, ругается, кричит.

И тогда я ненавижу его. Мать говорит, что у них там все на работе ругаются. Потому что работа очень нервная.

– Представь, в городе пропадёт электричество, и окажется, что папа виноват? – говорит она.

Я принёс щенка и постелил ему старое покрывало на балконе. Поставил мисочку с водой. Родители два дня ничего не замечали. А потом пришёл сосед и сказал, что не может спать, потому что щенок скулит на балконе. Папа пошёл на балкон, и на него тотчас же передними лапами прыгнул Джек.

Папа посмотрел на меня и сказал:

– Если не отнесёшь его туда, где взял, я утоплю его.

Так мы и прожили в одной квартире пятнадцать лет: я, папа, мама и Джек.

Потом я купил себе однокомнатку на Салютной и забрал туда старого пса. Джек часто падал и не мог встать. У него были судороги. Что-то с сердцем. Лапы дрожали и отказывали. Пару раз я возил его в местную ветеринарную. Частная клиника. Всегда очереди. Люди с кошками, крысами, попугаями. Однажды в приёмной сидела маленькая девочка и плакала. У нее в руках была маленькая декоративная крыса.

Девочка посмотрела на меня полными слёз глазами и сказала:

– У моей Кати облазит хвооостик…

Я держал большого старого Джека на руках. Он дрожал от судорог. Я смотрел в его глаза и гладил по спине. У него глаза как у старика на смертном одре. Он всё понимал. Жизнь загнала его в тупик. Он чувствовал, что уже не выбраться, вот он, финал… Но ветеринар делает укол и его отпускает! Волшебство, скажу я вам. Джека моментально отпускает. Он становится на лапы и виляет хвостом. Тянет меня на улицу, потом бежит к старенькому Деу Ланос, который мне отдал отец.

Полгода назад Джек умер. Я пришёл домой после работы. Он лежал на кухне. Ничего особенного. Всё к этому шло. Я смирился, что он скоро умрёт. Часто мне снилось, что он умер. Часто я приходил домой и думал: сейчас открою дверь, а Джек не выбежит меня встречать. И вот он умер. Я похоронил его в лесопарковой зоне недалеко от дома. Там – кладбище животных. Я позвонил Лёхе и сказал:

– Пошли пройдёмся.

Я замотал Джека в свой старый студенческий плащ, надел сверху два пакета для мусора и замотал скотчем. Может, правильно, может, и нет? Я первый раз хоронил собаку.

Лёха взял лопату. Была осень. Моросил лёгкий дождик. Небо серое. Вороньё летает. Воздух чистый, кристальный. Дышится легко. Вокруг могилки животных. Некоторые с фотографиями, с крестами, возле некоторых свежие цветы в баночках. Я выкопал неглубокую яму и похоронил псину. Лёха сказал что-то вроде последнего слова:

– Ну, хоть ни разу не укусил…

Лёха купил в «форе» две бутылки севастопольского портвейна, и мы распили их в лесу. Тишина. Никого. Мы сидели себе и потягивали вино молча. Курили сигареты.

Он позвонил мне с работы после обеда. По голосу пьяный, но еще не сильно. Зима. Тёплая зима. На улице солнце и плюс. Тёплый ветер. Никакого снега. Никакого намёка на снег. Мягкий рыжий свет уходящего солнца стелется вдоль всей улицы. Кирпичные спины домов. Выцветшие заборы. Еще чуть-чуть, и солнце скроется за девятиэтажкой.

– Подходи в парк через полчаса. Мы собрались жарить мясо и пить водку.

– Хорошо, – говорю я. И одеваюсь.

В парке почти никого нет – не сезон. Озеро, катамараны, пристёгнутые цепью, закрытый павильон аттракционов и игровых автоматов. Высокое «Чёртово колесо» маячит над голыми деревьями. Я набираю номер телефона Лёхи и оглядываюсь.

– Алё, подходи за павильон с чёрного хода.

Там тяжёлая ржавая дверь. Внутри разный реквизит и тир для стрельбы из луков. Посреди тира стол. Ярко светят лампы. За столом сидят два мужика лет по тридцать-тридцать пять. Стоит девушка лет двадцати. Она нанизывает на шампуры мясо и лук из кастрюли. Я подхожу к столу и здороваюсь. Мужики представляются: Вадим и Коля. Девушка – Света. Они предлагают мне выпить. Только начали пить. Еще не пьяные. Мы пьём по одной. На столе – помидоры, огурцы и мясная нарезка.

Водка сразу хорошо по-доброму вставила. В тир заходит Лёха с каким-то очень пьяным толстым мужичком лет сорока. Мужичок всем добродушно улыбается и шатается. Одет он хорошо. Даже дорого. Строгий деловой костюм и кожаная куртка.

Лёха говорит, что это Андрей, с его работы, директор департамента регионов. Лёха говорит, что у его друга Коли сегодня день рождения. Я нащупываю двести гривен в кармане джинсов, сжимаю их и передаю через рукопожатие Коле свои поздравления. Мы подходим к столу. Пьяный Андрей качается.

– Мы еще утром на работе начали пить вдвоём, – Лёха говорит.

– Никого нет, красота! Вино, шампанское, водка. Дилеры с областей передают.

Андрей хочет произнести тост. Он плохо выговаривает слова. Запинается. Изо рта летят слюни и кусочки еды. Из рюмки в его пухлых пальцах выливается водка. Ему снова наливают, водка опять выливается. Ему наливают еще раз – и он тут же, не чокаясь, выпивает и сует в рот сигарету.

Света зовёт всех на улицу. Там, в закрытом дворике, детская карусель. Стоит мангал, в мангале тлеют угли. Коля выносит водку во дворик, и мы начинаем пить на улице. Свежо, прохладно. Смеркается. Вадим рассказывает анекдот, я смотрю на всех и улыбаюсь – это у меня человеколюбие просыпается. Звонит мать и спрашивает, где я и как, не хочу ли к ним заехать. Я говорю, что на дне рождения и сейчас никак не могу. Она говорит:

– Уйди пораньше. У нас новость. Отец уезжает в Запорожье. На год. Его там назначили директором ГЭС.

Я говорю, что приеду, как только смогу.

– Ты хоть сильно не напивайся там, – мать говорит. – Отец этого не любит.

«А я не люблю его кислую физиономию», – думаю я про себя. Пожарив мясо, мы всё заносим внутрь и продолжаем пить. Честно сказать, я очень сильно напился еще на улице. Мне много не надо, я худой и выпиваю редко. Только пиво с приятелями по работе. Поэтому и судить не могу – кто был пьян, а кто нет. Лёха пытался вызвать такси Андрею и долго объяснял, как ехать в парк. Диспетчер сказала, что не может туда отправить машину.

Андрей говорит, что ничего страшного, он еще посидит. Он как будто и отрезвел немного. Ходит разглядывает мишени и спортивные луки в углу. Спрашивает у Светы, что это за луки. Что за стрелы. Света, как оказалось, работает в тире у Коли.

Вадим говорит, что она даже в Олимпиаде участвовала. Коля и Вадим – нормальные добрые мужики. Мы мило беседуем, сыпем анекдотами, говорим про рыбалку. Коля здесь – хозяин, арендует павильон.

Вадим работает на СТО неподалёку. Пальцы у него в ссадинах. Грязные от мазута. Света включила магнитофон и танцует с Лёхой. Жуткая зарубежная попса. Я к музыке равнодушен. Не разбираюсь совсем – даже не знаю, что точно нравится слушать.

– В детстве я всегда мечтал, чтобы мой папа или дед были директорами в Парке Победы. Чтоб я мог с утра до вечера на аттракционах кататься, играть в морской бой… – говорю я.

– Ну я же не директор, – Коля отвечает.

Я поднимаю рюмку и уже толкаю тост:

– Желаю, чтоб у каждого ребёнка был такой папа, как ты!

Мы выпиваем втроём. Подбегают Света с Лёхой. Тянут нас за руки танцевать. Мы танцуем. Зовём Андрея. Андрей протрезвел, такой добрый неуклюжий толстячок. С намечающейся лысиной. Танцует, всем улыбается.

Мне звонит мать. Она по голосу чувствует, что я уже крепко выпил:

– Ну что, когда домой заедешь? – говорит она осуждающим строгим голосом, как во времена моей юности, когда я гулял на дискотеке и приходил домой в три утра в обрыганной майке и с перегаром.

– Хорошо, – отвечаю я. Это единственное слово, которое я могу произнести не запинаясь.

– Хорошо, – повторяю я, как много лет назад повторял, сидя за столиком где-нибудь в «Ноте». Где опасно, интересно, пьяно и накурено.

– Что хорошо? – строго спрашивает она. Ничего не изменилось. Наши отношения застыли на уровне восьмого класса. В классе восьмом мы последний раз и говорили нормально. Без осуждений. Без подозрений. Без придирок и ненависти.

– Буду, – говорю. Она что-то отвечает. Я плохо слышу. Музыка громко играет. Выхожу во внутренний дворик. Там темень, я спотыкаюсь о низкое железное ограждение возле детской карусели и падаю. Телефон вылетает. Я больно ударяюсь подбородком о землю. Где-то под каруселью светится дисплей телефона. Я шарю рукой в лежачем положении и нащупываю его. Подношу к уху.

– Алё… ты слышишь меня? – рассерженно спрашивает мать.

– Нет, ну что это такое, опять твои загулы начинаются, я же тебя давно ни о чём не просила. А тут раз попросила. Ты уже напился…

– Не напился, – говорю. Лежу на земле, смотрю на звёзды. Лёха выходит во дворик и зовёт меня. Я не откликаюсь. Он уходит.

– Отец уезжает, – мать говорит. – Сегодня ночью. Я хочу с ним на неделю поехать. Помочь. У тебя есть ключи от дома?

– Есть, – говорю. Ключи от отцовского дома я ношу на брелке вместе со всеми ключами – от квартиры, от гаража, от дачи.

– Значит, я тебя попрошу… – и обязательно ей нужно говорить это сухое слово «значит». Как же оно меня злит. – Попрошу наведываться к нам каждый день, и желательно сегодня у нас переночевать…

– Да, мама, – говорю я.

– Всё, только много не пей, бери такси… я тебе позвоню завтра утром, – безапелляционно, категорично. Металлический голос. Ничего живого. Кладёт трубку.

Я захожу внутрь – в углу, возле старых игровых автоматов, танцует Андрей. В руках у него бутылка с водкой. Он периодически отпивает из неё. Или делает вид, что отпивает. За столом сидят Света, Коля и Лёха.

– За Вадимом приехала жена, – говорит мне Коля и улыбается. Хлопает по плечу. – Давай выпьем, дружище…

Мы выпиваем. Краем глаза я замечаю, что Андрей вертит лук в руках.

Света подбегает к нему и забирает лук. Кладёт лук на стол и начинает танцевать.

Она дёргает меня за рука в:

– Пошли потанцуем, это медляк… ну пожалуйста.

Я беру её за руки и смотрю ей в глаза. Глаза – как два каштана в огне. Я сильно напился, но хочу напиться еще сильней.

Мы танцуем. Коля подаёт рюмку. Потом я погружаюсь лицом в её чёрные волосы и целую её. Сначала в шею, потом в щёку, потом в губы. Она не против. Прижимаю её к себе – чувствую её твёрдую грудь. Вокруг нас выплясывает и хлопает в ладоши Андрей.

– Хочешь пострелять из лука? – спрашивает она меня.

– Я не умею…

– Я тебя научу.

– А ты хорошо стреляешь? – спрашиваю её.

– Очень. Могу муху убить со ста метров.

– Робин Гуд?

– Робин Гуд приходил ко мне учиться…

Я подхожу к столу и беру помидор. Лёха и Андрей смеются. Они думают, я шучу. Иду в конец тира. Туда, где мишени. Становлюсь возле мишени. Ставлю на голову помидор.

– Давай! – кричу ей.

– Ты мне веришь? – спрашивает Света и вкладывает стрелу.

– Не надо, – говорит Коля.

– Ладно, всё… – говорит Лёха и встаёт из-за стола. Я вижу, как летит стрела. Как поезд, на котором я очень не хочу уезжать. Стрела летит очень долго. Я не зажмуриваю глаза. Успеваю рассмотреть испуганные лица Коли и Лёхи. Рассеянное лицо Андрея, который внезапно застыл. Перестал танцевать. Стрела врезается в мишень возле моего левого уха.

– Не шатайся, – говорит Света и заряжает вторую стрелу. Я поправляю помидор. Вторая стрела попадает в мишень чуть выше головы.

– Не трогай помидор, – говорит Света. – Так не честно.

Она улыбается. Заряжает третью стрелу и та уже мчит ко мне. Мякоть помидора стекает по моей голове на лицо.

Коля облегчённо выдыхает. Андрей подходит ко мне и внимательно рассматривает стрелы.

– Еще чуть-чуть… – задумчиво говорит он. – Еще чуть-чуть…

Мы едем в такси. Шумим. На переднем сиденье сидит Андрей. Проспект Победы. По встречной проносится пара машин. Сначала мы закидываем Лёху, потом Колю, потом Андрея и едем в родительский дом. Подъезжаем к подъезду. Возле подъезда стоит другое такси. Я вижу, как таксист открывает багажник, отец кладёт в багажник сумки.

– Остановитесь здесь, – говорю я таксисту.

– Ты – помидор, – говорит Света. – У тебя помидор на голове!

Мать садится на заднее сиденье. Отец – на переднее. Высокий, худой, старый, сосредоточенный. Целеустремлённый.

Он хлопает дверью.

Внезапно я выскакиваю из такси и машу им руками. Хочу попрощаться. Хочу обнять отца и мать. Попросить у них прощения за то, что мало разговариваю с ними, за то, что редко приезжаю к ним, за всё за всё… но такси поворачивает налево и скрывается в арке.

Мы поднимаемся по лестнице на третий этаж. Я достаю ключи. Открываю квартиру, и в ноздри впиваются старые знакомые домашние запахи. Перец, чабрец, стиральный порошок.

– Идём, – говорю, – я покажу тебе собаку.

– Она большая? – спрашивает Света.

– Нет, он еще совсем щенок.

Мы проходим коридор. Заходим в мою бывшую комнату. Сейчас это кабинет отца. Дверь на балкон открыта.

– Это твоя собака?

– Нет, моего отца…

– Она не кусается?

С балкона через комнату к нам бежит щенок. Он виляет хвостиком и прыгает передними лапами на Свету. Света гладит его по голове.

– Какой красавец! – говорит она.

– Джек.

Мы еще немного сидим на кухне. Разговариваем. Шёпотом. Я нашёл в холодильнике белое вино и разлил по стаканам.

Мы идём с ней в спальню. Раздеваемся. Я выключаю свет. Комнату подсвечивает холодный неон «24 часа» – магазина напротив.

Звонит отец:

– Совсем забыл тебе сказать, покорми Джека завтра утром, я отварил пупки. В холодильнике.

Не дождавшись ответа, он кладёт трубку. Я перезваниваю, чтоб сказать ему… в общем, сказать всё, что хотел. Но отец уже «вне зоны».

Наводнение

Когда мы переехали жить в девятиэтажку с дядяней, мне было целых десять лет. Дядяня снял нам комнату у хозяйки на девятом этаже под самой крышей и, оставляя меня дома, шатался в поисках работы по городу. Через два дня он устроился работать грузчиком на вино-коньячный завод, но я не сильно этому обрадовался. Так как знал, что дядяня снова запьёт. «Теперь он точно не сможет удержаться», – думал я. Зато дядяня был доволен. Рот до ушей растянул и ходил хвастался перед хозяйкой:

– Всего два дня в городе, а уже работу нашёл!

– Мдаа… – говорила хозяйка. – Двести рублей за неделю, и я буду менять вам постельное бельё каждый месяц!

– Хорошо-хорошо, – отвечал дядяня. – У меня у самого имеются некоторые сбережения, и думаю, что через месяц мы и вовсе сможем купить квартиру в вашем городе. Ваш город мне понравился!

А я вспоминал разные города, которые мы с ним объездили. И он везде говорил:

– Здесь мы определенно осядем!

– Какой красивый у вас район! – говорил он хозяйкам. А через месяц мы снова оказывались в вагоне поезда. А то хуже – тряслись в автобусе. А ещё хуже – шли по дороге и ловили попутки. Мы побывали во многих городах. Жили на Молдаванке в Одессе в одном еврейском дворике, и нам пришлось оттуда бежать, потому что дядяню приговорил один местный цыганский барон. Потом поехали в Запорожье и устроились там возле ЗТЗ, куда дядяня очень стремился попасть на работу, но его не взяли. Потом дядяня решил попытать счастья вместе с баптистами, но был изгнан за пьянство из секты. Мы жили во чреве ужасного промышленного чудовища – в Кривом Роге в старом городе, и после того как дядяне набили морду и ограбили ночью, мы сразу тронулись в Киев – Киев спал под снегом. Снег в том году не убирали на столичных улицах, и единственное, что я помню о Киеве, – подскальзывающиеся и падающие люди, которые вечно куда-то торопились и трусливо оглядывались по сторонам, кидая недоброжелательные взгляды. Лучше всего мы жили с дядяней в Кишинёве: потому что в этом городе дядяне наконец удалось «бросить бутылку» и найти хорошую работу. Он устроился работать таксистом. Ему выдали автомобиль и платили 3000 лей плюс то, что он там награчует по ночам. Мы жили припеваючи. Каждый день я ел конфеты, а по выходным ходил гулять с дядяней в центр на Площадь Национального Восстания. Там дядяня покупал мне книжки с картинками и холодный квас. Кишинёв – очень зелёный город, и неправду говорят, что Киев – самый зелёный город Европы. На некоторых центральных улицах в Кишинёве деревья больше зданий. И их кроны переплетаются в небе, создавая зелёный купол. Мы снимали две комнаты на Буйканах у хозяйки в частном доме. Через дорогу от нас находился Кулинарный техникум. И мы часто ходили с дядяней туда в столовую попробовать, что же там приготовили студенты.

Один раз мой дядяня даже попал на ежегодный конкурс плацинды и выставлял оценки. Он входил в состав жюри и держал меня за руку. А под мышкой у меня был красный грузовик, и я гордился дядяней. Любил его и жизнь. И наш новый город – Кишинёв, потому что дядяня брился каждый день, ложился спать после работы и душился дорогим крепким одеколоном. Потому что в Кишинёве – люди были приветливы и добры ко мне, как ни в каком другом городе.

Потом всё оборвалось в один прекрасный летний день: дядяня в обеденный перерыв решил пограчевать в центре города и пришвартовался возле бровки. Он отвозил пассажиров и возвращался на то же рыбное место. От клиентов не было отбоя. Потом к нему подошли таксисты и сказали, чтоб он отдал им всю выручку, потому что это их участок, и никто, кроме них, не может здесь грачевать.

– И нет других таксистов на этой улице, кроме нас, – сказали они ему. На что дядяня рассмеялся и послал их куда подальше, продолжая стоять возле бровки. Тогда таксисты вытащили его из машины и проломили ему череп об асфальт. Но всё обернулось хорошо: пролежав два месяца в больнице, дядяня поправился, и его выписали.

– Теперь мне не нравится этот город, – сказал он мне. Мы вышли из больницы. Я держал его за руку и лизал мороженное в вафельном стаканчике. – Точнее, город мне нравится. Но те люди были очень злыми. Они чуть не убили меня. Кто знает, возможно, мы бы остались здесь, если бы я запил?

И вечером мы уже сидели в автобусе и ехали в город, про который люди говорили:

– Это очень красивый город. Там дешёвые базары и река. А прямо в центре – набережная. И все самые красивые девушки надевают вечерние платья и выходят прогуляться вечерком на набережную.

И люди не врали. Город мне понравился, потому что дядяня сразу нашёл работу. Мы в первый же день нашли комнату, и здесь была река, а у хозяйки – удочка, которую она мне за пару рыбёшек любезно одалживала по вечерам.

Я ловил рыбу, сидя на плавучем домике спасателей. Спасатель там был всего один. Он был и сторожем, и вообще самым главным на городском пляже человеком. Это был приземистого роста коренастый мужчина. Его звали Витя. У него были седые волосы, огромные бицепсы и водянистые голубые глаза, которые всегда устремлялись за горизонт:

– Раньше я был моряком. Мы ходили в Мексику и Гонолулу. Мы плавали в Австралию. Я был арестован сирийской секретной службой в Латакии, но мне удалось бежать. Один раз я даже был почётным гостем у одного африканского короля. Он так полюбил меня, что подарил мне пять сундуков с золотом. А потом я променял все эти сундуки на виноградники под Парижем.

И еще много историй он мне рассказывал, когда я сидел на деревянном полу и следил за поплавком. Рядом стояла трёхлитровая банка с железным ободком и ручкой. Там уже плавали несколько рыбёшек. «Наверно, они и не знают, какая беда с ними сегодня приключится», – думал я. Солнце заходило, и бардовое небо постепенно блекло и отступало за высокий сосновый лес на другом берегу. Рыбёхи в банке жалобно открывали рты и смотрели на меня. Сегодня их последний день. Я хотел поймать еще пару штук и уйти восвояси.

– Ты думаешь, я всем пацанам разрешаю сидеть тут возле домика и ловить рыбу?! – спросил меня спасатель Витя. Он курил душистый табак, а в деревянном домике у него шипел приёмник и лишь изредка выдавал обрывки румынской музыки.

– Нет, – ответил я.

– Ладно. Давай дуй отсюда. Приходи завтра, я покатаю тебя на лодке, а сейчас я буду занят, так что вали. Вали, вали. Хватит с тебя и этой рыбы.

Я поднялся и увидел, что к пляжу подошла красивая женщина лет тридцати.

– Привет, Витя, – сказала она спасателю. В руках у неё был бумажный свёрток. Бутылка вина. Еще бы. Все женщины этого города были влюблены в Витю.

Река прибавила, и поэтому пляж был закрыт. По дороге домой я увидел, что мой дядяня сидит в шашлычной на берегу с какими-то мужиками. Они очень шумят и о чём-то спорят. На столе у них три бутылки водки. И я понял: дядяня снова развязался. Он позвал меня и помахал рукой. Но я сделал вид, что не заметил и быстро пошёл дальше.

Хозяйка нажарила рыбы, и мы поужинали вдвоём. Потом пришёл пьяный дядяня и в обуви сразу залез в кровать. Должно быть, на новой работе ему уже дали аванс.

Хозяйка открыла дверь и сказала храпящему дядяне:

– Мой муж всю жизнь пил и от этого умер. Я не потерплю алкоголь у себя в доме. Я не потерплю пьяных в своём доме.

Она с силой захлопнула дверь. Раскраснелась и вообще разнервничалась. Кинула посуду в раковину, потом подошла ко мне и схватила за волосы:

– Я что, должна за тобой и посуду мыть?! – спросила она. – Давай жри и вали спать!

Проснувшись ночью, дядяня перепутал туалет со спальней хозяйки и, сонный, в темноте, нассал на неё. Прямо ей на кровать нассал.

Она очень долго кричала и сказала, что позвонит в милицию и скажет своему сыну, чтоб он побил дядяню, но всё обошлось, и на следующее утро мы переехали в трёхэтажный довоенный дом на Бородинской. Я украл хозяйскую удочку, и дядяня сказал:

– Правильно сделал.

Каждое утро на Бородинской стояла большая жёлтая бочка с пивом, и я, провожая дядяню, видел, как он долго боролся с собой, но потом жажда одерживала над ним верх, и он устремлялся, что твой гончий пёс, к бочке и опрокидывал перед работой три стакана пива. На Бородинской было еще два круглосуточных винных магазина. Теперь нередко дядяня по ночам бегал за кагором в винный и, тихонько слушая музыку, пил себе в углу. А я делал вид, что сплю, и через прищуренный глаз и одеяло наблюдал за спитым и очень храбрым дядяниным лицом.

Когда я следующий раз пришёл ловить рыбу к спасательному домику, река поднялась еще сильней и теперь затопила дорогу и ступеньки, ведущие на пляж. Мне пришлось снять сандалии и закатать штаны.

Из домика вышел неизвестный мне пожилой человек. У него была волосатая седая грудь. Таких высоких людей я еще не видел в жизни: в старике было больше двух метров росту.

– Ты что тут делаешь, пацан? – спросил он.

– Я здесь ловлю рыбу.

– Пляж закрыт. Не видишь, как река поднимается?! Скоро весь город затопит! – сказал он. – Посторонним сюда вход запрещён.

– А Витя мне разрешал… – ответил я и положил удочку на деревянный пол.

– Хм… Витя… – сказал старик и посмотрел на небо. – Если сегодня не дай бог пойдёт дождь, то нижний город наверняка затопит…

– А где Витя? – спросил я.

– Его убила баба по пьяни прямо в этом домике, – сказал он.

– Зачем она это сделала? – спросил я.

– Кто знает. Может, ревновала. Все беды в этом мире случаются из-за баб. Бабы – это источник бед на нашей планете. Пацан. Так и знай – все войны развязывались из-за баб.

– Можно, я буду ловить рыбу здесь? – спросил я.

Он удивлённо уставился на меня:

– Разве тебе хочется ловить рыбу возле места, где недавно убили человека? – спросил он.

– Не знаю. Мне всё равно.

– Тогда давай. Действуй. А я тут посижу, посмотрю, сколько ты словишь. Пацан.

И старик сел на табурет. Надел очки и развернул газету.

– Слышишь, пацан. Тут написано, что река еще будет подниматься, и город может затопить через два дня. Людям, которые живут в нижнем городе, советуют собирать бебехи и убегать куда повыше.

– Что такое бебехи? – спросил я.

Рыба вообще не клевала. Из головы у меня не выходил Витя и его рассказы про дальние плаванья.

– Бебехи – это лахи, – ответил старик. – Шмотки-то есть. А ты где живёшь? – спросил он.

– На Бородинской.

– Это же в Яме. С родителями?

– С дядяней. Мы только недавно приехали в город.

– Вот как… – сказал старик.

– Скажите, а женщину, которая убила спасателя, поймали?

– Нет. Её до сих пор ищут. Чёрт возьми этих баб. Сколько у меня их было, и я рад, что ни одну из них не полюбил. Никогда не связывайся с бабами всерьёз! – посоветовал он.

– Значит она где-то в городе… эта женщина? – спросил я.

Он:

– А чёрт его знает, где она бродит. Наверняка её скоро поймают и упрячут в тюрьму. Ладно, давай вали отсюда, а то уже поздно.

Я посмотрел на пляж. Там не было ни одного человека.

– Вы тоже ждёте женщину? – спросил я.

– Не мели херню, я просто хочу спать, и тебе не нужно здесь оставаться одному. Скоро будет темно, и пойдёт дождь.

Я взял банку, скрутил удочку и собрался уходить. Дождь действительно начал капать. За высоким сосновым лесом вспыхнула молния, и раздался ужасно громкий треск.

– Подожди, малой! – крикнул мне старик. – Я хочу показать тебе одну штуку, которую показываю всем своим новым знакомым.

Старик повернулся ко мне задом. Стал раком и спустил джинсовые шорты.

Прямо на заднице у него была наколота печка. А на обеих ягодицах – кочегары с лопатами, полными угля. И когда старик тряс ягодицами, кочегары по очереди закидывали уголь в печь. При этом он дико ржал и кричал мне:

– А! Ну что, видал такое?! Видал где-нибудь такое?! Ага!

Еще раз ударила молния, и дождь пошёл сильнее.

Дома пьяный дядяня валялся на полу в темноте и храпел. Я подложил ему под голову подушку и накрыл одеялом, как делал ни раз. Потом я пошёл на кухню и в темноте приготовил яичницу на сале и сварил чашку вкусного кофе. Вымыв посуду, я притащил матрас на кухню и лёг так, чтоб мне было видно окно. Я наблюдал за разбушевавшимися молниями. Они хлестали небо с ужасающе громким звуком. Казалось, звук этот порвёт мир напополам.