Текст книги "Деление клетки"

Автор книги: Сергей Тихонов

Соавторы: Максим Матковский,Роман Лошманов,Евгений Бабушкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Игорь:

– Я на всё согласен.

Жена:

– Я отпускаю тебя, Игорь. Я люблю тебя. Главное, чтоб ты был счастлив.

Пивной Вампир допил бутылку пива и швырнул её в мусорку под мойкой.

– Шеф, я свою работу сделал, так будет корабль или нет?

Мы пошли на балкон провожать Игоря, Аньку и Пивного Вампира. Игорь обнял Никитку и сказал:

– Слушайся маму.

С балкона корабль залил ярким светом всю комнату. Игорь, держась с Анькой за руки, зашли на корабль. Следом за ними последовал худой бледный Пивной Вампир. Напоследок он сказал мне:

– Извини, что потревожил, за военкомат можешь не беспокоиться.

Корабль улетел.

А через два дня, когда я утром выходил на работу, меня загрёб «бобик». Он маячил прямо около парадной, и бежать было некуда. Я отслужил в армии полтора года. Хлебнул своего. Очень похудел. Сейчас мы живём втроём – я, Никитка и жена.

Хотя она не любит меня, так как Игоря, а я не люблю её, как существо любит Аньку. Но мы живём и радуемся. Возможно, и нам когда-нибудь предстоит встретить настоящую любовь.

Которая бы поглотила нас и заставила преодолеть миллиарды километров. Иногда люди спрашивают: «Куда подевался этот попрошайка, который вечно околачивался возле ларька? Куда делся Пивной Вампир?» А иногда жена говорит мне: «Как жаль, что мы не знаем той комбинации на пульте. Мы могли бы позвонить Игорю. Я бы хотела его еще раз увидеть. Хоть разочек… Ведь я до сих пор его люблю».

Шватоги

Они показались мне странными людьми. Я познакомился с ними в одной из крысиных коммуналок Города.

Хозяйка встретила меня на вокзале, дала ключ и адрес. Она сказала, что за комнату я должен платить в течение последней недели месяца тысячу гривен. Если же я не уплачу, её муж придёт и заберёт ключ. Типичная жадная толстая стерва, из тех, которые долго сидят на одном месте и благодаря этому что-то имеют. Сдают комнаты таким проходимцам, как я, например. Еще она сказала мне, что много молодых людей пытается попасть в Город. В Городе зарплаты хорошие, и если человек с мозгами, то он наверняка найдёт себе хорошую работу и устроится в Городе. А там, глядишь, сказала она, и на квартиру собственную насобирать можно. И познакомится с приличной девушкой из Города, семью завести, в конце-то концов. Не понимаю, зачем она это всё мне говорила.

На перроне. Слякоть. С неба валил холодный пронизывающий до сердца дождь, как маленькие игольчатые сосульки, под ногами – каша из грязи, снега, бычков и собачьего дерьма. Я ехал в поезде двое суток и очень устал. Стоял на перроне и слушал басни этой тупой бабы. Не понимаю, зачем она мне всё это рассказывала, так сказать, своё виденье жизни мне рассказывала. Видит меня впервые, ей ли не всё равно, что я там за человек. Пекарь или сапожник? Может, убийца? Но она гнула своё:

– Особенно, если человек непьющий… ты же не пьёшь?

– Нет, – соврал я.

– Смотри. У нас там люди приличные живут. И шума не любят. Жаловаться любят и в милицию звонить. Ты же не хулиган? – доверчиво допытывалась она.

Стоит и курит. Такая толстая, кажется, глаза у неё прямо из щёк растут. А щёки все в родинках уродливых. Вкуса у неё нет: одета в высокие блестящие сапоги и какую-то куртку с пёстрым искусственным мехом.

Я молча взял ключ и пошёл. На вокзале толпились люди. Одни ждали поезда, другие – только приехавшие, осматривались по сторонам, куда это нас занесло? Похожи на спящих котят, которых разбудило землетрясение. Не могут понять, что происходит, осторожно по земле ступают. Несут с собой сумки. И постоянно проверяют замочки на сумках и оглядываются по сторонам, не крадётся ли кто сзади, чтоб обокрасть их или просто вред нанести. Человек ждёт боли, вреда и насильственной смерти. Ну кто, скажите, будет ждать любви на вокзале. Охранники курят по углам. Пьяницы бухают в буфете. Стоят за высокими столами. Под столами у них клетчатые сумки. Лица небритые.

На столе – бутылка водки и нехитрая закуска с запивоном. Ждут ли они поезда? Или каждый день сюда приходят ради тепла и выпивки?

Пока я добрался, весь промок. И сумка моя промокла. Хотя в сумке ничего и нет, так, пустяки – свитер, рубашка, книги и пара консервов тунца, свинины и паштет. Консервы всегда с собой беру. Консервы – гарантия того, что ты не будешь шататься голодным, даже если останешься вообще без денег. Даже если тебя обворуют или убьют. Консервы никто не забирает. Консервы – как билет до дома, как паспорт, как очки близорукого.

Дом, в котором моя комната, – чётырёхэтажная коммуналка, на первом этаже кафе-бар задрипанный, называется «У Миши». Я зашёл внутрь. Никого нет. Ни одного посетителя. Время – обед. Дождь не прекращается. Официантка за баром кроссворд разгадывает. Перед тем как прийти на новое место, в новую комнату, на новую работу или же к зубодёру, я всегда люблю отсидеться где-то часика полтора. Перевести дыхание и собраться с мыслями. Остудить пыл. Это меня всегда успокаивает.

Я слышал, что адмирал Нельсон перед боем залезал в гроб и там лежал немного. Чтоб отдохнуть.

Наверно, то же самое и со мной. Столы в кафе-баре «У Миши» липкие и грязные, со вчерашнего дня неубранные. Возможно, их вообще ни разу не вытирали. На стенах кое-где грибок зелёный проступает. Пара бильярдных столов – бархат зелёный на столах, потертый и залитый пивом. Воняет табаком и хлоркой. Я попросил пива, и официантка, отложив кроссворд, нехотя, лениво принесла мне бокал тёплого, кислого пива. Я выпил половину и дал ей десятку. Она сказала: еще пять нужно. Я дал еще пять.

Поднялся по лестничной клетке на третий этаж. Один ключ от главной двери в коридор, другой от комнаты.

В комнате – сыро и холодно. На подоконнике вода, из окна просачивается дождь. На стене, над кроватью висит маленький ковёр с бахромой, на ковре – девочка, олени, лес и домик. Девочка кормит оленей. И поит их. Я кинул сумку и завалился на кровать. Прямо в мокрой одежде. Обувь снял. Раздеваться сил не было.

Проснулся поздно ночью. Темень. Только фонарь за окном светит бледный и кое-как комнату освещает. Дождь всё льёт. Одежда на мне во время сна высохла. Штаны немного мокрые внизу и грязью заляпанные.

На кухне сидели он и она. Они шептались и пили вино из железных кружек. У них был сыр и что-то еще, напоминающее шнурки коричневого цвета. Так я и познакомился с ними. Они казались необычными людьми, со странностями, коих раньше мне не доводилось встречать. Я говорю «странные» и задумываюсь. Ведь я тоже странный.

Пришло время рассказать немного о себе.

Я родился в селе, там и вырос. Чем занимался в детстве и юношестве? Пас коров, коз, помогал матери варить сыры. Собирал помидоры и копал батат. По пятницам ходил в клуб слушать, как один мужик, калека без ног, играл на гитаре и пел песни Высоцкого и Цоя. Все плакали. Из жалости к нему. Что он такой хороший. Так хорошо поёт, играет и ног не имеет. А он этим пользовался. На жалость давил. Коварный тип. Целыми днями бухал самогон сельской и ел досыта, спал до обеда и баб, говорят, имел, калека, а по пятницам давал концерты.

Люди плакали и деньги ему сыпали. Пьяные мужики-трактористы последнее ему отдавали, чтоб повыть под гитару подольше. Со школьных лет я встречался с Машей. Маша – маленького роста, волосы русые, грудь пышная, сама она не толстая, а как говорят, в теле баба. Она хохочет – и на Южном Хуторе смех слышно. Бойкая девочка: еще с малого возраста она затащила меня в гараж и там посвятила во всякие тайны. Отец мне сказал: «Ты с армии придёшь, она швейное училище закончит и поженитесь. К дому пристройку сделаем, будете жить вместе, что тебе еще надо?» «Ничего не надо», – сказал я. Как-то раз я возвращался вечером с поля. Зной ужасный, целый день с бабами помидоры собирал. Ни тебе кустика, ни тебе деревца, укрыться негде. Солнце всё выпаливает – трава горит, люди с солнечными ударами падают в Городе. Я тоже еле ногами двигаю. Иду себе и предвкушаю, как растянусь в гамаке между двух груш и пивка холодного выпью. Никто мне слова кривого не скажет. Мать и отец знают: их сын целый день с пяти утра трудился в поле. Он может отдохнуть. Вот если бы я не трудился, батя подошёл бы с лопатой или с граблями. Нарочно взял бы что-то в руку, чтоб показать, вот он, мол, работает, а я – нахлебник, тут валяюсь, прохлаждаюсь. И так холодно сказал бы, как он это умеет:

– А что, работать не надо? – повернулся бы и ушёл. А ты себя виноватым чувствовал. Спиногрызом и кровопийцей. Я по совести люблю: если поработал хорошо – отдыхай себе, пожалуйста. Если не работал – иди прямо сейчас работать.

Вот прохожу я площадь сельскую, захожу в гастроном, беру четыре пива в стекле. Иду по дороге. Тут яблони вдоль дороги растут, в тени идти хорошо. К вечеру жара немного спала. Смотрю, Маша несёт в руках кулёк. Обеими руками кулёк держит. Куда идёт? Может, меня проведать? Прячусь за яблонями и слежу за ней. Улыбаюсь. Пацан соседский подбегает, малой, спрашивает, чего это я по кустам прыгаю и не хочу ли с ним поиграть. Я говорю, что потом поиграем, и дальше слежу за Машей.

Как вдруг заходит она с кульком в калитку калеки, того самого, что в клубе на гитаре Цоя поёт и Высоцкого. Думаю: «Ничего себе, поворотный пункт какой. Шекспир начинается».

Хотел перелезть через забор и посмотреть в окно. Но у калеки собака Дик, овчарка дурная, всех без разбору кусает, и детей, и стариков, пьяницам штаны портит.

Стал ждать. Сел на камень в кустах и жду. Пиво пить начал. Пиво холодное и вкусное. На жаре в поле я мало пил, может, литр воды. Выпил всё пиво. Ничего не ел, поэтому пиво мне в голову сразу вставило. Наконец через часа два Маша выходит, какая-то умиротворённая и уставшая. Я подбегаю к ней и кричу:

– Ага! Попалась, сука такая! Ага!

И как дам ей пощёчину по лицу её бесстыдному. Она сразу реветь. Волосы ей на лицо упали, спутались. Ревёт, изо рта слюни текут. Жалко стало. Всхлипывает.

– Дурак ты пьяный, – говорит. Если я даже бутылку пива выпью, она меня пьяным обзывает. – Гриша с кресла упал в саду и матери позвонил, чтоб я пришла его поднять. Дурак ты, ой дурак…

Она разворачивается и убегает.

Сигарету в зубы засунул, стою и понять не могу. Чему тут верить? Если даже он и упал то, что она делала два часа там? Зачем я бил её, дуру несчастную?

Каждый день начал следить за ней, она каждый день к тому калеке ходит. И подолгу задерживается. Иногда поздно вечером к нему ходит. Со мной не разговаривает. Её подружки говорят: обиду на тебя держит за то, что ударил. Потом и люди в селе стали шептаться. Один раз напился и пришёл пьяный в клуб. Калека песни поёт. Мужики наваленные подвывают.

Я к калеке подошёл, гитару вырвал и в морду грифом ему тыкнул легонько. С носа у того кровь потекла. Мужики злые подбежали и оттащили меня. В живот надавали. А на утро еще и пристыдили.

Сказали, что нехорошо над калекой издеваться.

Спустя месяц я к нему пьяный домой пришёл. На Машу рукой махнул. Шлюха такая. Стою у калеки во дворе, шатаюсь от выпитого. Собака огромная вокруг меня бегает, но подойти и укусить не решается.

Я внутрь зашёл. Калека лежит на кровати. Храпит. У кровати бутылки пластмассовые валяются, мочой наполненные.

Душу его. Он не просыпается. Душу изо всех сил. Только перед смертью, кажется, он глаза открыл и на меня посмотрел. Взгляд как у затравленного животного. Животного, понимающего: вот он, финал. Выволок его за ноги в сад. В малину. Собака возле бегает и гавкает. В малине я его и прикопал.

На следующий день в восемь утра автобус приехал на площадь сельскую призывников забирать. Я еще пьяный, не протрезвел как следует. Офицер отметил меня в списке, и я залез внутрь. Сел возле наголо остриженного паренька. Глаза у паренька грустные-грустные.

– Всё равно побреют, – говорит. Ему мать платком машет и слёзы вытирает.

Спустя два года этот же автобус вывез нас из густого леса где-то за Гусятином. В Гусятине мы зашли с дембелями в столовую. Там взяли водки и много еды. Опьянели после первой бутылки. Дембеля начали рассказывать, как они теперь заживут, и какое же это дерьмо – армия, и сколько времени они там потеряли впустую. Они обнимались и плакали. Рассказывали про баб, которые их ждут. Врали они всё – вышли из армии, но жизнь будут впустую проводить. Что они могут придумать? Ну, дом построить? Ну, детей наделать? А дальше что? Чем забить пустоту-то? Я не понимал их веселья.

Мне стало скучно с ними. Выйдя из столовой, я неровным шагом пошёл искать вокзал, автобус, поезд, электричку… что угодно.

Теперь вы сами сможете судить, странный я человек или нет.

На кухне сидели он и она. Они шептались и пили вино из железных кружек. У них был сыр и что-то еще, напоминающее шнурки коричневого цвета. Так я и познакомился с ними. Они казались странными людьми, коих раньше мне не доводилось встречать. Она высокая и худая. Ноги непропорционально длинные по сравнению с туловищем, а голова маленькая на короткой шее. Глаза тоже малюсенькие, две блестящие пуговички, как у мышки. Под глазами чёрные круги. По впалым щекам можно сказать, что её организм очень истощён то ли от наркоты, то ли от чего другого. После случившегося я ни в чём не уверен.

Он называл её Оксана. Хотя на самом деле её и не звали Оксана. Как звали, до сих пор не знаю.

Он тоже высокий и худой. Движения его ног и рук неуверенные и ленивые. Казалось, он движется как в кино при замедленной съёмке. Он волосатый. Волосы закрывали его лицо. Из тёмных волос торчал длинный острый нос. Она называла его Куст.

– Будешь с нами играть? – спросила Оксана. Я выглянул в окно. Дождь и тьма. Где-то залаяла собака.

– Во что?

– Мы играем в «приличного мертвеца»…

– Я не играю в игры, – сказал я. Закурил, оглядываясь в поисках пепельницы.

Оксана достала пепельницу из-под раковины.

– Ты новый жилец? – спросил Куст. – В воскресенье мы собираем деньги, по сто гривен с каждого, и даём бабе Люсе на еду. Она готовит нам завтрак и ужин. Ты в доле?

– А что готовит? – спросил я. Оксана мне вина налила. Я сделал глоток – вино густое и оседает в глотке. Я тогда подумал, что это штапель. И вставляет не слабо. Сижу на табурете. Одной рукой за табурет держусь. Голова закружилась. Выпил всего-то два стакана.

– Готовит гречку, каши разные, супы варит и жаркое. К жаркому мясо из живности всякой.

– Какой живности?

– На вот, попробуй, – сунула мне тарелку со шнурками коричневыми.

Я один взял, пожевал. Хрустящий на вкус, как чипсы, только мясной.

– Что это?

– Секреты от бабы Люси. Она не рассказывает.

Мы допили вино. Оксана принесла бутылку коньяка. Точнее, полбутылки коньяка. Они играли в «приличного мертвеца», а я слушал. Например, он называл имя мёртвого человека, и они обсуждали, был он приличным или не был. Мертвец должен быть известной личностью или же общим знакомый. Листик делился на две части. В первой колонке приличные мертвецы, во второй – кто попало. Выигрывал тот, кто называл больше приличных мертвецов. Они спорили и ругались. Больше всего спорили про Элвиса Пресли и Маслаченко. Среди ночи я так напился, что сидеть за столом не мог.

И весь их спор, и всё что вокруг происходило, показалось мне сном, невероятным кошмаром. На тарелке закончились коричневые шнурки, и Оксана пошла к бабе Люсе набрать еще. На секунду мне показалось, что у Оксаны хвост. Длинный толстый зеленый хвост. Тогда я списал это на пьянку.

– А что, баба Люся не спит? – спросил я.

– Она никогда не спит.

– Чего?

– У неё бессонница.

Встал из-за стола и пошёл по коридору. Блевать хотелось. Парашу не мог найти. Пробовал открыть двери наугад. Только одна подчинилась. Там люди в комнате храпели, и было темно. Храп и кислый перегар.

Воздух спёртый – ужас. Газами горчичными воняло. Я прямо в комнате и начал стругать – из глотки волосня полезла. Длинная волосня. Я пытался её руками вынуть. А она лезет и лезет. Дышать тяжело.

Ужас. Откуда она взялась? Где я волос нажрался?! Тут свет в комнате включился. Смотрю: мужик в семейных трусах стоит. С пузом. Огромный. И женщина его. За ним прячется. Мальчик их проснулся, годиков четырёх, и плакать начал.

– Какого хера? – спросил мужик. Я волоснёй рыгаю у них посреди комнаты. Прямо на ковёр. С волоснёй кусочки непереваренной еды. Под стенкой – книжки детские, кубики, приставка игровая. Обои с жёлтыми и салатовыми цветочками. Я попытался зрением за что-то уцепиться и сдержать рвоту. Потянул волосню руками изо рта. Густые волосы за что-то видно зацепились в желудке. Мужик меня за ухо поднял с пола и смотрит испуганно.

– Что это за херня из тебя лезет?

Я хотел ответить, но из-за волос мычал как идиот.

Жена его плакала и за руку держала. Сдерживала, чтоб он меня не ударил.

– Валик, Валюша, не ругайся при ребёнке!

И плачет. Я обеими руками за волосню схватился и выдернул всё разом. Сразу почувствовал, как в животе свободно стало. Держу в руках волосы и на мужика смотрю. Показываю ему, мол, не виноват я и сам не понимаю, что за херня происходит. Он ухо мне скрутил и к двери повёл.

– А ну пошёл вон отсюда!

Закрыл дверь на замок. Я в тёмном коридоре с этой волоснёй длинной. Сантиметров тридцать. А жена его всё причитала за дверью и мальчик плакал.

– Папа, папа, он нарыгал на мою приставку! – кричал.

Я по коридору быстренько с волоснёй в руках побежал. Нашёл свою дверь и заперся. Кинув волосы на пол, рухнул без памяти на кровать и крепко заснул.

Рано утром в дверь кулаком затарабанили. Тарабанили минут пять. Потом я услышал, как ключ залазит в замочную скважину. Дверь открылась. Там мужик незнакомый в кепке и лакированной кожаной куртке. Лицо пошловатое и помятое, как простыня пьяного в плацкарте. Старый, уже лет шестьдесят ему.

– Я муж хозяйки, – говорит и без спросу заходит. – Что же это значит? – спрашивает меня громко.

Я глаза только открыл. Свет больно сетчатку режет, в голове – шум. Голова кружится. Не могу в себя прийти. Тела не чувствую. Лежу на кровати неподвижно.

– Пусти свинью под стол, так она на стол и залезет? – мужик спрашивает.

– Какую свинью?

– А такую свинью, – говорит и по комнате прохаживается. Осматривается. Может, украсть чего хочет?

Он наклоняется и поднимает с пола волосы. Я гляжу на волосы и мигом вспоминаю весь пьяный бред, который вчера со мной творился.

– Я говорю, пусти свинью на стол так она и под стол залезет, – неуверенно повторяет мужик. Руки в карманы джинс-узкачей засунул и грудь колесом выпятил. Напугать меня решил, что ли? Форменный пидар. – То есть я говорю: пусти свинью под стол, так она и на стол…

– Какую свинью?! – не выдержал я и вскочил с кровати.

Он отвернулся. Подошёл к окну. Достал длинную толстую цепь и начал её на указательном пальце крутить, как таксист брелок.

– Вы хозяйке что говорили? Что не пьёте и ведёте себя прилично…

Подходит ко мне, цепочку свою дурацкую крутит и в лицо вызывающе смотрит.

– У вас тут на кухне тоже бухают, – говорю спросонья. Обычно, я не «закладываю» людей. Растерялся просто.

– Кто бухает? – спрашивает.

– Оксана и Куст меня траванули вчера.

– Какая Оксана и Куст?

– И шнурки коричневые давали. Наверно, я из-за них и траванулся.

– Какие шнурки? – Он цепочку крутит. Всё ближе и ближе к моему носу. Я лёгкий ветерок даже чувствую.

– Не знаю, как они называются, что баба Люся ваша готовит!

– Какая еще баба Люся? Пацан, я тебе тут не в игры пришёл играться, хочешь жить, так и живи спокойно. Другим не мешай. А нет – вали куда хочешь… хозяйке жильцы среди ночи звонят и жалуются, что ты в комнату пришёл к ним ночью и нарыгал. Он с силой ногой по волосам на полу ударил. Волосы взлетели в воздух и попали в окно. Шмякнулись о стекло и сползли на подоконник.

– Понятно тебе? – спрашивает.

Я сижу на кровати и в глаза ему смотрю. Старый потц уже.

– Я тебя спрашиваю?! – Глаза выпучил. Из пасти у него перегаром бздит. Цепочкой крутит. Вух вух вух вух. И к носу моему цепочку подносит. Цепочка по носу мне ударила больно. – Я не хочу, чтоб моя жена среди ночи просыпалась и выслушивала от соседей…

Я не выдержал. Вскочил с кровати. Вырвал у него цепочку. Повалил на пол и обвил цепочку вокруг его шеи. Душить начал. Душу его. Он сопит и ногами дёргает. Я задушил его насмерть. Пульс проверил.

Пульса нет. Руки трусятся. Ноги трусятся. Челюсть нижняя дрожит. Запихал труп под кровать.

Волосы на подоконнике лежат. Я взял волосы в руки и вертеть начал. В комнате на стене зеркало висит. Маленькое и мутное. Напялив волосы на голову, я подошёл к зеркалу и посмотрел на себя.

Какое же старое лицо у меня стало. Морщины, тёмные круги под глазами, щёки впалые, цвет кожи пепельно-серый. Волосы длинные, только нос торчит. Хотел снять волосы и не смог. Они к коже пристали, как на клею. Я потянул еще раз, и голова заболела. Тяну волосы, пытаюсь оторвать их и не могу, подхожу к зеркалу – волосы лицо закрыли. Отбрасываю волосню с лица, а лицо такое страшное, что лучше и впрямь с волосами. Отодвинув ящик тумбочки, я наклонился и запихнул в ящик волосню. Захлопнул ящик. Держу за ручку одной рукой и всем телом назад подаюсь – пытаюсь волосню отодрать проклятую. Аж слёзы на глазах выступили. Волосню отодрать не могу. Пошёл на кухню. Все еще спят. За дверями слышен храп. В какую дверь я вчера вломился?

Прихватив на кухне самый острый длинный нож, я вернулся в комнату, сел на кровать и принялся отрезать волосы. Нож волосы не берёт, будто тупой совсем. На улице снова дождь полил. Я выглянул в окно – три ржавых мусорника, в один бомж залез и ковыряется. Слякоть, грязь и вонь испарений. Жить не хочется. Стою перед окном и плачу. Попытался снова ножом – волосня не поддаётся.

Тогда я ножом со злости и от безысходности по ладони ударил. Сразу кровь потекла. Я достал платок и перевязал ладонь. Подошёл к зеркалу, поднял одной рукой волосы вверх. Другой зажигалку держу.

Чиркнул зажигалкой, и пламя к волосне поднёс. Не горят волосы, что ты будешь делать?

Сбежав по лестничной клетке, я ударил входную дверь парадной ногами и направился в кафе-бар «У Миши». Там официантка сидела в одиночестве разгадывала кроссворды. Я подошёл к барной стойке.

Официантка – рыжая бабёнка с высокой пышной грудью в синем фартуке. Глаза на меня выпучила.

– Вам чего? – спрашивает испуганно. Губы помадой накрасила. Рот у неё большой и развратный, создан сами знаете для чего. И зачем её только говорить научили?!

– Дайте триста грамм самого дешёвого коньяку, – говорю. Сердце в груди бешено бьётся. Кажется, о самые рёбра ударяется.

Она налила коньяк в графин из бутылки. Опасливо смотрит на меня.

– Шестьдесят гривен.

– Хорошо-хорошо, я еще буду заказывать, – говорю и запинаюсь. Чувствую, как голова кружится и помутнение в мозгах. – А где у вас здесь ближайшая парикмахерская?

– Тут есть салон за углом. Там моя подруга Лида работает, самый лучший мастер, спросите Лиду, она лучше всех стрижёт.

– Хорошо-хорошо, – отвечаю и коньяк наливаю. Выпил коньяк в два залпа и еще двести грамм попросил. Выпил двести, роюсь в кармане, деньги ищу. Забыл взять денежки.

– Хорошо-хорошо, – говорю и как побегу со всех ног. Рыжая сучка. Есть много официанток, которых бы я хотел трахнуть. Многих я запомнил, за многими наблюдал и раздевал их в воображении.

За углом парикмахерская, называется «Малена».

– Кто здесь Лида? – спрашиваю. Сонные парикмахерши смотрят друг на друга, сидят в креслах журналы читают. На улице дождь льёт. Клиентов нет.

– Лида! Лида! – кричат они.

Из подсобки выходит крупная высокая женщина в розовом фартуке.

– Садитесь туда! – и указывает на кресло в углу. Я сел. Там ножницы разные в стаканчиках. Машинки и расчёски, гели, шампуни, духи и фен. Парикмахерская дорого отделана. Плазмы висят на стенах.

– Как стричь будем? – спрашивает. Я хорошо опьянел и немного справился с волнением.

– Под ноль, – говорю.

Она улыбается.

– Что же вы отращивали-отращивали, а теперь под ноль? Жалеть не будете?

Она наклоняется. Волосню гладит. Изо рта у неё горохом воняет. Наверно, ела в подсобке пирожки с горохом.

– Ничего я не отращивал.

– Понятно, – отвечает и берется за дело.

Чикает ножничками. Чик чик чик. Не тут-то было – волосня не поддаётся.

– Что такое… – говорит. Берёт и другими чикает. Чик чик чик в воздухе. К волосне подносит.

Волосня не режется. Я на себя в большое зеркало смотрю. Только нос виден из-под волосни. Волос густой, чёрный и жёсткий.

– Все ножницы тупые, – Лида говорит. – Ерунда какая-то… только вчера точили… Вы извините… Вера? Вера, дай мне свои ножницы?

Вера от журнала отрывается. Ногой качает. Девка лет двадцати двух. Личико недовольно скривила. Губки надула. Красивое у неё лицо. Миниатюрное, как у куколки.

– Ну, иди возьми.

Лида вернулась с другими ножницами. Начала стричь. Волосы не поддаются. Смотрит на меня в зеркало недоверчиво. Глаз моих не видит. Только нос острый торчит.

– Я поняла, – говорит и улыбается. – Это какой-то розыгрыш, так? Сейчас люди с камерами зайдут, и мне нужно удивляться, так?

– Нет, – говорю.

В этот момент звенит дверной колокольчик. В парикмахерскую входят официантка из кафе-бара и с ней мужик квадратный. Низкого роста без шеи. Лоб узкий, глаза блестят.

– Это он? – мужик спрашивает.

– Да-да, это он, волосатый, так и знала, что не надо ему наливать! – официантка говорит.

Мужик подходит ко мне и за волосню хватает.

– Ты, падла, не знаешь, что в жизни нужно за всё платить?! – спрашивает и в лицо мне смотрит.

– Ты кто такой? – говорю.

– Я Миша. Ты был сегодня «У Миши»?

– Был.

– Почему не заплатил?

– Денег нет.

– Зачем пил тогда? – за волосню меня мотыляет, будто оторвать хочет, я бы рад был, чтоб он её оторвал. – Лида, дай ножницы!

Лида испуганно протягивает ему ножницы. Он кромсает волосню. Ничего не может отрезать. Кромсает еще сильней и задевает кожу. Мне на щёку струйка крови сползает.

– Что за херня, Лида, у вас есть ножницы наточенные?

– У нас все наточенные.

– Ладно, – он достаёт зажигалку из кармана. Откидывает железную крышечку и пытается подпалить волосы. – Это тебе, сука, за то чтоб ты… чтоб знал, как нашару гулять! – и палит волосы. Волосня не горит.

Я сижу себе в кресле и богу молюсь, чтоб волосы загорелись. А они не горят.

– Что за херня, пацан? – спрашивает. Волосы мне с лица откидывает и в ужасе отходит от меня. Парикмахерши и официантки таращатся на моё лицо. Я смотрю в зеркало: на меня из зеркала смотрит череп, обтянутый серой кожей. А глаза… господи, глаза как у равлика-павлика на двух усиках из глазниц высунулись.

Мужик выбегает из салона. Я закрываю волоснёй лицо и встаю с кресла. Парикмахерши испуганно пятятся от меня.

Ночью я проснулся в комнате на кровати после ужасного сна. Бывает же, что-то как приснится, хоть кино снимай. Что там кино?! В сто раз страшней и интересней. За окном дождь льёт. Одним сплошным потоком. Щщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщ… Люблю засыпать под звуки дождя. Дотронулся до головы, волосы длинные. И когда это я успел такие длинные волосы, как у патлачей, отрастить, почему после армии в парикмахерскую не ходил? И вспомнить не могу. Всё-таки какая простая жизнь в селе была. Коровы. Козы. Природа. Хвощ полевой. По выходным в пять утра бабы в грузовике сидят и истории про быт свой незатейливый рассказывают. Отец с матерью меня всегда дома ждут. Дома уют. Постель чистая. Наволочки хрустящие, подушки высокие и мягкие. На столе пирог с капустой и мясом. Зимой – Новый год в клубе и Рождество. Да, недалёкая и скучная жизнь в селе… деревья, колодцы, жлобы в спортивных костюмах с грязными рылами, но зато там каждый человек знает своё место, и перед тем как с бабой своей в постель завалиться, не задаётся вопросом: «А зачем мне дети?». Дети – это радость, цветы жизни.

Зачем жить? И как себе на хлеб зарабатывать? Нет таких вопросов у нас. Родился, будь любезен – учись коров пасти и коз, скотину не забывай кормить и умей дом построить, лесопильню собственную.

Я встал с кровати и включил свет. Подошёл к зеркалу и на патлы гляжу. На волосню свою смотрю. Из волосни нос торчит острый и бледный. Я волосню раздвинул. А там не лицо, чёрт знает что…

– Аааааааааа! – заорал я во всё горло, сразу поняв, что не сон то был. Не приснилась мне чепуха такая. На меня из зеркала из-под волосни смотрело маленькое круглое рыльце. Два глазика как у улитки на усиках вращаются. Личико – череп один, обтянутый шелушащейся кожей. На коже прыщички мелкие с белыми головками. Я прыщики эти начал ногтями раздирать. Они лопаются. Белый гной выстреливает с зелёной слизью.

– Аааа! – кричу что есть силы. Может, снова проснусь. Проснусь у себя дома в селе. За стенкой – тихое сопение матери с отцом. Постель тёплая. Будильник на пол пятого заведен.

Встану, позавтракаю брынзой с молоком парным и пойду на уборку урожая.

В стенку, где зеркало висит, кто-то стучит.

– Ну что за херня, – там кричат. – Дайте же поспать. Я очень устал!

Еще раз я заорал. Не от страха, а скорее, чтоб позлить того, кто в стенку стучит.

– Я сейчас милицию вызову! Хотите, чтоб я хозяйке позвонил, я позвоню. Позвоню!

На кухне кто-то громко смеётся. Оттуда доносится звон стаканов. Я иду по темному коридору. На кухне горит яркий свет. Там сидят за столом Оксана, Куст и пьяная хозяйка. Хозяйка заливается хохотом и весело размахивает руками, что-то рассказывая. Её толстая задница не помещается на табурете. На столе у них всё то же вино, коричневые хрустящие шнурки.

– О, какие люди! – говорит Куст и мне табурет пододвигает. – Наши люди только по ночам вылезают, так?

Куст такой же, как я – волосня на голове и худой острый нос торчит.

– Когда это ты успел зарасти? – спрашивает меня хозяйка и за волосы дёргает. – Смотри, какой парик! Вот бы мне такой!

Оксана подливает хозяйке вино и тарелку со шнурками двигает. Теперь я отчётливо вижу, как из крупа Оксаны хвост свисает. Зеленый толстый хвост.

– Где пропадал? – спрашивает Оксана.

– А можно всё назад вернуть? – спрашиваю, и из глаз на усиках у меня слёзы текут. – Я на всё готов, чтоб назад вернуть… Захлёбываюсь от плача.

Хозяйка перестаёт смеяться. Она подходит ко мне и раздвигает волосню.

– Эй, пацан, а что у тебя с лицом?

В этот момент у неё звонит телефон.

– Алеу? – говорит она пьяным голосом. – Какого черта вы мне по ночам звоните? Кто шумит?! За стенкой?! Ну и пускай кричит себе! – она истерически смеётся в трубку. Кидает телефон в раковину и падает на колени. Кашляет и задыхается. Душит себя за горло руками.

– Не хочешь поиграть с нами в «приличного мертвеца»? – спрашивает Оксана.

– Ты пойми, теперь всё… назад пути нет, – говорит Куст. – Я ведь тоже приехал такой зеленый и дурной, как ты, столицу покорять…

Хозяйка начинает рыгать. Из её рта лезет чёрная густая волосня.

– Давайте я вам помогу, – говорит Оксана. Наклоняется над ней и тащит волосню из горла руками. В один раз вытащила, не то что я, когда рыгал.